| — Maman! Qu " est-ce quo tu as? Мать посмотрела на нее умоляющим взглядом и указала на письмо и чек, соскользнувшие с ее колен на пол. Фелиситэ подняла их и прочитала, Фишер писал, что показал одно из изобретений Эшли — Лансинга специалисту. Он выправил на него патент. Он заключил договор на передачу патентных прав с одной часовой фирмой. Прилагаемый чек на две тысячи долларов — первый платеж; дальнейшие она будет получать по мере их поступления. Постепенно он пристроит и остальные изобретения тоже. Пусть она не беспокоится — он защищает ее интересы. «Сумма может быть очень значительной, Стэйси. Подумай о покупке автомобиля». Они обменялись долгим взглядом. Фелиситэ протянула чек матери, но та отвернулась. — Возьми его. Спрячь. Я не хочу на него смотреть. После ужина Энн отправилась наверх готовить уроки — с тем, чтобы сойти в гостиную в восемь часов, когда начнется чтение вслух. Фелиситэ ни разу не видела свою мать в таком волнении — даже во время болезни отца или когда приходили письма от Джорджа. Юстэйсия ходила из угла в угол. — Maman! — Это не мое. Это не наше. — Maman, мы придумаем какой-нибудь способ передать эти деньги им. — Беата Эшли никогда их не возьмет. Никогда. Пришла Энн. — Девочки, наденьте пальто и шляпы. Мы пойдем гулять. Лампа за лампой гасли в домах, мимо которых они проходили. В воздухе уже чувствовалось приближение зимы. Время от времени Юстэйсия крепко сжимала пальцами руку Фелиситэ. Возле дома доктора Гиллиза она задержалась на минуту в глубоком раздумье, потом медленно двинулась дальше. Они подошли к «Вязам». Вывеска тускло блестела под звездами. Юстэйсия долго стояла перед домом, держась за калитку. Фелиситэ прошептала: — Я пойду с тобой. Энн сказала: — Пойдем, maman! Мать тревожно переводила взгляд с одной на другую. Глаза ее были сухи. — Но как, как? — с отчаянием в голосе проговорила она. Юстэйсия отворила калитку. Они тихонько поднялись на веранду. Подошли к окнам гостиной и долго смотрели, не замеченные никем. Беата читала вслух. Констанс чинила простыни. Софи лежала на полу и вписывала колонки цифр в книгу расходов. Прислонившись к стене, дремал какой-то старик. Двое других играли в шашки. Старушка гладила кота, сидевшего у нее на коленях. Неожиданно Юстэйсия схватила обеих дочерей под руки и потянула за собой на улицу. Не проронив ни слова, они возвратились в «Сент-Киттс». 6. КОУЛТАУН, ИЛЛИНОЙС РОЖДЕСТВО 1905 ГОДА |
| Ближайшие полчаса, миссис Эшли только твердила ровным голосом: ни о каких планах освобождения мужа ей ничего не известно. Мало кто мог в это поверить — одиннадцать человек, не больше, в том числе один преследуемый беглец, в это самое время прятавшийся в лесной чаще где-то неподалеку. Капитан Мэйхью не верил; начальник полиции не верил; читатели газет от Нью-Йорка до Сан-Франциско не верили, и меньше всех склонен был верить полковник Стоц в Спрингфилде. Дочери потихоньку спустились с лестницы и в страхе смотрели на мать. Роджер все время стоял с нею рядом. Наконец допрос был прерван появлением одного из подручных шерифа с какой-то телеграммой. Непрошеные гости ушли. Беата Эшли поднялась в свою комнату. Она упала на колени у супружеской постели, зарылась в покрывало лицом. Мысли ее кружились, не оформляясь в слова. Она не плакала. Она была лань, заслышавшая в долине выстрелы охотничьих ружей. Роджер сказал сестрам: — Ступайте займитесь своими делами. — С папой ничего не случится? — спросила Констанс. — Надеюсь, что нет. — А что папа станет есть? — Что-нибудь раздобудет. — А он вернется домой, когда стемнеет? — Пойдем, Конни, — сказала Софи. — Пойдем на чердак, посмотрим, нет ли там чего-нибудь интересного. Несколько позже в дом, словно бы ненароком, заглянул доктор Гиллиз. Он много лет был другом