| Сейчас, когда Сергей Николаевич возвращался в свою дивизию, у него вдруг появилось желание построить храм у себя, рядом с военным городком. Офицеры с женами и детьми могли бы туда ходить, да и других русских в городе немало живет. Ему представлялось, что храм в далекой мусульманской республике будет частицей России, как бы неким духовным центром, объединяющим всех русских людей, волею судьбы оторванных от Родины. Приехав в часть, Сергей Николаевич первым делом позвонил Палатину и попросил его подыскать ему с помощью отца Даниила готовый проект небольшого храма. Константин Петрович одобрил желание своего друга и обещал переговорить с отцом Даниилом. Вскоре проект однокупольного храма был прислан Сергею Николаевичу, и тот стал хлопотать у местных властей о разрешении на строительство. Но тут он встретил неприятие его планов со стороны администрации. «Вот если бы мечеть, — разводили те руками, — а христианский храм нам ни к чему, люди нас не поймут». — «Да у вас же мечетей полно, — возмущался генерал, — а для русских ни одного храма». Но те ни в какую. Сергей Николаевич же прямо заболел своей идеей. «Все равно добьюсь своего», — решил он. Прошел год, а вопрос со строительством храма так и не сдвинулся с мертвой точки. Отец Даниил прислал письмо Трофимову, в котором советовал тому помолиться Богу и попросить Его помощи. Генерал подумал: «Ну вот еще чего, помолиться. Молиться я не умею, воевать умею, а вот молиться…» И он в который уже раз пошел к местному главе администрации Тулмызову Акаю Бербалтыевичу. Тот принял его радушно, на просьбу о храме, как всегда, сощурив и без того узкие глаза, улыбаясь сказал: — Дорогой Сергей Николаевич, ты думаешь, мне жалко дать разрешение строить тебе храм? Да мне хоть десять храмов строй, но пойми меня правильно, надо мною тоже есть начальники, что они скажут, я не знаю. Вот если бы сам Муртазов дал бы такое разрешение, тогда другое дело. Кстати, у него завтра день рождения, тебя тоже туда приглашают. Может быть, там и решат. — С Муртазовым я уже разговаривал, — сказал генерал, — он, как и ты, наверх кивает. На день рождения Муртазова генерал поехал со своим замом — полковником Свириным. Столы были накрыты прямо в саду по новомодной манере а-ля фуршет. По дорожкам сада прогуливались павлины и играла восточная музыка. «И здесь американцам подражают, — подумал генерал, — но, может быть, это лучше, чем сидеть перед низенькими подставками, заменяющими у азиатов столы. Да и ноги еще так не сложишь, как они это делают». |
| Теперь гимназии, это ключевое звено, определявшее уровень образовательной системы в целом, просто упразднялось» . От цветущей сложности – к смесительному упрощению Термин «цветущая сложность», уже встречавшийся в этой книге, ввел почти полтора века назад великий русский философ Константин Леонтьев в главе VI его труда «Византизм и славянство», названной « Что такое процесс развития?». Развитие Леонтьев четко отличает от распространения, понимая развитие как восхождение от простого ко все более сложному. Развитие идет по вертикали, распространение – плоскостно. Константин Николаевич подметил удивительное сходство процессов, происходящих в живой и неживой природе, которое можно сформулировать как « триединый закон развития». Этому закону одинаково подчинены живые организмы, государства и культуры, процессы и явления. Константин Николаевич Леонтьев Переходя к философии истории, Леонтьев считал, что любой культурно-исторический организм проходит три стадии: 1) первичной простоты, первоначального младенческого состояния несформированности внутренней структуры и нерасчлененной целостности; 2) цветущей сложности; 3) вторичного смесительного упрощения, стадии предсмертного существования, когда выравниваются индивидуальные и социально-политические различия и сглаживаются все крайности, распадаются структурные связи и происходит смесительное уравнивание людей. За этой