| Эту проблему идентичности текстов, в связи с которой у неофитов возникали недоумения, почему Евангелия похожи в одних случаях и разнятся в иных, поднимали уже в глубокой древности. Так, для того, чтобы устранить видимые разночтения между четырьмя источниками, христианский апологет II в. Тациан свёл все четыре Евангелия в единое повествование. Этот труд получил название «Диатессарон» (буквально, «через четыре») и был долгое время в обиходе Сирийской Церкви. Сам «Диатессарон» до нас не дошёл, но дошёл комментарий на него, составленный преподобным Ефремом Сириным . По этому комментарию вид но, что «Диатессарон» содержал не весь текст, а только конспект из Евангелий. В этом конспекте нет родословия Христа и тех мест, которые показывают Его происхождение от царя Давида. Видимо, уклонившийся позднее в ересь Тациан склонен был видеть во Христе некого божественно го эона, а не Богочеловеческую личность. И эту богослов скую идею он имел в голове при составлении своего сочинения. «Гармонию на Евангелия» также пробовал составить Аммоний Александрийский (по разным датировкам IV–V вв.), который взял за основу хронологии текст Евангелия от Матфея и добавил к нему сведения из других евангелистов. Но поскольку «Гармония» Аммония сохранилась только в виде катен, сейчас трудно что либо сказать о её содержании. В IV в. Евсевий Кессарийский составил таблицы с параллельными местами из разных евангелистов, в которых он не столько сравнивал буквальные совпадения текстов разных апостолов, сколько проводил содержательные, идейные параллели. Первым святоотеческим трудом, в котором синоптическая проблема была рассмотрена систематически, было сочинение блаж. Августина Иппонского «О согласии евангелистов» (ок. 400 г.). Блаж. Августин не видел никаких противоречий между Евангелиями. Он полагал, что, когда в текстах четырёх евангелистов встречаются расхождения, следует принять во внимание главное: они согласны между собой в мыслях и обстоятельствах событий. 225 В своём труде «О согласии евангелистов» святой Августин соединил повествования евангелистов в единую четвероевангельскую историю на основе хронологии Евангелия от Матфея. Все отличия между Евангелиями он делил на противоречия в порядке изложения событий и на противоречия в описании одних и тех же событий. Расхождения между Евангелиями не влияют на суть благовестия, поскольку «дух» Писания сохранен при небольшой разнице в «букве». |
| индивидуальное. И здесь — после безысходного рабства, рабства рабам и голоду, самым пустым и мертвящим стихиям мира, которое, мнилось, убило и самую душу, ибо навсегда выжгло на ней клеймо раба, — это свобода в Софии, полет в лазури… Благодарение Софии. Делаешь шаги к былому алтарю, ныне опустевшему и лишенному своего престола. Здесь мысль невольно несется к прошлому: как было тогда, если и опустошенный храм еще так дивен… Что было здесь, когда Царь и Патриарх со всем синклитом и клиром в златых ризах, в золоте небесного Иерусалима священнодействовали, и храм был наполнен молящимися, и алтарь горел огнями, и курился фимиамом: когда была полнота жизни, а не омертвелое тело! Какой был замысел богодейства, богослужения в этом Храме, не было на земле подобного замысла, как не было и подобной красоты богослужения. Пусть это была роскошь, императорская затея, ненужность или вред для современников, ведь и жена, сотворившая благолепное (χαλν) дело миропомазания, тоже непрактично творила. Но должна же была ощутительно сверкнуть в мире златая риза Софии. А ныне? Ныне здесь молятся Аллаху, святыня отнята с Христа и отдана лжепророку. И соблазняются о ней сыны человеческие. Однако и теперь здесь молятся Богу и молятся достойно, и достойнее, может быть, тех, кому принадлежал бы ныне Храм… Бог сдвинул светильник и отдал Храм чужому народу, как некогда отдал святыни Первого Храма завоевателям… А они, между тем, молились, и ничего