| В июле месяце 1911 г. владыка собирает первый съезд учителей пения и регентов епархии. Этому съезду была поставлена задача выработать определённые и однообразные напевы. Для выбора песнопений были указаны нотные книги, содержащие знаменные, киевские, болгарские и греческие напевы, как малые, так и сокращённые. Этот съезд продолжался семь дней. На нём был составлен план упорядочения клиросного церковного пения с подробным указанием назначенных к исполнению песнопений и с ссылками на нотные книги. К началу 1912 г. в постановлениях певческого съезда при руководстве владыки Арсения были изданы «Журналы заседаний съезда учителей пения Новгородской епархии», которые были разосланы по всем приходским церквам епархии. Журналы съезда в количестве 2 000 экземпляров разошлись в течение двух лет. Это издание легло в основу изучения церковного пения на курсах псаломщиков при архиерейском доме. Далее стали открываться краткосрочные курсы для послуживших псаломщиков, как бы мы сейчас сказали – повышения квалификации. Ненормальность церковного пения в епархии сознавалась многими и исправлялась добрыми инициативами архипастыря и трудами руководителей съезда. 20–25 июня 1913 г. в Новгороде проходил второй съезд ревнителей церковно-певческих традиций. Своей резолюцией от 20 ноября 1913 г. архиепископ Арсений поставил задачу перед этим собранием, которая заключалась в подготовке церковно-певческого материала из годичного круга богослужебных песнопений для издания их в сборнике «Спутник псаломщика». Выход этого издания давал надежду на упорядочение клиросного пения в Новгородской епархии. Руководители съезда замечали, что выполнение данной задачи могло поставить Новгородскую епархию в состояние «одиночества» в отношении улучшения клиросного пения среди других епархий РПЦ. Организаторы съезда замечали также, что эту задачу было необходимо реализовывать и в других епархиях, «где еще жива русская православная душа, любящая дорогие церковные заветы своей родины» 6 . «Спутник псаломщика» вышел в трёх изданиях и получил самое широкое распространение во всех местностях нашей Родины 7 . |
| Юродивые не изобретают оригинальных принципов кодирования. Будучи плотью от плоти народной культуры, они пользуются теми же приемами, какими пользуется фольклор. Прежде всего это касается парадокса. Парадоксальность, присущая юродивым, свойственна также персонажам сказок о дураках. «Юродивый» и «дурак» — это, в сущности, синонимы. В cлobapяx XVI-XVII вв. слова «юродство», «глупость», «буйство» стоят в одном синонимическом ряду. Понятно поэтому, что сказки о дураках — один из важнейших источников для понимания феномена юродства (эта мысль подсказана мне Д. С. Лихачевым). Иван–дурак похож на юродивого тем, что он — самый умный из сказочных героев, а также тем, что мудрость его прикровенна. Если в экспозиции и в начальных эпизодах сказки его противостояние миру выглядит как конфликт глупости и здравого смысла, то с течением сюжета выясняется, что глупость эта притворная или мнимая, а здравый смысл сродни плоскости и подлости. В культурологических работах отмечалось, что Иван–дурак—светская параллель юродивого «Христа ради», равно как Иван–царевич — святого князя. Отмечалось также, что Иван–дурак, которому всегда суждена победа, не имеет аналогов в западноевропейском фольклоре. Из фольклора юродство заимствует и принцип загадки и притчи. Юродивый загадывает загадки зрителю. Этот момент отражен, например, в житии Андрея Цареградского. Его стал потчевать финиками некий «отрочище, скопець сый, некоего велика мужа слуга», красавец и щеголь. Андрей возразил ему: «Дара содомского родом похаби ясти не умеют». Тот не понял юродивого, посмеялся над ним, и тогда Андрей (или агиограф) разгадал загадку: «Иди, неприазне, на ложе господина своего и делай с ним содомъскый грех, и вдасть ти другыя финики». Загадку можно считать основополагающим принципом языка юродивых. К этому выводу легко прийти индуктивным путем, анализируя материалы житий и других древнерусских источников. Но этот принцип встречается и в форме постулата. Он заявлен в житии Арсения Новгородского. Там рассказана местная легенда, согласно которой Иван Грозный с царевичами предложил Арсению " сел