стадией следуют уже распад и гибель. На современном ему Западе Константин Николаевич усматривал все признаки начала смесительного упрощения. Уже тогда в ходу были лозунги равенства всех и вся лиц, наций, сословий, полов. Задолго до нашествия глобальной цивилизации Леонтьев прозревал, что смесительное упрощение накинуло свою петлю на европейскую культуру и политику. И всей душой стремился удержать Россию от усреднения, от эгалитарно-либерального упрощения, предпочитая ему идеал « византизма». Не очень удачный, возможно, термин, под которым Леонтьев подразумевал православную цивилизацию, в ее симфонии сакральной монархии и православной церкви. |
| 106 ТРУБЕЦКОЙ Сергей Николаевич (1862—1905), князь, российский религиозный философ, публицист, общественный деятель. Брат Е. Н. Трубецкого. Профессор и в 1905 первый выборный ректор Московского университета. Последователь В. С. Соловьева, в своей системе т. н. “конкретного идеализма” претендовал на преодоление “односторонностей” рационализма, эмпиризма и мистицизма. Труды по истории древнегреческой философии. 107 САМАРИН Юрий Федорович (1819—76), российский философ, историк, общественный деятель, публицист. Один из идеологов славянофильства. Автор либерально-дворянского проекта отмены крепостного права, участник подготовки крестьянской реформы 1861, в 1859—60 член редакционной комиссии. Труды о социально-политических и национальных отношениях в Прибалтике. 108 АКСАКОВ Константин Сергеевич (1817—60), русский публицист, историк, лингвист и поэт. Сын С. Т. Аксакова. Один из идеологов славянофильства. Выступал за отмену крепостного права при сохранении монархии. 109 ПОПОВ Александр Николаевич (1820—77), российский историк, славянофил, член-корреспондент Петербургской АН (1873). Труды по внешней политике России 17—19 вв., истории Отечественной войны 1812. 110 СТРАХОВ Николай Николаевич (1828—96), российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН (1889). В книгах “Мир как целое” (1872), “О вечных истинах” (1887), “Философские очерки” (1895) высшей формой познания считал религию, критиковал современный материализм, а также спиритизм; в публицистике разделял идеи почвенничества. Статьи о Л. Н. Толстом (в т. ч. о “Войне и мире”); первый биограф Ф. М. Достоевского. 111 ШЕЛГУНОВ Николай Васильевич (1824—91), российский революционный демократ, публицист, литературный критик. Участник революционного движения 60-х гг., автор нескольких прокламаций; с 1866 один из ведущих сотрудников, в 1880—84 фактически редактор журнала “Дело.” Автор воспоминаний. 112 ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (1831—91), русский писатель, публицист и литературный критик; поздний славянофил. Считая главной опасностью либерализм с его “омещаниванием” быта и культом всеобщего благополучия, проповедовал “византизм” (церковность, монархизм, сословная иерархия и т. п.) и союз России со странами Востока как охранительное средство от революционных потрясений. Повести, литературно-критические этюды о Л. Н. Толстом, И. С. Тургеневе, Ф. М. Достоевском. |
| Цензорские занятия Леонтьев-цензор быстро справлялся с работой, и у него оставалось достаточно времени для размышлений, писания, а также для друзей и домочадцев. Все же новый род занятий ему не нравился: цензорство, пишет он, это «стирка и ассенизация чужого, большею частью грязного, белья...». А иногда он в своей «прачешной» забавляется: так чей-то стих – «воруют даже генералы», он заменяет другим стихом – «воруют даже либералы»! Как-то Константин Николаевич получил анонимную записку в два слова: «г..., брат». Это послание он положил в специальный конверт и долго хранил его в письменном столе, чтобы «не зазнаваться»! 