| Здесь рассказана некая история. Но история существует только одна. Началась она с сотворения человека и придет к концу лишь тогда, когда угаснет последняя искра сознания последнего человеческого существа. Все другие начала и концы — всего только произвольные условности, замены, прикидывающиеся самодовлеющим целым, утешая по мелочам или по мелочам заставляя отчаиваться. Неуклюжие ножницы рассказчика вырезают несколько фигур и кусочек времени из огромного гобелена истории. А вокруг прорехи топорщатся перерезанные нити утка и основы, протестуя против фальши, против насилия. Время только кажется быстро текущей рекой. Оно, скорее, неподвижный, бескрайний ландшафт, а движется взгляд, его созерцающий. Оглянитесь вокруг себя — только взойдя выше, как можно выше! — и вы увидите, как встают за горами другие горы, а среди них лежат долины и реки. Эта история открывается фразой, которая как будто есть ее начало: «Летом 1902 года Джон Баррингтон Эшли из города Коултауна, центра небольшого углепромышленного района в южной части штата Иллинойс, предстал перед судом по обвинению в убийстве Брекенриджа Лансинга, жителя того же города». Но читатель давно уже убедился, насколько обманчивы эти слова — если их понимать как начало чего бы то ни было. За горами горы: где-то над Луарой передается из поколения в поколение душевный недуг; где-то на Вест-Индских островах происходит резня; где-то в Кентукки религиозная секта откочевывает все дальше и дальше на Запад… А вон — видите? — человек тонет при кораблекрушении близ берегов Коста-Рики. Знаменитый русский актер гибнет в стычке, в которой убивают без разбора. Похороны в Вашингтоне, в 1930 году; играет военный оркестр, среди провожающих немало официальных лиц в цилиндрах; а вслед за вдовой и детьми идут две немолодые женщины в черном — знаменитая оперная певица и неуемная поборница социальных реформ. (Но ведь и похороны лишь кажутся нам концом чего-то.) Две почтенные старушки садятся обедать в Лос-Анджелесе, в «Медном котелке», где так вкусно можно поесть за шестьдесят пять центов. («Телячью отбивную, Беата? Помнится, вы всегда любили телятину». — «Да не суетитесь вы из-за меня, Юстэйсия!») И дети, много-много детей. |
| Он заснул, несмотря на зуд от блошиных укусов. Блохи изводили его в тюрьме, но в своих ежедневных письмах Беате он про это не упоминал. Он писал только, что тоскует о своей постели, о простынях, пахнущих лавандой. Проснулся он уже далеко за полдень. Жара была нестерпимая даже здесь, в гуще леса. — Ну, в путь, Евангелина. Поедем вдоль ручья, может, попадется заводь, где можно будет искупаться. Давно пора. И заводь попалась. Он опять привязал Евангелину. Он лежал в воде и, закрыв глаза, думал: «Беата теперь уже знает. Наверно, и до Роджера дошло. Раньше всех, наверно, услыхал Порки, а от него Роджер. „Мама, отец бежал!“ Он попробовал представить себе, как все будет дальше, но у него были слабо развиты те стороны воображения, которые связаны с заботой человека о себе. Он почти — чтобы не сказать, совсем — не умел строить планы, он не привык тревожиться о будущем. Люди, для которых тревога — обычное состояние, день и ночь заняты планами на будущее. Натуры безмятежные для таких непонятны; спокойствие они принимают за лень и готовность плыть по течению. Но Джон Эшли все-таки строил планы, сам об этом не ведая. Восемь дней он проспал в лесу. И каждый раз просыпался с планом, уже сложившимся в его сознании. Планы эти были дарами сна. Проснувшись в тот первый вечер, неподалеку от Татума, он уже знал: он — канадец, едет работать на чилийский рудник. Он не был горным инженером по