| Этим воплем явилось „Последнее слово“, эта „лебединая песня“ в литературно-богословской деятельности А. Гусева ! Печальная песня, печальный конец! Литературная карьера А.Ф. Гусева началась статьёй его о свободе совести и слова, а закончилась воплем о „заграждении уст“! 512 Какая печальная метаморфоза, – тем более, что она не случайная и не единственная! Довольно напомнить об Аскоченском... Гусев был только одной из многих жертв общих печальных условий нашей религиозно-богословской мысли и слова. Литературный талант, трудолюбие, знания, начитанность и святой огонь стремления к правде, ревность о вере, подвижной и впечатлительный ум, всего себя, всю свою жизнь и всю душу свою человек понёс и отдал церкви и богословской науке – и чём всё это разрешилось? „Последним словом“!! Долго и много надо было бы плакать на свежей могиле проф. А.Ф. Гусева , но не о том, совсем не о том пла- —491— кать, о чём в надгробных речах плакали его друзья и почитатели!.. Род печатных произведений, к которым принадлежит „Последнее слово“ А. Гусева , всецело определяется полемическими приёмами или способами „аргументации“ его, одобренной выше упомянутым редакционным примечанием. „Последнее слово Гусева о старокатоличестве“, принадлежащее последнему ультра-охранительному периоду литературной его деятельности, отразило на себе все характеристические черты охранительного направления в богословии; какими же чертами характеризуется охранительное направление в нашем богословии, для ответа на этот вопрос в своём месте хороший материал дала мне другая статья проф. Гусева, где он прямо рисует идеал богословия, как он его разумеет 513 . „Прокладывание новых путей в богословствовании“ с точки зрения нарисованного Гусевым идеала богословия является делом преступным, в отношении к которому необходимо принятие немедленных мер „пресечения зла“. Сделавши весьма прозрачный намёк на некоторых современных богословов, повинных в указанном прокладывании новых путей, А. Гусев при этом пишет: „Человек, ставящий своей задачей прямо прокладывание новых путей в богословствовании, но недостаточно внимательный к вышеуказанной единой его задаче, .... |
| Гусев , далеко подвинувший и усовершенствовавший его особенно своей полемикой по старокатолическому вопросу. В „Последнем слове“ своём по этому вопросу А. Гусев особенно, что называется, постарался и превзошёл самого себя. Я не буду марать страниц своей статьи примерами крайней грубости и превосходящего всякую меру неприличия последней полемической статьи проф. Гусева – тем более, что за меня эту чёрную работу охотно взяли на себя другие, так она тщательно выполнена, напр., обозревателем статей о старокатоличестве в академических журналах за 1904 год (Христ. Чтение 1904, дек., стр. 867–872), который с особенной старательностью в изложении „Последнего слова“ Гусева выписывает „забористые“ места его (конечно, не исчерпывая всё-таки всего). Несоответствие статьи А. Гусева требованиям корректной литературной полемики не укрылось даже от приютившей её редакции Православного Собеседника, при всей привычке к шероховатостям полемики в духовно-периодической печати. Статье проф. А. Гусева предпослано следующее примечание редакции: „Вполне соглашаясь с положительной, принципиальной стороной дела и аргументацией почтенного автора-полемиста, редакция возлагает на последнего ответственность за сам тон трактата, печатаемого, по желанию автора, без всяких редакционных изменений“. Внешней ли- —483— тературной стороной и своим общим тоном статья Гусева, как видим, не удовлетворила даже его почитателей, сознанию которых предносилась мысль о желательности здесь исправлений, но статья вполне удовлетворила их своей внутренней стороной – высказанными в ней взглядами и их аргументацией. В конце-то концов всё-таки и редакционным примечанием „Последнее слово“ А. Гусева рекомендуется нам кучей мусора с заключёнными в ней жемчужинами истин, которые вполне разделяет с автором редакция и ради которых она оказала гостеприимство статье, в литературном отношении неисправной и неудобной. Конечно, и я поэтому остановлю внимание своё только на этих жемчужинах в полемическом мусоре „Последнего слова“ или на существенном его содержании, представляя сколько угодно копаться в мусоре обозревателям печатаемых против меня критических статей в отечественной духовной печати вроде напр., Z. |