688 И это тоже вроде забавы... Однажды к Леонтьеву явился купец с жалобой на одного литератора, который в своем романе описывал «любовную ошибку его дочери». Автор потребовал у него 2000 рублей за прекращение печатания. Это вымогательство Леонтьева очень возмутило, и он сказал, что все устроит. Обрадованный купец предложил ему взять 300 рублей: это тогда называлось «благодарить»... Константин Николаевич еще более возмутился: «Если ты еще раз осмелишься сказать мне это, я вышвырну тебя вон... Иди... Все будет сделано». Со следующего дня роман в газете «оборвался» 689 . Такие анекдотические случаи, конечно, вносили оживление в бюрократическую работу цензора-ассенизатора. Вообще же о его цензорской деятельности нам мало что известно. Недомогания Леонтьев получал 3000 рублей годового содержания за цензорство, и этих денег ему не хватало. Ему приходилось много тратить на лечение жены, на слуг. Он писал Т. И. Филиппову: «Просто ума не приложу, что, например, есть завтра» 690 . Все же жить ему было легче, чем в 70-х гг., когда он не имел никаких определенных доходов. В это последнее десятилетие ему более всего досаждали не долги, а постоянные недомогания. В 1882 г. Константин Николаевич очень мучается: у него сужение мочевого канала и ему угрожала серьезная операция. Были и другие немощи: катар горла, болезнь спинного хребта, невралгические боли, сыпь, язвы на ладонях и подошвах. В 1884 г. он серьезно болеет катаральной дизентерией. В 1886 г. он близок к смерти: у него гнойное заражение крови и воспаление лимфатических сосудов на правой руке. Он было поправился, но сразу же заболел гриппом в острой форме. Заботливый Т. И. Филиппов перевозит его в особом вагоне в Калугу, а оттуда в Оптину Пустынь, и там он выздоравливает. Передают, что именно в этот свой приезд он собирался постричься, но опять отложил «зарок», данный им Богородице еще в 1871 г., в Салониках. Может быть, отец Амвросий отговорил Леонтьева: этот великий сердцевед, видно, понимал, что его духовный сын еще не созрел для иноческой жизни. |
| На Афоне Константин Николаевич усердно молился, читал много книг духовного содержания, постился, ревностно посещал продолжительные и частые церковные службы. Особенное впечатление на него произвела пасха, описанная им в одном воспоминании. Во исполнение клятвенного обещания, Леонтьев просил своих наставников тайно постричь его в монахи. Но они отклонили его просьбу, под тем предлогом, что он еще на государственной службе, скорее же всего по той причине, что, видя в Леонтьеве страстный порывистый характер, сознавали те невероятные трудности, который ему пришлось бы преодолевать в монастыре. Кроме того, и здоровье Константина Николаевича, вследствие двухлетней изнурительной лихорадки и строгого монашеского режима, было очень расстроено. От одной ложки сливок в кофе, от самой незаметной простуды, от небольшой прогулки по сырому или низменному месту у него возвращались пароксизмы, доводившие его до отчаяния. Перенося такие физическая страдания, он все же не решался оставить Афон без пострига. Однако старцы убедили и благословили его переехать в Константинополь. По приезду в Константинополь Леонтьев подал прошение об отставке, которую ему дали 1 января 1873 года с пенсией 600 руб. в год. Выйти в отставку Леонтьев решил еще на Афоне. В виду последних, описанных нами обстоятельств его жизни, и болезней, и душевных потрясений, он не находил в себе сил продолжать службу. В третий раз поселился теперь Константин Николаевич в Константинополе на продолжительный срок. С каждым разом, он все больше и больше привыкал к турецкой столице, больше и больше жизнь в ней ему нравилась. Денег ему хватало. Пенсия, правда, была ничтожная, но Катков стали регулярно высылать ему по 100 руб. в месяц за сотрудничество в «Русском Вестнике». Леонтьев вращался в посольском кругу, где некоторые считали его мечтателем и человеком неосновательными, но там он имел и много друзей, с которыми умел и любил поговорить о волнующих политических вопросах. Посольским дамам он читал наставления и уверял их, что они для него больше уже не женщины. |
