| Совсем иное впечатление оставляют записные книжки еп. Варнавы (Беляева), собранные в многостраничное издание «Дядя Коля против» (Н. Новгород, «Христианская библиотека», 2010). Еп. Варнава, одна из самых интересных и загадочных личностей в истории православной литературы ХХ века, ушел со своей кафедры в годы торжества обновленчества, не смирившись с ним и найдя выход в мнимом юродстве . С тех пор он вел двойную жизнь – работал на светских должностях, параллельно с этим трудясь над духовными книгами, время от времени совершая тайные богослужения и окормляя кое-кого из духовных чад. Его известные «Основы искусства святости» — весьма значительный, хотя и не бесспорный, компендиум по христианской аскетике. Ныне благодарю многолетним трудам его постоянного публикатора Павла Проценко и нижегородского издательства, широко известны стали и другие его книги, так или иначе посвященные православной аскезе. Настоящий же сборник – явление поистине уникальное. На протяжении многих лет еп. Варнава вел записные книжки, внимательно и заинтересованно фиксируя великое множество окружающих его фактов и событий и оценивая их в контексте окружающей коммунистической идеологи. Вырезки и выписки из газет, реальные события в строительном управлении, где работал тогда еп. Варнава, переданные кем-то рассказы и слухи, собственные наблюдения и размышления – весь этот огромный (в оригинале – 16 объемных тетрадей, нынешняя публикация – далеко не полная, из соображений объема) и, надо признаться, разнородный материал в результате дает поистине эпическую картину советской жизни одного десятилетия (при публикации использованы дневники 1950-1960 гг.). Но эпос этот своеобразный – пишется он человеком, занимающим вроде самое нижнее место в иерархической лестнице советской страны, и вроде бы не обладающим никакими сведениями о положении в государстве в целом (мы помним, что в сталинские годы невозможно было разыскать и воспользоваться никакой полноценной статистикой). И вот этот человек, вдумчиво анализируя всё окружающее его бытие, планомерно и последовательно, по косточкам и до основания разрушает идеологему советской утопии, картонного счастья, искусственного сталинского рая. |
| Он подчеркивал, что этот великий счастливый, безгрешный сталинский рай шатается, трещит по швам, что он внутри сгнил на корню. Живыми он видел лишь тех людей, кто сохранил человеческие черты, а это всегда проявлялось в умалении, в страдании. Смысл записок – в отречении от рая, построенного на обмане. Дорога любая подлинность, лишь бы не фальшь. И еще важная линия: тревога за судьбу свободы, свободных обществ, т.к. только в них сохраняется возможность христианской проповеди . Епископ Варнава, по его собственным словам, создавал хронику неприкрашенной советской реальности. Партийные боссы-моралисты – на самом деле развратники, и он это показывал на многих случаях, взятых то из газет, то из уличных разговоров, то из доверительных рассказов тайных свидетелей и даже из официальных документов. Вожди – слепцы. Ученые – карьеристы и невежды. А вся пирамида «счастливого строя» придавила простого человека. Так, целая серия записей называется «В СМУ», где идет рассказ о нравах в строительном управлении. Рабочие задавлены, но в их душах теплится какая-то искра. В серии записей «Бедная Надя» – жуткая правда о быте в рабочем общежитии, где царят Содом и Гоморра, но вина за это лежит не только на павших от своей греховности женщинах, но и на невыносимой тяжести системы принудительного счастья. «Записные книжки» во многом построены на цитатах из советских газет, книг, классиков марксизма-сталинизма их анализе. Недаром Варнава любил фотографировать своих духовных чад с развернутой советской газетой в руках. Газета для него – это Актуальность, которая подлежит раскрытию для дальнейшего ее преодоления и просвещения. Из письма составителя – художнику книги На IV пленуме правления Союза писателей СССР На пленуме советских писателей (1958, февраль) говорили о важности для художников слова вести записные книжки. Следующую цитату епископ Варнава вырезал из литературного официоза, увидев в ней созвучность принципу, осуществлявшемуся им в его «Записных книжках». Это принцип ЗЛОБОДНЕВНОСТИ и ТЕНДЕНЦИИ, но только проводимой не в целях коммунистической пропаганды, а от имени преследуемых христиан, во имя утверждения их – попираемой миром – веры. |