образованию, но имел большой опыт в горном деле. О Чили он знал совсем немного, но это немногое ему подходило в его положении. До Чили было далеко. В среде студентов технических колледжей издавна повелось считать, что чего-нибудь стоящий выпускник своей волей в Чили не поедет. Условия жизни и работы там были неимоверно тяжелы. Селитру добывали в пустыне — настоящем пекле, где не бывало дождей. Знаменитые медные рудники в Андах находились на высоте одиннадцати тысяч футов. Жену в таком месте не поселишь. Развлечений там никаких. Даже выпивка на такой высоте не выпивка — по крайней мере для нормального человека. И Эшли решил ехать в Чили. Он не только поедет туда, он станет чилийцем. |
| – Полки? – Перновский, Несвижский, Киевский, Самогитский. Объезжал, знакомился, на передовке везде побывал, комитет должен всех знать! Теперь, Санюха, эти звёздочки, – себя по погону пошлёпал, – ничего не стоют. А вся власть будет у комитетов, привыкай. И имей в виду: не верят солдаты, что офицеры революции рады. «Ещё куда господа потянут!» Закоренело, понятно. Офицер мол и хороший-хороший, а кровь чужая. И не без этого. Езжу, убеждаю: рады мы! вот, на рыло мне смотрите! В пехоте, знаешь, не как у нас, меж собой ворчат: везде начальство поснимать, а чтоб свой брат стал. А другие уже домой бегут: боятся, без надела останутся. А на кой ляд эта война, правда? Фу-у-у!… Да что ж Цыж не идёт, не несёт? Всем своим чёрным долго-усталым лицом Устимович передавал согласие и восторг. Да и Саня смотрел на Чернегу едва ли не с восхищением – на эту жизненную силу прущую, безмерную. – И думаешь, справишься, Терентий? В корпусном? Важно провёл Чернега большим пальцем по натопыренным коротким усам: – Мордой в грязь не ткнёмся! В который раз, подавленный его опытом, Саня спросил: – И – что же ты думаешь, Терентий? Как же это пойдёт?… – А что? – бесстрашно примеривался Терентий крепким шаром головы. – У народа мышцы затекли, надо и размяться. Туда их всех, Санюха, – Николашку, Алексашку. И Родзянке народ тоже не доверился. Не управили Россией, руки у них слабые. Да ею управлять, знаешь каки жилисты надо? Как руки мыл – у самого по локоть закачены остались – вот она, жила! – А революцию – её тоже, как лошадь без вожжей, пускать на произвол не надо. Надо её, Санька, поднаправливать! Потому я и в комитеты пошёл. Не спросил уж Саня о батарее, но пошутил: – А как же – Беата? Эт " ты до неё теперь добираться не будешь? Ещё подприосанился Чернега, надувом: – Теперь, Санька, – не до баб! Всё! Перерыв! Теперь – надо революцию высматривать. Шоб не завалилась. Толкнув дверь ногой, шёл за тем Цыж и нёс перед собой двумя руками духовитый чугунок. – А, денщичья сила! – заорал Чернега. – Что несёшь? – Так что – чебанскую кубанскую кашу, господин прапорщик! – весело отозвался и старый Цыж. |
| Карл . Я буду каждый день навещать Эдгара, чтобы он не очень скучал без вас. Ванда (рассеянно). Да. Это очень хорошо. Спасибо вам за всё. Фанни . Ну, прощайте. Счастливый путь. Карл пропускает вперёд жену и сам останавливается. Карл (с трудом сдерживая слёзы). Милая вы моя... Я старик. Многого не понимаю. Но сердце у меня, сердце... одним словом... если когда-нибудь вам понадобится... друг... Ну, одним словом, вы понимаете... Ванда (быстро обнимает его и целует). Карл . Прощайте... прощайте... (Уходит.) Ванда медленно идёт к дивану и беспомощно опускается на него. Смотрит в окно. Вздрагивает, хочет встать, но снова беспомощно опускается на прежнее место. Через балконную дверь входит Арнольд . Лицо его светится радостью. Арнольд . Я прямо с пароходной пристани. Ванда . Ты не