| Он говорил, или вернее импровизировал, о чем — не помню. Вслушиваясь в музыку его красивого, ораторского слога и увлекаясь его увлечением, я едва успевал следить за скачками его беспокойной, как молния, сверкавшей и извивавшейся мысли. Она как бы не вмещалась в нем, не слушалась его, загораясь пожаром то там, то сям и освещая далекие темные горизонты в местах, где менее всего ее можно было ожидать. Это была целая буря, ураган, порабощавший слушателей. Мне даже казалось, что он рисуется, играет своим обаянием, но не слушать его я не мог, как не мог не поражаться его огромной силой логики, огненностью воображения и чем-то еще особенным, что не зависело ни от ума, ни от красноречия, но что было, пожалуй, труднее того и другого. Много позже, когда я стал серьезнее и познакомился с ним ближе, я понял, что это что-то составляло именно ту черту покойного, которая делала его в глазах одних — оригиналом, других — чудаком, третьих — обаятельным и даже импонирующим. И к числу последних принадлежу и я. Это что-то я иначе не могу назвать, как благородной воинственностью его духа и блестящей храбростью ума». Этот покой в относительной степени он скоро обрел в Оптиной пустыни. Невзгоды московской жизни давно уже заставили его не только мечтать, но и хлопотать об отставке. 10 февраля 1887 года Константин Николаевич был уволен в отставку и, благодаря поддержке влиятельных лиц, ему дали усиленную пенсию, именно 2.500 руб. в год, из коих 1.500 руб. было прибавлено за литературные труды. «С тех пор, как я получил увольнение от службы, я впал в какой-то блаженный квиетизм и стал точно турок, который только молится, курит и созерцает что-то», пишет Леонтьев к Филиппову в марте 1887 года. Когда же наступила весна и в мае месяце Константин Николаевич переехал в Оптину пустынь, он окончательно приободрился духом. Конечно, не одно только искание «покоя» влекло его в эту обитель. Тот обет, который им был дан во время болезни в 1871 году, навсегда связал его духовно с монастырем. Что больше всего притягивало Константина Николаевича к Оптиной пустыни, так это общение со старцем Амвросием. |
| Алексей Николаевич отдал Собору православной интеллигенции почти 10 лет. Конечно, деятельность Собора не была лишена недостатков, но нам очень помогало то, что он был кадровым военным, к тому же бывшим политработником. Из-за семейных проблем он попросил, чтобы мы отправили его в отставку. Ему на смену пришел Александр Петрович Беляков, тоже военный человек, капитан первого ранга, затем и он ушел с поста председателя Собора православной интеллигенции, сейчас обязанности председателя Собора исполняет отец Алексий Мороз. Затем Алексей Николаевич Швечиков стал директором Межвузовского центра по религиоведению, у него появилась своя территория в Университете технологии и дизайна, когда ректором был В.Г.Романов, замечательный человек, который нам помогал. Началась бурная деятельность, проводились многочисленные конференции и круглые столы, мы пытались наладить контакты с сочувствующими людьми из политической сферы, с различными политическими партиями. В то время Константин Душенов, ныне томящийся в застенках, пытался организовать встречу с лидером КПРФ Геннадием Зюгановым, но в последний момент Зюганов отказался с нами встречаться. Вероятно, он посчитал не совсем удобным для компартии явно идти в объятия Православия. Встречаясь с представителями различных политических сил, мы постепенно поняли, что нам не удастся установить с ними плодотворного сотрудничества. В свое время Алексей Николаевич защитил кандидатскую диссертацию по философии и увлекся религиоведением. В советское время он преподавал марксистские дисциплины, философию в Анголе. С конца 90-х годов он увлекся сектоведением, в те года нас просто одолевали сектанты, в России тогда был сектантский бум, повсеместно проводились сектантские сборища, на стадионах выступали западные проповедники, особую активность проявляли тогда