| Есть мнение, что был епископом и другой Павлин, автор стихотворной биографии Мартина Турского 84 . Алцим Экдиций Авит, сын епископа г. Вьенны и сам впоследствии занимал кафедру в этом городе. В свое время он представлял одну из опор кафолической церкви на западе в борьбе с арианством. Седулий и Ювенк были пресвитерами. Аратор, после оставления им должности при готском дворе и по принятии священного сана, был субдиаконом в Риме. Венанций Фортунат был пресвитером, впоследствии же возвысился до епископства. Удостоен был епископства и Сидоний Аполлинарис. О значении Амвросия Медиоланского и Дамаса достаточно говорят одни их имена. III глава Имея для своего и ближайшего времени значение живого выражения библейских и христианских взглядов на важнейшие вопросы веры и мысли, памятники латинской христианской поэзии имеют не меньшую важность и для позднейшего времени, и прежде всего для лучшего понимания языческого прошлого древнего Рима, для выяснения суждений древних христиан об этом прошлом и их отношения к нему. Во взглядах латинских христианских поэтов на язычество и в полемике их против него нет чего-либо существенно отличного от взглядов и полемики писателей прозаических. Боги языческие признаются или демонами, как например у Коммодиана 85 , или, согласно с Евгемеровым представлением, умершими людьми, как например у Павлина Ноланского 86 и Пруденция 87 , а само язычество – делом дьявола; народные антропоморфические представления комбинируются иногда с натуралистическими представлениями философов, как у Коммодиана 88 . Это сходство не лишает однако рассматриваемых памятников их ценности в качестве свидетельств о язычестве их времени и, затем, в качестве памятников, характеризующих собственное отношение авторов к язычеству. С этой стороны особенно бросается в глаза стремление христианских писателей как можно выпуклее представить ложь язычества. Мысль о раскрытии ложности язычества была в такой сильной степени присуща сознанию некоторых христианских поэтов, что обнаруживалась даже в стихотворениях, написанных совсем не с полемической целью. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание КАРСАВИН Лев Платонович (30 нояб. (в нек-рых источниках 1 дек.) 1882, С.-Петербург - 20 июля 1952, пос. Абезь, Коми АССР), религ. философ, историк. Биография и эволюция взглядов Жизнь К. можно подразделить на несколько периодов: петербургский (1882-1922), берлинский (1922-1926), парижский (1926-1927), литовский (Каунас - Вильнюс, 1927-1949) и лагерный (Абезь, 1949-1952). При всей целостности научного творчества К. каждый из периодов характеризуется определенными интеллектуальными приоритетами, неотъемлемыми от его творческой биографии. Петербургский период К. происходил из семьи балетного танцовщика Платона Константиновича Карсавина и Анны Иосифовны (урожд. Хомяковой; внучатой племянницы А. С. Хомякова ); был родным братом балерины Т. П. Карсавиной (о детстве К. см.: Карсавина. 1971). В 1892 г. поступил в с.-петербургскую 5-ю гимназию, которую окончил в 1901 г. с золотой медалью, затем поступил на историко-филологический фак-т С.-Петербургского ун-та. В 1906 г. окончил ун-т с золотой медалью (тема дипломного сочинения: «Аполлинарий Сидоний как представитель падающей Римской империи и как исторический источник»), был оставлен при кафедре всеобщей истории (занимался у И. М. Гревса). С этого же года преподавал в гимназии Императорского Человеколюбивого об-ва, в частной жен. гимназии А. П. Никифоровой и в Центральном уч-ще технического рисования А. Л. Штиглица. 11 окт. 1908 г. избран на должность преподавателя всеобщей истории на Высших жен. курсах сроком на 1 год; руководил работой семинара по истории францисканства (см. Францисканцы ), в 1909 г. избран секретарем секции всеобщей истории Исторического об-ва, начал преподавать в Филологическом ин-те и Политехникуме и получил место постоянного преподавателя на Высших жен. курсах. В 1910 г. был послан за границу (Париж, Рим, Портофино, Флоренция) для написания магистерской диссертации. По возвращении в Россию в июне 1912 г. назначен в июле того же года приват-доцентом С.-Петербургского ун-та (вел просеминарий по истории ересей XII-XIII вв.). В этом же году опубликована магистерская диссертация К. «Очерки религиозной жизни в Италии в XII-XIII веках», к-рая была защищена 12 мая 1913 г. |
