| Константин Грамматик не остался в области голословного обличения, а рассмотрел несколько конкретных случаев, когда ответственные церковные тексты явно неисправны. Для примера рассмотрим, как Константин разбирает одну из стихир на Успение Богородицы. Сначала он приводит правильный вариант, а затем – встреченный им текст испорченный. Ср.: «...хоте рещи «вышняго бо прстоль яви се вл(ады)ч(и)це», гл(агол)еши «вышнгаго бо престола яви се вл(ады)ч(и)це»...» (Там же: 465). Книжник совершенно справедливо усматривает во втором случае ересь: Богородица якобы – страшно сказать! – восхитила престол Всевышнего. В греческом оригинале читается: το φστου θρνος νεδεχθης Δσποινα. Описка действительно досадная, но что сказал бы Константин, если бы ему на глаза попала версия этих строк по тексту Ильиной книги (далее – Ил) 752 – древнейшего славяно-русского богослужебного сборника? Здесь на обороте листа 141 (строки 1–2) читается: Βαβα τν σν μυστηρων, γν, το ψστου θρνος νεδεχθης Δσποινα. Дивныя твоя таи, бце, вышьнго явила црца Мало того, что здесь утрачено (показанное троеточием) какое-либо соответствие греч. лексеме θρνος; (т.е. лексемы престолъ нет вообще), еще и соответствие лексеме μυστηρων (таи) не дописано до конца (должно быть: таины ). Не будет натяжки назвать Константина Костенечского первым по времени текстологом-теоретиком православного славянского мира (в области переводных книг). Не он первым обратил внимание на проблему неисправности церковных книг, но (насколько можно судить по сохранившимся источникам) он первым предпринял конкретный анализ неисправных текстов, показал причины ошибок-описок и сослался не только на невразумительность читаемого, но и на возможность догматических импликаций. Таким образом, для Константина характерен аргументативный, т.е. подлинно научный, подход. Преп. Максим Грек (ок. 1480–1556) – это второй славянский текстолог, научные аргументы которого не устарели до сих пор. И. В. Ягич отметил, как характерную черту метода преподобного, присутствие в его писаниях подлинного анализа: «Исправляя замеченные ошибки других или же оправдывая свои переводы, он (Максим. – Е.В.) охотно вдавался, где это ему показалось необходимым, в анализ то отдельных слов, то целых оборотов, по правилам тогдашнего грамматического искусства» (Рассуждения 1896: 584). По словам Ягича, Максиму Греку была свойственна «критико-филологическая образованность», полученная им в Италии (Там же: 585). |
| 6 Дополнительным аргументом могло быть для Константина упоминание Евангелия и Псалтыри, написанных «русскими буквами», в Житии Кирилла. «Русские буквы» появились здесь как замена «сирских букв»; однако Константину Костенечскому это обстоятельство известно не было, и соответствующий пассаж мог восприниматься им как указание на древность русского языка (см. Успенский 1987). Как бы то ни было, обращение Константина к русскому языку должно было иметь собственно лингвистическое основание – объединение русского церковнославянского и языка древнейших славянских памятников по определённым лингвистическим признакам, значимым для языкового сознания южнославянских книжников. 7 Большая работа по выявлению в сербских текстах признаков книжности и определению характера их функционирования проделана А. Младеновичем (см. Младенович 1969; Младенович 1973; Младенович 1978 и т.д.). В этих исследованиях анализируются преимущественно фонетические (орфографические) и морфологические признаки (- т в окончаниях 3 лица презенса, – л в муж. ед.ч. перфекта, ряд моментов именного словоизменения; см. Младенович 1977, с. 161). Можно предположить, однако, что русское влияние существенно сказалось и на формировании книжного синтаксиса. Явления этого рода остаются пока что мало изученными. 8 Отсюда не следует, конечно, что сербы не могли провести различия между русским и русским церковнославянским; однако различие это могло быть для них неактуально (ср. Унбегаун 1935, с. 45). 