| Исторические труды митрополита Платона Левшина (Краткая церковная Российская история. Т. 2. М., 1805), епископа Иннокентия Смирнова (Начертание церковной истории от библейских времен до 18 века. Т. 1, 2. СПб., 1817), и Ф. Штраля (Geschichte der Russischen Kirche, 1830) являются первыми значительными попытками (особенно митрополита Платона) изложить историю Русской Церкви. Авторы излагают свою тему хронологически, доводят историю Церкви только до XVIII столетия и используют некритические издания источников: вхождение в методологически-исторические вопросы им чуждо. Серия различных изложений истории Русской Церкви, которые являются только учебными книгами преимущественно для духовных Семинарий, используют труды Филарета, Макария и Е. Голубинского . Мы назовем здесь следующие: А. Н. Муравьев. История Русской Церкви. 1845 (Первое издание вышло анонимно в 1840 году); Священник К. Добронравин. Очерк Истории Русской Церкви. СПб., 1863; Протоиерей К Добронравин. Краткая История Русской Церкви. Век X–XIX. СПб., 1866; Лавров А. (позднее: Алексий, архиепископ Литовский). Очерк истории Русской Церкви. 1880; Изд. 5. 1902; Протоиерей И. Денисов. Очерк истории Русской Церкви. СПб., 1874; Малицкий П. Руководство по истории Русской Церкви. М., 1891; Знаменский П. Руководство к Русской церковной истории, 1870, 1888, 1896; позднейшие издания я не смог установить; Доброклонский А. Руководство по истории Русской Церкви. 4 части. М., 1883–1893; Протоиерей П. Николаевский . Конспект лекций по Русской церковной истории. СПб., 1892–93 (Литография); Верховский П. В. Очерки по истории Русской Церкви в XVIII и XIX столетии. Варшава, 1912; Титлинов Б. Очерки по истории Русской Церкви. СПб., 1914 (Литография). Лучшие учебники из названных – П. Знаменского и А. Доброклонского , особенно последние 3 и 4 части – с XVII до XIX вв. О русской церковной историографии см. Карташев А. Краткий историко-критический очерк систематической обработки русской церковной истории/Христианское чтение. 1903. 6. – С. 909–922; 7. – С. 77–93; Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Варшава, 1928. |
| 19-го ноября 1892 г. исполнилось двадцатипятилетие со дня кончины приснопамятного Филарета, митрополита Московского. Перенесемся мысленно к этому событию, сопровождавшемуся великою скорбью не только в Москве, но и во всей России, даже во всем православном мире. Припомним, что говорилось и писалось под живым впечатлением этой утраты как духовными, так и светскими лицами. Потеря эта казалась столь огромною, значение всей личности мочившего столь великим, что первое время после неё даже люди, сильные умом, сознавали себя как бы бессильными приняться за их оценку. „Нет слова довольно сильного, чтобы изобразить неизмеримую великость утраты, понесенной в лице митрополита Филарета церковью московскою, церковью всероссийскою, всею православною восточною церковью. Нет ума столь глубокого, чтобы исчерпать шестидесятилетнюю, изумительно-благотворную и разнообразную деятельность преставившегося святителя. Нет знания столь обширного, которое могло бы обнять все содержание этой деятельности, большею частью сокровенной и только в необходимых случаях являвшейся миру. И как бы кто ни усиливался изобразить свойства и деяния преставившегося святителя, никакое изображение не будет вполне достойно его великой памяти: все будет бледно, скудно, убого. Удобнее молчание, благоговейное, молящееся». " Гак писал в то время профессор Московской Духовной Академии А. Ф. Лавров-Платонов (впоследствии высокопреосвященный Алексий, архиепископ Литовский) в своей статье: «Памяти Филарета, митрополита Московского». Подобное же суждение по поводу кончины митрополита Филарета высказывает в 1-м только что появившейся тогда газеты „Современные Известия» редактор её Н.П. Гиляров-Платонов, бывший прежде также профессором Московской Духовной Академии. „Разбирать необыкновенное явление, каким был митрополит Филарет, говорит он, было бы теперь не к месту и не ко времени. Смерть замечательных деятелей оставляет после себя всегда пустоту, и пустота эта первоначально только ощущается. Время оценки наступает после, и тем позднее, чем обширнее был круг деятельности умершего, чем долговременнее была его деятельность и чем она была усиленнее; а к митрополиту Филарету прилагается все это в высшей степени». |