иеговисты. Алексей Николаевич пытался противостоять натиску сект, проводил конференции, писал статьи и книги. Я считаю подвигом то, что он защитил докторскую диссертацию по философии , когда ему было уже за 70 лет. Защита диссертации шла очень долго, его оппонентами в основном были атеисты, которые высказали десятки замечаний, хотя в конце защиты вынуждены были признать, что диссертация выполнена на высшем уровне. Я считаю подвигом, когда человек в столь преклонном возрасте садится за написание диссертации, пытаясь научно обосновать Православие в нашей стране, показать его роль в жизни нашего народа, доказать, что наша Держава просто не может существовать без Православия. Он блестяще справился с этой задачей. |
| В его послужном списке геологические съемки Алмалыкского рудного района, хребтов Каржан-тау, Угамского, гор Кара-Тюбе, Зирабулакских гор. Помимо кварца, исландского шпата искали стратегические вольфрам и молибден. «Одет Константин Николаевич был всегда очень скромно, – вспоминает его ученица, инженер-геолог Галина Андреевна Осипова. – Особенно мне запомнилась сине-серая косоворотка – весьма распространенная в те времена. Вместе с тем во всем его облике и поведении чувствовалась какая-то особенность: наряду с простотой обращения чрезвычайная интеллигентность и воспитанность – черты, заметно выделявшие его из общей массы… Обычно студенты быстро узнают все о своих преподавателях. Так и нам вскоре стало известно, что Константин Николаевич окончил Ленинградский горный институт, талантливый и самый способный ученик В. А. Николаева. Мы знали, что наш преподаватель после окончания института работал ассистентом на кафедре петрографии и одновременно занимался в аспирантуре. А вот почему он оказался в Ташкенте, да еще жил где-то в трущобах старого города – об этом мы не знали. С большим увлечением он вел с нами практические занятия по петрографии изверженных пород, углублялся в теоретические основы (для тех, кто этим интересовался) в дополнение к лекциям профессора В. А. Николаева. Он знал много и удивительно ясно и просто мог, как бы попутно, объяснить сложные геологические явления. По своим знаниям и квалификации он стоял значительно выше геологов-петрографов того времени. Хорошо помню, что Константин Николаевич вел группу школьников – юннатов, увлекавшихся геологией, и выезжал с ними в горы на полевые работы. Все они были привязаны к своему руководителю, ходили за ним гуськом, ловя каждое его слово. Кстати, только столкнувшись с ним на работе и узнав его ближе, я поняла, что человек он веселого характера, подетски непосредственный, доброжелательный, а его громкий и удивительно заразительный смех редко кого оставлял равнодушным…» Мария Николаевна Соловьева, известный специалист по микропалеонтологии, тоже отмечала удивительную скромность Константина Николаевича Вендланда. |
| Эти пятницы имели для них педагогическое значение. В астафьевском доме Леонтьев познакомился с лицеистами и некоторых из них принимал у себя. Он жил тогда в деревянном темно-коричневом доме в Денежном переулке, на Пречистенке, куда переселился из Мало-Песковского. В квартире его было пустовато из-за недостатка мебели, но все было изящно и всюду «царствовали» образцовый порядок и безукоризненная чистота. По утрам Константин Николаевич размышлял, писал, и никто из домашних входить к нему не смел. Может быть, позднее он шел в свой Цензурный комитет. На выходной двери висела записка: звонить только после 7 часов вечера. А во время приемов он не позволял смотреть на часы и говаривал: «Оставьте вы в покое вашу европейскую машинку Я скажу сам, когда вам надо будет уходить». Своих молодых гостей он обыкновенно изгонял в 10–11 часов вечера 701 . Константин Николаевич курил, но из опасения увидеть не совсем чистые ногти, не любил, когда ему подносили спичку 702 . Иногда Леонтьев сам себя называл пророком и, как мы уже знаем, споров не любил. Его речи