семьи, хотя его профессиональная помощь требовалась редко. На суде он показал, что Джон Эшли был его другом и пациентом (как-то раз тот к нему обратился по поводу легкой ангины), ему часто и подолгу приходилось беседовать с обвиняемым на глубоко личные темы (беседовали они разве что о распространенности среди углекопов силикоза, туберкулеза и обмороков) и он убежден, что Эшли никогда не питал недобрых чувств к мистеру Лансингу. Миссис Эшли приняла его в опустошенной гостиной. Там стояли стол, диван и два кресла. Доктору Гиллизу уже не первый раз вспомнились слова Мильтона: «Прекраснее всех дочерей своих праматерь Ева». Он скоро заметил ее хрипоту и прерывистое дыхание. Как он потом говорил своей жене, ее речь походила на мольбы избиваемого. Он поставил на Стол коробочку с пилюлями. |
| Он узнал, что египтяне на протяжении десяти тысяч лет истово верили: любой из них, если будет сочтен достойным, может стать после смерти богом Озирисом. Да, и перевозчик душ умерших повезет душу будущего «Маккензи-Озириса» или «Толланда-Озириса» вниз по Нилу, в чертог высшего судии. Там, если она не угодит по дороге в пасть крокодила или в пасть шакала, ее взвесят на весах и решат ее участь. Эшли слушал как зачарованный грозную формулу Исповеди от Противного («Я не отводил воду в сторону от того русла, где ей назначено течь», «Я не…»). А миллионы индийцев верили и сейчас верят, что умерший рождается снова и снова и в конце концов, если будет сочтен достойным, может стать Бодисатвой, одним из воплощений божества. Эшли все эти образы и представления не казались удивительными. Бывали даже минуты, когда он готов был сам поверить в нечто подобное. Другое удивляло его — тон, которым об этом повествовал доктор Маккензи. Много разных вопросов теснилось в сознании Эшли, но он не решался задать их собеседнику. Он только слушал. Иногда он брал у Маккензи книги и пробовал читать дома, но это случайное, бессистемное чтение мало что ему разъясняло. Да он и не привык много читать. Книгочеем в семье всегда была Беата. Как-то раз он все же отважился спросить: — Доктор Маккензи, вот вы часто возвеличиваете древних греков. А почему они поклонялись стольким богам? — Ну, на этот вопрос можно ответить по-разному — проще всего так, как учили нас в школе. Когда Грецию наводняли переселенцы из других стран, или она заключала новый союз, или завоевывала город-государство противника, греки давали чужим богам место среди своих, а иногда отождествляли часть из них со своими. Форма гостеприимства, если хотите. Но в общем они следили, чтобы число главных богов не превышало двенадцати — хотя эти двенадцать не всегда были одни и те же. Я, впрочем, считаю, что тут надо смотреть глубже. Замечательный это был народ — древние греки. Время от времени доктор Маккензи — вот как сейчас — забывал об иронии и настраивался на более серьезный лад. Первым признаком такой перемены служило появление в его речи долгих пауз. Эшли терпеливо ждал. |
| — Закрываю двери. Продолжай, Брек, продолжай. Продолжай. — Зачем ты закрываешь двери? Здесь жарко. Юстэйсия дрожала. — Я боюсь, вдруг нас подслушают. Вдруг кто-нибудь из твоих одноклубников вздумает прийти сюда, лечь на траву и подслушивать, о чем ты говоришь, — например, мистер Боствик из Клуба Чудаков или мистер Добс из масонской ложи. Или какая-нибудь девица с Приречной дороги — Хэтти или Берил. Я бы ничуть не удивилась, если б этот увалень Лейендекер… — Ну и пусть! Ничего нового они не узнают. Сейчас же открой двери, Стэйси! Но она их закрыла еще плотней. Потом прошла через столовую, заглянула в гостиную и холл. Лансинг схватил первое, что попалось под руку, швырнул и разбил дверное стекло. Грохот был оглушительный. Наверняка его слышал весь Коултаун. Она