| Нам нужно более полное и тщательное изучение западной богословской науки во всех ее направлениях; а для этого нужно более, чем прежде, свободы и простору в этом, отношении, более – как можно более – доверия к охранительным силам и стремлениям, которые нужно развивать силой слова и убеждения, а не внешними только мерами, особенно в молодых поколениях наших будущих богословов» … «Пусть будут ошибки и падения – что за беда? Кто выучился ходить прямо и твердо, не упав несколько раз в начале? Где найти борца, который бы навык побеждать других, не будучи сам в начале поборот, или, по крайней мере, ни разу не поскользнувшись, не пошатнувшись, не упав?.. Итак, доверия поболее, доверия к охранительным силам и стремлениям, простору поболее, простору для труда, мысли слова; поболее любви и снисхождения к невольным ошибкам и вообще несовершенствам дела, особенно на первых порах; работы над наукой более, работы терпеливой, настойчивой, неустанной, тогда и науки у нас будет более, крепче и сильнее будет она. А когда всего этого будет довольно, тогда и победа истины над всякими отрицательными и разрушительными учениями и воззрениями будет и у нас обеспечена и с научной стороны довольно. Тогда и неизбежные бури мысли не так будут страшны, и волнения увлечений не так опасны, каковыми они могут быть в противном случае». – Эти горячие призывы о. Михаила встречены были громом аплодисментов, и весь зал единодушно устроил ему шумную овацию. Многие из оппонентов, в особенности напр. наш «папаша» Александр Васильевич и Е. Е. Голубинский , поражали нас необычайной ученостью своих возражений; но наиболее яркое впечатление, особенно в студенческой среде производили, конечно, не эти глубокие специалисты, а те из оппонентов, которые в своих беседах с диспутантами к серьезной учености присоединяли и некоторые качества, гораздо более способные завладеть интересом —27— слушателей. Из такого рода оппонентов особенно остались у меня в памяти А.Ф. Лавров-Платонов и П.И. Горский-Платонов . Александр Федорович был особенно интересен тем, что своим возражениям, по их постановке и внешней форме выражения, придавал удивительно скромный, мягкий и любезный характер, так что они, по-видимому, должны были представлять собою не столько возражения, сколько, покорнейшие просьбы о назидании и разъяснении самому оппоненту его недоумений. |
| Е. Голубинский , поражали нас необычайной ученостью своих возражений; но наиболее яркое впечатление, особенно в студенческой среде производили, конечно, не эти глубокие специалисты, а те из оппонентов, которые в своих беседах с диспутантами к серьезной учености присоединяли и некоторые качества, гораздо более способные завладеть интересом слушателей. Из такого рода оппонентов особенно остались у меня в памяти А. Ф. Лавров-Платонов и П. И. Горский-Платонов . Александр Федорович был особенно интересен тем, что своим возражениям, по их постановке и внешней форме выражения, придавал удивительно скромный, мягкий и любезный характер, так что они, по-видимому, должны были представлять собою не столько возражения, сколько покорнейшие просьбы о назидании и разъяснении самому оппоненту его недоумений. В сущности же, под покровом этих ласковых разговоров оказывались такие веские замечания, которые приводили докторанта в немалое затруднение и даже ставили подчас в совсем безвыходное положение. Что касается Павла Ивановича, то он выступил со множеством частных и мелких филологических замечаний, которые, по самому существу своему, были такого свойства, что не представляли почти никакой возможности для каких-либо разъяснений и потому ставили докторанта в необходимость оставаться безответным. Свои замечания он облекал в очень язвительную и резкую форму, с нескрываемым намерением произвести известное впечатление. Все мы знали при этом, что такое выступление стояло в непосредственной связи с разгоревшейся в то время печальной историей по поводу выборов на пятилетие близкого родственника оппонента, проф. П. С. Казанского , и таким образом не имело непосредственного отношения к интересам науки. Заслуженный ординарный профессор по кафедре древней гражданской истории и помощник ректора (декан) по церковно-историческому отделению, П. С. Казанский состоял на академической службе с 1842-го года, и таким образом реформа 1870-го года застала его уже приближающимся к тридцатилетию профессорской деятельности. |