| Писатель Ася Гусева: Каждый следующий ребенок еще больше усиливал ощущение, что всё правильно Мама шестерых – сценарист и писатель Ася Гусева – о том, как всё успеть и что такое идеальная семья 5 февраля, 2016 Мама шестерых – сценарист и писатель Ася Гусева – о том, как всё успеть и что такое идеальная семья Ася Гусева пишет книги, сочиняет сценарии к фильмам и сериалам – и воспитывает шестерых детей. В интервью «Правмиру» она рассказала о том, как можно совмещать работу и воспитание детей, как всё успеть и что такое в ее понимании идеальная семья. Мама Ася Гусева, писатель, сценарист Маруся – 15 лет Женя – 14 лет Ваня – 12 лет Коля – 11 лет Петя – 9 лет Илья – 7 лет – Как вы воспринимали семью в детстве? – Мне повезло – у нас семья большая, разветвленная и все постоянно на связи. В детстве я много времени проводила в Алма-Ате, где живут мои родственники. А там была вообще другая жизнь – большой дом, все жили вместе, сад – настоящий уголок Мичурина, мы там постоянно что-то скрещивали, прививали… Была там яблоня, у которой каждая ветка была другого сорта! Вся улица – друзья, все праздники вместе, толпой… и какая это была толпа – это же были в основном ссыльные, цвет научной интеллигенции! Такие разговоры велись на лавочке под сливами – чистый восторг! И мне повезло провести среди этих людей детство. А они ведь еще помнили старинные порядки и обычаи, у них сохранились представления о чести, достоинстве, единстве, совесть была совсем другая, чем сейчас. Прежде всего – она была! И у меня сложилось такое представление, что семья – это некий огромный, единый организм – большой, теплый и шумный… всякие дядьки, тетки, братья, сестры, куча детей – все друг друга любят, поддерживают, хоть иногда и ссорятся. Как в фильмах Михалкова – это, наверное, самый точный образ. И в таком организме все существуют очень естественно, нет возможности мучительно друг на друга давить, относиться друг к другу как к собственности. Я уверена, что большая семья – это залог душевного здоровья. И дети в таких семьях вырастают более свободными, спокойными, уверенными в себе, более самостоятельными. А ведь и надо, проявляя заботу, в то же время давать им возможность жить своей жизнью и самостоятельно выбирать жизненные пути. Повзрослев, я еще больше в этом укрепилась. |
| T. 1. 3. С. 481–517 (2-я пагин.). (Продолжение.) —481— III. Qui nimium probat, nihil probat. В небольшой статье своей „О новом мнимом препятствии к единению старокатоликов и православных“ (Богослов. Вестн. 1903, май, и отд. 1–17) я высказал свои мысли и впечатления, вызванные полемическими статьями проф. А. Гусева по старокатолическому вопросу и особенно его последней статьёй (в Правосл. Собеседн. 1903, с 1-го), с целью, между прочим, в какой-либо мере послужить поводом к обмену мыслей и к всестороннему обсуждению старокатолического вопроса в духовной печати, каковым я не счёл возможным признать „почти единственный голос профессионального богослова“ по старокатолическому вопросу, десять лет наполнявший собой и своими отголосками пустоту в духовной литературе по этому вопросу, среди общего молчания других голосов. Это был голос проф. А. Гусева , и вопрос обсуждался в печати почти только под узким углом его зрения – криво и односторонне. Молчание других голосов, кроме общих причин нашей молчаливости, я думал объяснить ещё боязнью полемики проф. Гусева с её, столь выяснившимися теперь, ненаучными приёмами... „Кому охота испытать на себе их тяжесть“, писал я в заключение своей статьи? „Но всякое доброе дело требует жертв, служение же истине и правде – особенно“. Таким образом я заранее обрёк себя на поношение, злословие и клеветы правды —482— ради и потому появившийся в Правосл. Собес. 1904, 4–5 ответ А. Гусева , главным образом, на вышеуказанную мой статью, не был для меня неожиданностью, а только подтвердил истину сказанного мной слова о необходимости жертв в деле свободного и безбоязненного обсуждения старокатолического вопроса, не взирая на сопряжённые с ним неприятности полемики с исступлёнными и избалованными молчанием ревнителями веры, как бы присвоившими себе монополию в деле охранения чистоты веры и церкви православной. „Последнее, слово о старокатоличестве и его русских апологетах“ А.Ф. Гусева (так называется его последнее „произведение“) было действительно последним словом в том грубо полемическом жанре, виднейшим представителем которого в отечественной духовной печати всегда был, недавно умерший, профессор А. |
