| – Что тут птицы бывает! – рассказывает мне матрос Матвей, здоровенный, коренастый, курносый новоземельский охотник. – Птицы тут великое множество: утки, гаги, гуси прилетают. Этот Матвей мне прежде всех бросился в глаза и понравился своим открытым и веселым лицом. У него в руке зверобойное ружье, норвежский ремингтон, с которым он не расстается. – Тут на море всякая штука может встретиться, – поясняет он мне, – заяц морской, нерьпа, белуха, косатка. – Неужели же таких огромных животных, как косатка и белуха, можно убить пулей? – сомневаюсь я. – Точку надо знать, – говорит он, – в сердце попасть, тогда убьешь. Только вот тонут. Застрелишь, взревет и потонет, редко захватишь. Заметив мое сомнение в том, что он может пулей попасть в движущуюся точку, Матвей прицеливается в летящую чайку и стреляет. Большая морская чайка с темными крыльями и с белоснежной шеей спотыкается в воздухе и падает в воду. А Матвей все так же спокойно, от полноты здоровья, улыбается, как и до выстрела. И мне кажется, что такие удачные выстрелы можно делать, когда в душе нет ни одной малейшей царапинки, когда там все просто, спокойно растет и, разогретое, выпирает наружу. – Жарко мне, – говорит Матвей, – не привыкли мы к жаре, – и снимает свой пиджак. И другие снимают. Всем жарко. Но мне совсем не жарко, я даже не понимаю, как можно при этом остреньком ярком северном солнце чувствовать жару. Пока мы едем по извилистой узкой речке Маймаксе, я знакомлюсь со всем экипажем и фотографирую интересующие меня лица. И как же любят эти простые люди фотографироваться!.. Мне кажется даже, что в основе этого лежит что-то серьезное, вроде того, как для нас написать книжку, оставить вообще по себе след, объективироваться. И в самом же деле, вот хотя бы этот старик в ирландских брюках, которого здесь называют все дядей; на лице этого старика написано, что он раз десять тонул, и его спасали, и раз десять он спасал, и что если он булькнет в воду, то, кроме минутных кружков на воде, ничего не останется. А то вот я его сфотографирую, и он повесит портрет в «чистой» комнате над столиком с тюлевой скатертью. На него будут смотреть из угла преподобные Зосима и Савватий и птица Сирин, а с потолка – вырезанный из дерева и окрашенный в синюю краску голубеночек, «вроде как бы святой дух». И так в этой чистой комнате, куда заглядывают хозяева только в торжественных случаях, будет висеть старик помор, потом сын с женой и с детьми. Постепенно возникнет любопытнейшая фамильная галерея в этой чистой комнате с тюлевыми занавесками и старинными образами. |
| Эта мысленная брань была сокрыта от глаз игумена, келаря, прочей братии. Юноша Савватий со свойственной ему ясностью во взоре несколько омрачился при взгляде на зримо посеревшее лицо Иринея, но не стал вмешиваться в то, что происходит в его внутреннем мире. «Таинства души человеческой следует покрывать благоговейным покровом невмешательства», – услышал он однажды от своего духовника, старца Пафнутия. Один лишь преподобный Зосима ясно видел, что происходило в душе инока, видел и до времени молча, хотя с живым участием смотрел на то, куда склонится часа весов. Ириней резко выдохнул, собрал волю в кулак, взвалил оба мешка за спину и, насколько мог быстро, побежал в сторону маленькой бухты, в которой третьего дня пришвартовал небольшой карбас. Судно принадлежало ему, он сам его мастерил в течение нескольких недель по благословению игумена. По дороге (узкая лесная тропка, почти забытая монахами, поскольку бухта, к которой она вела, в недавнем времени совсем обезрыбела) он несколько раз не замечал коряжистые корни и, спотыкаясь, падал, разбивая в кровь колени и локти, однако кулаки, в которых крепко держал мешки с сокровищами, так и не разжал. Ириней отдышался только тогда, когда услышал мерный плеск морской воды, который возвестил ему о том, что еще несколько саженей – и он будет на месте. Инок остановился, прислушался, напрягая весь свой слух: то тут, то там лес оглашался благостным щебетанием зяблика, порывы ветра колыхали вершины деревьев, опрокидывая капли недавнего дождя на землю, листья влажно шептались в бледном свете белой ночи, однако погони не было… Ириней с облегчением вздохнул, аккуратно побрел к берегу, медленно переступая через грязную болотную жижу: теперь торопиться было некуда, пропажи хватятся часов через пять, а то и шесть – тогда, когда он будет уже далеко от архипелага, и след от его лодочки растает в сиянии утреннего солнышка. Наконец он поднял голову, чтобы осмотреться. Сердце его на мгновение остановилось, холодный пот пробил насквозь, и в глазах помутнело: карбаса не было! Так вот как! Значит, все уже стало известно пройдохе келарю! Карбас отогнали в другое место, здесь оставили засаду, а теперь его поймали, как ребенка, сейчас будут брать с поличным! Боже мой, как он сразу этого не осознал! Вот для чего ему и дали задание выстроить этот проклятый карбас. Так это была всего лишь ловушка! Вот почему его смутили показным великодушием и сделали вид, что забыли о его воровском прошлом! Все оказалось так удивительно просто. |