не было шокирующего в том, чтобы присутствовать при этой молитве, в которой я не мог соединяться с ними, в Храме, зовущем «к единению всех». Но как прекрасна по–своему, как благообразна была эта молитва, как благочинна! Как величественны и строги были их движения, склонения и подъятия, как благородно звучали их восточные напевы молитвословия. Они, пленив Храм, его обарабили, внесли в него свое лицо и свою душу. Они, конечно, и не заметили Храма, они не знают св. Софию, превратив ее, Храм мира, в султан- скую мечеть, — детская наивность, которая, однако, длится века. Но они явились благоговейными «местоблюстителями». И их молитва, их благочестие производит чарующее, примиряющее впечатление: «из уст младенцев и сущих совершил еси хвалу». Они — «младенцы и ссущие». Храм отнят от недостойных его и вверен местоблюстителям. И невольно подумалось: очевидно, они достойнее нас, тех, которые так шумно собирались еще недавно «воздвигать крест на св. Софии», чтобы в ней бесчинствовать потом безвкусием своим и рабством своим… Но София этого не допустила, отвергла непрошенных восстановителей и осталась в руках прежних детей… Так лучше… |
| Дня не прошло, смастерил Тиша лопату. Глубоко вкопал столб, счастливый гвоздь вбивать начал. Невелик труд гвоздь вбить. Когда свой топор, а у топора такой обух, что плясать на нем можно. Вбил гвоздь Тиша и ждет, когда он золотеть начнет. День ждет, два ждет, а гвоздь не только не золотеет, а буреть начинает. — Мамонька, глянь-ка, его ржа ест. Видно, он чего-то еще просит. Надо к кузнецу сбегать. Прибежал к кузнецу, все как есть рассказал, а тот на это и говорит: — Не может быть гвоздь без дела вбит. Всякий гвоздь свою службу нести должен. — А какую, дяденька Захар? — Сходи к людям и погляди, как им гвозди служат. Пошел Тиша по селу. Видит — одними гвоздями тес пришивают, другими, самыми тоненькими, дрань на крышах прихватывают, на третьи, на самые большие, сбрую, хомуты вешают. — Не иначе, мамонька, на наш гвоздь хомут надо повесить. Не то ржа все мое счастье съест. Сказал так Тиша и отправился к шорнику. — Шорник, как хомут заработать? — Это плевое дело. Поработай у меня до сенокоса, а от сенокоса до снега. Вот тебе хомут и сбруя будет. — Ладно, — говорит Тихон и остался у шорника. А шорник тоже из Кузнецовой породы был. Утруждать Тишу не утруждал, но и без дела сидеть не давал. То колодки для хомутов велит пристрогать, то дровец наколоть, то десятину пропахать. Не все сразу получалось. Трудновато бывало, а от хомута отступиться боязно. Не может быть гвоздь без дела вбит. Пришло время — пришел расчет. Получил Тихон самый лучший хомут и полную сбрую. Принес это все и повесил на гвоздь. — Золотей, мой гвоздь! Все для тебя сделал. А гвоздь, как живой, нахмурился из-под шляпки, молчит и не золотеет. Тиша опять к кузнецу, а кузнец опять свое: — Не может хороший хомут со сбруей зря на гвозде висеть. Для чего-то висит хомут. — А для чего? — У людей попытай. Не стал больше Тиша у людей пытать, задумался. Крепко задумался о коне. Думал, думал да и надумал. Рубить он теперь мог, шорничать тоже умел, ну, а уж про кузнечное дело и говорить нечего. «Золотого гвоздя, — решил про себя Тихон, — не скую, а подручным стоять не оробею». |
| Л. 90 молебен и вошедшего на помост, где был Комаровский. Семинаристы возмущались поступком полицмейстера и довели до сведения ректора. Последний сообщил губернатору о возмутительной грубости начальника полиции с предупреждением, что если Комаровский не извинится, то ни один из воспитанников семинарии не примет участия в дальнейших торжествах. Почти тотчас же после молебна Комаровский приезжал к ректору, но последний его не принял. Весь ход разыгравшегося инцидента был известен воспитанникам и когда они узнали, что ректор не принес их в жертву грубого насилия и произвола, и вступил на защиту своих питомцев, то престиж ректора, и без