| До Иннокентия, строго говоря, не было у нас выработано систематического плана для догматики. От времени старой Киевской академии сохранилось немало рукописных (на латинском языке) богословских курсов, но значительное большинство их составлено по образцу католических богословских курсов XVII и начала XVIII в., к сожалению – не самых лучших. Как известно, в истории католического богословия XVII век представляет замечательное оживление богословской мысли, благодаря издательским трудам бенедиктинцев. Издавая в свет творения отцов и писателей церкви, памятники церковной древности и документы церковной истории, бенедиктинцы снабжали их учеными предисловиями и критическими примечаниями. Под влиянием этого движения явился замечательный опыт богословской системы Петавия († 1652 г.) 2 , свободный от схоластики и богатый патрологическим и историческим материалом. Но за научным движением века последовали далеко не все: большинство богословов продолжало считать Фому Аквината неприкосновенным авторитетом, или просто сокращая его богословскую систему, или выкраивая из нее новые богословские курсы, с строжайшим сохранением всех ее типических особенностей. Огромная, но за смертью автора оставшаяся неоконченной, система Фомы Аквината (Summa totius theologiae) имеет следующий состав: в первой части ее излагается учение о Боге, как причине всего, именно – о самом Боге едином по существу и троичном в Лицах, затем о творении мира ангельского, материального и человека (здесь же говорится и о первобытном состоянии человека) и, наконец, о промышлении; во второй – о Боге, как о последней цели (de ultimo fine hominis), именно – о добродетелях, приближающих человека к этой цели (так называемых кардинальных добродетелях: justitia, prudential, temperantia и fortitudo) и противоположных им грехах, о законе, благодати и трех богословских добродетелях (вере, надежде и любви); в третьей и последней – о Боге, как о пути, приводящем человека к его цели, именно – о воплощении и таинствах. От XVII и начала XVIII в. дошло до нас множество католических богословских курсов, которые представляют собой свод произвольно взятых из этой системы и поставленных вне всякой внутренней между собой связи трактатов. По большей части таких трактатов заключается в них восемь: I) de Deo uno et trino, II) de incarnatione, III) de angelis, IV) de jure et justitia, V) de peccatis, VI) de gratia, VII) de tribus virtutibus theologicis, VIII) de sacramentis. 1, 2, 6 и 8 трактаты имеют догматическое содержание, хотя впрочем, как и у Аквината, сообщают мало догматического материала, занимаясь больше решением логически-отвлеченных вопросов, чем раскрытием положительного догматического учения. Остальные три, взятые из второй части системы Аквината, раскрывают темы нравственно-практического характера. |
| Но мы имеем под руками полную рукописную систему догматических чтений Иннокентия, читанных им студентам VI курса Киевской дух. академии (1829–1833 г.); имеется у нас и программа этих чтений, представленная Иннокентием к выпускному экзамену означенного курса (на латинском языке). Соглашаясь в общем с характеристикой Иннокентия, как профессора, приложенной в качестве предисловия к изданным в сборнике отрывкам из его лекций, мы отнюдь не думаем нижеследующими замечаниями о его системе сравнительно с системой Дмитрия унижать ни ум Иннокентия, ни самой его системы: все – в своем роде и для своего времени… 4 Так, приступая к чтению своего курса, Яворский делает такую оговорку: «Общепринятая и обыкновенная метода состоит в том, чтобы богословие начинать с первого Начала всех вещей – триединого Бога; но так как этот путь труден, то мы пойдем простейшим путем и в первый год нашего четырехгодичного курса рассмотрим 1) воплощение Бога Слова и 2) таинства, Им установленные». А приступая к изложению последнего трактата о Боге, замечает: «По обычаю, принятому в школах, этим трактатом следовало бы начать нам богословие, потому что триединый Бог есть начало всего; но так как Он и конец всего, то прилично и привести к этому концу все наши четырехлетние исследования по богословию». Наконец, приступая к изложению полемического трактата о грехах, Яворский прямо и откровенно заявляет: «Как тень за солнцем, я следую за общепринятой в школах практикой, состоящей в том, чтобы»… и проч. 5 Период лютеранской схоластики (иначе – ортодоксии) обнимает собой весь XVII и первую четверть XVIII века. Это – период систематизации принципов, провозглашенных реформацией XVI в. Главными представителями лютеранского богословия этого периода служат Каловий (со своим известным сочинением Квенштедт (Theologia didactico-polemica, sive systema theologiae, 1683 – 1702) и Голлазий (E[amen theologicum acroamaticum universam theologiam thetico-polemicam conspectens, 1707). Наиболее совпадения система Прокоповича представляет с системой Каловия. |