| е. проторённой широкой дорогой рутины и традиции. В этой особенности отечественной нашей апологетики, бедной творчески-созидательной и положительной мыслью, находится ключ к пониманию всей литературно-апологетической деятельности также и проф. А. Гусева . Соответственно степени и силе проявления этой основной черты богословствования проф. Гусева вся его литературно-богословская деятельность распадается на три периода в порядке нисходящего достоинства. Первый период наиболее плодотворной и блестящей научно-богословской литературной деятельности А. Ф. Гусева обнимает собой время сотрудничества, главным образом, в приснопамятном Православном Обозрении (70-е годы и 80-е до 1886 г.), время борьбы с позитивизмом, материализмом, со „лгущей учёностью“, с русским реализмом и т. п. направлениями мысли на почве правильного истолкования фактов естествознания и их отношения к философии и христианской религии. В таких рамках литературно-богословской деятельности не существовало повода к проявлению указанной типической черты богословия А. Ф. Гусева , – бедности положительного содержания его богословско-христианской мысли: дело шло, как видели, не о положительном раскрытии и выяснении истин христианства, а о соглашении его с наукой. Поэтому-то за всё последующее время наш богослов не мог дать нам ничего уже лучше прекрасных ста- —491— тей этого периода, как: „Натуралист Уоллес и его русские переводчики“, „Папизм в науке“, „Фиктивный союз материализма с естествознанием“ и др. под. статей. Открытием полемики с гр. Л.Н. Толстым и с толстовщиной (С 1886 г. до половины 90-х годов) открылся вместе с тем новый период в литературно-богословской деятельности Гусева и обозначилось движение её вниз по наклонной плоскости охранительного пути богословствования, пути лёгкого, безопасного и широкого, но и идущего обычно в стороне от науки и не ею проложенного. Слабое в положительной своей стороне в смысле религиозно-философской доктрины или опыта положительного изъяснения христианства, толстовщина имела однако свой raison – d’étre в своей критической стороне, являясь беспощадной критикой ложного христианства, его богословия и многих зол и нестроений в нашей церковно-религиозной жизни. |
| 312 Конечно, при оценке трудов проф. Гусева, отмеченных благоприятными чертами и достоинствами нового, более свежего направления, мы не должны упускать из виду того «опытного», авторитетнейшего, – можно сказать, мощного руководительства, которое имел проф. Гусев в лице своего профессора – учителя о. протопресвитера И. Л. Янышева, – его труды несомненно проникнуты духом и направлением этой именно школы, отмечены в той или иной степени печатью её и, т. образом, имеют к личности о. протопресвитера, как профессора, отношение ближайшее и существенное (об этом см. в брош. проф. А. А. Бронзова «Протопресвитер И. Л. Янышев, как профессор нравственного богословия в СПБ. Дух. Академии», стр. 12 (СПБ. 1899 г.). Нужно иметь в виду также и личные особенности проф. Гусева, – вместе с его талантливостью, отзывчивость на современные ему общественные и научные запросы, – качество, которое не покидало его и составляло его неотъемлемую принадлежность и во все последующее время его научно-литературной деятельности. 313 В интересах исторического беспристрастия и научной точности следует отметить, что в статье А. Ф. Гусева была проведена точка зрения учителя его о. И. Л. Янышева, определенно выраженная им и литографированных его лекциях. 314 В его также магистерской диссертации: «Изложение и критический разбор нравственного учения Шопенгауэра». Москва 1877 г. 315 См. его ст.: «Пионер науки о Христ. нравственности». Правосл. Собесед. 1875 г. янв., стр. 23–64. 318 «Христианство не только не против аскетизма с его отличительными явленьями – всегдашним действом и нищетой, но дает ему одинаковое место со всеми другими формами обнаружения христианскою жизни» (стр. 237). 329 О степени знакомства проф. Гусева с аскетической письменностью и свв. отеческой литературой речь будет особо и специально в 3-м пункте нашего разбора. 332 См. наше «Введение и конец II гл. «Аскетизм» есть именно метод, способ достижения, между прочим, и бесстрастия Ср., напр., Климент, А. Т. IX, col, 625. 333 Такая замена решительно не допускалась и в самой письменности аскетической, ср., напр., И Кассиан. Collat. I. с. VII, col. 490АВ. Ср. ibid. с. X. col. 494АВ. |