| Долгие годы, десятки, даже сотни лет скрываются нетленные мощи в недрах земли; когда же, по смотрению Божию, особыми случаями открываются они, то обретаются в благолепии и вместо зловония издают благоухание. Какая резкая противоположность с теми телами, которые мы сейчас мысленно обозревали во внутренности наших кладбищ! Отчего же тела наши, по большей части, чужды духовного освящения? Оттого, что не внимаем предостережению Господа нашего, Который сказал: внемлите себе да не когда отягчают сердца ваши объядением и пьянством, и печальми житейскими ( Лк.21:34 ). А наши сердца отяготели, к земле прилепились души наши и не ведают чувствований духовных, дебелыя тела наши склонны лишь к телесным ощущениям. Внимали этому евангельскому слову преподобные Зосима и Савватий, и всю жизнь проводили в пощении и во всяком воздержании; и за это Господь благословил нетлением смертные останки их. Но не для всех праведников существует такое дивное прославление здесь на земле: тела многих святых не удостоены нетления, a других – сожжены в пепел, иных – скрыты в неизвестных местах. Вседержитель Господь! Ты благословил нетлением смертные останки угодников Твоих преподобных Зосимы и Савватия, – посети Своею благостию и наши смертные останки, да почиют в недрах земли на обетовании Твоего всесильного гласа, имеющего возбудить от смертного сна всех земнородных! Аминь. 20. Поучение (2-е) на перенесение мощей преподобных отец Зосимы и Савватия, Соловецких Чудотворцев Благодать чудесных исцелений от нетленных мощей угодников Божиих служит причиною того, что св. мощи эти бывают почитаемы всеми. Чрез них Господь благоволит ниспосылать Свои великие и богатые милости всем, кто с верою и любовью к ним притекает в своих нуждах, в бедах и болезнях душевных и телесных: больным дарует выздоровление, слепым – зрение, глухим – слух, немым подает дар слова. У св. мощей верующий может находить для себя и защиту от искушений, и утешение в скорбях, и помощь в борьбе со грехом, и укрепление в добродетели, и вообще все, что необходимо для душевного спасения. |
| – Что сталось с тобою, бедный, бедный Филипп. Ужели начальства над киновиею было мало для тебя? Восхотел большого: посмотри же, на что ты променял свою благословенную долю, от такого спокойствия в какие ты предал себя труды, от такой тишины безмятежной в какую устремился пучину корабль души твоей. Но что прошло, то невозвратимо: да будет воля Божия. Вы же, угодники Божий, Савватне и Зосима, не оставьте меня помощиею своею, не дайте мне забывать своих обетов! Он проходил в новопостроенный им храм Зосимы и Савватия и устремлял взор на изображения этих святых, переносясь мысленно далеко-далеко от Москвы, туда, где Студеное море отделяет от мира тихую Соловецкую обитель… В Москве же готовились новые события. – Как от чумы, от нас все в Москве бегают, – рассказывали опричники царю, являясь в Александрову слободу. – Слова ни от кого не добьешься. Видно, на душе нечисто, если говорить боятся. Царь мрачно слушал их. – Добились бояре, поставили на митрополию своего Филиппа да научили еще просить, чтобы опричнины не было, – продолжали они нашептывать, как злые демоны, – народ и думает, что точно опричнине конец пришел. Выдвигали на сцену царского дурака, и тот жаловался, кривляясь: – Ох, и точно конец нам, горемычным, пришел! Царь пинал его ногою и еще более хмурился. С каждым днем все более и более убеждался он, что Филиппа хотели на митрополию бояре, а не он. Западавшие в его больную душу ни на чем иногда не основанные подозрения всегда принимали чудовищные размеры и росли как снежный ком, пущенный вниз с горы. Но чудовищнее всего развивалось в нем теперь одно подозрение, что бояре продолжают замышлять измены против него. Этого он боялся как огня и глубоко был убежден, что боярство еще недостаточно обуздано, что оно по-прежнему способно на все то, что он видел во дни своего печального детства и во дни своей смертельной болезни. Ни вычеркнуть этого из жизни, ни забыть не было возможности. В голове постоянно являлся один вопрос “Что же они, эти вечные крамольнины-бояре, теперь замышляют? Как узнать?” |