9 Интересно отметить, что с точки зрения защитников церковнославянского как источника грамматической правильности и чистоты опыты литературного использования «народного» языка выступают как употребление наречия, лишённого грамматических норм, загрязнённого заимствованиями и недостойного учёного применения. Так, Тредиаковский обвиняет Сумарокова в том, что он основывается не на «грамматике», а на «площадном употреблении», которое приписывается «деревенским мужикам», ямщикам и сапожникам (Успенский 1985, с. 187–188). Сходная критика у П. Кенгельца, упрекавшего своих противников в том, что они пишут «славено-сербо-нмецко-мадьяро-турско-цыгански», «по правилам бабы Смиляны» (Гудков 1979, с. 209). Аналогичным образом и Драгойский, осуждая Богорова, писал, что тот употребляет язык, который можно услышать только «от некоторых совсем старых и несчастных беззубых балканских старух и греков» (Венедиктов 1981, с. 74). |
| В этот же период сходный процесс разворачивается и у южных славян. И здесь черты адаптации церковнославянского языка на местной почве начинают восприниматься как его порча. Так, в частности, может осмысляться смешение ы и и или i, обусловленное совпадением фонем и в южнославянских диалектах. Константин Костенечский, настаивая на правильном употреблении этих букв, рассматривает его как восстановление древней нормы («вет " хаа бнавл емъ... изобртаемъ погыб’ша соуща») и указывает, что несоблюдение её ведёт к ереси: « И се ли mъчiю мниши; ко въ прпростиших глх бледословиши ни, нь зри, ко и даже до въсх ересеи въносиши динм симъ писменем, кол " ми пач въсми. сиц единородн ыи с ы снъ. ты же прложивъ писме се и въпишеши си еда не вл еши ересь въ дв лици га скоуща» (Ягич, с. 113). Старая орфографическая норма связывается, таким образом, с вероучительной чистотой. В то же время в этих волновавших Константина моментах русская книжная традиция не отклонялась от старой нормы; русские не смешивали ы и и ни на письме, ни в произношении, и это обстоятельство – оно вполне могло быть известно Константину – должно было производить на южнославянских книжников определённое впечатление: тем, что им приходилось «обновлять», русские владели природно. Такого рода соображения и приводят, видимо, Константина к его известному тезису, согласно которому основой для созданного св. Кириллом общеславянского литературного языка послужил и роуш’скыи зыкъ» (Ягич, с. 108) 6 . Ориентация на русский извод обусловлена здесь в конечном счёте тем, что он воспринимается через призму отношений, сложившихся между книжным и некнижным языками в южнославянской области. Изменения в орфографии представляют собой наиболее наглядные данные, демонстрирующие взаимодействие разных изводов церковнославянского языка. Тот же механизм действует, видимо, и на других уровнях языковой системы. Очевидно, например, что с русской точки зрения южнославянская книжная традиция замечательна свободным владением формами простых претеритов, которые для русских представляют особую трудность. Аналогичным образом с болгарской и македонской точки зрения русская книжная традиция замечательна свободным владением падежными формами. Соответственно, ориентация русских книжников на южнославянские образцы должна иметь следствием отталкивание от того недифференцированного употребления простых претеритов, которое было характерно для русских памятников гибридного типа. |