| П. Проценко Опыт прочтения советской утопии. 1950–1960 В «Записных книжках» епископ Варнава создал макет позднего сталинизма. Поздний сталинизм – эта вершина Советской империи – был царством декларируемого, провозглашаемого всеобщего счастья. Все настоящие люди полностью реализовывали себя в счастливом сталинском мире благодаря Вождю и единственно правильному учению. Но этого счастья Варнава не принимал. Он непрерывно вел диалог с этим радужным миром и убеждался, что не может быть в нем счастливым и вообще не может жить с такой «радостью». Он видел, что какие-то церковные люди, и даже очень серьезные, как епископ Лука Войно-Ясенецкий , вполне пристроились к этой конструкции, даже нашли себя в ней. Его задевала новая, советско-церковная симфония, которая пародировала прежнюю и при этом была направлена и против Церкви, и против человека. Его поражало, что лозунги «дневного» советского мира полны изнутри ядовитого смысла, подкладывающего динамит под христианскую цивилизацию. Так, «борьба за мир», развернувшаяся с конца 1940-х, на самом деле была борьбой за мировое господство. Насаждение «народной демократии» в странах Европы оказывалось насаждением диктатуры. «Черное» постоянно выдают за «белое» – эту особенность советского языка Варнава все время описывает в «ЗК», в наблюдениях разного уровня и сложности (от бытовых до богословских). За всеми декларативными лозунгами он видел двойное дно и злой умысел идеологии, ставившей своей главной задачей уничтожение христианской цивилизации и христианизированного евро-атлантического мира. И поэтому он в своих описаниях и рассуждениях всегда подспудно становился на сторону «западников», ибо они все-таки удерживали политическую свободу для своего общества. «Запад» для него – синоним христианства. Он постоянно подчеркивал ложь всех советских лозунгов. «Дружбы народов» нет, равенства нет. бесклассового общества нет. Наоборот, всюду царят новое классовое расслоение, аморальность, кастовость, извращенность нормального порядка жизни. Он сочувствовал стилягам, дадаистам, авангардистам, модернистам, всем, кто выламывался из серого ряда несвободы. |
| Панова создала коллективистский роман-символ, где страшные будни реального СССР, диалектически преобразованные в радость, испаряются. При этом если в книге и не названы трудности и болезни страны, то все же обозначены намеком. «Врачевать» их автор призывает с позиций советского гуманизма: отдельные недостатки устраняются, а их возбудители – живые испорченные люди 69 – подлежат перевоспитанию 70 с помощью «органов» 71 . Далее – царство счастья. Действие книги начинается в канун 1950 года и заканчивается встречей нового 1951-го, совершая как бы ритуальный круг; освящающий сталинский мир 72 . Это книга оправдания сталинского мироздания, с его палачами, лубочными и философскими основаниями человеческих поступков, фальшью и обманом. Автор, одаренная талантом и неподдельной душевностью, решается на подобный шаг от безысходности, отталкиваясь, по-видимому, от следующего постулата. Советско-сталинский мир пришел навсегда, деться от его щупальцев некуда, можно лишь попробовать угождением этому монстру заслужить право на проповедь добрых чувств, на робкое напоминание о русском прошлом, где всегда находилось место для милосердия и благородства. Основания для такой проповеди автор черпает в пропагандистских гуманистических лозунгах, приклеенных к коммунистической идеологии сталинскими дизайнерами. Стремление к смерти (сталинская мистика) Сталинские агитаторы, архитекторы, пропагандисты-дизайнеры, художники, писатели создали к началу 1950-х (большой монументальный стиль, прославлявший всеми видами искусств и техники Систему и ее Вождя 73 . Но этого явно было недостаточно, стиль стремился выйти за границы материи, переходя в прямую мистику. Советское искусство в годы войны использует религиозную символику (начетничество стало первой добродетелью еще в 1930-е годы; в 1940-е биографиям героев уже придают откровенно житийный характер) 74 . Если, к примеру, советская литература раскрывает истину (а истина по-марксистски – это объективные законы материальной вселенной), то значит, она может и должна чудотворить. В «Правде» Борис Полевой приводит яркий пример силы партийного слова. «В африканских джунглях умирал молодой негр. Случайно его приютил у себя добрый и сострадательный коммунист. Этому коммунисту пришло на ум дать умирающему, которому никакие лекарства уже не помогали, читать книгу “Как закалялась сталь”. |