получил... Арнольд . Ты должна быть готова к семи часам. Ванда . Арнольд, я послала тебе письмо... с девочкой. Арнольд. Письмо? Я не получал. Меня с утра не было дома. Но что с тобой? Ты нездорова? Ванда . Да... Там в письме... Арнольд (с тревогой). Что случилось, ты больна, Ванда? Ванда . Случилось... (Совершенно упавшим голосом.) Я еду одна, Арнольд... Здесь я не могу... Я уеду одна. Арнольд . Ради Бога... Ванда!.. Но что же случилось? Пауза. Ванда . У меня... ребёнок... Арнольд (несколъко мгновений стоит поражённый, но быстро приходит в себя и говорит с твёрдой силой). Это ребёнок твой. Я буду любить его, как тебя. Ванда (безнадёжно качает головой). Арнольд... начинать новую жизнь... когда я чувствую себя... матерью его ребёнка. Арнольд... может быть, после. Через несколько лет. Я буду ждать тебя. Арнольд (целует её с благоговением). Это будет наш ребёнок, Ванда. Ванда . Подожди. Не вынуждай меня. Сейчас это невозможно. Я уеду одна. Арнольд . Я буду носить тебя на своих руках. Твой ребёнок будет участником нашего счастья. Ванда . Арнольд... Тут не то... Тут что-то страшное, Арнольд... (Испуганно прижимается к нему.) Арнольд . Я никогда не отпущу тебя одну. Ванда . Беата не выходит у меня из головы. |
| ВАНДА. Случилось... ( Совершенно упавшим голосом.) Я еду одна, Арнольд... Здесь я не могу... Я уеду одна. АРНОЛЬД. Ради Бога... Ванда!.. Но что же случилось? Пауза. ВАНДА. У меня... ребёнок... АРНОЛЬД ( несколько мгновений стоит поражённый, но быстро приходит в себя и говорит с твёрдой силой). Это ребёнок твой. Я буду любить его, как тебя. ВАНДА ( безнадёжно качает головой). Арнольд... начинать новую жизнь... когда я чувствую себя... матерью его ребёнка. Арнольд... может быть, после. Через несколько лет. Я буду ждать тебя. АРНОЛЬД ( целует её с благоговением). Это будет наш ребёнок, Ванда. ВАНДА. Подожди... Не вынуждай меня. Сейчас это невозможно. Я уеду одна. АРНОЛЬД. Я буду носить тебя на своих руках. Твой ребёнок будет участником нашего счастья. ВАНДА. Арнольд... Тут не то... Тут что-то страшное, Арнольд... ( Испуганно прижимается к нему.) АРНОЛЬД. Я никогда не отпущу тебя одну. ВАНДА. Беата не выходит у меня из головы. АРНОЛЬД ( бережно обнимает её). Ты расстроена, тебя пугают мрачные образы, Ванда. ВАНДА. Она отравилась за несколько дней... за несколько дней... АРНОЛЬД. Я увезу тебя сегодня же. Навсегда. Нас ждёт неведомое людям счастье. ВАНДА ( в сильном волнении, почти с ужасом). Я узнала об этом вчера вечером. И всю ночь мне казалось... Арнольд... обними меня... Это совсем как кошмар... АРНОЛЬД. Полно... Тебе нужен покой. Я окружу тебя любовью, заботой и лаской... ВАНДА. Я чувствовала, что ребёнок во мне... мёртвый... Постой, постой, Арнольд. Я это так ясно чувствовала. Всем своим существом. Ужас охватил меня. Я хотела ночью бежать прочь из этого дома... куда глаза глядят... Но разве могу я убежать от того, что во мне... Арнольд! Арнольд!.. АРНОЛЬД. Страшная симфония слишком глубоко потрясла твою душу. Ты сегодня же оставишь этот дом. Я буду с тобой. ВАНДА. Я не могу передать тебе весь безумный ужас своих ощущений! АРНОЛЬД. Не вспоминай их, Ванда. Всё прошло. Ты больше не проведёшь здесь ни одной ночи. |