| Первый опыт систематического изложения догматики в России принадлежит архиеп. Феофану (Прокоповичу) , преподававшему в Киево-Могилянской академии с 1712 по 1715 г. План, по которому построена система Феофана (Прокоповича), в основном соответствует предмету догматического богословия: Бог в Самом Себе и в отношении к миру. Однако в частностях он несовершенен: в 1-й части из учения о Св. Троице выделено в самостоятельный трактат учение о Св. Духе (хотя это оправдывается целями антизап. полемики); 2-я часть включает темы, целиком взятые из «лютеранской схоластики», что не может быть оправдано с т. зр. догматов христ. веры; о Церкви как институте новозаветном сказано вскользь и т. п. Такой оставалась догматика до преобразования КДА в 1819 г. Конспект архим. Моисея представляет иной план: в нем он следует католич. догматисту М. М. Добмайеру ( Dobmayer M. Systema theologiae catholicae. Solisbaci, 1807-1818. 6 t.). В плане архим. Моисея догматика делится на 3 части: в 1-ю входят 7 членов, в которых раскрываются понятие о Боге, способ богопознания, учение о существе Божием, учение о Св. Троице, учение о творении мира и промышлении Божием о нем, учение о духах и антропология; 2-я часть делится на 3 члена - о первородном грехе, о Христе Спасителе и о спасении; 3-я часть также делится на 3 члена - об определении Суда Божия, об исполнении божественного определения в смерти каждого человека и об исполнении божественного определения в конце мира. И. в своем конспекте догматики следует конспекту архим. Моисея в делении на 3 части, но в основание их кладет общую идею, связывающую их в органическое целое ( Ястребов. С. 550-551). Он критикует системы протестант. богословов Г. Ф. К. Генке, К. Ф. Аммона, Г. А. Шотта за отсутствие внутреннего единства, отрывочность. «Почему, напр., наши Ириней (Фальковский) и Феофилакт (Горский),- отмечает И.,- помещают известное число трактатов в своей системе? Да просто потому, что так делали схоластики». Объединяющей идеей, «средоточием, куда должны сходиться и действительно сходятся все истины веры», И. считал идею Царства Божия. Основываясь на этой идее, можно делить христ. учение, согласно И., на 3 части: учение о Боге как основателе нравственного царства; учение о Боге как восстановителе этого царства; учение о Боге как Судии Своего Царства (Там же. С. 552-553). |
| В виду чего он усиленно ходатайствовал перед начальством, хотя и безуспешно, чтобы новокрещённых Бийского округа не вводили в состав какой-нибудь языческой волости, но чтобы они пребывали в виде особой волости. Наряду с обособлением своей паствы от язычников и с хлопотами об обрусении её через посредство русских, Макарий зорко в то же время оберегал её от эксплуатации последних. Для уничтожения даже попыток проникновения такой заразы, архимандрит решался иногда на отчаянные средства. Рассказывают, что когда местный винный откуп узнал о существовании походной церкви в Майме, то вздумал ввести в этом селении продажу вина. До крайности возмущённый этим, архимандрит якобы написал письмо Императору Николаю Павловичу, прося его избавить от соблазна новокрещённых. Кабак не был открыт. При хозяйственно-административном перевоспитании новокрещённых озабочивался попечительный миссионер и врачеванием их телесных недугов. Заняться медициной побудило его страшное распространение среди алтайцев моровых поветрий, например, оспенного, горячки. Макарий выучился оспопрививанию, запасся «ботаникой хозяйственной и врачебной», под руководством которой собирал целебные травы, в изобилии растущие на Алтае. В последние годы своего миссионерствования он имел при себе уже значительную аптечку из гомеопатических лекарств, наказывал всем – крещёным и некрещённым, чтобы не стеснялись в случае болезни приглашать его, хотя бы в полночь, для врачебного пособия. В 1838 году архимандрит завёл в Майме больницу-богадельню для приюта бездомных и сильно опасных больных. При такой врачебной помощи язычники охотно шли к Макарию лечиться и затем креститься. По обозрении способов, которыми о. архимандрит привлекал и привязывал к новой вере и новому образу жизни новых членов Церкви и государства, перейдём теперь к рассмотрению самого процесса внедрения христианства в сердца алтайцев. Особенное старание Макарий приложил к развитию в новокрещённых религиозно-нравственной настроенности. С этой целью он часто устраивал богослужебные собрания. |