| Сиракузы, говорит Оратор, потеряли во время правления верреса более статуй, нежели убиенных, во время осады сего города Маркеллом. Кроме Сиракуз, все другие города, были предметы его алчности. Аббаш Фрагье (Fraguier) написал целую диссертацию о похищениях Верреса, под заглавием: Galerie de Verrès. 83 До нас дошло имя одного токмо Сицилийского ваятеля, называемого: Пифагор Лентинский; он был одним из знаменитейших художников Греции и первый до вел до совершенства изображение мускулов, жил и волос. Платон и Плиний говорят об нем; последний упоминает о его статуях: Астила и Хромоногого. Нынешние Музеумы Сиракузский и Капанский, хранят в себе достаточные свидетельства о совершенстве ваяния в Сицилии 84 . Живописец Демоеил Гимерийский был учителем знаменитого Зевксиса. Его Алкмена, хранимая в Агригенте, была одной из превосходнейших картин древности 85 . – Музыка обязана также многим Сицилии. По уверению Плутарха, Стезихор сделал большие открытия в оной. Платон учился музыке у Метелла Агригентского. Формикс, род гитары, и цимбал изобретены в Сицилии. Флейта изобретена пастухом, из окрестностей Капаны. – Андроний Катанейский ввел первый, мерные движения тела при звуке флейты, от чего и произошло употребляемое у Древних слово: сицилизовать, т. е. плясать. Элиен повествует, что некто Орикадм, Сицилиец, установил правила борьбы, названной потом Сицилийской борьбой. Дневной жар начинал мало-помалу ослабевать, и легкий ветерок, игравший парусами нашего корабля, почти незаметно отдвигал его от берега... Солнце клонилось уже к западу; – лучи его, скользя по блестящей поверхности моря, осыпали багряным светом прелестный Неаполь, увенчанный садами и замками. Какие берега! Какие предметы, составляют полукружие сего очаровательного залива! Вот, грозный Везувий, клубящий черные столпы дыма по лазури райского неба Италии! Вот, у цветущей подошвы его, веселый Портичи: – это мавзолей пышного Геркуланума, погребенного под ним в волнах лавы. Там, далее, под грудами пепла, таится злосчастная Помпея; – там малая часть ее, с обезображенными храмами, театрами и портиками, проглядывает из-под траурного покрова своего на очаровательное небо, под коим она некогда дышала негой жизни! Здесь, высоко возносятся разнообразные верхи ландшафтных гор Сорренто, – отечество Певца Иерусалима! – Взгляните теперь на запад: вот живописная гора Позилипо, – а на вершине ее, в тени лавров и миртов, гробница Виргилия, которого взлелеела прелестная Партенопа: 86 dulcis alebat Рагтнепоре... |
| Из дел академии видно только, что в продолжительное (с ноября 1824 г. по декабрь 1835 г.) ректорствование Кириллова товарища и преемника Поликарпа Гайтанникова (или по петербургским спискам, Гойтанникова) проценты с Платоновского капитала сначала (1825–1830 г.) прилагались к остальным суммам (достойно не малого удивления!), a с 1831 года до 1837 года вовсе не были взимаемы из опекунского совета (не менее достойно удивления!). В 1837 году дело дошло до сведения митрополита Филарета. Само собою разумеется, что он не мог потерпеть такого удивительного административного безобразия. Правление академическое вошло к нему с представлением, в котором просило у митрополита разрешения употреблять ежегодно проценты с суммы митроп. Платона на напечатание лучших студенческих сочинений. На представлении митрополит написал 9 : " Завещание должно исполнять, как можно, согласно с волею завещателя: a потому не могу согласиться переменить оное без нужды, так как не одобряю и то, что академическое правление перестало исполнять оное, нарушив вместе и предписание комиссии духовных училищ. Посему учинить следующее: 1) проценты впредь получать ежегодно и на оные, есть ли нельзя двух, то одного воспитанника согласно с волею завещателя содержать; 2) проценты, накопившиеся до сих пор, можно употребить на напечатание полезных книг, и сумму, какая от сего оборота получится, употреблять на тот же оборот». Благодаря тому, что имели неосторожность заявить митрополиту Филарету о положении этого дела и о своём отношении к нему, академические власти были тотчас же обращены владыкою к исполнению своего прямого долга. Тотчас же в стипендиаты митрополита Платона был избран первый студент XI курса Макарий Сахаров-Платонов (1834–1838 г.). Затем стипендиатами были: Иван Смирнов-Платонов XII курса (1836–1840), Иван Аничков-Платонов XIII курса (1838–1842), Ипполит Богословский-Платонов XIV курса (1840–1844), Иван Побединский-Платонов XV курса (1842– 1846), Никита Гиляров-Платонов XVI курса (1844–1848), Григорий Смирнов-Платонов XVII курса (1846–1850), Виктор Кудрявцев-Платонов XVIII курса (1848–1852), Александр Лавров-Платонов XIX курса (1850–1854), Николай Световидов-Платонов XX курса (1852–1856), Павел Горский-Платонов XXI курса (1854–1858), Александр Иванцов-Платонов XXII курса (1856–1860); им и закончился не короткий ряд Платоновых, вновь вызванных к бытию суровою по тону, но истинно-мудрою резолюцией митрополита Филарета, положенною им на несколько легкомысленное представление академического правления в 1837 году. |