остановилась в холле и посмотрела на лестницу. Внезапно ею овладело чувство, похожее на восторг. Да, нарыв должен прорваться. Пусть будет как можно хуже, зато потом станет лучше. Она вернулась в комнату больного и Посмотрела на него долгим сумрачным взглядом. — Вы с Джеком много лет меня обманывали… Что это ты теперь собираешься делать? — Собираюсь лечь на диван и читать. А ты продолжай, Брек. Я только заткну уши ватой. Мне противно слушать, как ты говоришь гадости. Он смотрел на нее с изумлением. Она неторопливо заткнула уши ватой, зажгла над диваном газ, легла и открыла книгу. Почти в ту же минуту она поняла, что не может так поступать. Это слишком жестоко. Единую плоть разделить нельзя. И к тому же ведь это месть. Она обернулась к нему. Он все еще злобно смотрел на нее налитыми кровью глазами. У него был вид побитой собаки. Не спуская с него глаз, она медленно вынула из ушей вату. — Вы с Джеком много лет меня обманывали. — Подожди! Подожди минутку, Брек! Совсем недавно ты говорил, что ты меня любишь. — Да, я и любил! Но тогда я еще не знал того, что знаю теперь. Держу пари, Беата тоже все знает. Держу пари, она ненавидит тебя. — Брек! Брек! Ведь ты говорил, что ты меня любишь! — Это он тебя любит. Утешься — Джек тебя любит. |
| Роджер одет был как человек с достатком. Над его экипировкой потрудилась Лили. Крахмальный воротничок резал шею; пальто сидело отменно; портфель был новехонький, ботинки блестели. В руках у него была куча нарядно упакованных свертков. Когда он спускался по ступенькам вагона, лицо его было сосредоточенно-строгим. Он силился проглотить ком, подступивший к горлу, удержать непривычно колотящееся сердце. Он еще не готов был переступить порог «Вязов». Коултаун. Он огляделся в бурлящей толпе. Сестры его не сразу запали. А он не приметил Порки, стоявшего под деревьями там, где кончался перрон. Наконец ему удалось совладать со своим волнением и войти в роль. Решительным шагом он направился к начальнику станции и, положив свертки на скамью, протянул ему руку. — Здравствуйте, мистер Киллигру! Рад вас видеть. — Да это же Роджер! Ну здравствуй, здравствуй! Добро пожаловать домой! Твои сестры где-то здесь — только что я их видел. За горными кряжами горные кряжи, долины и реки… Здесь, на этом перроне, три с половиной года назад закованный в кандалы отец Роджера с разрешения начальника охраны обратился к мистеру Киллигру: «Хорэйс, мне хотелось бы передать моему сыну эти часы». — «Будьте спокойны, мистер Эшли, я сам это сделаю». Здесь, месяцем позже, Софи поставила столик и начала торговать лимонадом, три цента стакан. Здесь миссис Гиллиз в скорбном безмолвии склонилась перед мужем, вернувшимся из Массачусетса с гробом их сына, который разбился насмерть, катаясь на санках с гор. Здесь когда-то сошел с поезда молодой Джон Эшли с семейством и огляделся по сторонам, полный радужных надежд. Ах, эти вокзальные перроны! Здесь Ольга Сергеевна навсегда распрощается с Коултауном, подтянутая, нарядная, готовая к возвращению на далекую родину; а Беата Эшли впервые за двадцать восемь лет сядет в поезд, чтобы съездить в Нью-Йорк повидать сына и внуков. Отсюда Джордж Лансинг отправится навстречу своей удивительной судьбе — впрочем, не совсем отсюда: он уедет тайком, прыгнув в поезд с высокой угольной кучи у подъездных путей в нескольких сотнях ярдов от перрона. Отсюда потом молодые коултаунцы уезжали на первую мировую войну и сюда же с войны возвращались. Но ко времени второй мировой войны здесь уже проложили шоссе, а железнодорожный путь спрямили, и новая колея прошла в одиннадцати милях к западу от Коултауна. Вокзал пришел в запустение. Он разрушался — словно сгорал понемногу, — и наконец морозной ноябрьской ночью там в самом деле возник пожар и ветхая постройка сгорела дотла — как все сгорает в этом мире. |