| Как похвально такое чувство усердия, основанное на другом, не менее похвальном чувстве благодарности к сим великим заступникам: ибо даже, и не читая летописи, по одному давнему устному преданию, от отца к сыну, весь наш Север еще памятует, что он обязан своим образованием и даже населением обители Соловецкой. Тогда только, пустынные места сии, как бы забытые людьми в полуночи, просияли миру, когда безвестные отшельники, Савватий и Герман, и за ними Зосима, вздумали там уединиться, и тайною своею молитвою оплодотворили пустыню, по весьма правильному изречению церковных песнопений, во славу отшельников: «слез твоих теченьми, пустыни неплодное возделал еси, и еже из глубины воздыханьми, во сто трудов оплодотворил еси, и был еси светильник вселенней, сияя чудесы, отче наш, моли Христа Бога, спастися душам нашим». Так действенна и доселе эта молитва, и может ли быть, чтобы стекающиеся из северных пределов, в обитель Соловецкую, не приносили с собою, хотя несколько просвещения духовного в свои семейства? Не лишнее быть может, для равнодушных к священной старине, напомнить еще, что Лавра Соловецкая, как она называлась в те дни, отразила, в грустную годину Самозванцев, неоднократные нападения Шведов и через то удержала весь Север Руси в повиновении законному Царю, точно также, как и Лавра Сергиева, в сердце нашего отечества, была единственным, его оплотом. Сперва население и просвещение всего Севера, потом защита его от врагов, и доселе постоянное возбуждение в нем чувства веры, – еще ли сего недовольно? Подобно как Соловецкая обитель, на своем морском отоке, служит местом соединения для северных пределов России: так в средней ее полосе Лавра Сергиева. Не только все окрестные места, но из дальних притекают бесчисленные поклонники к великому заступнику своей родины, Преподобному Сергию. Они вместе с тем обретают в его гостеприимной обители и ежедневную трапезу для нищих, и больницу для болящих, и богадельню для увечных, и училище для сирот. Чего еще более требовать от дома молитвы? Так ли гостеприимны мирские общественные заведения? |
| Нечистые духи много его искушали, но он отгонял их молитвой. Однажды нечистый дух явился старцу во время молитвы и сказал ему: «Ты делаешь свое, а я – свое. Одного ученика я поразил двумя стрелами, а другому шепчу на ухо». Старец немедленно призвал учеников, и, найдя в них действительно греховные мысли, исправил их и еще более усиленно стал молиться. Поборов все искушения, Феофан был удостоен и дара прозрения в будущее. Однажды, при архимандрите Паисие, произошло нестроение в обители. Некоторые из братии обратились к о. Феофану с вопросом: «скоро ли это прекратится?» «Вскоре, по молитвам преподобных, это пройдет и обитель еще более прославится. В обители будут два настоятеля, подобные Зосиме и Савватию, которые в смирении духа и в простоте сердца управят ею – тогда многие преуспеют в добродетели». Слова его скоро оправдались. Господь утешал подвижника и благодатными посещениями. Ему явилась раз во сне жена, сияющая благолепием, с двумя светозарными мужами и ободряла не бояться бесовских искушений. Правда, перед самой смертью на него напали злые люди и жестоко его избили, опалили все тело огнем и вырвали волосы на голове и бороду. Но это было уже последним испытанием. Однажды неземной свет озарил келью, и старцу явился иеросхимонах Иисус Голгофский. «Радуйся, брат, скоро наступит твой конец», 3 – сказал блаженный, и видение прекратилось. В другой раз ему явились еще двое, бывших известными, подвижников, несколько лет уже умерших, и утешили его надеждой на спасение. Старец еще прожил до лета, тогда у него открылась горячка, и он мирно скончался 26 июля 1819 года 4 . IV. Подвижники общежительные иноки В то время, как пустынножители достигались заветной цели путем поста и созерцательной деятельности, киновиты достигали той же цели деятельным путем – безропотно исполняя всякие работы. Старец Иеромонах Матфей свято проводил жизнь, будучи сначала закупщиком, а потом казначеем. Старец Зосима 47 лет провел в занятии, летом – рыбной ловлей в тонях Троицкой и Кирилловской, а по зимам – вязанием сетей. |