или весей на прокорм». «Преподобный же притчею и гаданием (курсив здесь и ниже мой, —А. П.) рече им: „Избрах аз, да дадите ли ми? " . Они же обещастася дата». Тогда Арсений предъявил непомерное требование: «Даждьте ми сейВеликий Новград на пропитание, и се довлеет ми». Это была загадка, но царь понял Арсения буквально и смутился, не желая ни слова нарушить, ни отдать юродивому большой торговый город. «Святый же, яко урод ся творя, рече к ним: „И не хотящим вам того, аз приемлю и " ». Царь с сыновьями не понял, что Арсений говорил иносказательно, «к безъизменству своему», что ему не надобны земные блага. Одно ему дорого—бродить в своем лоскутном рубище по Новгороду, юродствовать на площадях. Юродство в его воле и власти, и этого никто ни дать, ни отнять не может. |
| Се же есть мое скудоумное о сем разсуждение, а ваше преосвященство имеете свое, Богом дарованное“. Отец Шпачинский не раз подчеркивает строгую законность, соблюдаемую Арсением Могилянским. Не спорим. Но позволим себе поставить вопрос: не облекалась ли иногда эта законность в дипломатическую форму и не напоминала ли нечто, именуемое балансированием? Из собственноручных писем Арсения Могилянского отметим благодарственное его письмо к игумену Антонию Почеке (тоже нам достаточно известному по доношениям на него острого характера) за присылку ему в подарок цуга лошадей (и, если не ошибаюсь, кареты; не помню). К сочинению отца Шпачинского приложено несколько документов; к сожалению, немного, всего одиннадцать. Рассматриваемое им время столь обильно документальными данными, что из них можно было сделать очень большой и ценный подбор. А какое значение имело бы такое издание, понятно без объяснений. – Что касается до приложенных нашим автором документов, то они изданы довольно удовлетворительно, хотя и видно, что в этом деле автор новичок (читает ia вместо я, кисалсия вместо кисялся, Eia jmbba вместо Ее Императорскго Величества и т. п.; но сие не суть важно.) Общее наше мнение о книге о. Шпачинского высказано нами выше (в начале рецензии). Не смотря на указанные недостатки, благодаря своей широкой документальности и вообще своду данных, она представляет явление очень желательное. Ученость автора скромная, но достаточно фундаментальная. По моему мнению, многолетний труд автора награждения премиею заслуживает. 1 Отец Шпачинский говорит, что митрополит Арсений не желал иметь Слонимского своим викарием; но он (что следует подчеркнуть) не желал иметь его и настоятелем Пустынно-Никольского монастыря, о чем свидетельствуют письма Арсения к синодальным членам: Гавриилу Кременецкому, архиепискому С.-Петербургскому (писал дважды), Димитрию Сеченову, митрополиту новгородскому, Афанасию Вольховскому, епископу Ростовскому, и архимандриту Троице-Сергиевой лавры Хоцятовскому („В академии моей Киевской – писал митрополит Арсений – имеются довольно в школьном учении трудившиися достойнии и угоднии в служение мне... точию по достоинству их в награждение за их труды нет им здесь места”). |
| Из Москвы, из столицы древнего московского государства, царства, раскол быстро распространился по всем великорусским областям и стал принимать областное направление и устройство. Он стал оседаться, установляться, путем новой колонизации пустынных мест, лесов – в новые областные скиты, общины поморские: стародубские, донские, керженские, казанские, сибирские, саратовские, и т. д. по исстаринному обычаю, называя московскую раскольничью общину Москвою. Главным центром и исходным пунктом децентрализации областности, местного земско-общинного, религиозного и гражданского саморазвития раскола, была Поморская область – древняя колония вольного Великого-Новгорода, боярских фамилий, боровшихся с Москвою за областную свободу, колония вольных казаков и бобылей, средоточие народоправных черных волостей. В ней возникло демократическое ученье – не молиться за московского государя-царя. В поэзии поморского раскола изображается борьба Поморья с Москвой. Из московской клерикально-иерархической поповщины, проникнув в массы земства, в городские и сельские общины, сделавшись, помимо попов, без попов, толком грамотников народных, раскол скоро стал беспоповщиной. И это направление он выразил опять прежде