| 1981. С. 60-66); 7) Похвала, вышитая вдовой деспота Углеши мон. Евфимией на покрове на раку Л. ( Jeфuмuja. 1983); 8) анонимное «Житие и начальство» в составе т. н. Печской летописи; 9) анонимное Похвальное слово; 10) надпись на мраморном столбе на Косовом поле, составленная, возможно, сыном Л., Стефаном; 11) похвальное «Слово о св. кн. Лазаре» Антония Рафаила Эпактита ( 1976). С прославлением Л. тесно связано также Пространное Житие его сына Стефана (с 1402 деспот), содержащее рассказ о Л. и битве на Косовом поле. Две редакции памятника (по всей вероятности, авторские) были созданы в 30-х гг. XV в. известным книжником болг. происхождения Константином Костенечским . Во всех повествовательных произведениях, посвященных Л. (подробную характеристику их см.: 1968; Кашанин. 1975. С. 276-366; 1980; 1984. С. 136-148, 241, 243-246), прежде всего в «Слове...» Антония Рафаила Эпактита, очень силен риторический элемент. Главная задача этих текстов состоит не в жизнеописании героя, а в прославлении правителя, полководца и мученика (и при этом духовного победителя), поэтому содержащиеся в них исторические сведения достаточно скудны. Ситуация дополнительно осложнялась тем обстоятельством, что в средневек. серб. лит-ре не было примеров правителя-мученика (создание Григорием Цамблаком Жития короля-мученика Стефана Дечанского совпадает по времени с созданием Житий Л. и похвал ему). Позднее корпус текстов, связанных с церковным почитанием Л., практически не расширялся. Лишь в эпоху Великого переселения сербов (между 1692 и 1694), вероятно, мон. Киприан Рачанин составил стихиру Л. 1970. 3. С. 397-401; О С. 355-356). Служба Л. включена во все издания «Сербляка» (Рымник, 1761; Венеция (по ошибке указана Москва), 1765; Белград, 1861). После смерти деспота Стефана (1427) уровень почитания Л. в Сербии, судя по косвенным признакам (отсутствие фресковых изображений и икон до кон. XVI в.), заметно снижается. С кон. XVII в.- эпохи австро-тур. войн и массового переселения сербов на территорию Габсбургской империи наблюдается устойчивое почитание Л. |
| Поэтому прибытие в Россию Максима, способного одновременно сочетать в себе переводческие труды с успешным опровержением еретиков, и именно в то время, когда православие находилось в опасности и бедствовало от распространения инославных воззрений, никак не может рассматриваться просто как результат удачного стечения обстоятельств. Это был сознательный выбор человека, относящегося к духовным задачам своей жизни по-апостольски. Максим был послан в Россию по милости Божией, как самый подходящий человек на самое подходящее место, чтобы защитить православие и придать своей многосторонней деятельностью новые силы целой эпохе русской жизни. Е.М. Верещагин (Россия, Москва). Максим Грек и Паисий Величковский о неисправности славяно-русских церковных книг Обилие, временами даже превалирование, неисправных текстов 747 в общем объеме церковной книжности, бытовавшей на Руси, многократно (и с темпераментом!) отмечали сами книжные люди 748 . Предостережение против «неисправленыхъ книгъ» содержится уже в раннем (XII в.) славянском переводе Пандектов Никона Черногорца. Со ссылкой на 59-е правило Поместного Лаодикийского Собора здесь читается: яко ни мирскыхъ съставленыхъ псалмовъ глте въ цркви ниненсправленыхъ (ακαννιστα) книгъ чтете нъ тъкмо исправленыя (κανονικ) (Максимович 1988: 238). Трактат 749 , в котором, наряду с другими вопросами, обсуждается жгучая проблема неисправных славянских текстов, в том числе и вследствие негодных переводов и ошибок переписчиков, написал в начале XV в. Ко(н)стантин Философ (или Грамматик, или Костенечский 750 ; ок. 1380 – ок. 1430) 751 . Константин апеллирует к примеру легендарных переводчиков времени царя Птоломея, когда книжники, сидевшие в разных домах, тем не менее создали единый текст: «...како въ мнгыи(х) дом(х) писаннаа съставлъше, не бртесе» (Там же: 396). Кстати сказать, реальная сохранность масоретских списков Пятикнижия на иврите (даже с позиций современного скепсиса) действительно представляется чудесной. Таким образом, Константин Грамматик в принципе считал возможным, чтобы рукописные книги не разнились между собой. Что же касается славянской книжности, то ситуация, по заключению автора трактата, а он привел множество примеров, разительно отличается. Если взять сто славянских книг одного и того же содержания, то среди них не найти и двух, тексты которых согласовались бы друг с другом: «...аще и р книгь съвъкоупет се, ни две вс(х) бртают се едино яко(ж) по(до)баетъ. (...)но елика су(т) разньства, толико варварства и и хоулы...» (Рассуждения 1896: 396). Ополчаясь на нерадивых книжников, допускающих «развращения» и «разделения», Константин считает их заслуживающими суда и самого лютого наказания: «...аще зде о си(х) намь соу(д) хотше быти, потреба би или югнь или ина каа казнь по(до)бна сеи внезаапоу найти на и писаннаа, еже съжещи си(х)» (Там же). |
