| Лежа у костра, Савватий неожиданно услышал голос, ктото спрашивал его: «Савватий, поедете ли вы на остров Шужьмай?» Монах ответил: «Если Бог повелит и начальники Зосима и Савватий благословят ехать», и услышал на это: «Бог тебя благословит, поезжай!» . Утром монахи приехали в Вирму, здесь Савватий стал расспрашивать жителей, зимует ли кто на Шужьмае. Ему ответили, что еще в прошлом году там разбилось судно, а больше они ничего не знают. Погрузив запас, монахи двинулись в обратный путь, и тут Савватий с большим трудом уговорил Ферапонта повернуть к острову. Ветер был попутным, и они довольно быстро достигли цели, но здесь долго бродили по глубоким сугробам, ища сами не зная кого. Наконец у большого валуна монахи увидели маленькую хижину, в которой находились два голых и голодных человека. Ноги у них почти сгнили, а сами они были чуть живы. Накормив голодных, монахи перенесли их в лодку и поплыли к монастырю. Внезапно посреди моря к лодке принесло множество льдин. Ферапонт стал укорять Савватия за то, что он взял на лодку лишних людей. Но с помощью Божией они благополучно прибыли в обитель. В следующий раз игумен послал монаха Савватия вместе с иноками Даниилом, Филаретом и Елисеем ловить рыбу на реку Выгу у порога Золотца. Когда рыбаки ставили сети, монах Даниил по какомуто внушению свыше сказал Елисею: «Зачем, Елисей, напрасно трудишься, ставя эти сети? Твоя ловля уже прошла, больше не ловить тебе рыбы, ибо приблизилась твоя смерть». Елисея охватила скорбь, потому что он хотел умереть в схиме, а среди них не было ни одного иеромонаха, кто мог бы его постричь. Старцы посоветовали монаху возложить на себя схиму, которую он, видимо, носил с собой, с молитвой «Достойно есть» и призвав благословение преподобных Зосимы и Савватия. Наутро монах проснулся без схимы, которую нашел висевшей на дереве. Поняв, что изза вражеских козней постриг не совершился, он стал умолять старцев придумать чтонибудь, чтобы постричь его. Те, по совету старца Савватия, положили его в лодку и поплыли в Суму, где было монастырское подворье. |
| Они чокнулись – за здравие будущего епископа Савватия. – Здравие, здравие… – задумчиво сказал Андроник. – Великая вещь. И преходящая, как и многое. Вот, я натолкнулся нынче у Державина… – Оду «Бог» с юности моей знаю. Великой силы творение. – Да, конечно. Но я не о ней говорю. Незадолго до кончины написал он иное. Быть может, в минуту тоски… Вот… хотите прочту? – Прошу усердно. Андроник вытянулся в кресле, слегка закинул назад голову. Руку с длинными, изящными пальцами положил на колени. Чуть прикрыл огромные глаза. Река времен в своем стремленье Уносит все дела людей, И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается, Чрез звуки лиры иль трубы, То вечности жерлом пожрется, И не уйдет своей судьбы. Савватий не сразу отозвался. Потом вздохнул, поправил наперсный крест – в движении этом была спокойная, непобедимая сила, как бы исходящая из самого креста. – Написано знатно, дорогой авва, но не христианского духа. Господь больше и выше этого жерла. У Него ничто не пропадает. Все достойное живет в вечности этой. – Верно, верно… – Андроник совсем раскрыл свои огромные глаза и глядел ими на Савватия как бы потусторонне. – Я ведь и сказал: в томленье написано, в тяжкую минуту. А ведь натура наша не ангельская. Не совсем светские поэты, но и святые испытывали минуты Богооставленности. Думаю, автор «Бога» и написал это в такую минуту. Да ведь и накануне смерти. – Очевидно, дорогой отец архимандрит, очевидно. Потом прибавил вдруг: – Кончину же да встретим в тишине, покорности. Разговор перешел на другое – на церковные дела, приближающийся съезд. – Вот и каникулы близятся, – сказал о. Савватий. – Видимо, вы