| «Одна из матерей, – рассказывает очевидец, – подвела к нему маленькую свою дочку, и когда о. Макарий стал хвалить умную малютку её, которая внятно и без ошибки прочитала и молитву Господню, и Символ веры , мать её стала говорить о. архимандриту: «она-то, батюшка, девчонка хорошая, да я-то вот, мать её, великая грешница. Я так вчера рассердилась на неё, что сказала: ох, мору на тебя нету!» Услышав слова эти, о. Макарий так и вскочил со своих кресел. «Как? – закричал, – ты мать, да сказала на свое дитя: мору на тебя нет! На наследницу царствия Божия говоришь: мору на тебя нет!» «Да я, батюшка...» – хотела что-то сказать мать в свое оправдание. «Да что мне там батюшка? Ты скажи, как смела дочери своей пожелать мору? Иди, молись Богу, молись Матери Божией». Взял её за руку и поставил на колени пред иконою Богоматери. А сам стал ходить по комнате и громко учить предстоящих: «До чего мы доводим себя? До чего не удерживаем языка своего от зла? Материнские уста изрекают мор на дитя своё!» Остановившись потом, сказал женщине: «Иди ко мне», – стал опять учить её. А та захотела в своё оправдание сказать что-то: «Ведь она, батюшка…» «Молчи, молчи!» – сказал. «Да ведь она...» «Говорю тебе, молчи!» – зажал ей рот и стал учить. Долго учил. Женщина упала ему в ноги: он благословил её и малютку, дал и им книжку и отпустил» 59 . Когда в числе пришедших оказывались грамотные, Макарий осведомлялся, какие книги ими читаются, давал для прочтения книги из своей библиотеки; желая убедиться в понимании читающего, приказывал объяснять места из Евангелия, пособлял в изъяснениях и в самом слововыражении. Если встречалось место трудное, Макарий сам объяснял его. В таких случаях все предстоящие притаивали дыхание. «Каждое слово его, – по свидетельству очевидца, – текло из ума богомысленного, из души, носящей в себе Бога живого, из сердца, горящего серафимскою любовию к своему Спасителю», – так сладко, трогательно, назидательно, а главное, просто, ясно и убедительно умел беседовать о. Макарий. Время незаметно летело. |
| Склонность эта, до чрезвычайного напряжения развившаяся в Макарии, служила сильным возбуждающим источником многих важных и решительных шагов его деятельности. В ней черпал архимандрит ту изумительную энергию, ту несокрушимую твёрдость, удивительную выносливость и ту, подчас дерзкую, смелость, которыми запечатлена его последующая деятельность, как миссионерская, так и по переводу Священного Писания на русский язык. Макарий от природы обладал глубоким поэтическим талантом. И его он употребил на служение Богу и в орудие своему обновлению. Всегдашняя борьба со своими недостатками, сосредоточие и упоение всем божественным облекли произведения поэтического таланта Макария дивным и многополезным содержанием. Душевные состояния его изливались в чудных стихах то слёзно-покаянных, то восторженно-умилительных. И что вещали его песни? Это – возвышенные красноречивые проповеди , то раскрывающие пред нами глубины христианской догматики 32 , то возбуждающие нас к обновлению через слёзное покаяние 33 , то сладостно восторгающие дух наш созерцанием неизреченной любви Божией к роду человеческому 34 , то представляющие живые образцы борцов с грехом за нравственные идеалы и воплотителей богоподобных совершенств 35 . Это – светлая панорама, где отчётливо созерцается кроткий величественный лик Божественного Искупителя, сшедшего на землю и воплотившегося, распинаемого и страждущего, очищающего Своею кровью кающееся человечество и дивно прославляющегося во Святых Своих. Так изливалась душа Макария, напоенная словом и любовью божественными. Тем же духом проникнуты и все его письма, и разного рода записки. Через три года Господу угодно было указать Макарию новое поприще труда и подвигов во славу Божию, где бы изливавшаяся через него благодать Святого Духа оживила и оплодотворила пустыню жаждующую. В 1828 году русское правительство духовное и гражданское живо заинтересовались инородческим миссионерским делом, заброшенным с конца XVIII века. Ближайшей причиной, побудившей обратить серьёзное внимание на постановку миссионерства между нашими инородцами, послужили начавшиеся и особенно усилившиеся в 1827 году отпадения от Православия крещёных инородцев, вверенных руководству приходских русских священников. |