всего там же, на севере, в Новгородско-поморской области, где давно стали появляться беспоповщинские учения: где земские люди исстари привыкли жить без попов, ограничиваясь мирскою часовенною религиозностью; почему в писцовых книгах XVI и XVII века постоянно означались дворы поповы пусты. Притом, поморские черные волости исстари имели псковско-новгородскую привычку к мирскому общинному самораспоряжению церковными делами, и кроме того, с XVI-ro века находились под влиянием протестантских идей, шведских перебежчиков. Вместе с тем, сделавшись великорусским народным ученьем, раскол стал отрицанием грецизма, или того, что называется византизмом. Это потому, что с XV-ro века, со времени падения Византии в Великороссии стали ненавидеть, гнать греков. Известна печальная участь ученых греков, начиная от Максима Грека и до Арсения Грека, против которого московские расколоначальники особенно вооружились, так же, как и против малоросийских киевских ученых, так что в имени Арсения Грека, вместе с именами Никона и царя Алексея Михайловича, находили число антихристово – 666. По словам одного раскольничьего сочинения, про греков в половине XVII-ro века даже простой народ с насмешкою говорил, что им же нужно учиться у русских, а не учить русских. |
| Они думают об одном — как бы произвести эффект. Они являются в храм с целью поразить своим художественным, а на самом деле безграмотным пением. Им обязательно нужно исполнить мудреную вещь. “Простого” они не поют, а все “партесы”. “Простое” они предоставляют петь левому клиросу, старому дьячку, как не имеющее, по их невежественному мнению, никакого значения. Забывается при этом цель богослужения, состоящая в вероучении и утверждении веры. А достигается она исполнением стихир и других церковных песнопений, составляющих драгоценную принадлежность нашего богослужения и духовную красоту его» 13 . “Мы забыли, — восклицает владыка Арсений, — что пение — дело святое. Забыли, что певцы у предков наших не стояли спиною к иконам Мы забыли чудные знаменный, болгарский, греческий распевы. Церковные певцы вообразили себя артистами; стали думать, что своим чуждым богослужебного характера пением делают услугу Господу; вообразили себя хозяевами клироса; забыли ту азбучную истину, что стоящие на клиросе должны быть прежде всего молитвенниками, а не артистами” 14 . Выход из создавшегося положения Высокопреосвященнейший Арсений видит в обращении к истокам, в возрождении древнерусских традиций богослужебного пения. “Нужно дорожить, — говорит он, — нашим древним церковным пением. Оно есть выражение духа нашего народа, воспитавшегося и возросшего под влиянием Церкви, которая была пестуном его, чадолюбивою матерью Нужно дорожить родными мелодиями как памятниками религиозно-народного песенного творчества При выборе песнопений для богослужения должно отдавать предпочтение мелодическому пению пред гармоническим: последнее услаждает, но не вызывает молитвенного настроения” 15 . Владыка Арсений подчеркивает: “Забота о сохранении и восстановлении древнего пения является одною из главных забот тех, кому дороги интересы Церкви и народа” 16 . Необходимо отметить, что в бытность архиепископа Арсения правящим архиереем Новгородской епархии одна из главных и обширнейших кафедр Русской Церкви достигла своего расцвета. Ее церковно-богослужебная жизнь, равно как и духовно-нравственная жизнь пастырей, были подняты на исключительную высоту, а забота владыки Арсения о богослужебном пении получила со временем всероссийскую известность и признание. «По городам епархии множились школы псаломщиков, регентов и церковных певчих; в благочиннических округах устраивались певческие праздники с конкурсами и соревнованиями хоров. В самом Новгороде хоры многочисленных церквей епархиального города были на самом высоком уровне. Что же касается хора Софийского собора, называвшегося “хором Его Высокопреосвященства”, то он соперничал со столичными певческими капеллами и знаменитым синодальным хором» 17 . |