| „Сожитие неженатого с незамужнею по 994 ст. уложения, наказуемое церковным покаянием, не должно быть констатировано судебным порядком, в противном случае произошел бы от этого соблазн и было бы унижено достоинство духовного суда”, пишет составитель комитетской записки. Но почему и каким образом? Всего этого не объясняет, между тем и по существу, и по ныне действующему закону указанный случай обсуждается судом и епитимия полагается только судебным порядком... По судебным уставам 1864 г. церковное покаяние налагается духовным судом. Составитель комитетской записки утверждает, что это простая неточность редакции нескольких статей... В лестнице наказаний, помещенной в уст. дух. консисторий. ст. 187 п. 4, 5 прямо и ясно говорится о возложении епитимии. А сочинитель комитетской записки без колебания уверяет, что в лестнице наказаний в уставе консисторий „вовсе не упоминается о церковном покаянии, как наказании“ (IV, 88). И таким образом все объяснение с такою же точностью и правдивостью. Самая статья комитетского проекта (155), к которой сделано столь правдивое объяснение, представляет любопытнейший образец правила, которое никогда не может быть прилагаемо. По этой статье лица духовного и светского звания, в подлежащих случаях, подвергаются церковному покаянию по распоряжению епархиального архиерея. Какие же это подлежащие случаи, напр., в приложении к духовным лицам? По суду духовные лица никогда не будут подвергаться церковному покаянию: ибо в проектированной комитетом лестнице наказаний (Проект. ст. 3, 4, 5) нет церковного покаяния. Административно также не будут; ибо, по предположениям комитета, административно на духовные лица могут быть налагаемы только следующие взыскания: замечание, выговор без внесения в послужной список и временное испытание в архиерейском доме до 2 недель (ст. 58 примеч. 2). Когда же и в каком порядке будет налагаемо на духовные лица церковное покаяние? Никогда и ни в каком. Написано это так для отвода глаз. Всем бросилось бы в глаза, что комитет отменяет церковную епитимию. |
| 6) В большой комитетской записке между разными обвинениями на устав дух. консисторий взводятся три нижеследующие, на которые мы находим необходимым обратить внимание, а) В 1-й части (стр. 3) комитетской записки пишется: „нынешние духовные консистории, в виду предписания устава консисторий – применить к событию незаконного брака, совершенного по насилию, порядок следственный, назначают следствие даже и тогда, когда светским судом признана уже причина незаконного брака, и его надлежит только расторгнуть, для чего, очевидно, следствие производить излишне». Что все это есть чистая выдумка, для убеждения в сем довольно прочитать статью 218 консисторского устава. В этой статье написано: „дела о браках, совершенных по насилию, по предмету насилия, принадлежат светскому суду; но по предмету действительности, или недействительности брака, и по участию духовных лиц входят в консисторию для определения, по правилам Церкви, о самых браках и о лицах духовного ведомства. Если по доказанному (разумеется в светском суде) в событии подобных браков насилию епархиальное начальство полагает расторгнуть брак, то определение свое представляет на усмотрение Св. синода». б) Подобным же образом совершенно напрасно и неверно взведено вслнд за вышесказанным еще и следующее обвинение на устав консистории: „по отношению к незаконному браку, заключенному в духовном родстве, не поручается какому-нибудь отдельному следователю произвести следствие, с соблюдением известных формальностей, как это делается по проступку напр. духовного лица, обвиняемого в нарушении правил богослужения и т. п., но следствие производится в самой консистории, при нем происходит не строго следственный порядок, а как говорит устав (ст. 219) законное удостоверение, т. е. совершается простая справка по книгам о состоянии известных лиц в духовном родстве“ (1, 3). Здесь даже и непонятно, чего составитель комитетской записки хочет от консисторского устава и в чем его обвиняет. Ужели комитет хочет, чтобы назначено было формальное следствие чрез следователя для дознания на месте о том: состоят, или не состоят повенчанные лица в дух. родстве, тогда как главный, удостоверяющий в сем документ, т. е. метрические книги находятся не на месте, а в консистории? в) И третье обвинение, сделанное против устава консисторий в том же месте записки, есть плод полного недоразумения. „Еще рельефнее, говорится в записке, недостаток смешения процессуальных правил с предметами материального права высказывается в ст. 261–277, где речь идет об удостоверении в действительности рождения от законного брака: между средствами подобного удостоверения ст. 263 называет „ следствие«, но из дальнейших затем статей видно, что это следствие не ведет, по общим правилам процесса, к постановлению судебного приговора, а лишь к тому, чтобы епархиальное начальство сообщило затем об оказавшемся светскому присутственному месту» (1, 3, 4). Обвинение, объяснимое только крайним недоразумением, происходящим от совершенного незнания дела. |