| 12 июля Боже мой, как долго я не прикасался к этой тетради. Когда работаешь — тупеешь, мыслей никаких, да и некогда. Вот и образуется пауза. За это время многое произошло. Начали снимать и: 1. Конфликтуем с Юсовым, на предмет изобразительного решения. Я против среды, равнозначной актеру. Я за объектив 50, 75, а Юсов за 35. Основной конфликт из-за этого. 2. Уверились в правильности выбора на роль Хари Наташи Бондарчук. 3. Будем переснимать 3 декорации. Творческий брак: а) Первая встреча Криса со Снаутом, б) Вторая [ встреча Криса со Снаутом ] и в) половина Библиотеки. 4. Кончилась пленка «Kodak», а мы не досняли объект. И дадут ли еще? Что делать? Очень хочется поставить «Белый день». Наверное, его надо ставить смешанным: черно-белый и цветной, в зависимости от памяти. Очень надо начать хотя бы собирать материал для Достоевского. Говорят, что существует какой-то Бегемот, который спекулирует книгами. Собрание сочинений Достоевского с дневниками стоит 250 р. Надо купить. Август 1971 10 августа Писать совершенно некогда. Замучился с «Солярисом». Опаздываем к сдаче. Но сдать надо к Новому году. Хочу в съемочный период кончить озвучание и монтаж. Боже, как стало трудно работать на «Мосфильме»! Ни словами сказать, ни пером описать… Здесь на фестивале была Беата Тышкевич. Советовала ехать снимать фильм в Польшу. (А отпустят меня?) Послал их зам. министра кино Вишневскому сценарий «Ариэля». Прошу у них права снимать трех русских актеров, права пригласить художником Шавката. Все время спорим с Юсовым. С ним стало очень трудно работать. Через неделю — в Звенигород. В конце сентября — Япония. 11 августа Очень боюсь, что в «Солярисе» будет некоторая пестрота. Эти проклятые коридоры, лаборатории, аппаратные, ракетодромы. Может быть, это неизбежно, черт его знает. Мне казалось, что надо было все это снимать неконкретно, объективом 50, 80… а у нас много снято объективом 35. Что из этого выйдет, не знаю. Я очень беспокоюсь. Очень трудно снимать. Очень. Съемки «Рублева» были курортом по сравнению с этим безобразием. С этими съемками просто тупеешь. Времени нет даже на чтение. Ужасно. |
| ВАНДА. Ты не получил… АРНОЛЬД. Ты должна быть готова к семи часам. ВАНДА. Арнольд, я послала тебе письмо… с девочкой. АРНОЛЬД. Письмо? Я не получал. Меня с утра не было дома. Но что с тобой? Ты нездорова? ВАНДА. Да… Там в письме… АРНОЛЬД (с тревогой) . Что случилось, ты больна, Ванда? ВАНДА. Случилось… (Совершенно упавшим голосом.) Я еду одна, Арнольд… Здесь я не могу… Я уеду одна. АРНОЛЬД. Ради Бога… Ванда!.. Но что же случилось? Пауза. ВАНДА. У меня… ребёнок… АРНОЛЬД (несколько мгновений стоит поражённый, но быстро приходит в себя и говорит с твёрдой силой) . Это ребёнок твой. Я буду любить его, как тебя. ВАНДА (безнадёжно качает головой) . Арнольд… начинать новую жизнь… когда я чувствую себя… матерью его ребёнка. Арнольд… может быть, после. Через несколько лет. Я буду ждать тебя. АРНОЛЬД (целует её с благоговением) . Это будет наш ребёнок, Ванда. ВАНДА. Подожди… Не вынуждай меня. Сейчас это невозможно. Я уеду одна. АРНОЛЬД. Я буду носить тебя на своих руках. Твой ребёнок будет участником нашего счастья. ВАНДА. Арнольд… Тут не то… Тут что-то страшное, Арнольд… (Испуганно прижимается к нему.) АРНОЛЬД. Я никогда не отпущу тебя одну. ВАНДА. Беата не выходит у меня из головы. АРНОЛЬД (бережно обнимает её) . Ты расстроена, тебя пугают мрачные образы, Ванда. ВАНДА. Она отравилась за несколько дней… за несколько дней… АРНОЛЬД. Я увезу тебя сегодня же. Навсегда. Нас ждёт неведомое людям счастье. ВАНДА (в сильном волнении, почти с ужасом) . Я узнала об этом вчера вечером. И всю ночь мне казалось… Арнольд… обними меня… Это совсем как кошмар… АРНОЛЬД. Полно… Тебе нужен покой. Я окружу тебя любовью, заботой и лаской… ВАНДА. Я чувствовала, что ребёнок во мне… мёртвый… Постой, постой, Арнольд. Я это так ясно чувствовала. Всем своим существом. Ужас охватил меня. Я хотела ночью бежать прочь из этого дома… куда глаза глядят… Но разве могу я убежать от того, что во мне… Арнольд! Арнольд!.. АРНОЛЬД. Страшная симфония слишком глубоко потрясла твою душу. Ты сегодня же оставишь этот дом. Я буду с тобой. |