в одиночестве будете принимать инославных. Я же приглашен на некий летний отдых в семью состоятельного прихожанина, в окрестностях града сего. Через полчаса, уходя уже, архимандрит Савватий вдруг рассмеялся. – Беседовали мы и о значительном, и о нашем житейском, а мне сейчас, неведомо почему вспомнился мелкий случай из довольно давних лет. Представьте себе, дорогой авва, при пострижении в монашество мне чуть было не дали престранное и неблагозвучное имя: Кукша. Вообразите себе! Был, действительно, такой святой, если память не изменяет, просветитель зырян. Великих подвигов, конечно, муж, но представьте себе… я – Кукша! Слава Господу, в последнюю минуту Владыка Иннокентий отстоял. Савватий – это благолепно. Зосима и Савватий Соловецкие. Но Кукша! |
| Батюшка Зосима учил быть мудрыми, добросовестными, ответственными. Говорил: «Не забывайте, что вы врачи». И в самую неприятную горькую минуту вспоминаешь эти слова, поднимаешь голову, прочувствовав их достоинство, и идешь к пациентам. По благословению батюшки – работа в Сибири, Твери, теперь в Москве. Дочь Ирина по благословению батюшки поступила в Московскую медицинскую академию им. И. М. Сеченова. Благословляя, по-доброму, с улыбкой смирял: «Круто!» Мы все рассмеялись, спало напряжение тревоги предстоящих экзаменов. А потом сказал: «Красный диплом... А место работы найти?» – и подарил книгу В. Марущака «Святитель-хирург. Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) » Так он предвидел, что дочь закончит с отличием академию и решит стать хирургом. А на вопрос: «Как Вы, батюшка?» был ответ: «Терплю, терплю, терплю...» Опять не случайно! Складывается ситуация, все – невмоготу, и тут вспоминаешь: «Терплю, терплю, терплю...» Батюшка был в беседе не всегда многословен, но каждое его слово – истина. Как чутко, тонко подмечен твой недостаток, неправильный шаг, который может завести, ох, как далеко, и сразу же дан мудрый совет. С ним так легко, сделаешь как сказал, и нет проблем, все устроено. Теперь мы так и живем: «Батюшка Зосима, благослови, умоли, помоги, спаси и прости!», а он видит, слышит и помогает». Вспоминает Мария Титовна Каун из Иловайска: «Жила у нас в Торезе женщина очень трудолюбивая для церквей по имени Марфа. Она была лет на 10 старше меня. Когда строили храм в Торезе на станции, она весь потолок в церкви сама штукатурила. Любила ближнего накормить, угостить. Ездила и в Чернухино и там в церкви строительную работу выполняла, и к о. Савватию приезжала и работала, и не помню где еще. Когда достраивали храм в Торезе, ей уже было 70 лет. Я иногда приходила к ней. Однажды я пришла к ней, а она мне жалуется: «Мария, что со мной творится? На меня напала блудная страсть!» Я ей в ответ: «Тимофеевна, да Господь с Вами, Вам ведь 70 лет!» Строительство храма возглавлял инженер-строитель на 30 лет моложе Марфы... Она с этим инженером и согрешила. И после этого недели через две приехала к о. Савватию, зашла в храм и стоит. Выходит из алтаря батюшка и строгим гневным голосом, смотря на нее, крикнул: «Выйди, блудница, из храма, нацеловалась!» И она вышла. Она сама мне об этом сказала. По-видимому, она каялась и он разрешил ей этот грех. |