| Мамерт (ок. 463 - до 474). Об этом событии упоминал Сидоний Аполлинарий в послании к Мамерту ( Sidon. Apol. Ep. VII 1. 7), более подробные сведения приведены Григорием Турским ( Greg. Turon. Virt. Iul. 2). Согласно Григорию, берег, на к-ром находилась старая базилика св. Ферреола, подмывали воды р. Рона, и храм начал разрушаться. Мамерт приступил к строительству новой базилики для мощей мученика. При раскопках обнаружили 3 гробницы, среди к-рых не удалось определить гробницу Ферреола. Но старожилы указали на предание: вместе с мучеником была похоронена голова И., принесенная палачами во Вьенну. Гробница, в которой нашли 2 черепа, была признана захоронением Ферреола и перенесена в новый храм. Франки де Кавальери предположил, что легенда о захоронении головы И. вместе с останками Ферреола была создана для того, чтобы объяснить наличие среди мощей мученика др. черепа. Эта легенда получила отражение в послании Сидония Аполлинария, в стихотворной надписи в апсиде базилики св. Ферреола, текст к-рой привел Григорий Турский, и во 2-й редакции Мученичества Ферреола, составленной вскоре после перенесения мощей мученика. Позднее (по мнению Франки де Кавальери, в нач. VI в.) было составлено Мученичество И., его автор не располагал достаточными сведениями о святом и использовал ряд сюжетов из Мученичества Ферреола (бегство мученика, его преследование гонителями, казнь без суда и др.). Т. о., наличие в Мученичестве И. недостоверных подробностей и логических противоречий объясняется тем, что большинство сведений были заимствованы из Мученичества Ферреола, составитель к-рого в свою очередь использовал Мученичество св. Генесия Арелатского. Совр. исследователи в основном согласились с выводами Франки де Кавальери (напр.: Beaujard. 2000. P. 134-136, 208-209), но предложили различные интерпретации сведений, содержащихся в Мученичестве И. Так, по мнению А. Файара, И. и Ферреол жили при имп. Юлиане Отступнике и прибыли в Бриват из Вьенны с намерением разрушить языческое святилище, за это они были арестованы и приговорены к смерти. |
| Как историк он оставил заметный след в медиевистике. Проф. И.М.Гревс считал его самым выдающимся своим учеником. Уже в первых опытах заметна особенность его как исследователя: академическая основательность соединяется с литературным мастерством. Это проявилось в двух его ранних работах, посвященных галльскому поэту и епископу Сидонию Аполлинарию: Сидоний Аполлинарий, как представитель культуры V века (ЖМНП, 1908, 1–2) и Магнаты конца римской империи (сб. «К двадцатилетию учено-педагогической деятельности И.М.Гревса», СПб.,1911). Серия статей, посвященных исследованию францисканского Зерцала cobepшehcmba(Speculum perfecionis и его источники, – ЖМНП, 1908, 7; 1909, 5; 1910, 1), показывает его способность к тонкому анализу текста. Его капитальный труд Очерки религиозной жизни Италии в XII и XIII вв. был оценен рецензентами (среди них и И.М.Гревсом) как незаурядное явление. Хотя эта монография по внешней форме строго академична, в книге можно встретить психологически яркие, мастерски созданные, портреты выдающихся представителей итальянской средневековой духовности: Франциска Ассизского и его учеников: Бернардо, Массео, Анджело и др. Чтение этого труда не оставляет сомнений, что это изучение истории духовной жизни с особым вниманием к религиозным чувствам и мистическому опыту людей позднего средневековья давало Л.Карсавину возможность осмыслить и систематизировать собственное мировоззрение. Позже в письме от 29 марта 1927 г. к прелату А. Якштасу-Дамбраускасу Л.Карсавин писал: «И раз уже Вы отнеслись столь внимательно к моим работам, я уверен, что Вы не откажете мне в беседе с Вами и в строгой критике моих взглядов. Ведь я сам пришел к осознанию православия благодаря моим работам над историей средневекового католичества и средневекового католического богословия» (цит. по: Повилас Ласинскас. Русские историки-эмигранты в Литве: Л. П. Карсавин). Важным этапом в процессе становления собственного учения была его работа Католичество. Общий очерк (Пг.,1918). В этой книге заметны контуры будущего учения о всеединстве (сама идея воспринята у В. С.Соловьева ): в исторически данных формах христианства Л.Карсавин видит проявления абсолютной истины вселенского христианства. Принятие такой позиции логически неизбежно приводит к оправданию существующих разделений в христианстве. Стушевываются принципиальные отличия православия и инославия. Свои историософские взгляды Л.Карсавин реализовал в книге Культура средних веков. Общий очерк (Пг.,1918). Автор пытается выявить главные черты духа истории и найти в различных формах европейской средневековой культуры выражение единой психической стихии. |