| В городе земного рая, сплошных передовиков производства и героев труда, этих социалистических святых (невероятных, как квадратный круг), они были бы мгновенно изобличены и уничтожены. Записки начинаются богословским изображением причин зла в этом, мире, происшедшего от светлейшего из ангелов, восставшего на Бога. Сатана, лучший из духов, создал имитацию творения, красотой которой прельстил Адама, чтобы лишить того способности к раскаянию 95 . Мир падших ангелов непроницаем для добра, уничтожая всякого, кто тоскует· о нем. В августе 1991 года СССР, идеологическое государство кривых зеркал и обязательного счастья, прекратил существование. Люди стали возвращаться к самим себе, в рамки человеческих измерений. Появилась надежда, что монолит безликого советского народа разобьется на миллионы частных судеб, носители которых, осмысленно оглянувшись на пройденный путь, признают свои преступления и сбросят с себя груз греха. Однако эпоха лукавой демократизации закономерно перешла в свою противоположность, вернулась к былому мифотворчеству, к восхвалению Сталина и его наследия. Почему не только недавние советские поколения, но уже и их потомки, выросшие вне идеологии, вновь поворачивают к прошлому? Маяк Утопии привлекает обещанием избавить от страданий. Он снимает ответственность и упрощает твою судьбу. Не нужно рефлектировать, вдумываться, мучиться, припоминая. Память – это боль. Увидеть реальность – все равно что женщине родить (мало того, что действительность нужно разглядеть «сквозь мутное стекло», ее нужно еще осознать). Советские книги, фильмы, простые лозунги («Болтун – находка для шпиона»), мании («ищи врага»), портреты руководителей несут подобие смысла, одновременно избавляя от его поисков. Когда позади обрыв, а впереди неизвестность, начать все заново, как в первый день творения, практически невозможно. Политтехнологи всегда используют это понятное малодушие и предлагают свою суррогатную пищу, которая не насыщает, хотя и дает мгновенное удовлетворение... «Записные книжки», созданные в годы сталинизма его принципиальным противником, содержащие ключи к понятийному языку коммунистического тоталитаризма, выходят в свет в период романтической тоски по советской родине и ее «светлому пути». |
| Пришел в город в толстых холщовых штанах и рубахе. Сын бедного крестьянина. Окончил университет. Послали на практику в эту больницу. Уже во время войны 1914 года, когда начались эпидемии, поставил ее образцово. При большевиках все время – и до сих пор, [уже] 25 лет, – на хозрасчете, ни копейки от государства не берет. Когда был помоложе, сам косил (подсобное хозяйство образцово поставлено), сам стога скирдовал. Не хуже Толстого – босиком, в рубахе без ремня, с расстегнутым воротом. Уже профессор и директор. Глубоко верующий человек. Не пропускает ни субботы, ни воскресенья. Поет на клиросе в своей приходской церкви. Идет [туда] в дождь через овраги и кусты (больница на окраине города). Вызывали в ГПУ Зазывали в партию, грозили за исповедание религии... [неприятностями]. Но он наотрез отказался идти в партию и не ходить в храм (“Дело свое делаю и буду также делать и в партии, к чему же тут партия”, – как-то так сказал). И как нужного человека, оставили в покое. Женат на своей бывшей прислуге. Сын – уже студент был или кончил уже недавно [институт]. Застрелился. Говорят, не совладал в уме с окружающей действительностью, слишком велико было у него расхождение с ней» 84 . На одном листке бумаги – неординарная русская личность в лабиринтах XX века, в трагических изломах, в упрямом стоянии в истине и служении своему высшему предназначению. В нескольких словах – срез подлинной жизни, настоящий микророман, сила которого в следовании правде. В этом и есть принципиальная разница между творцом, оставшимся верным русской культурной традиции, и советским литературным работником, и за страх, и за совесть обслуживавшим партийно-государственный заказ. О подлинных героях подсоветской жизни епископ почти не писал, мог лишь упомянуть в нескольких скупых словах об их судьбе или подвигах (как о бедной просвирне, преследуемой властями, но принимающей нищих; о духовной дочери, вызванной на допрос в МГБ, и т.п.). Чаще и подробней он рисовал людей мучившихся, павших, но не омертвевших, не забывавших о небе. Цикл набросков о «Бедной Наде» стал рассказом о наивности и чистоте слабого человека, затянутого в жернова кафкианского СМУ-2, рабским трудом возводящего бездушный сталинский Град. В этих задавленных нуждой рабочих бьется слепая жажда любви и веры, которая, кто знает, может пробудить их личность и изменить ход истории. Верность «человеческому» |