| Его мысли путались в полудреме. Резкий звук незнакомого голоса вернул его к действительности. В дверях стояла миссис Уикершем и смотрела на него. — Кто вы такой? — спросила она воинственным тоном. Он поспешно встал. — У вас остановился Джеймс Толланд? — Джеймс Толланд? Первый раз слышу это имя. — Я рассчитывал найти его здесь. Извините, миссис Уикершем. Если позволите, я зайду в другой раз. Всего хорошего. Наутро он поехал дальше. На высоте девять тысяч футов у него впервые пошла носом кровь. Он лег на пол вагона. Он тихонько смеялся, и от этого ему было больно, но удержать смех он не мог. На узловой станции, где отходила ветка на Рокас-Вердес, его ждали двое индейцев, говорившие по-испански. Они сказали, что сообщение прервано из-за обвала, придется продолжать путь на муле. Пять часов он ехал верхом, поминутно засыпая, потом заночевал в хижине близ дороги. До рудника он добрался назавтра к полудню, и доктор-голландец уложил его на сутки в постель. Он несколько раз просыпался, чувствуя то запах фиалок, то лаванды. Фиалками пахли всегда платья его матери от саше, которые неизменно дарил ей к рождеству муж. А у Беаты были клумбы лаванды в «Вязах»; ее платья и все постельное белье в доме благоухали лавандой. Денег это не стоило. Временами комната, где лежал Эшли, наполнялась людьми. Его мать и жена стояли с обеих сторон кровати и поочередно подтыкали края одеяла. Они не встречались ни разу в жизни, но явно успели поладить друг с другом. Одеяло тяжело давило на грудь. У обеих женщин были озабоченные лица. — Завтра ты в школу не пойдешь, — тихо сказала мать. — Я напишу мистеру Шеттаку записку. Он попробовал сбросить с себя одеяло. — Мама, зачем меня спеленали, как мумию? — Ш-ш-ш, милый, лежи спокойно. — Я думаю, нам тут поправится, — сказала Беата. — Ты всегда так говоришь! — Постарайся уснуть, дорогой. — А где дети? — Только что были все здесь. Не знаю, куда они девались. — Я хочу их видеть. — Ш-ш, ш-ш! Сейчас тебе нужно спать. Когда он проснулся опять, в комнату вошла Юстэйсия Лансинг. На ней было кричащее платье в лиловых и красных разводах, похожих на тропические цветы и плоды в густой зелени листьев. Чуть пониже правого глаза темнела знакомая милая родинка. В тысячный раз он убедился, что у нее неодинаковые глаза: один сине-зеленый, а другой черно-карий. Как это часто бывало, она с трудом сохраняла серьезную мину; что-то веселое, может быть рискованный анекдот, насмешило ее так, что казалось, она вот-вот прыснет. |
| Время шло. Благодаря огороду и курятнику семья в «Вязах» еще не голодала. Вместо чая пили отвар липового цвета — липа росла на участке. Кофе Софи не покупала больше; для Беаты это было тяжелым лишением, но она молчала. А деньги уходили и уходили: мука, молоко, дрожжи, мыло… Задолго до наступления холодов Софи начала подбирать уголь у железной дороги по примеру городской бедноты. Многие жительницы Коултауна, молодые и старые, повадились, лишь стемнеет, словно невзначай проходить мимо «Вязов». Шесть вечеров из семи в окнах дома не зажигался свет. Город настороженно ждал: сколько времени сможет просуществовать без всяких средств вдова — фактическая вдова — с тремя дочерьми? Констанс была еще ребенком. Она не могла понять, почему ее забрали из школы, почему запрещают ходить за покупками вместе с Софи. Иногда она днем пробиралась украдкой в верхний этаж, к окну, выходившему на Главную улицу. Оттуда ей было видно, как идут из школы ее бывшие подружки. Лили, мечтательница по своему душевному складу, во время процесса как бы не намечала того, что происходило. Теперь она не то чтобы жила как во сне, она словно бы не жила вовсе. Три вещи всегда значили для нее больше всего: