| Лжеименный гносис Л. П. Карсавин. Святые отцы и учителя Церкви 1. Утверждающаяся в полноте Богооткровения Церковь влекла к себе иудейское и языческое сознание; но оно с трудом, медленно, словно по частям, становилось христианским. Оно или коснело в старом, или, довольствуясь внешним сочетанием самых разнородных идей, безудержно бросалось в произвольную и пеструю фантастику. Это заметнее на периферии Церкви — там, где мир лишь начинал становиться ею. Переходившие в христианство евреи цепко держались за Ветхий Завет. Они чувствовали себя особыми общинами в среде христианских, как бы особой церковью. И разлад между ними и христианами, не считавшими себя связанными Законом, разлад, тяжесть которого пришлось испытать уже ап. Павлу, с течением времени лишь усилился. Во II веке церковные писатели говорят об иудействующих ересях. К имени »назореев»2 присоединяется имя »эвионитов»3, т. е. «бедняков». Соблюдая предписания Закона, они отвергают послания Павла и ссылаются на свое «евангелие от евреев». Для некоторых из них Иисус, сын Иосифа, стал Христом, т. е. Мессией, потому, что пребыл верным Закону. «Желая быть и иудеями и христианами, не иудеи они и не христиане» (бл. Иероним). Ибо и в Ветхом Завете отвергают они кровавые жертвы и некоторых пророков. Впрочем, сохранять единство с иудейством им было легче.— При все своей связанности обрядовой традицией, иудейство отличалось исключительной терпимостью в вопросах религиозно-философских. Проникнутое сознанием внемирности и непостижимости Бога, оно предоставляло всякому строить свое религиозно-философское мировоззрение. Так, возможны были в лоне иудейства и саддукеи4, и ессеи5, и сплетение иудейских религиозных идей с философией эллинистического мира. Возможен был и Филон, который, вослед Аристовулу6, аллегорически толкуя Библию, доказывал себе и другим, что он — истинный иудей. Он (р. ок. 30 г. до Р. X.) был иудеем по крови и самосознанию, по миросозерцанию же своему — александрийцем-полугреком. Филон, сознавая абсолютную непостижимость, трансцендентность Божества, искал пути к Нему и успокоения в Нем. |
| 1375 . Карпов С. П. Актуальность в исторических исследованиях//Общественные науки. – М., 1989. – 5. – С. 96–101. 1376 . Карпов С. П. Генуэзцы в городах Понта (XIII-XV вв.)//Византийские очерки. – М., 1991. – С. 142–149. 1377 . Карпов С. П. История Трапезундской империи. – СПб.: Алетейя, 2007. – 624, 32 с. 1378 . Карпов С. П. Источники и исследования по истории Генуи и Генуэзской Романии//ВВ. – 1985. – Т 46. – С. 224–230. 1379 . Карпов С. П. Итальянская торговля в Трапезунде и ее воздействие на экономику поздневизантийского города//ВВ. – 1983. – Т 44. – С. 81–87. 1380 . Карпов С. П. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII-XV вв.: проблемы торговли. – М.: Изд-во МГУ, 1990. – 355 с. 1381 . Карпов С. П. Крестьянство и город. 4. Византия//История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма. – М: Наука, 1986. – Т. 2. – С. 85–86. 1382 . Карпов С. П. Латинская Романия. – СПб.: Алетейя, 2000. – 256 с. 1383 . Карпов С. П. Путями средневековых мореходов. Черноморская навигация Венецианской республики в XIII-XV вв. – М.: Наука. Издат. фирма «Восточная литература», 1994. – 158 с. 1384 . Карпов С. П. Средневековый Понт. [Российские исследования по мировой истории и культуре/Под ред. Г М. Бонгард-Левина. Т 15]. – Lewiston; Queenston; Lamperter: «The Edwin Mellen Press», 2001. – 461 с. 1385 . Карпов С. П. Трапезундская империя и западноевропейские государства в XIII- XV вв. – М.: Изд-во МГУ, 1981. – 231 с. 1386 . Карпов С. П. Южное Причерноморье и итальянские морские республики: Проблемы торговли. – М., 1990. – 336 с. 1387 . Карпозилос А. Рос-Дромиты и проблема похода Олега против Константинополя//ВВ. – 1988. – Т 49. – С. 112–118. 1388 . Карсавин Л. П. Магнаты конца Римской империи. – М., 1910. 1389 . Карсавин Л. П. Святые Отцы и Учителя Церкви. – М., 1994. 1390 . Карташев А. В. Вселенские соборы. – М., 1994. – 542 с. 1391 . Карышковский П. О. Балканские войны Святослава в византийской исторической литературе//ВВ. – 1953. – Т. 6. – С. 36–71. 1392 . Каришковський П. Й. «Повесть временных лет» про Балканськи походи Руси при князи Святослави//Праци Одеського державного университету. – 1962. – Т. 152. – Серия историчних наук. – Вип. 9. |