| А для монаха — в самый раз! Монах ищет скудости. Не нужно ему ни дорогих яств, ни вина, ни дорогой одежды, ни богатых палат. Есть избенка, есть сухарик, есть рыбка вяленая, есть молитвенник под руками — так чего ж еще искать монаху? Холодно тут? Очень хорошо! Не для того, чтобы греть бока, прибыл сюда монах. Больше пятидесяти лет прожил инок Герман на Соловках. Через год после того, как скончался Савватий, на смену ему пришел другой насельник — Зосима. Этот был молод, происходил из Новгородской земли, где жил близ Онежского озера. Герман встретил его, когда плавал на Большую землю. Зосима, услышав о чудесных островах, о покое, об озерах, наполненных рыбой, пожелал отправиться в те далекие места. Герман сделался его учителем. Нравом Зосима отличался от Германа и Савватия. Те жаждали быть пустынниками и ни о чем другом не помышляли. Зосима же, увидев, как хорошо приспособлены Соловки для иноческого житья, разгорелся желанием привести сюда больше монахов. Он хотел устроить настоящую большую обитель вместо малой келейки. Инок на Соловках всегда трудился много: то как плотник, то как рыболов, то как дровосек. Скоро он привыкал к обилию тяжелой работы и переставал тяготиться ею. Герман с Зосимою своими руками, в два топора, поставили несколько келий и обнесли их забором. Потом Герман отправился на материк и там задержался. Зосима же в его отсутствие сам срубил бревенчатую церковку, а потом пристроил к ней трапезную. Так и жил, ожидая учителя своего: один в пустом монастыре, ждавшем иноков. Герман доставил на острова рыбака с сетями. Ловить рыбу стало легче. А потом рыбак решил остаться тут и сделаться монахом; имя его — Марк. После появления этого насельника обитель стала быстро пополняться новыми людьми. Поселились они в кельях, ранее пустовавших. Одна беда: как только присылал архиепископ Новгородский настоятеля на Соловки, так прибывший ужасался тамошней скудости. Холодно на островах, голодно, хлеба иной раз месяцами не бывает на столе трапезном! Не всякий монах выдержит такое житье. Лишь настоящий, неподдельный монах будет ему рад. Он-то во всем готов себя ограничить ради Бога. Чем хуже приходится его телу, тем лучше — душе… Сбегали настоятели с Соловков. Не выдерживали. |
| Еще незнакомый с видениями Зосима в страхе и недоумении поспешил к Герману в шалаш. «Что случилось с тобою, брат мой? He увидел ли ты что-либо необыкновенное?» – спрашивал Герман, увидя бледное и изменившееся лицо Зосимы. Зосима рассказал ему все, что видел. Тогда Герман припомнил и рассказал, как еще при преп. Савватии однажды чудесно были прогнаны миряне с этого места, и тогда же было указано, что остров назначен для пребывания иноков. «Думаю, возлюбленный во Христе брат, – сказал Герман Зосиме, – хочет Бог чрез тебя собрать здесь множество иноков». После этого оба пустынника, помолившись Богу, начали рубить лес для построек. Днем они трудились телесно, a ночь проводили в молитве. Так трудясь, они поставили ограду и кельи. Но им нужно было еще долго ждать и понести немало трудов и лишений, прежде нежели устроилась там обитель и населилась. В конце лета преп. Герман отправился на приморский берег, чтобы запастись хлебом на зиму. Осенью он думал было возвратиться, но сильные бури того года и зимний холод, преградивший путь льдами, принудили преп. Германа провести зиму на материке. Зосима, поэтому, остался на зиму совершенно один на острове, среди зимних бурь и непогод, без запаса пищи. Злые духи постоянно искушали его, силясь принудить его оставить избранное место. Только одному Богу, ведущему сокровенные тайны, точно известны труды и подвиги, понесшие преп. Зосимою в эту зиму. Его укрепляла непоколебимая надежда на Бога, к Которому он был привержен «от ложесн, от чрева матере своея» ( Пс.21:11 ). Поскорбел Зосима сначала о Германе и своем одиночестве, но потом возложил печаль свою на Господа и усилил подвиг молитвы. Тяжела была его борьба с лишениями тела, но еще тяжелее с духами злобы. To тяжелое уныние они внушали ему, то тревожили его странными призраками. В образе множества зверей и чудовищ они яростно бросались на него, готовые как бы растерзать и пожрать его. Но ограждаясь крестным знамением, Зосима говорил им: «Немощная сила вражия! Если дана вам от Бога на меня власть, то делайте, что хотите; если же нет, то напрасно трудитесь». |