| К ним, как духовным деспотам, в числе других принадлежностей царского костюма, вместе со всеми этими саккосами, таблионами на мантиях, диканикиями и скиадиями могли легко перейти путём царского пожалования и орлы в качестве почётного украшения на обуви ли то или подножном коврике. Любопытное, хотя и позднейшее, на этот счёт указание находим в известном Проскинитарии нашего Арсения Суханова . Он передаёт, что Антиохийский патриарх, облачаясь пред обедней, переменял обувь и надевал кундуры – „башмаки, на них же по червчатому отласу вышиты золотом орлы двоеглавные“, поясняет Арсений. „А александрийской нынешний (патриарх) учинил, смотря на антиохийского, а в прежних того не было чина, а антиохийской, сказывают, издавна тот чин имать“ 1192 . И нет оснований не доверять этим словам —58— наблюдательного старца Арсения, особенно в виду известия в хрониках Скилицы и Глики о том, как ещё в XI столетии недовольные Константинопольским патриархом Михаилом Керулларием винили его за то, что он надевал красные туфли 1193 , обувь императорскую, говоря, что это – принадлежность древнего архиерейства, которой Константинопольскому патриарху прилично пользоваться, так как достоинство архиерея нисколько не ниже достоинства царя, а в предметах высших даже преимуществует. Может быть, это обвинение было и несправедливо 1194 , но нельзя отрицать совсем у Керуллария и ему подобных лиц, любивших окружать себя при служении пышностью и роскошью, понятного стремления возвысить и отличить патриарший сан знаками царского достоинства 1195 . Право украсить орлецом одну из принадлежностей служебного облачения, дарованное императором сначала вероятно в виде награды или личного преимущества кому-либо из патриархов, могло перейти со временем, особенно с падением Константинополя, когда обязанности и прерогативы царя православного естественно переносились сознанием Греков —59— на высших вообще представителей церковной власти, и к некоторым другим иерархам, как перешли ко всем епископам от патриархов и избранных митрополитов Полиставрии и саккосы, предносные лампады и тому подобное. Московский собор 1675 г., подробно рассуждавший об облачебных преимуществах русских архиереев, по воспоминанию о „пределах, яже положиша отцы“, продолжал видеть в ковре не столько принадлежность обще-архиерейского служения, сколько почётное отличие, которым пользоваться в присутствии служащего патриарха позволял он только митрополитам Новгородскому и Казанскому 1196 . Переход орлов с обуви, а тем более с подножных ковриков на омфалий в средину церковного пола уже не представлял из себя чего-либо невозможного или беспримерного. Дело в том, что с очень раннего времени, частью по подражанию классической древности, частью, быть может, из противодействия её учению о священных омфалосах 1197 , её манере набирать в помосте сюжеты не всегда |
| Ректором Новгородской семинарии думаю просить ректора Кутаисской семинарии о. архимандрита Димитрия. Но еще не знаю, дадут ли мне его. О сем последнем пока не говорите другим. Желающий Вам милостей Господних, преданный Вам архиепископ Новгородский Феогност. 8 января 1897 года» 769 . Чрезвычайно тяжело мне стало по получении этого известия. Назначение ректором Академии меня не прельщало, а тут – инспектором. Притом, что за порядок: из ректоров семинарии, да еще из Новгородской, в инспектора Академии! Почти беспримерное явление, если не считать несколько раньше назначения ректора Владимирской семинарии, архимандрита Петра (Другова), тоже в инспектора 770 . Но он был кандидат богословия, в противном случае его прямо ректором бы сделали; до написания магистерского он и имел оставаться инспектором. За что же меня-то? Почему из инспекторов семинарии не взяли меня в инспектора Академии? Как видно, постарались в Синоде обставить мой перевод, чтобы не было обидно, назначив исполняющим должность ординарного профессора, увеличивши жалование, обнадеживши... Но в тысячу раз лучше было бы, если бы меня оставили в Семинарии, к которой я себя чувствовал более подготовленным. Как-никак, а от науки я отстал. А инспекторство в Академии вообще, а при таких экстраординарных условиях в особенности, полагаю, слишком мудреная вещь. В первый раз поскорбел о своем магистерстве. Будь кандидатом, оставили бы на месте. Неужели я расстаюсь с любимым монастырем, к которому я так привык, с Семинариею, с которою я успел сродниться и полюбить, как первую ниву моей административной деятельности, с