| За таким подходом угадывается не простой наблюдатель, а человек действия, практик, умеющий анализировать и действовать в соответствии с принятым решением. Перед нами встают не только картины быта, экономических, хозяйственных отношений, не только злободневная политика, но и мистика подспудных мотивов обычных людей и властей, сильных мира сего и немощнейших, бесправных его обитателей. В его записках мы имеем уникальный анализ советского языка, советской прессы и, шире, коммунистической пропаганды, данный изнутри сталинского счастливого Града его невольным обитателем. Его записки – своеобразная словесная модель, отражающая главные элементы советской системы: идеологию, геополитику (военные приготовления и стратегические планы), политизированную культуру, грандиозные стройки века, героику, В этой модели он проверяет на прочность советский пафос, советскую догматику, советскую этику и эстетику философию и бытовую мораль. Он выносит безжалостный приговор утопической системе. Но не все детали он отвергает. Кое-что, считает он, в новом оформлении отражает исконные черты русского характера, содержит оригинальные трактовки старых проблем (например, успешное, но зловещее советское «миссионерство» в капиталистических странах может быть заменено миссионерством Церкви), намеки на возможное их применение в ином идейно-политическом, мировоззренческом контексте. Но для этого нужно, чтобы история дала России шанс развернуться от идеологии к «нормальной», «обычной» жизни, жизни по душе, по интуиции, в координатах традиции и в соответствии с духовным опытом свободного человека. Как правило, большинство его записей имеют точную дату, привязку к какому-то конкретному событию или ассоциации. Но главной связующей их нитью является мотив обращения к опыту, к сердцу, а не к единственно правильному учению (или к научному знанию, что было тогда в СССР синонимом непогрешимых «измов»). «Записные книжки», будучи личным подвигом бывшего зека, – не просто свидетельство историческое, но молитва о возвращении жизни в изуродованное сознание российского общества. |
| Слово правды оказалось бессильным, потому что не несло любви. Как это схоже с катастрофой, настигшей христиан накануне Первой мировой войны, когда за великими стратегическими прожектами не замечалась атмосфера пошлости и фарисейства, захватившая их души... И все же, несмотря на испытания, несомненно одно: проникнуть в опыт несломленных свидетелей прошлого можно только выйдя за пределы советского Града, за пределы сталинского наследия, всего этого грандиозного «безгрешного» мира. У врат Свою судьбу советский человек неразрывно связывал с судьбой коллектива. Собственную индивидуальность он обретал только в коллективной судьбе страны, восходящей к замыслу ее творцов, Ленина и Сталина. СССР – это страна, в которой все счастливы, где все поют и трудятся, это город, превращенный в сад, где нет теней, отсутствуют грех и зло. Если в его подвалах расстреливали невинных, пытали беззащитных, морили голодом стариков и детей, то все это для того, чтобы город развивался и сад расцветал. Периодически страну настигал очередной кризис, а население готовилось к своей окончательной гибели. Тогда партия признавала наличие временных трудностей, частных ошибок. В дело вступали пропагандисты, советские писатели, кинематографисты, композиторы, художники, академики различных наук. Вся эта мощная агитационная армада, подправив генеральный План, вновь восстанавливала счастливую картину советской жизни. Уцелевший народ воспринимал эти декорации как основной факт своей биографии. Народ был всегда счастлив и покорен своей судьбе. В сталинской империи история советской страны подавалась (вождями) и воспринималась (массами) как дорога побед и великих свершений, как одно трудное, но великое и непрерывное счастье. Наличие счастья есть самый сильный аргумент в пользу коммунистического общества. Еще на заре советской власти ее верные пропагандисты, авангардисты и футуристы, создавали новую реальность, одновременно выступая миссионерами райского будущего, гармонии и мира для «правильных» классов и людей. |