| Патриарх Пимен поддержал его кандидатуру. И как батюшка ни отказывался, он все же вынужден был пройти все подготовительные инстанции. Были подготовлены все документы и даже уже куплены билеты на самолет из Москвы. Отец Савватий очень не хотел ехать в далекую Японию, и не из-за того, что он боялся трудностей. Он многим тогда сокрушенно говорил: «Как же я брошу свой народ? Ну чего же мне туда ехать, когда я здесь так нужен?» Однако, положившись на волю Божию, поздней осенью 1979 года он выехал в Москву. Неожиданно в этот самый момент он заболевает тяжелейшим воспалением легких. Поднялась громаднейшая температура. А тут еще выяснилось, что у него также очень больные ноги. Решение о назначении в Японию отменили. «Бог услышал мои молитвы», – говорил тогда отец Савватий. Уже в Александровне люди стали замечать случаи необычайной прозорливости отца Савватия. Вспоминает Мария Каун: «Когда отец Савватий служил в Александровке, я приезжала к нему раза четыре или пять из г. Тореза, где несла клиросное послушание в течение 18 лет. Когда умер мой отец в 1983 году, я дала деньги своему батюшке отцу Иоанну, чтобы поминал моего отца на заупокойных ектениях. В первую службу, как подала, внимательно вслушивалась, помянет ли он его или забудет. Во время пения я не услыхала, чтобы помянул, и сильно обиделась на него. А после литургии сказала ему о своей обиде. Он же, чтобы оправдаться, достал из кармана свой блокнотик и показал его мне, сказав, что поминал. После этого недели через две я поехала в Александровку к отцу Савватию. Зашла в храм. Вот он выходит из алтаря на проповедь и начинает ее такими словами: «Вот есть такие верующие, что дадут батюшке, чтоб поминал, и прислушиваются, помянет ли?» И как артист, наставил одно ухо, прислушался, затем другое ухо и гневно продолжает: «Ах, такий-сякий, гроши взяв и не помянув...» Ты дала – оно уже там! (показал пальцем на небо), и нечего прислушиваться и допытываться». Меня как огнем обожгло от стыда и его прозорливости... Еще когда батюшка служил в Александровке, жила в Торезе тайная монахиня в миру, матушка Онуфрия. |
| Обретение мира сердечного в горе, скорбях и болезнях – этот дар не забывается спустя годы и десятилетия. Вспоминает Галина Ревякова: «В 1982 году у меня погиб муж на шахте. Я не могла справиться с неожиданным горем. Везде и всюду плакала, у меня появились галлюцинации – я везде видела мужа. Ходила я в храмы, молилась за мужа, но все продолжалось. Однажды моя соседка Лариса, Царствие ей Небесное, посоветовала мне поехать в Александровку к отцу Савватию. Когда я туда приехала, я плакала и рассказала отцу Савватию о своем горе. Отец Савватий прочитал надо мной молитвы, перекрестил и произнес: «Укрепи, Господи, рабу Божию Галину». Я сразу почувствовала Божию помощь. Отец Савватий сказал мне: «Перекрестись и поцелуй крест». Я крестилась наклонив голову. Он строгим голосом сказал мне: «Не ломай крест, и смотри, как нужно креститься». Показал мне...» Горе и скорбь заставили приехать в Александровку и рабу Божию Пелагею из города Макеевки: «...Конечно, как сказал батюшка при встрече, «не сама приехала, а Ангел Господень привел». С какой радостью, любовью он принимал, сам еще был молодой. Как он до тонкостей вникал в душу. Беседуя, старался осторожно расспрашивать. О себе что-то скажет, а я, грешница, боялась, стеснялась говорить о себе. От меня ушел муж, оставил двоих детей: 18 лет сыну и дочери 14 лет. Как мне было тяжело! Я никого не хотела видеть, старалась уединяться, особенно когда сына проводила в армию. И вот в это время Господь меня не оставил, направил через одну женщину к батюшке Зосиме, тогда его звали Савватий. Я каждое почти воскресенье вставала в 3 часа ночи, с молитвой выходила из квартиры и, можно сказать, бежала к первому троллейбусу в город. А там уже познакомилась со многими женщинами. И все мы с трудом, по молитвам батюшки, успевали на службу. Какое было это удовольствие, радость – быть на службе! Какая благодать была на душе! И на работе неделя была благополучной. Он меня в духовные чада благословил и, когда у меня были серьезные вопросы, всегда на правильный путь наставлял. |