того пользовавшегося любовью, поднялся более в глазах воспитанников. Кончились коронационные торжества. Начались экзамены. Прибыл в Вологду с коронац[ии] торжеств из Москвы и наш архипастырь уже в сане архиепископа. Л.90 об. Владыка любил бывать на экзаменах в семинарии и не только по богословским предметам, но и по светским. Он внимательно выслушивал ответы учеников, любил задавать вопросы, в решении которых принимала участие вся экзаменационная комиссия. Иногда дебаты были очень интересны, и мы с напряженным вниманием следили за ними. Бывало и так, что, увлекшись спором, экзаменаторы отпускали от экзаменац[ионного] стола ученика, почти не давшего никакого ответа. Преосв[ященного] Феодосия считали знатоком церков[ной] истории и вообще богословских предметов. Экзамены кончились. С большим успехом кончился для меня этот год. В разрядном списке я занял дов[ольно] высокое место в 1-м разряде. Мой опередивший меня на год, хотя и младший годами, в этом Александрович Ильинский, по окончании курса, был надзирателем в Никол[ьском] дух[овном] училище, дальше псаломщиком на родине, священником при Вохомской Покровской ц[еркви], в настоящее время в сане протоиерея – старший свящ[енник] при Воскресенской Вохомской церкви. Л. 91 году кончил курс и, как один из лучших студентов (кончил под был послан на казенный счет в Москов[скую] Дух[овную] академию. Но по приезде домой, он отказался от мысли продолжать свое образование, имея намерением поступить во священники вблизи родины. |
| В настоящее время связи с русскоязычными общинами у польских староверов налажены, отсутствие границ между странами Прибалтики и Польшей, наличие в староверских домах личных автомобилей и финансовое состояние, позволяющее навестить при желании братьев по вере в Риге, Даугавпилсе или Резекне, кажется, должны были бы способствовать и возрождению Войновской общины. Однако этого не происходит. Староверы из Латвии приезжают, главным образом, в Сувалки и Августов (в Габове Гронды). Возможно, главной причиной в этом случае следует считать возрастной барьер: в Войнове нет молодежи и детей, которые исповедовали бы древлеправославную веру. Прихожане моленной – это люди в возрасте от семидесяти и старше. Для сравнения еще раз позволю себе вспомнить нашу «ветков- скую» хозяйку. Она не идентифицировала себя со старообрядцами так же, как и большинство ее односельчан, говорила о себе: «Мы москали». Местных белорусов староверы называли хохлами, а значит, основанием для самоидентификации был этнический, а не конфессиональный критерий. Сформировался ли такой способ самоидентификации в результате многовековых преследований и памяти о «выгонках» с Ветки? 2.3. Сохранность книжной культуры и основ догматики Триста лет, прошедших после Раскола это много или мало? В масштабах европейской культуры, не говоря уже о восточной, наверное, мало. А в масштабах культуры России? В XVII веке в России книгопечатание стало делом государственной важности. К этому времени не только сложился корпус литургических текстов: были отредактированы и напечатаны, распространены и введены в употребление минеи, пролог, октоих, триодь, апостол. Следует признать, что за оценкой Соболевского «это не более чем XVII век» [цит. по: Вознесенский 1996: 5] следуют десятилетия пренебрежения огромным количеством бесценного исследовательского материала, называемого на научном сленге «позднятиной». 2.3.1. Язык богослужебной литературы До раскола умение писать и говорить на церковнославянском языке было прежде всего привилегией духовенства [ср.: Успенский 2002: 90], после раскола обучение чтению и основам литургического пения на церковнославянском языке в старообрядческой среде стало распространенным явлением: «Со времен раскола Русской Церкви начальное образование у старообрядцев было поставлено достаточно хорошо» [Таранец 2011: 476]. |