| отцов аскетов, можно говорить о большем или меньшем удобстве, о большей или меньшей лёгкости того или другого пути 48 . Здесь я, таким образом, рассматриваю вопрос с различных точек зрения и привожу святоотеческое обоснование того и другого взгляда. Но ведь это совсем не то, что приписывает мне проф. М. М. Тареев . При рассмотрении мировоззрения Ф. Ф. Гусева я устанавливаю то положение, что «этот взгляд представляет собой систематическое раскрытие мыслей, действительно высказывавшихся некоторыми аскетами-созерцателями и представляет в общем психологически-верную картину одного из видов древнего восточного подвижничества» 49 . По этому поводу я устанавливаю тот бесспорный факт, что в обосновании и практике христианского созерцательного аскетизма мы наблюдаем не одно, а два основных наиболее заметных и рельефных направления 50 . При этом я стараюсь изобразить последовательно – целостную картину мировоззрения того и другого типа, раскрыть его психологические, этические и религиозные обоснования 51 . Цель этого рассмотрения та, чтобы можно было видеть, какой из двух типов мистического аскетизма ближе соответствует евангельскому идеалу Христовой любви. По отношению к рассматриваемому мировоззрению Ф. Ф. Гусева вывод получается тот, что он отразил в своём изображении аскета-созерцателя не чистый евангельский идеал, а заметно окрашенный чертами воззрений неоплатонизма – с характером спекулятивной отвлечённости в представлении Бога Существом Премирным, с атрибутами по преимуществу метафизического свойства. В результате отмечается, что этот идеал не проводится у христианских аскетов-мистиков, даже определённого типа, последовательно, да это было и невозможно, поскольку он не был согласен с евангельским учением. В конечном итоге указывается, в каком смысле и насколько воззрения Ф. Ф. Гусева правильны, какая сторона дела и в каком именно смысле установлена им достаточно. По поводу, наконец, взгляда Ф. Ф. Гусева, что любовь к Богу и любовь к ближнему – два различных элемента, раскрывается как с психологической стороны, так и на основании учения св. |
| Таковы труды еп. Феофана, А. Ф. Гусева , Ф. Ф. Гусева и т. д. Со всех сторон г. Зарин получал настойчивые предупреждения, ценные указания. Он имел достойнейших руководителей. И гонимый бесом мелкого тщеславия и волнами поверхностного мышления, он пренебрёг этими предупреждениями и указаниями, прошёл мимо всех этих ценных опытов. Отошёл от них с тем же, с чем и приступил к ним – с неуязвимым самомнением. Как он не поразился лёгкостью своей критики, лёгкостью своих побед! И если для него так очевидна непрочность всех этих опытов, стоило ли ему посвящать им целую книгу?» 61 ... Нет ничего легче, как высказывать общие положения, огульные обвинения, даже и не пытаясь сколько-нибудь обосновать, чем-нибудь подтвердить их. На первом месте проф. М. М. Тареев ставит преосв. Феофана. Но на первом месте стоит он именно у меня, – и главным образом потому, что у него богатое теоретическое изучение результатов церковно-исторического, святоотеческого опыта прошло через горнило личного опыта. У меня прямо говорится, что преосв. Феофан «проверил истинность аскетических основных предпосылок собственным духовным опытом» 62 . Именно «в этом обстоятельстве», по моему убеждению, «заключается особенная, редкая ценность творений еп. Феофана для всякого исследования православного аскетического мировоззрения» 63 . Система преосв. Феофана, в полном согласии с особенностями святоотеческих творений, всецело покоится на психологической почве реальных наблюдений над религиозно-нравственной жизнью человека в различных её моментах, в разнообразных способах и формах её осуществления и различных ступенях её развития» 64 . Вот почему по своему значению система преосв. Феофана выделяется у меня из ряда пособий и ставится почти наряду с источниками моего исследования 65 . А вот моё отношение к трудам А. Ф. Гусева ; «из подробного изучения трудов проф. А. Ф. Гусева мы извлекли для себя далеко не одно указание и мотивированное обоснование необходимости следовать в нашей диссертации лучшему методу и плану, – нет, это тщательное изучение принесло нам и положительную пользу в смысле обогащения некоторыми меткими, основательными и дельными мыслями» 66 . |