| Лит.: Розанов С. П. Житие сербского деспота Стефана Лазаревича и рус. Хронограф//ИОРЯС. 1906. Т. 11. Кн. 2. С. 62-97; П. Акростих у Константина Философа//NKJUФ. 1935. 15. 1/2. С. 41-44; он же. Четири pajcke реке: (Jeдho место из Константина Философа)//ГСКА. 1936. 171. С. 161-176; он же. Жumuje деспота Стефана Константина Философа//Српска у критици. Београд, 1965. 1. С. 449-459; Трифонов Ю. Живот и дейност на Константина Костенецки. София, 1943. (Списание БАН; Кн. 66. Ч. 5); Schultze H. Untersuchungen zum Aufbau des Skazanie o pismenech von Konstantin von Kostenec. Gött., 1964; Сване Г. Константин Костенечкий и его биография серб. деспота Стефана Лазаревича//Славянские культуры и Балканы. София, 1978. Т. 2. С. 321-339; он же. Русский «Хронограф» и «Биография Стефана Лазаревича»//Търновска книжовна школа. София, 1980. Т. 2. С. 109-132; Goldblatt H. On the Theory of Textual Restoration among the Balkan Slavs in the Late Middle Ages//Ricerche Slavistiche. 1980/1981. Vol. 27/28. P. 123-156; idem. The Church Slavonic Language Question in the XIVth and XVth Centuries: Constantin Kosteneki " s «Skazanie iz " jávljénno o písmeneh»//Aspects of the Slavic Language Question. New Haven, 1984. Vol. 1. P. 67-98; idem. Orthography and Orthodoxy: Costantin Kosteneki " s Treatise on the Letters «Skazanje iz " avljenno o pismeneh»//Firenze, 1987. (Studia Historica et Philologica; Vol. 16); Харалампиев И. Константин Костенечки и Григорий Цамблак за делото на Кирил Философ//Константин-Кирил Философ: Сб. ст. София, 1981. С. 172-181; Rado š ev i N. Laudes Serbiae: The Life of Despot Stephan Lazarevi by Constantine the Philosopher//ЗРВИ. 1986. 24/25. С. 445-451; Петков Г. Константин Костенечки//КМЕ. 1995. Т. 2. С. 423-426 [Библиогр.: С. 425-426]; Турилов А. А. Этническое и культурное самосознание сербов в кон. XIV-XV вв.//Этническое самосознание славян в XV в. М., 1995. С. 157-176; он же. Кем и с какой целью был изготовлен карловацкий список грамматического трактата Константина Костенечского?//Словенско средневек. |
| Београд, 1975. С. 94-103; Д. српске и buзahmujcke цркве//Там же. С. 81-91 (То же// Он же. Cmyдuje из српске Београд, 1997. С. 346-364); он же. Каталог рукописа ман-ра Хиландара. Београд, 1978; он же. Писменост и Хиландара у веку// Он же, В., Д. Хиландар. Београд, 1978; он же. «Enucmoлuje кир-Силуанове»//ЗбФФУ. 1979/1980. 14. Св. 1. С. 183-209; он же. Ucmopuja старе српске Београд, 1980, 1991 2. С. 185-187, 188-189; он же. Шест писаца XIV в.: Гpuropuje Рашки, Jakob Серски, Силуан, Непознати Светогорац, Монах Jeфpeм, Марко Београд, 1986. С. 91-97; Прохоров Г. М. Корпус сочинений с именем Дионисия Ареопагита в древнерус. лит-ре: (Проблемы и задачи изучения)//ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 351-361; он же. Памятники переводной и рус. лит-ры XIV-XV вв. Л., 1987. С. 5-59; Станчев К. Концепцията на Псевдо-Дионисий Ареопагит за образното познание и нейното разпространение в средновек. България//Старобългарска лит-ра. София, 1978. Кн. 3. С. 60-71; он же. Ареопагитският корпус в превода на Исайя Серски: Археографски бележки//АрхПр. 1981. 3. С. 145-152; он же. Поетика на старобълг. лит-ра: (Основни принципи и проблеми). София, 1982. С. 11-22; Goltz H. Notizen zur Traditionsgeschichte des Corpus areopagiticum slavicum//Byzanz und der europäischen Staatenwelt. B., 1983. S. 133-148; В. Св. Гора и Хиландар до XVI. в. Београд, 1985. С. 130-132, 150, 153, 156-159; Петканова Д. Старбългарска лит-ра. София, 1986. Ч. 2. С. 43-46; СККДР. 