музыка, беспрестанная смена лиц вокруг и толпа молодых людей, удостоенных счастья восхищаться ею, — и все три перестали существовать. Она не тосковала, не дулась. Она с готовностью и добросовестно исполняла все, что от нее требовалось. В семье Эшли дети взрослели медленно, а Лили медленнее всех. Ее небытие таило в себе ожидание. Так морская анемона лежит на отмели, неподвижная и лишенная красок, пока не подхватит ее набежавшая волна. Беата Эшли по-прежнему держала себя в руках. Никто из семьи никогда не оставался без дела. В доме царила образцовая чистота. Чердак и погреб приведены были в порядок. При разборке нашлось немало такого, что можно было еще починить и пустить в дело. За садом, огородом и курами ухаживали тщательней, чем когда бы то ни было. Без уроков не проходило ни дня. Ужинали рано, а после ужина занимались чтением вслух, пока на стемнеет. |
| «Слишком все туго натянуто здесь. Вот-вот что-то лопнет», — мысленно рассуждал доктор. Миссис Эшли по-прежнему не выходила из дому. Дня через два после рождества она засиделась вечером позже обычного. Пансион был закрыт с сочельника до третьего января. Одной только старушке разрешили остаться, при условии что обедать и ужинать она будет в «Иллинойсе». Порки тоже на это время закрыл свою мастерскую и переселился к деду на Геркомеров холм. Миссис Эшли с дочерьми ели на кухне. Внезапное нарушение установившегося порядка отозвалось в них невероятным чувством усталости. Они поздно вставали, рано ложились спать. А у миссис Эшли опять сел голос и возобновилась бессонница. Тоска о муже, о сыпе томила ее, хотелось надеяться, хотелось верить в грядущие перемены. В этот вечер, вместо того чтобы лечь пораньше в постель, она испекла шесть штук своих знаменитых лепешек. Мистер Боствик, бакалейщик, всегда был готов выставить их у себя в лавке на самом почетном месте. В половине двенадцатого сверху спустилась Лили и увидела, что мать, задумавшись, сидит на скамеечке перед остывшей печкой, а на столе красуются шесть румяных лепешек. — Мама, иди ложись! Что это тебе вдруг вздумалось стряпать? Лепешки твои — прелесть, но зачем ты сегодня затеяла эту возню? — Лили, тебе не хотелось бы пойти погулять немного? — Мама! Ты еще спрашиваешь! — Оденься и разбуди Констанс. Пусть тоже оденется, она пойдет с нами. — Ах, мама, как это ты чудесно придумала! В городке уже погасли огни. Ночь была ясная и холодная. Они направились в сторону вокзала, прошли под тюремными окнами, миновали здание суда. Заглянули в окошко почты, силясь разглядеть афишу с фотографией Джона Эшли. Прошли Главную улицу из конца в конец. Остановились у входа в «Сент-Киттс» и долго-долго смотрели на дом, где проведено было столько счастливых часов за игрой, за варкой помадки, за рассказыванием всяких историй и упражнениями в стрельбе из ружья. Сказать, что Беата любила Юстэйсию Лансинг, было бы преувеличением; чувства любви у нее едва хватало на близких. |
| Баронесса Доротея-Маргарита, за Густавом-Иоанном Адеркасом Барон Вольдемар-Дитрих, 8 октября 1740 † 3 июня 1784; женат на баронессе Софие-Елисавете-Терезие Кампенгаузен, рождение 20 июня 1748 † 5 марта 1805 КОЛЕНО X: Леонгард-Георг-Готлиб, рождение 25 января 1735 † 3 ноября 1792; женат на Елене-Христине Ребиндер, рождение 1741 † 8 декабря 1786 Луиза-Елисавета, за Оттоном-Вильгельмом Бистромом Готгардт, прусский офицер Август Бернгард, российский офицер, убит 1771 года под Журжею Леонгард Баронесса Маргарита-Доротея, рождение 21 мая 1759 † ....; за тайным советником Христофором-Адамом Рихтером Барон Готгардт-Вильгельм, тайный советник, рождение 28 июня 1766 † 29 июня 1832; женат на баронессе Шарлотте- Доротее-Елене Кампенгаузен, рождение 22 октября 1778 † 1832 Барон Иоанн-Германн, секунд-майор, рождение 