| Потянулись годы изгнания, с типичною географией: Берлин, потом Париж, с типичными quasi-мыmapcmbaмu профессора-эмигранта. Великие знатоки судеб человеческих, полицейские власти всех стран, не зря полагают равносильными два приговора человеку — заключение и изгнание: и тем, и другим жребием правит заповедь несвободных: «терпение и случай — вот что спасает нас» . В конце 1926 г. в лимитрофной Литве становится премьер-министром А. Вольдемарас, бывший приват-доцент Бестужевских курсов. Это политическое событие отразилось на обстоятельствах некоторых прежних коллег премьера по петербургскому ученому миру. В 1928 г. Лев Платонович Карсавин занимает кафедру всеобщей истории в Каунасском университете. Литва, вначале буржуазная, затем советская, становится домом его надолго, до самого конца его свободных дней — до ареста и заключения в лагерь в 1949 г. Здесь уже была прочная связь, не просто очередной кров изгнанника. Необыкновенно быстро Карсавин выучивается по-литовски и начинает читать лекции и писать просветительские труды на этом родственном и древнем наречии. Молодая культура, рождавшаяся на древнем наречии, отвечала взаимностью: Карсавин был признан здесь как мыслитель, почитаем как духовный наставник. Поздней, в лагере, литовцы, елико возможно, опекают и оберегают его; и по сей день, вопреки официальному замалчиванью, длившемуся до последнего времени, имя его остается известным и чтимым в том краю. Отношения с родным домом были много трудней. Новая Россия, правоту появления которой он признавал и в будущее которой он верил, изгнала его. Россия же зарубежная... тут к месту будет английское: there was no love lost between them 2 . Карсавин существовал в ней особняком. Уже и личные свойства влекли к тому. Он был безмерно далек от классического типа русского интеллигента-общественника, которому как воздух потребны идейные споры, философические дискуссии и исповеднические излияния. Узость и догматизм мысли, присущие нередко этому типу и всегда процветающие в эмигрантской атмосфере, претили ему. Средой, отвечавшей его натуре, вместе академичной и артистичной, петербургской, византийской, барочной, были академические и отчасти художественные круги в их светской и интеллектуальной верхушке; а наиболее созвучною ролью была, пожалуй, слегка экстравагантная в наше время роль учителя мудрости и одновременно светского человека. И это значило, что своим миром мог быть для него Петербург Серебряного Века — и едва ли что-нибудь еще на земле. Он не отождествлял себя ни с какою эмигрантской средой, не примыкал ни к каким кругам или группировкам. |
| Введение Лев Платонович Карсавин (1882–1952) «говорил и писал о Тройственно-едином Боге, Который в непостижимости Своей открывает нам Себя, дабы мы через любовь Христа познали в Творце рождающего нас Отца. И о том, что Бог, любовью превозмогая Себя, с нами и в нас страдает нашими страданиями, дабы и мы были в Нем и в единстве Сына Божия обладали полнотой любви и Свободы. И о том, что само несовершенство наше и бремя нашей судьбы мы должны опознать как абсолютную цель. Постигая же это, мы уже имеем часть в победе над смертию через Смерть». Эти слова, подводящие итог всей философии Карсавина, были написаны крошечными буквами на клочке бумаги и в герметично закрытом флаконе из синего стекла помещены внутрь его тела, перед тем как оно было погребено в безымянной могиле на кладбище для политзаключенных в сталинском Гулаге. Лагерь находился в сибирском городе Абезь, в нескольких километрах от полярного круга. Текст написал Анатолий Анатольевич Ванеев, собрат-заключенный и ученик Карсавина. Врач Шимкунас, лагерный хирург и также заключенный, вшил его в тело во время вскрытия. 