1988. Вып. 2. Ч. 1. С. 491-493; Д. Света Гора под српском (1345-1371)//ЗРВИ. 1992. 31. С. 76-81, 118-122, 131-132, 147-164; СтБЛ. 1992. С. 195-196; Podskalsky G. Theologische Literatur des Mittelalters in Bulgarien und Serbien, 865-1459. Münch., 2000 (по указ.); PLP, N 6746; Макаров А. И., Мильков В. В., Смирнова А. А. Древнерусские ареопагитики. М., 2002. (Памятники древнерус. мысли. Исслед. и тексты; Вып. 3); История на бълг. средновек. лит-ра/Съст. А. Милтенова. София, 2008 (по указ.). Л. К. Гаврюшина, А. А. Турилов Рубрики: Ключевые слова: КОНСТАНТИН КОСТЕНЕЧСКИЙ (Костенечкий, Костенецкий, Костенческий; Константин Философ) (1380-1390 - после 1431), серб. книжник болг. происхождения, переводчик, дипломат АФАНАСИЙ (Евтич Зоран; 1938 - 2021), еп. Захолмский и Герцеговинский, богослов, духовный писатель, публицист, переводчик ГАВРИИЛ (Стефанович Венцелович; ок. 1680 - ок. 1749), серб. иером., переводчик и редактор текстов, книгописец и иллюминатор рукописей ДАМАСКИН (Грданичкий Драгутин; 1892 - 1969), митр. Загребский, духовный писатель, переводчик, собиратель церковных напевов, автор гармонизаций |
| 1993), в 1431 г. и известно в 3 редакциях, в т. ч. в рус. сокращенной редакции XVI в. Оно представляет сочетание 2 агиографических традиций: для болгарской на всех уровнях текста характерно стремление к усложненным формальным особенностям и символам, к-рое восходит к исихастским представлениям о слове и к Евфимиеву «плетению словес»; историческая традиция проявляется не только в рассказе о благочестивых деяниях деспота, но и в новом для житийного жанра убеждении, что автор должен рассказывать о них на фоне истории народа. Константин Костенечский считает, что эти тексты можно рассматривать не только как житие одного человека, но и как «летопись со всеми остальными [событиями]». При этом отмечается пристрастие автора к усложненным композиционным формам и символическим эффектам. Первые буквы 93 глав 2-го счета образуют акростих с посвящением: «Дивно и совершенно на земли властвовавшему известному Стефану приносит странник раб переводчик Константин». Заключительная, 94-я гл.- это 2-частный словесный венок восхвалений Стефану: 1-я часть содержит традиц. для панегириков риторический колон с анафорой «Радуйся», 2-я - декламационные стихи с акростихом, близким к основному акростиху, «Странно странствуя, странствие оплакиваю» ( Константин Костенечки. 1993). V. Переводные жития как основная часть болг. агиографии, видимо, стали появляться еще в кон. IX в., но с уверенностью их появление можно отнести к Х в. Они переводятся как в сборниках, выстроенных по календарному принципу, так и отдельно. Календарные сборники составлялись при царях Симеоне и Петре. По-видимому, первыми были переведены Торжественники, необходимые для богослужения, в к-рые вошли жития особо чтимых святых. Сборники житий, имеющие дометафрастовские протографы, называются исследователями «староизводные», а календарные сборники, отредактированные по Иерусалимскому уставу в XIV в. на Афоне и/или в Тырнове в связи с «исправлением книг»,- «новоизводные» ( Иванова К. 1981). Лингвистический анализ отдельных списков староизводных переводных житийных текстов выявил преславское происхождение протографов. |