Новгородом, который своими историческими памятниками, церквами, монастырями древними всецело приковывает к себе... В таком тяжелом настроении я телеграммою испросил себе позволения у преосвященного Феогноста поехать на денек к нему в Петербург. Преосвященный Феогност отечески принял меня, не отпуская от себя весь день. О переводе моем он рассказал то, что написал, но только подробнее. Он говорил, что положительно раньше ничего не знал об этом, что праздниками без него составили митрополиты заговор, зная, что он будет против перевода моего. Оказалось, что Царевский приезжал святками в Петербург и всех – духовных и светских властей – умолял, чтобы освободили его от инспекторства в Московской академии, ссылаясь на различные обстоятельства, конечно фиктивные, заставляющие его отказаться от этой должности. Он нашел себе поддержку в данном случае в митрополите Палладии, который знал его в бытность еще архиепископом Казанским 771 . Вот отсюда и понятным становится вопрос митрополита Палладия – пожелаю ли я быть инспектором Академии. Митрополит Сергий тогда еще ничего не знал. Ни с кем в этот день я больше не виделся, решив еще раз приехать пред отправлением на новую должность. |
| Осмелюсь присовокупить еще одно замечание: назначение Фаворского в Антиохию благоприятно равномерно и для Иерусалимского Престола; с одной стороны, оно послужит к усилению благих отношений между двумя соседними престолами, ибо Фаворского любят в Иерусалиме, а с другой – положит конец многим проискам иерусалимским противу Патриарха Кирилла и, может быть, ускорит желанную пору возвращения его самого в Палестину. С глубочайшим почтением и пр. АВП РИ, ф. 180 (Посольство в Константинополе), оп. 517/1, ед. хр. 743, л. 217–218. 126. Из письма В.П. Титова к К.М. Базили Буюкдере 21 октября 1850 г. Подлинник С истинным удовольствием уведомляю Вас, что сие избрание последовало на днях со стороны здешнего здесь Патриарха и Синода. Его Святейшество представил уже Порте такрир для исходатайствования формального признания преосвященного Иерофея в новом сане и выдачи берата на его имя. Несмотря на остатки недоверия с прошлых лет, питаемого к сему пастырю турецким правительством, можно, кажется, ласкать себя надеждою, что сие назначение не встретит сопротивления Порты. Лишь бы только между здешними греками при посредстве сирийских епископов, собственно сохранивших заветное право канонического выбора, не возбудили новых происков и затруднений против благополучного окончания дела... АВП РИ, ф. 180 (Посольство в Константинополе), оп. 517/1, ед. хр. 743, л. 379. Материальная и просветительная помощь восточным патриархатам в 1830–1850-е гг 127. Постановление Св. Синода о пожертвованиях в пользу патриархов Александрийского и Антиохийского С.-Петербург 27января 1839 г. Копия 1839 года генваря 27 дня по указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод слушали: рапорт синодального члена, преосвященного Серафима, митрополита Новгородского и С.-Петербургского, полученный сего 27 числа, при котором, во исполнение указа Святейшего Синода от 19 ноября 1838 года за 9256, представляет жертвуемые для Блаженнейших Патриархов Александрийского и Антиохийского: от Новгородского Архиерейского дома и Александро-Невской Лавры архиерейские облачения с разными, для таковых же облачений, материями в штуках, ризничные вещи, подробно означенные в прилагаемых при том рапорте двух описях, и 3 000 рублей денег; да сверх того, собственно от него, преосвященного митрополита: на платье Патриарху Александрийскому синего рацемору одну штуку в восемнадцать аршин, белой французской тафты одну штуку в шестнадцать аршин четыре вершка, объяри дикой с фиолетовыми полосками одну штуку в пятнадцать аршин и пояс, шитый шелками по серебряной канве; да деньгами в пользу того же Патриарха тысячу пятьсот рублей и в пользу Патриарха Антиохийского – тысячу рублей. |