600 Сегодняшнему читателю сцена может показаться странной: однако ее символизм не замыкается на тех двоих, кто в ней участвовал: русский православный философ и литовский католик, хирург. Глубокой ночью два человека встретились в убогой палате лагерной больницы, чтобы приготовить к погребению тело своего учителя, воссоздавая дух тайного погребения Христа и, одновременно, атмосферу тайных вскрытий эпохи Средневековья. Человек, которого они хоронили, был крупным русским историком-медиевистом и оригинальным мыслителем, синтезировавшим в своей философии мистические традиции восточного и западного христианства. Сергей Хоружий, современный русский исследователь творчества Карсавина и издатель его трудов, подчеркивает: у Карсавина, как и у русских мыслителей Федорова и Флоренского, была сильная мистическая интуиция о том, что для посмертной участи человека важна судьба его останков. Карсавин полагал, что смерть изменяет, но не разрывает окончательно духовно-физическое единство личности. 601 Тайная эпитафия, по которой можно опознать останки Карсавина, – пишет Хоружий, – означает, что «сжатая формула мысли философа» сохраняет связь с его телом, «духовно-телесное единство в некоем смысле не разорвано смертью . Поистине неисповедимым путем кончина Карсавина являет подтвержденье его учения, – истинная кончина философа». 602 А. Карсавин на фоне религиозной мысли своего времени |
| А философии своего подследственного, как и никакой другой, кроме марксистско-ленинской они тоже не способны были понять... Уже находясь в Вильнюсской тюрьме, Карсавин в полном соответствии с его описанием состояния итальянского узника " почти обрел " уже душевный покой " и " пронесшаяся над его душой мука допросов и унижений была последнею взволновавшею ее бурей " . В долгом одиночестве тюремной камеры Лев Платонович создал свой " Венок сонетов " . В него он заключил самое главное, не забыв даже такое значимое когда-то для Бруно учение о двойной истине. И, конечно, поставил в центр этих богословских стихов свою центральную идею: " И Жизнь-чрез-Смерть встает пред слабым взором, Что все двоит согласьем и раздором. Единая в них угасает сила, Разъята мною. Но в себе она Всегда едина и всегда полна. И тьма извне ее не охватила " 22. Абезьский Отдельный лагерный пункт (ОЛП). Вид со стороны воли. 1950 год. Фото хранится в фонда Интинском краеведческого музея. Это спокойное принятие своей смерти Лев Платонович Карсавин сохранил до самой своей кончины. Спустя четверть века после нее, описывая последние часы своего Учителя в стенах барака для умирающих в инвалидном лагере в Абези, Анатолий Анатольевич Ванеев напишет: " Ни разу, и ни по какому поводу не показал он неудовольствия, ни разу и никому не сказал о своих страданиях, хотя болезнь, должно быть, мучила его жестоко " 23. Ванеев, ставший душеприказчиком мыслителя, донесет до нас удивительное свидетельство о последних словах своего Учителя: " Я был готов к тому, что мне здесь будет плохо. Но Бог дал мне умереть среди близких и родных " . Затем, опять недолго помолчав, он сказал: " Всю жизнь я ходил около истины. А теперь все так просто " . Что именно просто, он не сказал " 24. Как писал Ноланец, " мудрая душа не, боится смерти; нет. Иногда она даже ищет ее, стремится к ней навстречу " ... Почему? В книге о Джордано Бруно у Льва Карсавина есть ответ и на этот вопрос. Послесловие к предисловию: Предлагаемая выше работа никогда не была бы мной написана без дружбы, великодушно подаренной мне русским религиозным философом Константином Константиновичем Ивановым – моим общим с Анатолием Анатольевичем Ванеевым другом и собеседником. |