| „Вынужденное слово“, или Л. „Заметка скромного наблюдателя современных нравов“ и других подобных наблюдателей, засоряющих духовную литературу „критическими“ произведениями в гусевском жанре. (Труд. Киев. дух. акад. 1904, 3 и 4, ср. того же обозревателя П. Лепорского стр. 720–726 в Христ. Чтении 1904, ноябрь) 508 ... —481— Справками не подтвердилось однако присутствие чего-либо вроде жемчужин в „Последнем слове“ Гусева по старокатолическому вопросу и статью его приходится признать ничтожной не только с внешней литературной, но и с внутренней стороны. Ни в каком случае нельзя в ней видеть голос богословской и притом православной богословской науки по старокатолическому вопросу. „Последнее слово“ здесь проф. А. Гусева ещё раз только подтвердило справедливость высказанного мною мнения о Гусеве, как о богослове-догматисте и полемисте, и о его старокатолической полемике, как „тёмной полосе в блестящей научно-апологетической деятельности проф. Гусева“ (О новом мнимом препятствии брош. 8). „Последнее слово проф. А. Ф. Гусева о старокатоличестве“ волей Божией оказалось последним словом всей его тридцатилетней литературно-богословской деятельности, её заключением, своего рода „лебединой песней“ Гусева; а потому естественно разбору названной статьи предпослать общее суждение о богословско-литературной деятельности проф. Гусева, окончательно завершившейся его „Последним словом“, сказать о нём слово, как о богослове вообще. мое Церковью в виде основных истин христианского знания (догматов), учение церкви; а человеческим элементом в знании является человеческое научно-богословское раскрытие и усвоение Божественных истин верующим разумом, выражаемое в частных богословских мнениях, в богословском умозрении. Короче, Божественная истина, вверенная церкви, и человеческая личность верующего во всей полноте её духовных сил – вот то, из чего слагается наше христианское знание. Гармоническим взаимодействием или равновесием двух элементов христианского знания создаётся идеальное состояние последнего; в равновесии этих начал знания, исключающем подчинение одного другому или отрицание одного другим, заключается залог преуспеяния научно-богословского знания, главное условие его нормального развития. |
| Г. Зарин обнаружил решительную неспособность свою понять значение личного элемента в деле богословской систематизации. Это открывается и в критической части его труда, и в систематической. Оказывается, что большинство из пособий, бывших у него под руками, стоит на высоте лично-религиозного творчества, религиозно-философского мышления. Таковы труды еп. Феофана, А. Ф. Гусева , Ф. Ф. Гусева и т. д. Со всех сторон г. Зарин получал настойчивые предупреждения, ценные указания. Он имел достойнейших руководителей. И гонимый бесом мелкого тщеславия и волнами поверхностного мышления, он пренебрег этими предупреждениями и указаниями, прошел мимо всех этих ценных опытов. Отошел от них с тем же, с чем и приступил к ним – с неуязвимым самомнением. Как он не поразился легкостью своей критики, легкостью своих побед! И если для него так очевидна непрочность всех этих опытов, стоило ли ему посвящать им целую книгу?.. Вообще наша богословская критика стоит очень низко: мелочная, придирчивая, недобросовестная. И все-же г. Зарин превзойдет своим легкомыслием многих других... Он, видите ли, не подозревая цельности того или другого миросозерцания, с воздушною легкостью доказывает односторонность одного, другого, третьего, четвертого авторов. Знаете, как мы привыкли разносить католичество и протестантство: против католических положений выставляем протестантские, против протестантских католические. Критика легкая, но ведь католичество есть цельная и стройная система, и протестантство – цельная и стройная система, а чего наше православное богословие достигает механическим соединением католичества и протестантства? Ни католичество, ни протестантство не исчерпываются теми тезисами и отрывками, которые захватываются такою критикой: они остаются, в своей органической стройности, за пределом ее. Так и г. Зарин (например) против А. Ф. Гусева , который стоит за деятельное христианство, выставляет Ф. Ф. Гусева, у которого выступает созерцательная религиозность, и обратно. Против каждого он выставляет одну и ту же формулу: «да, у некоторых отцов-аскетов такие мысли есть, это один из типов аскетизма, но у других отцов есть другие мысли»... |
|
|