| А. в церковнослав. письме (кириллическом) строятся на тех же принципах, что и в греч. В древнейших рукописях под титлом писались немногие слова: . Принцип написания над титлами священных имен изложен в грамматических сочинениях XIV-XVII вв.: « », «понеже титла суть имена истинна». В грамматических сочинениях XIV-XVII вв. устанавливались в основном нормы написания под титлом священных имен. В «Сказании изъявленном о писменех» Константина Костенечского кон. XIV в., широко распространенном на Руси, четко проводится принцип графического выделения священных имен как следствие особого почтения к обозначаемым ими предметам и как необходимость отличия священных имен от слов-омонимов, обозначающих иную духовную реальность: (христ.) - (языческий), (ангел) - (злой дух) и др.,- принцип антистиха . Для правосл. грамматической традиции с ее пониманием языка как средства выражения мысли нехарактерны нумерические или комбинаторные спекуляции с буквами или буквенными сокращениями, основанием аббревиации являются соображения распознаваемости слова и экономии места и времени. Так, Константин Костенечский, несмотря на орфографический ригоризм, предоставляет писцу свободу в выборе сокращения: или ; или ; или и т. д. Архиеп. Мелетий (Смотрицкий) в Грамматике (1619) перечисляет, следуя в основном визант. традиции, 16 священных имен: . При этом виды титл в сокращениях не различаются, а собственные имена пишутся, кроме титла, и с заглавной буквы. Помимо титл в священных именах уже в древнейших памятниках слав. письма встречаются, особенно часто на конце строки, буквенные титла, к-рые покрываются изогнутой чертой ( - «слово-титло», - «он-титло», - «добро-титло», - «глагол-титло» и др.): С развитием письменности (в XIV, особенно в XV в.) количество буквенных титл сильно увеличилось, причем нек-рые выносные буквы оставались без покрытия, а в словах надписывались целые слоги: (разгордился). В XVII в. в связи с развитием книгопечатания и становлением системы грамматических, лексических и орфографических норм церковнослав. языка развитие А. прекратилось. |
| В богословско-грамматическом и полемическом трактате «Сказание о письменах» (1424-1426; Лукин. С. 85) К. К. излагает концепцию о языке как средстве Божественного Откровения и затрагивает разнообразные вопросы: о нормах правописания и о происхождении кирилло-мефодиевского языка, об устаревших методах обучения серб. детей. Хотя формально адресатом К. К. являлась просвещенная часть серб. общества, текст был обращен гл. обр. к деспоту с надеждой, что тот выступит инициатором исправления книжного языка и орфографии, подобно тырновским исихастам. Автор определяет свой труд как «изобличение», к-рое вместе с грамматикой составит новый устав серб. орфографии. Многочисленные ошибки в серб. текстах того периода и невозможность найти 2 одинаково написанные книги он объясняет моральным разложением серб. общества и особенно духовенства. Он обосновал необходимость лингвистического осмысления и кодификации церковнослав. языка на основе принципа антистиха подобно греч. языку, к-рый назван прародителем церковнослав. языка. Богословское основание языковых представлений К. К. о происхождении, природе и достоинстве церковнослав. языка большинство исследователей связывают с влиянием исихазма , согласно к-рому слово есть символ, а графические знаки Свящ. Писания обозначают Божественные прообразы. Поэтому нарушение норм орфографии влечет искажение смысла священных текстов и еретическое отступление от Православия. Для предотвращения этого К. К. предлагает ввести программу начального обучения грамоте, основанную на новаторском для того периода «звуковом методе». Позднее неизвестный книжник составил краткую редакцию «Сказания о письменах» К. К.- «Словеса в кратце», включив фрагменты, посвященные проблемам правописания и просвещения ( Куев, Петков. 1986. С. 268-289). Это произведение получило широкое распространение в Сербии, Болгарии, Дунайских княжествах и на Руси. Известны 16 его серб., болг. и рус. списков ( Куев, Петков. 1986. С. 241-250, 255-267), которые часто входят в сборники вместе с грамматическими и посвященными славянской письменности произведениями, напр. «О письменах» Храбра Черноризца, «О восьми частях слова». В Словесах впервые использовано понятие «ресавский извод», поэтому исследователи считают, что К. К. оказал влияние на создание ресавской правописной школы (Там же. С. 310-313; Гагова. 2006. С. 119). |
|
|