| А органическая привычка передвижения и потребность постоянно свежего воздуха мешает ему примиряться с избой. Макарий не раз замечал в своих сочинениях, что «постоянные труды представляются для алтайцев жестоким оскорблением вожделенной для них свободы», т. е. праздности. Вследствие этого часто бывали такие прискорбные случаи, что неофиты, тяготясь даже легкой, но постоянной работой, роптали, ябедничали и ссорились со своими восприемниками. Архимандриту приходилось лично выслушивать, разбирать все эти дрязги и так или иначе улаживать недоразумевия. Случались и бегства новокрещённых от восприемников в родные языческие кочевья. Как добрый пастырь разыскивал Макарий беглецов, отечески убеждал возвратиться в христианское общество и жить у другого какого-нибудь поселянина, обещал возможные облегчения и материальную помощь. Средствами, при помощи которых предусмотрительный миссионер старался облегчить кочевым алтайцам столь резкий для них переход к оседлой жизни служили прежде всего дарование трёхлетней льготы от всех податей и повинностей, затем благоразумные денежные и вещественные пособия. Тотчас при крещении Макарий дарил новокрещённому белую рубашку 46 и крест или же просто давал холста на бельё. Оборванцам выдавал материи на полное одеяние. Если восприемник затруднялся содержать новых членов в своем доме, то такому архимандрит назначал постоянное пособие из казны миссии. Когда же крестилось целое семейство, не могущее поселиться в доме своего восприемника, такому семейству он покупал домик, а на первое пропитание выдавал по нескольку мер ржи или ячменя. При дальнейших нуждах неофитов о. архимандрит помогал им то деньгами, то хлебом, то одеждой, то покупкой для них рабочего скота – лошадей, коров, земледельческих орудий. Попечительность его простиралась до того, что он употреблял на новокрещённых и свою магистерскую пенсию, отказывал себе даже в чае, заменяя оный отваром бадана (местного растения). Конечно, на удовлетворение многочисленных нужд новокрещённых не могло хватать ни миссионерской казны, ни пенсии Макария. |
| В религиозных верованиях алтайцы-язычники держатся обыкновенного шаманского дуализма: началом сил светлых считают Ульгеня, а темных – Эрлика. Признавая первого существом высшим, они приносят больше и чаще кровавые жертвы и другому, как богу же. Честят также жертвами как богов меньших множество других, подчинённых первым, духов чистых и нечистых. Представляя всю вселенную населённой духами, поклоняются горам, озёрам, рекам и чтут жертвами духов, живущих в них, на основании того верования, что при разгроме и свержении Эрлика и его слуг каждый из них на что упал, того и сделался хозяином-обладателем, получив силу и право всячески вредить человеку и даже умерщвлять его в своей области. Кланяются также солнцу, луне, огню, в жертву которому уделяют часть всякой пищи и питья. Поставляют лучшую пищу оспе и другим болезням для умилостивления демонов, производящих оные. Для олицетворения божеств делаются безобразные куклы, которых украшают подвесками и при жертвоприношениях называют кровью. Веру свою алтайцы считают хотя и гибельной, бесовской, но фаталистически назначенной в удел их племени, так как, по их верованию, все веры и все языки были распределены единожды навсегда всем народам. Внешняя сторона религии – культ – слабо развит у инородцев. Собственно, молитвы общественной и религиозных обрядов в семействах и юртах ни для какого случая жизни у них нет. Только ужас, боязнь, страх гибели личной и имущественной от злобы бесов вынуждают все их жертвища. Тут тогда выступает на сцену кам (шаман) со своим бубном, начинается дикая исступлённая оргия с бесчеловечным закалыванием животных, уносящая на ветер подчас всё благосостояние хозяина. Как следствие вышеперечисленных бытовых условий, нравственность алтайцев представляет пёструю смесь прекрасных качеств с большими отталкивающими недостатками. С одной стороны, при простых, нетребовательных условиях жизни светло выдаются: патриархальная простота, честность, наивное прямодушие, миролюбие, гостеприимство. Но, с другой стороны, сам неподвижный склад бытовых условий развивает лень, пьянство, желание прожить кое-как. |