| Вас интересуют мои занятия? Занимаюсь преимущественно нравственным богословием – на основе св[ятых] отцов. В русской богосл[овской] этике есть одна очень странно разрабатывавшаяся до сих пор проблема, чрезвычайной, однако, важности. Даже не знаю, можно ли говорить о том, что она как-то разрабатывалась в нашей небогатой (скромно выражаясь!) литературе по этому предмету. Проблема эта – проблема образования предварительного общего понятия нравственности, являющегося в существующих рус[ских] системах нр[авственно]го богословия постулятивным понятием, постулятивным принципом. При образовании этого важнейшего по своему значению для всей рус[ской] богосл[овской] этики понятия, русскими правосл[авными] богословами, кажется, допускалась одна очень серьезная методологическая ошибка, в результате которой ни одна из существующих систем, кажется, не имеет не опороченного этой ошибкой исходного для всей системы общего понятия нр[авственно]сти... Вот эта-то ошибка и занимает меня сейчас; но, конечно, не столько она сама по себе, сколько поиски путей к ее устранению. Не скрою, хочется выйти отсюда на просторы более или менее самостоятельного опыта собственного православного построения этого общего предварительного понятия нравственности. Опыт, м[ожет] б[ыть], открыл бы доступ к построению православной теории духовных основ нравственности. Полученная таким образом теория, кто знает, быть может, способствовала бы преодолению того заедающего русскую богослов[скую] этику психологизма, который превратил ее в рациональную пропедевтику к религиозно-философской этике, притом самого протестантского пошиба. Но занимаюсь интересующим меня предметом в очень трудных для таких занятий условиях полной к ним, стопроцентной неподготовленности. Я ведь принадлежу к числу тех «богословов», которые сделаны в течение последних десятилетий болгарским, сербским, афинским, варшавским факультетами. Мы понятия не имеем ни о методах богосл[овской] работы, ни об элементарных технических правилах даже и простого собирания материала, обращения с ним. Об отсутствии и недостатках «школы» вообще у всех нас, православных, много правильного и правдивого сказал о. Флоровский в «Путях рус[ского] богословия». Но мы, выпущенные из богосл[овских] факультетов на Балканах, совсем неучи, совсем невежи. Мы даже языков – не только греческого и латинского (о еврейском и не говорю), но и новых – вовсе не знаем. Я, наприм[ер], плохо разбираюсь в греческом, латынь для меня также китайская грамота, и из новых языков кое-как справляюсь с этим французским, т. е. как-то понимаю его, читаю, но не говорю, стесняясь. Как справлюсь с этой бедой – посмотрим! Но как-то с нею непременно должно справиться и, Бог даст, справлюсь. |
| «А что владычня грамота Денисьева, а ту грамоту пошлите ко мне, да тое я сам подеру: та грамота не в грамоту. А что вписал проклятие и неблагословенье патриарше, а то яз с вас снимаю и благословляю вас: то был суждаль-ский владыка, а деял то в мятежное время...» Из грамоты митрополита Киприана псковичам 12 мая 1395 г. В истории Руси последняя четверть XIV в. похожа на солнечный день после затяжных дождей. То была героическая эпоха, обессмертившая себя великим подвигом Куликова поля, мужественной готовностью сразиться с полчищами самого Тамерлана. Не одна Русь — вся Восточная Европа находилась тогда в состоянии непрерывного брожения. Повсеместно старые политические формы оказывались тесны для новых идей и стремлений. Великий князь Литовский Ольгерд умер в мае 1377 г. После смерти Ольгерда в Литве началась борьба за власть между его сыновьями и племянниками. Сын Ольгерда князь Ягайло, утвердившись на виленском престоле, в начале 1386 г. женился на польской королеве Ядвиге и стал правителем обоих государств. Договоренность об этом союзе, а также о принятии Ягайлом католичества была достигнута на встрече литовских князей с польскими магнатами в августе 1385 г. в