| К началу литовского периода биографии, за плечами у русского мыслителя лежал уже на редкость богатый, сложный жизненный и творческий путь. Он родился на свет в 1882 г. в семье танцовщика Петербургского балета Платона Карсавина (через три года у него появилась сестра, будущая великая балерина и звезда дягилевских Русских Сезонов Тамара Карсавина) и уже в гимназии обнаружил блестящие дарования — как, впрочем, и некоторые свойства характера, в будущем причинявшие ему немалые неудобства: чрезвычайно независимый нрав, иронию и насмешливость, тягу к вызывающе звучащим высказываниям… Поступив на Историко-Филологический Факультет Петербургского университета, он, начиная со старших курсов, примыкает к научной школе крупнейшего историка древнего мира И.М.Гревса, становится одним из его многочисленных учеников — притом, «самым блестящим из всех» согласно свидетельству самого учителя. Его научною специальностью становится Западное Средневековье в его религиозной стихии, а первою большой темой — ранняя история францисканского движения. Несколько лет усиленной работы, включающей и занятия в архивах Италии, приводят к созданию первого крупного труда, «Очерки религиозной жизни в Италии в 12–13 вв.» (1912). Вслед за тем в его деятельности всё заметней, сильнее начинает заявлять о себе его дар мыслителя. Продолжая исследования средневековой религиозности, Карсавин переходит к научным обобщениям, к разработке новых понятий и подходов, обращающих взгляд историка от обычных предметов прежней науки — истории государств, институций, узаконений… — к человеку в истории, конкретному человеку с его внутренним миром. Этот поворот, убедительно представленный в его следующей большой книге, докторской диссертации «Основы средневековой религиозности», защищенной в Петербургском университете в 1916 г., предвосхищает будущие пути исторической мысли — в частности, многие установки знаменитой школы «Анналов» во Франции. Сегодня специалисты утверждают дружно: «Карсавин методологически опередил зарубежную медиевистику» ; «Исследования Карсавина… предвосхитили то, что делалось в исторической науке на полвека позднее» . Однако вклад Карсавина в это будущее развитие был оценен по заслугам лишь в недавнее время, когда его имя и его творчество были возвращены из забвения. |
| Действительно, на Бестужевских курсах она посещала лекции и семинары многих профессоров, имена которых прочно вошли в историю гуманитарных наук: Н. О. Лосского (философия), М. И. Ростовцева, Ф. Ф. Зелинского, Б. В. Фармаковского (античность), Л. П. Карсавина, А. А. Васильева , В. Н. Бенешевича , Д. В. Айналова (средние века), С. Ф. Платонова, С. М. Середонина (русская история), Е. В. Тарле, Н. И. Кареева (новая история), но главным учителем, наставником и другом на всю жизнь для нее стала О. А. Добиаш-Рождественская – источниковед, специалист по средневековой палеографии и дипломатике. Годы учебы совпали с годами первой мировой войны. Е. Ч. заканчивает курсы сестер милосердия и работает в госпитале на Среднем пр. Васильевского острова в здании недавно построенного химического факультета. 1878 В санитарном поезде она побывала и в прифронтовых районах, о чем напоминают письма Е. Ч. к родным, отправленные из тех мест, где побывал поезд (Оп. 4. Ед. хр. 6, 36). В годы войны дружная семья Скржинских несет потери: в 1916 г. умирает младший брат Е. Ч. гимназист Роман, а в 1917 г. умирает Я. И. Ковальский. Заканчивала свое образование Е. Ч. уже в Петроградском университете, в состав которого были включены Бестужевские курсы. Здесь она завершила свою дипломную работу «Паломничество в Монтекассино и Монтегаргано» (Оп. 1. Ед. хр. 91а), о которой говорится далее, и после окончания университета в 1919 г. была оставлена при кафедре всеобщей истории для подготовки к профессорскому званию. Одновременно благодаря положительным характеристикам, полученным от наставников, Е. Ч. была принята в недавно преобразованную из Археологической комиссии Российскую (впоследствии –Государственную) Академию истории материальной культуры (ГАИМК). Какой видели ее учителя, показывает отзыв И. М. Гревса, хотя и написанный в 1935 г, но содержащий характеристику Е. Ч. времени окончания университета: «Е. Ч. Скржинская известна мне со времени ее студенчества. Она окончила курс в Петроградском университете в 1919 г., а до этого ряд лет участвовала в устраиваемых мною семинарских занятиях по средневековой истории. В работе своей она проявляла, помимо