| Пробыв в Бийске до 21 февраля 1831 года, Макарий перебрался поближе к кочевьям алтайцев в Сайдыпский казачий форпост, отсюда 23 мая окончательно переселился за 90 верст к югу от Бийска в Майму – селение из 10 домов давно крещёных инородцев, показавшееся ему самым удобным для миссионерского стана. Сотрудников своих он вскоре лишился: Попов умер 9 ноября 1830 года, а Волков в мае 1832 года вышел на гражданскую службу. Макарий остался один с 70-летним старцем Петром Терентьевичем Лисицким, Майминским поселенцем, вызвавшимся добровольно и бескорыстно служить миссии. Старец этот, бывший украинский крестьянин, знал земледелие, огородничество и всё, что относится к хозяйственной части. При помощи его Макарий и начал великое дело просвещения и культивирования алтайцев. Но перед изображением этой деятельности считаем необходимым бегло взглянуть на бытовое, умственное и религиозно-нравственное состояние алтайских инородцев. Монголо-татарского происхождения алтайские племена в количестве 39,000 душ обоего пола (по ревизии 1857 года) издавна влачили своё существование в округах Бийском и Кузнецком на громадном пространстве (1,000 вёрст с севера на юг и от 150 до 700 вёрст с востока на запад) гористого, лесистого, ущельного и бездорожного русского Алтая. Нося при единстве общего татарского языка разные названия – черневых татар, калмыков, телеутов и кумандинцев, алтайцы вели жалкий, полудикий образ жизни в вековой лени и неподвижности. До миссии только треть их, преимущественно черневые татары, вела оседлый образ жизни, живя небольшими деревеньками и отдельными избушками по берегам рек; остальные же бродили разбрасываясь, редко кучками в 2–3 родственных семьи на далёком расстоянии друг от друга. Жилищами последних служат конические походные юрты, крытые берестой или корой лиственницы. Обстановка юрты поражает своей нечистоплотностью. Грязь, мириады насекомых, дым, скот, живущий вместе с хозяином, неснимаемые и неомываемые смердящие одежды, никогда не очищаемая посуда, из которой едят и хозяева, и собаки – вот приблизительное понятие о той чрезмерной нечистоплотности алтайца, которая заставляет русского смотреть на него как на собаку. |
| Сам опытный в духовной жизни, внимательно следивший за каждым своим душевным движением и помыслом, он своей беседой умел каждого вводить в тайники его души. Глубокое понимание сокровенных движений сердечных являло в нём прозорливость человека Божия, от того-то он и был столь мудрым наставником и опытным руководителем в христианской жизни всех, кто обращался к нему за советом в самых разнообразных и трудных обстоятельствах жизни. Благодаря своей прозорливости он всегда попадал как раз в больное место сердца, и редкое слово его не отдавалось в слушателях слезами умиления и неудержимым вздохом. «К нему идешь, – говорит очевидец, – чуть не святым и многознающим, а послушаешь его, так выйдешь с глубоким сознанием своего невежества в деле спасения и с смиренным чувством своей греховности» 96 . И действительно, почитайте проповеди Макария, прочитайте его «Лепту» – сборник чудных стихотворений, посмотрите со вниманием его письма, которые суть ни что иное, как глубоко назидательные проповеди, и вы представите себе, почему так говорил очевидец. Вам вполне понятен станет и постоянный призыв архимандрита каждого к самоуглублению, к беспристрастному заглядыванию в «зеркало своей совести», к сдержанности в словах и поведении, к внутреннему духовному обновлению. В «Словах», «Лепте», «Письмах» и «Записках» Макария – интересный и поучительный сборник советов, поучений, наставлений, касающихся житейских обстоятельств, искушений, неприятностей, огорчений. При таком глубоком и верном понимании духовных нужд и потребностей человека, при умении подействовать на чувствительную и отзывчивую струну, при умении удовлетворять возбуждённым душевным запросам, Макарий влиял на народ неотразимо, благодетельно. Вспомним, как учил он задушевно молиться в церкви, как врачевал застарелые греховные раны, как учил христианскому обхождению между собой и с детьми, как словом увещания побудил на Алтае Сайдыбских казачек оставить мирские песни и заменить их пением кант из «Лепты», а Пасху провести в изучении грамоты; как в Болхове уничтожил вредный полуязыческий обычай между девицами, и т. п. Кто знает, сколько, благодаря своему народному учительству, Макарий отёр слёз угнетённым бедности скорбями; сколько предупредил преступлений, положив в озлобленных и нравственно слабых зачатки новой жизни; сколько отцов и матерей научил гуманному обхождению с детьми; сколько детей обязано ему своей грамотностью и религиозно-нравственным воспитанием... |
|
|