| ничего не искажая, дабы была восстановлена историческая правда моей прошедшей жизни». Из завещания схиархимандрита Зосимы На самом исходе минувшего лета отошел к Господу известный не только в Донбассе, но и далеко за его пределами схиархимандрит Зосима. Он был духовным отцом священства всей Донецкой епархии, братии и сестер двух основанных им монастырей, а также любимым батюшкой множества мирян, повсюду следовавших за ним на протяжении четверти века. В число его духовных чад входило немало известных бизнесменов и политиков, например - вице-спикер Верховной Рады Геннадий Васильев и премьер-министр Украины Виктор Янукович, которого старец самолично венчал. Наша справка Схиархимандрит Зосима (в миру Иван Алексеевич Сокур) родился 3 сентября 1944 г. в селе Косолманка Свердловской области. С 1951 года жил в г. Авдеевка Донецкой области, где в 1961 году окончил среднюю школу. Затем учился в Донецком сельхозтехникуме и занимался гражданской работой. С 1968 по 1975 гг. учился в духовных семинарии и академии г. Ленинграда. Академию окончил со степенью кандидата богословских наук. В том же 1975 г. принял монашеский постриг с именем Савватий и был рукоположен сначала в иеродиаконы, затем - в иеромонахи. После учебы несколько месяцев прослужил в Одессе, после чего 25.12.75 г. был принят в клир Ворошиловградско-Донецкой епархии. Всю свою дальнейшую духовно-пастырскую деятельность вел в Донбассе. В 1980 г. возведен в сан игумена, в 1990 г. - в сан архимандрита. 21.08.92 г. пострижен в схиму с именем Зосима. Преставился 29.08.02 г. Десять лет спустя Сам я впервые увидел батюшку в феврале 1992 года, в самый разгар церковной смуты, спровоцированной тогдашним предстоятелем Украинской Православной Церкви митрополитом Филаретом (Денисенко), которого впоследствии предали анафеме за учиненный раскол и другие прегрешения. Филарет стремился порвать с Русской Православной Церковью и навязать украинской пастве автокефалию. В то время, когда большая часть духовенства «страха ради иудейска» поддержала его или же заняла выжидательную позицию, отец Савватий (так звали старца Зосиму до того, как он принял великую схиму) был одним из немногих, кто твердо и непоколебимо стоял за единство Церкви. |
| И вот, стоя в алтаре за престолом, игумен Иоасаф сердечно возглашает: «Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим...» Все слова, до последнего «предадим», отец Иоасаф, как и всегда, пропел четко и красиво, голос его не дрогнул ни на одном звуке... Но вдруг пастырь немного, едва заметно, покачнулся. Поддерживая батюшку, но чувствуя, что он отходит ко Господу, пономарь потихоньку положил дорогого пастыря на ковер. И вот лежит красивый старец-игумен Божий, ногами касаясь престола, а голова – в царских вратах... Все происходило тихо и спокойно, даже величественно и красиво. Хор и прихожане застыли – в храме воцарилась тишина... Не было понятно: дорогому пастырю плохо... или?.. Но никто в храме не вскрикнул, не зашумел – все тихо опустились на колени, молясь и вытирая слезы. Следует отметить, что паства, которую воспитал игумен Иоасаф, истинный пастырь, вела себя очень достойно: это была уже не толпа, а единая скорбящая душа-христианка! Вышел