местечке Крево. Заключив Крев-скую унию с Польшей, Великое княжество Литовское еще долго содрогается от внутренних усобиц. В начале 90-х годов у власти здесь оказывается энергичный, воинственный князь Витовт, сын Кейстута, убитого в 1382 г. по приказу Ягайло. Вынашивая мечту о разрыве с Польшей, он до времени копит силы, ищет союза с Москвой. В 1399 г. Витовт предпринимает неудачную попытку добить ослабевшую после нашествия среднеазиатского завоевателя Тимура (Тамерлана) Золотую Орду. Однако битва на реке Ворскле 12 августа 1399 г. принесла победу новому хозяину Орды — ставленнику Тимура хану Едигею. После этого Витовт оказывается перед необходимостью перестроить свою внешнюю политику. Он сближается с Польшей и Орденом и с их помощью начинает наступление на русские земли. Одряхлевшая Византия, казалось, вот-вот должна закончить свой долгий исторический путь под ударами турецких султанов из династии Османов. Турки к концу 80-х годов XIV в. заняли не только Малую Азию, но и Балканы. В 1393 г. они взяли Тырново — столицу Второго Болгарского царства, а в 1398 г.— древний город Видин на Дунае. |
| Имея в виду, что Спенсер — сторонник параллелизма, можно найти в его учении о составе жизни и развития ее два ответа: объективно жизнь есть физиологический процесс, усложняющийся по мере развития так, что достигается все более точное приспособление к среде, обеспечивающее самосохранение организма; субъективно этот процесс первоначально состоит из преимущественно приятных органических ощущений (включая сюда и моторные ощущения), которые по мере развития жизни дополняются все более усложняющимися познавательными деятельностями и сложными чувствами (например, честолюбия, свободолюбия, симпатии и т. п.), причем все более возрастает перевес приятных чувствований над неприятными. Каким образом этот процесс эволюции, приноровленный единственно к тому, чтобы достигнуть наиболее совершенного само сохранения тела, может дать такие результаты, как полное или хотя бы частичное освобождение от эгоизма и эгоцентризма? Иными словами, может ли этика, построенная на такой основе, объяснить бескорыстный альтруизм, а также бескорыстную любовь к истине, свободе, красоте и т. п. ценностям? Посмотрим сначала, как Спенсер объясняет самопожертвование в пользу неличных ценностей, например в борьбе за граждан скую свободу, но раньше познакомимся с его объяснением таких явлений, как, например, любовь к собственности, доходящая до того, что скряга может умереть от голода на сундуке с деньгами. «Схватывание пищи», например, собакою или кошкою, говорит Спенсер, «тесно ассоциировано с удовлетворением аппетита; благодаря этой ассоциации становится приятным сам акт схватывания, пробуждающий идеальные удовольствия» (т. е. удовольствие от воспоминания о прежних случаях удовлетворения аппетита), «которые принадлежат к числу самых сильных удовольствий, какие только может доставить жизнь хищного животного». «У человека рядом с более высокими и разнообразными способностями к схватыванию, удержанию и всяческим манипуляциям и рядом с большим числом предметов, которое он, вследствие этого, способен употреблять в свою пользу или на удовлетворение своим желаниям, существует и большее число и разнообразие предметов, ассоциировавшихся в его опытности с чувством наслаждения. |