живой энергии и воодушевления, стремление к глубокому изучению первоисточников, раннюю способность к критическому анализу и в суждениях и выводах, обнаруживала постоянную склонность к исследовательскому труду, проницательность мысли и несомненный синтетический талант. В ней уже тогда чувствовался готовящийся выдающийся научный работник. Она обладала всеми нужными вспомогательными средствами к работе: разнообразными историческими знаниями, хорошею начитанностью, методическими и техническими сведениями и прекрасным знакомством с древними и новыми языками. Выходила она из школьных лет с редкою осведомленностью и твердою подготовкою в области тем как социальной и экономической истории, так и проблем духовной культуры. Такое предвиденье своих университетских учителей она оправдала дальнейшим уже самостоятельным творчеством» (Оп. 3. Ед. хр. 13). |
| В начале 1910–х годов до религиозных устремлений было еще далеко, его влекли иные интересы. Петербургский университет, имевший почти вековую историю, несомненно, переживал пору наивысшего своего расцвета. Здесь преподавали люди, составившие — уже тогда или чуть позже — славу русской науки и культуры: А. А. Шахматов, Ф. Ф. Зелинский, С. Ф. Платонов, И. А. Бодуэн де Куртене, Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский… — вряд ли возможно перечислить всех достойных. Романо–германское отделение филологического факультета, на котором учился Мочульский, занимало особое место в жизни университета. Георгий Адамович, многолетний товарищ мочульского, вспоминал об этом полвека спустя: «Здесь иногда можно было услышать доклад о Рихарде Вагнере, как поэте, — правда, к некоторому удивлению проф. Брауна, — или, под руководством проф. Петрова, анализ новейших течений французской прозы, здесь устраивались литературные выступления, на одном из которых я впервые увидел Анну Ахматову, здесь была штаб–квартира недавно возникшего акмеизма, здесь же постоянно бывали первые русские формалисты, впоследствии люди с крупными именами, тогда еще только намечавшие путь и склад своих изысканий . Иначе говоря, здесь не воспитывались «ученые сухари» — ни профессора, ни слушатели не напоминали ученых педантов. У Мочульского же тяга к академическим занятиям сочеталась с ощущением филологии как «веселой науки». Как вспоминал его товарищ по университету, а потом — в Париже — товарищ по «роду занятий» Владимир Вейдле, Мочульский «на втором уже курсе прославился шуточной новой песнью «Ада», написанной в дантовской манере на безупречном итальянском языке дантовского времени, и где были выведены в пародийном духе все его «романо–германские» товарищи и учителя» . Испытывая острый интерес к современной литературе, Мочульский сближается с молодыми писателями. К петербургскому периоду его жизни относятся и первые пробы пера, он сотрудничает с журналами «Северные записки» и «Любовь к трем апельсинам». В 1914 по окончании курса он оставлен при университете. Казалось, будущее уже определилось: кафедра, студенты, лекции… Но исторический излом, который разделил Россию на разные лагеря, переопределил все по–своему. В 1918 году |
| См. также: Иоаннисян А.Т. Движение тондракитов в Армении/Вопр. истории. 1954. 10; Погосян С.П. Закрепощение крестьян и крестьянские движения в Армении в 9–13 веках. Ер., 1956 (на арм. яз.); Бартикян Р.М. Ответное послание Григория Магистра Пахлавуни сирийскому католикосу/Палестинский сб. Вып. 7 (70). М.; Л., 1962; Бартикян Р.М. Два послания Григория Магистра Пахлавуни (11 в.) относительно еретиков–тондракитов/Палестинский сб. Вып. 9 (72). М.; Л., 1962; Манучарян Г. Погос Таронаци о тондракийском движении/Историко–филологич. журнал. 1974. 4 (на арм. яз.); Аракелян Б.Н. Социальные движения в Армении в 9–11 в./История армянского народа. Т. 3. Армения в эпоху феодализма (с середины 9 по середину 14 в.). Ер., 1976. С. 275–309 (на арм. яз.); Kurkjian V.M. A History of Armenia. New York, 1959. Ch. 37; Guerguizian A. A. The Movement of the Paulician–Tondrakians in the Armenian Apostolic Church From the Seventh to the Twelfth Centuries. Beirut, 1970; Nersessian V. The Tondrakian Movement: Religious movements in the Armenian Church from the Fourth to the Tenth centuries. Pickwick Publications, 1987. 