| 139). Вскоре инок Феофан прибыл в Киев. К этому времени старец Досифей уже пребывал в Китаевской пустыни. Почувствовав приближение кончины, затворник сказал своему ученику: «– Возлюбленное чадо мое, ты много послужил мне; теперь я отхожу в путь отцов моих; когда погребешь меня, не оставайся здесь, но иди на север: там, в обители Соловецкой, ты найдешь спасение. Феофан отвечал: – Отче, я обещался проводить жизнь при пещерах преподобных Антония и Феодосия. – Чадо, – сказал старец, – пред Богом равны здесь Антоний и Феодосий, там Зосима и Савватий; они имеют у Бога одинаковую благодать ходатайствовать о духовных чадах своих. Вижу, что Божественный промысл указует тебе место на севере, и верую, что строит все по желанию твоему, на пользу и спасение души твоей, и поможет тебе понести скорби пустынного жития. Не противься определению Вышнего; но, пребывая там, внимай себе и блюдись от лютого зверя, ищущего поглотить тебя. Если же и найдет искушение, не унывай, – но мужественно старайся исправить себя» (1, с. 139). Инок Феофан сначала не исполнил завета своего старца и остался жить в Киеве. Ископав себе пещеру, он думал поселиться в ней, но ему не позволили; потом он удалился в пустыню в окрестностях Лавры, но и здесь ему жить запретили. Видя неблаговоление Божие за ослушание старцу, он оставил Киев и направился в отдаленную Соловецкую обитель. Он прибыл в обитель при архимандрите Иерониме и проходил разные послушания, начав с просфорни. Здесь он нашел подобного себе инока Климента († ранее 1873), проводившего очень внимательную и углубленную подвижническую жизнь. Изнуряя себя различными аскетическими упражнениями, отец Климент говорил своему телу: «Я смиряю тебя сухоядением, алчбою и жаждою, чтобы ты было покорно и удобнее текло своим путем, неся возложенное иго» (1, с. 141). В беседах Феофана с Климентом речь заходила о прежде бывших на Соловецком острове пустынножителях, о том, как они, ведомые только единому Богу, жили в алчбе и жажде, питались мхом и разными плодами, терпели всякую тесноту, мороз и различные страхования от исконных врагов спасения – бесов. |
| В начале XV века подвизался в монастыре Кирилла Белозерского инок Савватий. Суровые подвиги его привлекли к нему внимание и удивление игумена и братии. Боязнь людской славы встревожила подвижника, искавшего уединения и безмолвия, и он стал прислушиваться к рассказам пришельцев о далеком, пустынном острове на озере Нево, об обители на этом острове, в которой иноки «в неослабном житии» трудятся своими руками и этим трудом добывают себе необходимую пищу. Людна и шумна показалась Савватию Белозерская пустыня, и он ушел на Валаамовский остров. Но людская слава и там неразлучно сопутствовала его подвигам и не давала ему покоя в новой пустыне, а между тем до него стал доходить рассказ про другой остров, еще более чудный и пустынный, на море-окиане, искони не имевший не только мирского, но и иноческого жилья. С силами, испытанными и укрепленными многолетним подвигом в двух обителях, оставил он Валаам и направился к студеному морю. Прибрежные русские поселенцы встретили изумлением и насмешками предприятие старца, «во всякой у божественной нищете» задумавшего поселиться на далеком безлюдном острове, но это не смутило его. На пустынной реке Выгу, у часовни, он нашел подобного себе подвижника-пустыни, инока Германа. Перебравшись на Соловецкий остров, они поселились там, выстроив себе кельи. Шесть лет прожили они одни на острове. Недостаток пищи заставил Германа отправиться на поморский берег; вслед за ним и Савватий покинул остров и скоро скончался у прежней часовни на Выгу. Память современников не сохранила известия ни о месте рождения и родителях, ни даже о времени пострижения Савватия, и в самом начале XVI века жизне описатель его ничего не мог узнать об этом от людей, между которыми хранились еще свежие предания о первых обитателях Соловецкого острова. Но пустынные труды Савватия и кельи, поставленные им вместе с Германом на Соловецком острове, не остались забытыми. Через год после его смерти пришел в Поморье другой искатель пустыни – Зосима, гонимый мирским шумом; на реке Суме нашел он того же старца Германа и, выслушав повесть о Савватии, мужественно пошел по проложенному им трудному пути. |