| Перед нами, несомненно, пункты программы правой христианской партии. (Среди лозунгов союза, выдвинутых к выборам в Учредительное собрание: «За свободу, право и власть всего народа». «За равенство всех граждан, законность и порядок».) 32 Недаром на собраниях союза выступали делегаты от кадетов и в повестке дня стоял пункт о сотрудничестве с партией «народной свободы» 33 . В число местных руководящих деятелей «Христианского единения» входили бывший губернский чиновник, популярный среди нижегородцев, А.А. Булгаков, а также известный религиозный публицист и философ А.С. Глинка. Итак, о. Варнава в последние месяцы свободной России примыкал к активной группе сограждан. поддерживавших правую христианскую идею, национально ориентированный и притом демократический вектор общественно-политического развития 34 . Конечно. главный его интерес как аскета и представителя ученого монашества лежал в области мистической практики, созерцаний, но притом ищущих выход и во внешней апологетической проповеди и активной работе. Недаром от середины 1920-х годов сохранился фотоснимок, на котором он снял свою духовную дочь, тайную монахиню, за чтением советской газеты. За этим образом стоит емкий символ: газета как Актуальность, узнавать и изменять которую заинтересован человек Церкви. Более того, снимок сделан в доме, приобретенном общиной епископа, когда он уже находился на полукатакомбном положении. За фото с газетой угадывается еще и надежда на внутреннее преображение российской реальности. В августе 1918-го союз «Христианское единение» был разгромлен, его руководители, епископ Лаврентий (Князев) с рядом ближайших помощников, арестованы и затем расстреляны. Попытка осуществить на изломе времен демократический национально-христианский проект насильственно оборвалась. Аресты и казни в среде местной православной общины и интеллигенции положили конец свободным дискуссиям, попыткам на практике проверить возможность осуществления христианской политической программы. Тогда же угроза ареста нависла и над о. Варнавой, чуть было не отправленным в рабочий батальон, на рытье окопов. Избавила его от этой напасти болезнь глаз 35 . |
| «Дядя Коля» прекрасно знал, что советские «идеалисты» преследуют одну цель: любой ценой уничтожить все, что лежит в другом измерении; всякого, кто исповедует иную веру. Этого не понимал Нимеллер, не предполагая, что может быть обведенным вокруг пальца, или даже предпочитая быть проведенным, лишь бы не расстаться с эйфорией мечты. Но, будучи обманутым, он вводил в заблуждение и тех, кто верил ему 53 . ...Для Хьюлетта Джонсона уравнительный социальный порядок, построенный на тирании, был воплощением евангельских заповедей. В своем существе христианство и коммунизм для него родственны. Христос призывал к построению единой братской всечеловеческой семьи народов, а советские коммунисты эту семью стали создавать на практике. ВКП(б) невольно воплощает библейский дух в истории. Поэтому за марксизмом-ленинизмом-сталинизмом будущее. Отказавшись от возведения Царства Небесного на земле, Запад деградирует и должен уступить первенство в строительстве грядущего социалистическому Востоку, который отныне взял на себя миссию спасения всей планеты. Диктатор, объявивший, что принесет счастье народам, выступал для пастора наместником Творца. Верой о. Хьюлетта был социальный дарвинизм и хилиастический утопизм, оправдывавший любые жертвы во имя построения райского Земного града. Славными предтечами коммунизма для Джонсона представали движения древних еретиков: альбигойцев, гуситов, моравских братьев, кровью и жестокостью вгонявших своих сограждан в царство справедливости. Он писал об этом в своих статьях 54 , но состояние умов западных левых было таково, что подобные сравнения не отталкивали их от миротворческого воркования кентерберийского голубка. В «главном храме англоязычного мира» (определение Джонсона) с проповеднической кафедры звучали эти древние (но неординарно и современно оформленные) еретические, антихристианские идеи. Духовные руководители англикан и политические лидеры Британии считали приемлемым, что на столь символически значимом месте находится священнослужитель подобных убеждений. Он «целиком советский человек», – констатировал министр иностранных дел Великобритании Э. Иден. Что не мешало Джонсону в годы Второй мировой войны авторитетно консультировать английское политическое и военное руководство 55 . |
|
|