производили большое впечатление на молодежь. Он вообще прекрасно импровизировал, но в небольшом обществе, среди сочувственно настроенных слушателей. С кафедры он едва ли мог бы говорить (Губастов) и отказывался от чтения лекций. Константин Николаевич очень ценил непривычное для него внимание мыслящей молодежи. Но странным образом из всех этих лицеистов и студентов как-то «ничего не вышло», творчески они себя ничем не проявили, как и «тигренок» Ю. С. Карцов. Одним из леонтьевских любимцев был начинающий поэт Иван Иванович Кристи (Ванечка). Из лицея он поступил в Духовную Академию, хотел стать священником и говорил, что спасение души для него существеннее, чем проповедание леонтьевской «идеи». Леонтьеву это не понравилось, хотя ведь и он душеспасение ставил выше всего остального. Здесь он проявил эгоизм, естественный эгоизм идеолога... Но все вообще планы Ванечки Кристи не осуществились, он рано умер, вероятно в начале 90-х гг 703 . |
| Леонтьев очень ценил Каткова-публициста и позднее даже предлагал ему поставить при жизни памятник! Но личность московского трибуна вызывала в нем отвращение, ненависть. Напомним, что Константин Николаевич всегда судил о людях не столько по их убеждениям, сколько по их личным качествам, даже по внешности. У него был художественный подход к каждому человеку. Так, еще в 50-х гг. он проникся антипатией к Дружинину – эстету по содержанию (взглядам), но не по форме (манерам)! Теперь же его возмущает, что умный, но серый Катков проживает в старом Михайловском дворце, в котором он предпочел бы встретиться со своими изящными константинопольскими друзьями – Хитровыми, Губастовым и другими. Для него уже то было преступлением, что Катков не годился в герои той великой поэмы, которую он слагал всю свою жизнь; и он злорадно повторяет герценовский отзыв о Каткове: «московский публичный мужчина» 589 (т. е. оппортунист)! Эстетика же отводила Леонтьева и от Победоносцева, о котором он позднее говорил: «старая «невинная девушка» и больше ничего!» (но и его он считал «полезным», как и Каткова). Наконец, Константина Николаевича раздражало, что редактор «Русского вестника» отказался напечатать его очерк «Византизм и славянство». Почему именно, мы не знаем. Но не очевидно ли, что для Каткова многое в этой статье было неприемлемо, например предсказание о близкой кончине 1000-летней старушки-России, которая никогда ничем в истории не блистала, разве что в чужой одежде – в византийской парче или во французских кринолинах! Вот что враги России вычитают из леонтьевского очерка... мог бы сказать Катков! Революционеры, по крайней мере, верили в другую – новую Россию, а тут свой брат – консерватор выносит ей смертный приговор. Губастов как-то справедливо и остроумно заметил, что за этот диагноз сенильности Николай I сослал бы Леонтьева или же объявил его сумасшедшим, как Чаадаева 590 . Между тем Константин Николаевич, по семейной традиции, очень этого государя почитал... Катков охотно помещал в «Русском вестнике» повести и другие статьи Леонтьева, но все же не доверял ему и в глаза сказал: «Вы договариваетесь до чертиков!..» 591 Положение еще осложнялось тем, что Константин Николаевич задолжал Каткову 4000 рублей; и он отдал ему свой роман «Одиссей Полихрониадес» в счет погашения этого долга. Однако на что-то надо было жить, и Леонтьев просит дать ему какую-нибудь постоянную работу. Но в редакции «Русского вестника» его только кормили обещаниями или же третировали как интеллигента-пролетария. Он с горечью замечает: в Министерстве иностранных дел или же в константинопольском посольстве куда лучше обращались с новичками... Не нравились ему и сотрудники Каткова – его однофамилец П. М. Леонтьев, Н. Н. Воскобойников, Н. А. Любимов. Из московских литераторов ему импонировал только Ф. Н. Берг (Боев), который после смерти Каткова стал редактором «Русского вестника». Но и он не оценил «Византизма и славянства». |
|
|