| Кондак 9 Всякое естество человеческое удивися преславному чудеси, явленному исперва последи же и всем явленным и являемым зде и на всяцем месте от святыя иконы Твоея, Преблагословенная Матерь живота, всяку похвалу от земли превосходит небесная слава Твоя: не точию земли нашея, но и иных стран любомудрие и врачевство преклоняются смиренне и честне пред величеством непостижимыя тайны исцелений от Твоея силы источаемых. И мы грешнии в недузех и скорбех отягченнии, не вемы иныя на земли Заступницы, ни благия Утешительницы, токмо Тебе, о Богомати: ко Твоему благосердию припадая во умилении сердца за премногую милость к нам, недостойным, возсылаем Богу милующему и спасающему всех нас Тобою: Аллилуиа. Икос 9 Витийство человеческое не возможет достойно воспети Тя, о Всепетая Мати, всему миру и стране нашей во святыни икон Твоих неисчислимая знамения и чудеса явльшую; мы же, просвещаемии, сиянием таковыя славы и богатством милостей Твоих недостоинству нашему, непрестанно тщимся хвалу Ти воздати молении сими: Радуйся, Царице Небесе и земли, Престолу Господню предстоящая. Радуйся, Заступнице вечная, Христа за ны умоляющая. Радуйся, Мати чадолюбивая, всех охраняющая. Радуйся, заблуждших от пути истины к покаянию призывающая. Радуйся, Молебнице теплая, Судию всех умилостивляющая. Радуйся, вход во Обители Вечныя кающимся открывающая. Радуйся, скорая Утешительнице и Целительнице, любовь Свою и милосердие нам являющая. Кондак 10 Спасти хотя избранную Богом страну и прибегающия к Тебе люди, дивно прославила еси, Богоматерь Пречистая, икону Твою Козельщан-скую промыслительными знаменьми милостей Твоих всебогатых. Аще бо не бы предстояла молящи о нас, кто бы ны избавил от толиких бед; кто бы сохранил ны до ныне свободны. Несть числа чудесем Твоим, Всеблагая. Не отступим, Владычице, от Тебе. Даруй ныне и присно всем нам зрети своя прегрешения, открый в нас источники слез, да омыем падение в бездны греховныя и познав Твоего милосердия неизследимую бездну, возстанем и поработаем поя к Небесам про-славльшему Тя Всемогущему Богу: Аллилуиа. |
| И с ужасом спрашивал он себя: да в чьих же руках Россия?? Кошмарно было бы, если бы в руках вот этого табачного мычащего сборища: как красиво ни поджигай идеи свободы, но не способно большинство вести само себя. Но и – не это сборище вело, на самом деле всем крутили хваткие на лецы из Исполнительного Комитета. Их внутренней механик! Шульгин не знал, да и знать не хотел, а перед ним всегда в двигалась самая там крупная мясницкая фигура Нахамкиса. (И он дал волю своей едкости, в апреле в „Киевлянине” тиснул о нём статью, которая, кажется, ужалила: Исполком пожаловался… Родзянке.) Ах, куда ушли эти недели марта и апреля! Вся Дума дореволюционная (с её Прогрессивным блоком, и с Шульгиным в том блоке) не туда тянула. И вся Дума отреволюционная и их пустой Комитет ничего не понимали, два месяца боролись с мифом контрреволюции – и вступали в позорный компромисс с социальными подонками. Но в молодом ещё возрасте, но полному ума и сил – как отказаться направлять события?… А события сами прикатили в бездейственный угол. Как раз же с 20 апреля была наконец назначена дезинфекция всего Таврического, убить семинедельную накопившуюся гадость, предстояло и Совету стесниться, прикрывать по очереди по полдворца, – и именно в этот день члены Думского Комитета с утра прочли разумную Милюков скую ноту и торжествовали, что, кажется, правительство заговорило языком твёрдой власти, правительство достойно становится на ноги, – и вслед же за тем достигли страшные слухи: восставшие полки взяли штурмом Мариинский дворец!… всё Временное правительство арестовано!!… И в сам Таврический, мешая всякой дезинфекции, попёрли одиночные рабоче-солдатские, или чёрт их не разберёт, депутаты, и читали ноту с той самой кафедры, с которой Милюков полгода назад так самоуверенно произносил свою „штормовую” первоноябрьскую речь под рукоплескания сюртучно-галстучных чистеньких думцев, – а теперь мурлы из кресел орали: „Долой Милюкова! в отставку!” Думский Комитет собрался в комнатке при библиотеке, и заседал, и заседал, но больше регистрировал противоречивые слухи, а решить ничего не мог. Родзянко всё звонил и звонил князю Львову (правительство оказалось цело), но с того конца не неслось к нему ни подбодрения, ни указания. Наконец – назначили вечернее совместное совещание. В кои-то веки, в тяжёлую минуту, пришлось им позвать и забытый Думский Комитет! |
|
|