| 1987). Позиция Римско-католической Церкви в отношении архитектуры поначалу оставалась консервативной, но изменения наметились на I Международном конгрессе католич. художников в Риме (1950). Тогда же был проведен конкурс на проект дверей (крайних справа) Миланского собора, где участвовали скульпторы Лучо Фонтана и Франческо Мессина (двери были выполнены в 1965 Лучано Мингуцци). Позже еще один конкурс был посвящен дверям Смерти (крайним слева) собора св. Петра, к-рые в результате исполнил Джакомо Манцу (1962-1964). В 1953 г. в Милане иезуит Арканджело Фаваро устроил публичные прения на тему церковного искусства ХХ в., в к-рых приняли участие известные художники, архитекторы (Акилле Кастильони, Л. Фиджини и др.) и духовные лица. В 1954 г. на Миланской Триеннале впервые появилась секция совр. церковной архитектуры, где были выставлены фотографии церквей и рисунки неоклассика Джованни Муцио, работы рационалистов Акилле Кастильони и Дж. Поллини. В 1955 г. в Болонье состоялся I Национальный конгресс церковной архитектуры, в 1956 г. в Неаполе - конгресс, организованный Папской центральной комиссией по сакральному искусству. В трактовке пространства церквей все большее значение придавалось коммуникативной функции, традиц. недорогим материалам с тем, чтобы показать народный характер храма. Местные традиции осмыслялись в авангардистских произведениях Лодовико Кварони: в ц. Санта-Мария-Маджоре в Франкавилла-аль-Маре (Абруццо) (1948-1959) использованы приемы традиц. архитектуры, фасад облицован местным камнем; сходно и решение ц. Сан-Винченцо-де-Паоли в Ла-Мартелле, пригороде Матеры (Базиликата) (1951-1954). В построенных архит. Джованни Микелуччи ц. Санти-Пьетро-э-Джироламо в Понтелунго близ Пистои (Тоскана) (1951-1952) и ц. Беата-Мария-Верджине в Лардерелло, пригороде Помаранче (Тоскана), (1956-1958) использованы дерево и камень в сочетании со стеклом и бетоном как основа образного строя храма. В оформлении ц. Мадонна-деи-Повери в Милане (1954-1956, Л. Фиджини, Дж. Поллини) использованы традиц. материалы рим. базилик - кирпич и травертин, в интерьере только голые конструкции с применением бетонной опалубки; свет проникает через боковые окна, но в алтаре в потолке устроены отверстия для освещения. Примечательны храмы, построенные в пригородах Милана: ц. Сант-Ильдефонсо (1955-1956, Карло Де Карли), где алтарь выделен огромной структурой из колонн и балконов, завершающейся куполом; ц. Ностра-Синьора-делла-Мизерикордия (1956-1957, Анджело Манджаротти, Бруно Морасутти), выполненная в эстетике брутализма; ц. Сан-Франческо-аль-Фоппонино (1961-1964, Джо Понти), встроенная в жилой комплекс; ц. Сант-Энрико-а-Больяно (1962-1965, Иньяцио Гарделла), чьи геометризованные формы выполнены в стекле и бетоне. |
| Местам этим можно было бы усваивать некоторое значение, если бы не случайный их характер, а главное, большая близость их к тексту Августина, придающая им характер простых выдержек. Martin называет, наконец, вместе с Basnage, испанских богословов Этерия и Беата. Но последние в письме к Гелипаиду просто переписали то, что нашли у своего земляка Исидора Севильского (ср. Migne, 96, 940–943 и 83, 754–757), причем, о своем источнике они умалчивают, а делают ссылки непосредственно на отцов церкви (Киприана и Августина). Здесь рабски воспроизведена фраза, на которой мы останавливались раньше – Sed panis, quia corpus confirmat, ideo corpus Christi nuncupatur. Vinum autem, quia sanguinem operator in carne, ideo ad sanguinem