из хора певчий, опустился перед батюшкой на колени, послушал пульс. Вызвали «скорую помощь», которая засвидетельствовала кончину дорогого игумена Иоасафа. А на следующий день, в воскресенье, после литургии, которую отслужил другой священник, на амвон вышел иеромонах Савватий и сказал: «В лице игумена Иоасафа мы все потеряли доброго пастыря, духовного наставника. Но скорбь наша побеждается радостью. Я хочу поздравить всех вас – вы были прихожанами у святого пастыря, которые бывают на земле раз в сто лет. Отец Иоасаф был моим духовным отцом, я часто приезжал к нему, мы вместе молились ночами, подолгу беседовали о многом. Однажды отец Иоасаф сказал мне, что надеется, что милосердный Господь сподобит его кончины в алтаре, за престолом. И Господь исполнил его желание: именно во время молитвы игумена Иоасафа в алтаре душа его отошла к Богу». 10 Огромное значение отец Савватий с самого начала своего служения придавал проповеди . В проповедях он не затрагивал богословские вопросы, говорил просто, но благодатно, от сердца. «Я никогда не обдумываю, что я буду вам говорить... «Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою». Надеюсь на Господа. И Господь всегда помощником мне есть. Никогда не люблю чужие проповеди читать и повторять их, как мартышка. Всегда люблю свое слово сказать, личное. То, что у меня на сердце, то, что у меня на душе, то и на устах моих», – свидетельствовал сам батюшка. |
| А как хорошо умереть на Пасху! Отслужить пасхальную заутреню с литургией, причаститься, похристосоваться со всеми, а заодно и проститься, и тихо, мирно отойти ко Господу. Или на Светлой Седмице. Да куда мне, грешному! Господь сподобил бы умереть на Успение! Святейший Патриарх Тихон кончины сподобился на Благовещение... Остановить батюшку в подобных рассуждениях было трудно. Казалось бы, такие тяжелые мысли в критические моменты болезни тяготят душу, усугубляют болезнь, но о. Савватий в эти минуты оживал, ободрялся, видя смущение окружающих: – Витя будет плакать: батюшка, на кого Вы нас оставляете, мы же крышу не успели перекрыть... А Сашка: батюшка, Вы же меня не повенчали, как же мне теперь?! Что мне теперь делать? Как характерна подобная ситуация! Только батюшка умирал, говорил о смерти, отдавал распоряжения, касающиеся погребения, и через миг – уже шутит, смеется и подтрунивает над нами. Еще с Александровки неизменно рядом с батюшкой были три брата с семьями, три помощника, двое из которых жили в Донецке, а третий в селе, рядом с городом. Глядя на их преданность, бескорыстие, я как-то спросил у батюшки, не являются ли они ему родственниками. – Я был бы рад, если бы они были моими родственниками! Нет у меня никого уже... Один брат двоюродный, и тот где-то затерялся. Нет с ним никакого сообщения. Вот вы мои братья, вот мои сестры, что ухаживаете за мною, возите, кормите из ложечки, да обстирываете, да лечите, да молитесь за меня грешного, да плачете со мною, когда я плачу, смеетесь, когда я смеюсь. Болезнь болезнью, а службы батюшка не оставлял. Поболеет, бывало, среди недели, а в субботу вечером на всенощной уже на ногах – как ни в чем не бывало. Особенностью субботней службы вечером была лития, на которой батюшка поминает по памяти святых. И поминает он их ровно 45 минут. Такой объем не вместил бы, наверное, тогдашний компьютер. В торжественнопраздничные дни по вдохновенью о. Савватий поминает святых больше часа, иногда – 1 час 30 минут. Другой особенностью всенощного бдения была неизменная короткая проповедь-слово в конце полиелея, в основном касающаяся праздника или святого. Делом старец подтверждал свои слова, что молиться – это тяжкий труд, и ноги его – тому видимое свидетельство. Русь Святая ногами молится! |
|
|