| Герман и Савватий водрузили крест на пустынном острову; Герман и Зосима соорудили на месте креста святую обитель 28 и райски зацвела пустыня. Когда, через 107 лет после основания обители, притек сюда новый подвижник, будущий Филипп, а теперь еще прежний Феодор Колычев, она управлялась уже двадцатым своим игуменом; славясь святостью обитателей, цвела и внешним благоустроением 29 . Алексий, этот 20-й игумен, ревностно заботясь о внешних выгодах обители, которая имела уже свои соляные варницы, домашнй скот, владела береговыми (на материке) волостями, лугами, рыболовнями, был еще более попечителен по отношению к духовной жизни братии. Соловки сияли строгой жизнью своих иноков; и ищущему монашества нелегко доставалось желаемое. Так Алексий, приняв Феодора, тотчас возложил на него искус «со иными богорадными приходящими и труждающимися». Уже опытный в смирении и любви христианской, Феодор со всей покорностью принял возложенные на него обязанности, и не осла6евая в усердии, проходил более полутора года свои тяжкие испытания. «Удивительно было видеть», повествует его современный жизнеописатель, «как этот юноша, сын знаменитых и славных родителей, в мягкости и покое воспитанный, таким жестоким трудам предавался: рубил дрова, землю копал на огороде, таскал каменье, в рыбных ловитвах всякую тяготу на себя поднимал, и иное подобное все со тщанием исправлял, и многократно и гной на плечах своих выносил, и на мельнице со всяким прилежанием работал. Нередко принимал он унижение и побои от неразумных человик; но, подражая Владыке своему Христу, со смиренномудрием все претерпевал, и не знали, чей он и откуда». Но более всего, как сказывает далее жизнеописатель, вникал Феодор в образ жития монашеского, и ревнуя в духовной жизни наилучшим из братий, приводил всех в изумление той решительностью, с какой отсекал от себя страсти и наклонности мирские. Наконец, все более и более разгораясь огнем божественной любви, он припал к ногам игумена, умоляя его и 6ратию не лишать его долее счастья – быть «сопричтену к богоизбранному их ограждению». |
| Старец кронштадтский – вы знаете, о ком я говорю – разве не напоминает нам и не повторяет ли на наших глазах в течение десятков лет этого древнего старца? Неистребимо живёт в душе человека потребность найти и облобызать святыню, поклониться ей, побыть в её освящающем и поднимающем дух общении. У русского православного народа потребность эта является особенно повышенной, она заполняет и потрясает всю душу народную, господствуя над всеми другими её интересами и запросами. И вот сюда, к чудному старцу, столько лет обращает свои взоры святая и святолюбивая Русь. Одни к нему являлись лично, с ним молились и молятся, получают совет и благословение, получали нередко и дар чудодейственной помощи. Как их ни много, они, сравнительно со всей Русью, – едва приметная часть народа. Все прочие, как юноша пред древним старцем, только созерцали это дивное видение нашего времени и радовались Божьей благодати, в нём почивающей, и возгревали веру и упование, и насыщались его обильной духовной трапезой слова, молитвы, непрестанного поучения, – поучения его жизни, подвига, любви, щедродательности, горящей веры и горящего слова, исходящего из уст его. От страны глубокой полунощи, где в борьбе с суровой природой, спасаясь от врагов, нашёл себе русский человек пристанище свободы и училище крепости духа и характера, воссиял наш светильник. Там некогда возросли великие духом преподобные Трифон и Феодорит, Зосима и Савватий, Герман и Кирилл и многие другие. Их духом напоённый стоит здесь более полувека великий в простоте веры и смирении пастырь-молитвенник, – на грани русского царства, у полунощной столицы, на конце земли русской, у самого моря, светя как маяк, разбиваемым житейским кораблям, среди мирских бурь и тревог житейских. Здесь, в этом святом храме, полвека трепетал самый воздух его от гласа молитв и воздыханий всероссийского пастыря и молитвенника; Здесь пролились его первые слёзы священнической молитвы; здесь возносились к Богу его пастырские скорби и радости; здесь около него было столько духовных восторгов веры, упований, столько событий и случаев возрождения, покаяния, спасения, отрад и утешения, столько чудес божественной благодати, – что поистине должно сказать словами Господа к Моисею у купины неопалимой: «изуй сапоги с ног твоих, место, на котором ты стоишь, свято»... Столько лет неизменно и непрестанно днём и глубокой ночью, и утру глубоку, ещё сущей тьме, он стоял здесь и учил, и молился. И дал ему Бог радость видеть, как город, известный в прежнее время только блудом и пороком, обратился во всероссийское чтимое место, в место паломничества, как действие его служения сказывалось всё шире и шире. |
|
|