| Переход на кафедру богословских наук в 1893 году в Семинарии тоже обусловливался все более и более возраставшею мыслью о монашестве... В 1895 году каникулами летними я предпринял почти каждый год совершаемое мною путешествие на север в Новгородскую губернию, в Старую Руссу, к среднему брату Михаилу, военному врачу в Новгороде, но лето проводившему в Старой Руссе. По дороге заехал я в Троицкую лавру, где познакомился с ректором Академии архимандритом Антонием (Храповицким) , который вскоре же переведен был в Казань – ректором же Академии 722 вследствие того, «будто он не сошелся с митрополитом Сергием». Много тогда слыхал я у него же в квартире, где было много неофитов 723 монахов-студентов из различных епархий, версий по сему вопросу... В разговоре с ним я и сказал, что рано или поздно, а я намерен постричься... Каникулы прошли; я опять вернулся в свой Кишинев и принялся с обычною ревностью за дело преподавания, особенно же за «редактирование», чему я всей душой предался. Но мысль о монашестве не покидала меня, хотя я и не думал, что так скоро решится, как решилось. В конце ноября получаю я письмо от В.К. Саблера 724 , который, узнавши о моем намерении поступить в монахи, вероятно, от о. Антония, предложил мне инспектуру в Новгородской семинарии 725 . Помолившись Богу, я ответил согласием, только чтобы пострижение было не в Кишиневе, где, по многим понятным причинам, я не считал удобным делать оное. Последовало по телеграмме приглашение в Петербург, и притом в самом скором времени. И вот я в каких-нибудь полторы недели должен был распроститься с родиною, со всеми друзьями, сослуживцами, с миром... Слишком много я пережил в это время... Не пишу здесь ничего о последних днях пребывания моего в Кишиневе, потому что это, с одной стороны, относится к области чувств, которые, разумеется, не воспроизведешь, а с другой – это описано, хотя, по моей просьбе, в значительно меньшей степени, чем было на самом деле, в «Кишиневских епархиальных ведомостях», а затем вышло отдельною брошюрою. Там же вкратце представлена и оценка моей скромной деятельности в Кишиневе... 726 14-го декабря, в восемь часов утра, я оставил навсегда Кишинев, дорогой мне по воспоминаниям учения семинарского, десятилетней службы и по привязанности к моим сослуживцам, среди которых много достойных тружеников и людей. Два денька пробыл дома, простился с родителями-стариками, получив от них благословение на предпринятый мною дальний и тернистый путь. |
| В житии новгородского юродивого Арсения, уроженца Ржевы Владимирской, говорится, что, когда Арсений ушел в Новгород юродствовать, он известил об этом письмом мать и жену. Однако частное письмо и сочинение, предназначенное для всеобщего пользования, — вещи разные. В древнерусском рукописном наследии, как кажется, зафиксирован только один автор–юродивый — это Парфений Уродивый, именем которого надписаны «Послание неизвестному против люторов» и «Канон Ангелу Грозному воеводе». Установлено, что Парфений Уродивый — это псевдоним Ивана Грозного. В статье Д. С. Лихачева, где обосновывается эта атрибуция, есть следующее любопытное для нашей темы рассуждение: «Искажения и глумлепия над христианским культом были типичны для Грозного. Демонстративно выставляя свою ортодоксальность во всех официальных случаях, он вместе с тем был склонен к кощунству, к высмеиванию этого же культа, к различного рода нарушениям религиозных запретов». Нет сомнения, что самый выбор псев–донима был кощунством, и дело не только в этимологии имени Парфений («девственник»), но и в том, что свои сочинения Грозный приписал юродивому. Вся агиография юродивых православной церкви недвусмысленно указывает, что человек, пребывающий в юродстве, ни в коем случае не мог выступать на писательском поприще, ибо юродство — это уход из культуры. Если же Грозный имел в виду юродство в житейском смысле, то прозрачный оттенок кощунства не снимался: получалось, что церковное песнопение сочинил душевнобольной. Грозный создал особую концепцию царской власти. Царь как бы изоморфен богу, царь ведет себя «аки бог», и подданные не смеют обсуждать его поступки. Поэтому «поведение Грозного — это юродство без святости, юродство, не санкционированное свыше, и тем самым это игра в юродство, пародия на него… Для тех современников, которые были свидетелями поведения Грозного, этот игровой элемент мог сниматься: для одних он мог ассоциироваться со стереотипами житийного мучителя или античного тирана, для других же — с колдуном, продавшим душу дьяволу и живущим в вывороченном мире. |
|
|