Christi refertur. Новой или, по крайней мере, заимствуемой из другого источника является фраза: «поэтому мы вкушаем Его тело и пьем Его кровь, чтобы, как они в нас внедряются и видимым образом в нас переходят, так и мы преобразовывались в Нем (transformamur) и внедрялись в Него». Здесь знакомая нам идея натурального единства Христа с верующими, так что фраза эта может указывать на реалистическое понимание Этерием и Беатом евхаристии. Подробнее мы должны остановиться на учении о таинстве евхаристии Амалария Мецкого (ум. около 853 г.), так как некоторые его выражения о евхаристическом теле привлекли внимание его современников и так как его имя фигурирует в подлежащем нашему изучению евхаристическом споре. Rückert (разумеется, и Martin) относит его к символистам. XII Особенно важным при установлении взгляда Амалария на таинство евхаристии Rückert считает второе предисловие к его сочинению De ecclesiasticis officiis 151 . Здесь Амаларий, поговорив о практике римской церкви в тех случаях, когда в один день встречается два праздника, также о разделении молитв у Амвросия и Августина, вставляет далее замечание, что, хотя во всем, что он пишет, он следует суждению святых мужей и благочестивых отцов, но пока им будет сказано то, что он лично думает (interim dico quae sentio). |
| Одна девица лет тридцати пяти, принадлежавшая к безобидной разновидности, которая зовется там «беата», мирно жившая в своей семье после прерванного послушничества, посвящавшая бедным все свободное от посещений церкви время, вдруг стала проявлять признаки необъяснимого нервозного страха, говорить о возможной каре, перестала выходить из дому одна. Одна моя очень уважаемая подруга, имя которой я не могу назвать, приняла в ней участие и, чтобы дать ей успокоиться, пригласила погостить к себе. Через некоторое время эта благочестивица решила вернуться домой. В день ее отъезда гостеприимная хозяйка стала увещевать ее: «Ну чего же вам бояться, дитя мое? Вы воистину овечка всемилостивого Бога нашего, который не так глуп, чтобы желать смерти столь безобидному существу, как вы». — «Безобидному? Ваша милость ничего не знает. Ваша милость считает меня неспособной оказать услугу религии. Все думают, как ваша милость, меня никто не боится. Так вот, пусть ваша милость знает: я расстреляла восемь человек, мадам…» Да, действительно мне было дано видеть странные, любопытные вещи. Я знал в Пальме одного юношу из хорошей семьи, наирадушнейшего, наисердечнейшего, любимого там всеми. А между тем его изящная трогательно пухлая аристократическая ручка хранила в своей ладони тайну смерти человек, наверно, ста… Одна посетительница, войдя однажды в гостиную этого джентльмена, увидела на столе великолепную розу. — Вам нравится эта роза, дорогая? — Конечно. — Она понравилась бы вам еще больше, если бы вы знали, откуда она. — Как же я могу это знать? — Я взял ее в келье мадам М., которую мы казнили сегодня утром. О, конечно же, г-н Поль Клодель рассудит, что такие вещи не стоит говорить, что они могут травмировать порядочных людей. Я думаю, что самая большая услуга, которую я могу оказать им, и заключается как раз в том, чтобы предостеречь их от глупцов и негодяев, которые сегодня цинично эксплуатируют их великий страх, Великий Страх Благонамеренных. Мелкие несчастные людишки, которые, как мы видели, растут как грибы на отчаянии бывших правящих классов (эту растущую плесень только что заклеймило пошлое и нелепое дело ТКРД), шепотом произносят между собой лозунг будущей бойни: «Наплевать на сомнения! Спасем свою шкуру!» Правящие классы допустили уже много несправедливости. |
|
|