1768 † 1791 Барон Леонгард, подполковник, рождение 29 декабря 1772; женат на Варваре Каковцевой Барон Карл-Лудвиг, генерал-лейтенант, рождение 24 июня 1774 † 182.; женат на Каролине-Шарлотте-Якобине Раутенфельд Баронесса Маргарита-Елисавета, за подполковником Карлом-Магнусом Лилиенфельдтом Баронесса София-Беата Барон Оттон-Яков-Густав, женат на Шарлотте-Генриетте Будберг Барон Готгардт-Вильгельм, генерал-майор; женат на Анне-Христине Миллер Барон Даниил-Леонгард, рождение 1769, флота мичман, убит на войне со Шведами 1788 года Леонгард-Густав, рождение 1771, флота мичман, убит на войне со Шведами 1788 года Баронесса Петронилла-Юлия, рождение 1762 † 1779 Баронесса Доротея-Вильгельмина Баронесса Анна-Елисавета, за капитаном Франкенштейном Барон Оттон-Христофор, женат 1) на Софие-Юлие-Екатерине Берг, рождение 6 июня 1774 † в октября 1805; 2) на Анне-Шарлотте Анреп, рождение 24 июля 1786 † 23 марта 1818 (от 1-го брака сын и 3 дочери; от 2-го брака 3 сына и дочь) Барон Карл-Вольдемар, женат на Марие Кеттлер Баронесса София-Елена, за Густавом-Иоанном Будденброком Баронесса Элеонора-Анна-Доротея, за Степаном Александровичем Вильбуа Баронесса Екатерина-Елисавета, за Фридрихом-Августом Бергом |
| Граф Карл Иванович (Карл-Магнус), российский действительный тайный советник и святого Александра Невского кавалер, рождение 6 апреля 1733 † 1808 Лудвиг-Христофор, российский майор и эзельский предводитель дворянства, рождение 12 августа 1737 † 1811; женат на Христине-Беате Нолькен Лоренц-Готтлиб, рождение 18 октября 1738 † ....; женат на баронессе Эвве-Юлие Стакельберг, рождение 29 июня 1755 † 7 ноября 1781 Христина-Вильгельмина-Мария, за майором Карлом-Густавом Экеспарре Гедвига-Беата, 1) за бароном Карлом-Адамом Стакельберг; 2) за Карлом-Адольфом фон-Поль Анна-Луиза, за генерал-майором Морицом-Генрихом Герздорф КОЛЕНО X: Рейнгольд-Фридрих, российской гвардии капитан-поручик, рождение 1755 † 1829; женат на Юлие-Маргарите Функен Граф Карл Иванович, рождение 11 октября 1787 † 1855; женат на графине Толстой Карл-Густав, рождение 13 апреля 1758 †.... Отто-Магнус Граф Иван Христофорович, действительный каммергер, рождение 16 февраля 1770 † 1852; женат на Шарлотте Фёдоровне ф. д. Остен-Сакен Барон Лудвиг Христофорович, генерал-майор, рождение 1773 † 1851; женат на Беате Стакельберг Барон Александр Христофорович, подполковник, рождение 1776 † 1848; женат на Амалие Гильденштуббе КОЛЕНО XI: Барон Александр Фёдорович, рождение 1789; женат на Наталие Егоровне Энгельгардт Барон Роман Фёдорович, старший советник министерства иностранных дел, тайный советник и кавалер белого орла, рождение 1791; женат на Елисавете Егоровне Энгельгардт Барон Карл Фёдорович, действительный статский советник, рождение 1793 Шарлотта Фёдоровна, за своим двоюродным дядею, графом Иваном Христофоровичем Остен-Сакен Граф Карл Иванович, генерал-майор и харьковский губернатор, рождение 1807; женат на Августине Александровне фон-Гёнё Барон Оттон Леонтьевич, подполковник, рождение 1814; женат на Жуковой Барон Август Леонтьевич, рождение 1815 КОЛЕНО XII: Барон Егор Александрович, рождение 1829 Барон Максим Александрович, рождение 1833 Барон Карл Романович, рождение 1828 Барон Роман Романович, рождение 1832 Действительный тайный советник барон Карл Иванович 37) возведён был Императором Павлом Петровичем в Графское Российской Империи достоинство 9 июня 1797 года, а Император Александр распространил его графское достоинство на двух из родных племянников его: Карла Ивановича 41) и Ивана Христофоровича 44), 12 июня 1801 года. Оба графа Карла Ивановича, и дядя и племянник, скончались бездетными, а граф Иван Христофорович оставил одного сына, нынешнего харьковского губернатора графа Карла Ивановича. |
|
|