| Далее к составу канонического законодательства принадлежат Апостольские правила, собранные и по мнению г. Соколова, в первых трех веках. В сих правилах весьма ясно усвояется епископу и правительственная и судебная в Церкви власть. По диалектике г. Соколова нужно будет допустить, что и сюда эта идея перешла из ви зантийско-римского мира. Между тем несомненно, что Апостольские правила древнее византийского мира и эпоха, которой они принадлежат, была еще свободна от всех сторонних влияний и по мнению самого г. Соколова, который говорит, что “мы не можем не дорожить формами и учреждениями церковной жизни в ту эпоху, когда они существовали в своей первоначальной чистоте, вдали от всех сторонних влияний, служа чистым воплощением христианского духа. Такою эпохою в жизни Церкви были именно три первые века ее истории, когда она развивалась почти исключительно из своих внутренних начал, в стороне от влияний, ее окружающей среды („Правосл. обозр.” 1870, ч. 2, стр. 303, 309). За сим является здесь вопрос: почему эта идея сама собою перешла в каноническое законодательство из византийско-римского мира, а не из Священного писания? Невероятно и невозможно, чтобы церковные законодатели – Апостолы и отцы соборов, заимствовали эту идею из византийско-римского мира, когда она столь ясно выражена в Священном писании. И с другой стороны, если она ясно и положительно выражена в Свящ. писании, то не могла не быть выражена в каноническом законодательстве Христианской церкви, как идея существеннейшая и основная, ведущая к важнейшим практическим результатам. Где – средоточие и источник судебной власти в Церкви? – вопрос и в теоретическом и в практическом отношении важнейший. И если вопрос этот разрешен в Слове Божием, то зачем церковным правоустановителям нужно было обращаться к византийско-римским понятиям и идеям? Сама же собою без ведома церковных правоустановителей, т. е. Апостолов, соборов и отцев – идея принадлежности епископу церковно-судебной власти из византийско-римского мира в каноническое законодательство перейти не могла. |
| В связи с этими изменениями, как при патриархах образовались постоянные Синоды, и получили начало другие коллегиальные установления и единоличные органы, так при епископах усилились пресвитерии и возникли другие органы применительно к составу администрации патриаршей. („Христ. чт.” 1873. март, 461, 465). Г. Барсов заключает: „из сказанного ясно, что в отношении ко Вселенской церкви, устройство и образ действий духовного суда представляются неодинаковыми в различные периоды. В эпоху широкого развития церковной жизни и деятельности соборов, духовный суд составлял право самих соборов: каноны, упоминая о суде епископа по делам тяжебным (IV Всел. 9; Карф. 15, 17, 37, 107, 136) и над низшими клириками (Карф. 29), не упоминают о нем для дел по обвинениям священнослужителей; напротив, прямо говорят, что суд и над последними производится с соблюдением тех же правил касательно дней и сроков и исследования, и лиц обвиняющего и обвиняемого, какие установлены для суда над епископами (Карф. 28, 29). Кажется, это ясный знак того, что епископ, будучи представителем известного предела, пользовался правами наблюдения и охранения в нем порядков и дисциплины церковной жизни, и, вследствие сего, подвергал виновных мерам исправительных взысканий. Впрочем, и такой порядок вещей, если буквально держаться указаний канонов, можно думать, преимущественно имел место на востоке (Ап. 32; Ант. 6, 12 и др.); на западе, именно в Африке, как удостоверяют правила Карфагенских соборов (12, 14, 29), принятые и в других местах Христианской церкви, все обвинения против священнослужителей рассматривались в присутствии 3–6 епископов, при участии и собственного епископа обвиняемых. В эпоху ослабления церковной жизни и деятельности соборов, духовный суд по необходимости становился принадлежностью местной духовной власти, которая, при содействии местных установлений, рассматривала и решала судебные дела. Посему, как прежде, при развитии соборного начала и сосредоточении церковных дел со всей области, при кафедре митрополита и в областном соборе, показалось неудобным размножать единоличные органы епископской власти, вследствие чего и отменено звание хорепископов (Лаодик. |
|
|