788 Имя катаров присваивали себе уже манихеи, но в особенности его относят к последователям т.н. Церкви Любви, «добрым людям». Сами катары себя так не называли. Для самоидентификации учителя катаров использовали выражения «христиане», «апостолы» или «христополиты» (граждане Христа), а верующие называли их «добрые люди» (окс. bons omes, кат. born homes), «добрые мужчины» и «добрые женщины», «добрые христиане» (оке. bons crestians, кат. bons cristians), «истинные христиане» (лат. veri christiani). Богословские воззрения, которые использовались катарами, восходят к первохристианским временам и тесно связаны с гностицизмом и неоплатонизмом. 789 Карсавин Л. Очерки средневековой религиозности/История ересей. М., 2004; Schmidt С. Histoire et doctrine des Cathares/Ed. Jean Curutchet. Bayonne, 1983 (переизд. работы, изданной в 1848–1849); ср.: Dupre J. Catharisme et chretiente: La pensee dualiste dans le destin de l’Europe. 2 me ed. entierement rev. Chancelade, 2007; Nelli R. La philosophic du catharisme: (Le dualisme radical au 13 eme siecle). Paris, 1978. |
| Никогда не выходит ничего вполне совершенного из рук отдельного труженика науки, ни в глазах его собственных, если высоко настроена его совесть, ни в глазах критики, если она строга и принципиальна. Не чужд недостатков и предлежащий плод доброго юношеского ученого усилия. Но методические, фактические и идейные достоинства его настолько крупны и очевидны, из них обнаруживаются настолько определенные научные дарования в аналитическом исследовании и синтетической конструкции, весь полновесный труд одухотворен таким благородным подъемом идеализма, что, без всякого сомнения, автору разбираемого сочинения должна быть присуждена золотая медаль в нем ясно видится многообещающая духовная сила, которая хорошо послужит науке. На основании этого отзыва историко–филологический факультет признал сочинение за 22 под девизом «Libentius responderim: nescio, quod nescio» заслуживающим награждения золотой медалью. Автором этого сочинения оказался студент историко–филологического факультета Георгий Петрович Федотов. Примечания В настоящий том собрания сочинений Г. П. Федотова вошли произведения, написанные им до 1925 года, т. е. в доэмигрантский период творчества. Основная направленность научных интересов историка в этот период — медиевистика. Он входил в группу наиболее талантливых и перспективных молодых ученых–историков, учеников И. Μ. Гревса, к которой принадлежали также такие известные фигуры, как А. А. Тентель, впоследствии ректор Рижского университета, историк и философ Л. П. Карсавин, Н. А. Оттокар (стал профессором во Флоренции), А. П. Смирнов, историк–урбанист, исследователь Петербурга, Η. П. Анциферов, искусствовед и культуролог В. В. Вейдле, также ушедший в эмиграцию, О. А. Добиаш–Рождественская, специалист по латинской палеографии, С. И. Штейн (Федотов посвятил ему некролог), С. С. Безобразов (епископ Кассиан Катане кий), ставший впоследствии одним из преподавателей Православного Богословского института при Сергиевском подворье в Париже, и многие другие. Представленные в настоящем издании произведения Г. П. Федотова не оставляют сомнения в том, что перед нами исторические исследования далеко не ординарного порядка. Об этом свидетельствует и отзыв учителя Г. П. Федотова — И. Μ. Гревса, публикуемый в приложении. Эти ранние медиевистические штудии историка можно рассматривать как своеобразные пролегомены к философско–историческим, культурологическим и церковно–историческим работам Г. П. Федотова более позднего, эмигрантского периода. С них начинается путь мыслителя от истории к историософии, от агиографических исследований средневекового Запада к святым Древней Руси, от изучения духовности меровингской эпохи к осмыслению своеобразия русского религиозного сознания. |
|
|