| То он сжат и краток, то обилен и плодовит; то спокоен и ровен, то возвышен и даже восторжен. Затем его хвалят за убедительность и умение проникать в душу читателя. Трактуя предмет отвлеченный, теоретический, Лактанций начинает обыкновенно с доказательств самых простых, чтобы, затем, постепенно возрастать в своей силе; доводы априорические и силлогизмы чередуются у него с тонкими и меткими отрывочными и эпизодическими замечаниями, с обращениями к чувству читателя. В полемике он спокоен и сдержан, иногда даже уступчив, до тех пор, пока не представится ему случай поразить противника неожиданным быстрым и сильным поворотом; тогда он обнаруживает горячность и страстность, напоминающие лучшие страницы сочинений Тертуллиана . Сидоний Аполлинарий 309 весьма удачно охарактеризовал его в этом отношении, выразившись о ком-то: созидает, как Иероним, разрушает, как Лактанций – instruit ut Hieronymus, destruit ut Lactantius. Одну из выдающихся особенностей речи Лактанция составляет замечательно-правильная и искусная их структура, выбор хорошего плана и расположения мыслей. Он редко уклоняется в сторону от намеченного предмета речи; доказательства у него следуют одно за другим по порядку их важности и силы, начиная с простейших, и состоят как из априорических доводов и соображений, так из сравнений, свидетельств св. писания и авторов языческих, и из примеров: вообще избравши предмет, автор не оставляет его до тех пор, пока не исчерпает вполне, следуя в развитии мысли формулам и схемам Цицерона, обращая внимание на лица, обстоятельства и отношения, обращаясь нередко к индукции и доказательствам сложным, выводимым из возможного, вероятного и действительного; искусно умея подметить слабые стороны противника и противоречие его самому себе, нередко «сыплет Плавтову соль на раны, нанесенные им противнику», т. е. иронизирует, хотя без злорадства и чванства. Все это разнообразие разнохарактерного содержания сплетается у него в одно стройное целое чрез искусные и остроумные переходы от одного к другому, причем обилию и богатству мыслей соответствует мастерское изложение, снабженное всеми атрибутами цицероновской стилистики – тропами, фигурами и т. |
| Итак, эти жанровые многообразия и россыпь литературных приемов, характерных для «Истории франков», дают нам основание поставить Григория Турского в ряд ярких и самобытных бытописателей своего времени. Язык и стиль Григория Турского «История франков» Григория Турского представляет интерес не только с историко-литературной точки зрения, но и с языковой. Это — один из самых знаменитых литературных памятников, в которых нашла отражение так называемая народная латынь; нет такого труда по истории романских языков, в котором бы широко не использовался материал, почерпнутый из произведения Григория Турского,— лексический, морфологический, синтаксический. Термин «народная латынь» (а особенно его синоним «вульгарная латынь») содержит неизбежный оттенок осуждения: кажется, что это как бы латынь второго сорта, «испорченная» по сравнению с классической. Это не так. Народная латынь — это живой разговорный язык, всегда существовавший параллельно с языком литературным и всегда (как это свойственно разговорному языку) развивавшийся быстрее, чем язык литературный. Распространение школьного образования, ориентированного, понятным образом, на стабильные классические нормы, сдерживало это развитие. С упадком школьной культуры на исходе античности разрыв между литературным и разговорным языком резко расширился. Народная латынь стояла на пороге перерождения в те романские наречия, из которых предстояло развиться романским языкам нового времени. Современники воспринимали эти перемены очень болезненно. Неумение владеть литературной речью, отсутствие школьной выучки чувствовались в разговоре с первого слова и безошибочно отличали образованного человека от необразованного. Носители образованности дорожили своим литературным языком именно потому, что он отделял их от простонародья. «Так как ныне порушены все ступени, отделявшие некогда высокость от низкости, то единственным знаком благородства скоро останется владение словесностью», — писал Сидоний Аполлинарий (письмо VIII, 2) еще за сто лет до Григория Турского. Сам Григорий в сочинении «О чудесах св. Мартина» (II, 1) рассказывает, как однажды он поручил служить мессу одному пресвитеру, но так как тот говорил «по-мужицки» (на народной латыни), то над ним «многие из наших (т. е. из образованных галло-римлян.-В. С.) смеялись и говорили: “Было бы ему лучше молчать, чем говорить так невежественно " " . И в самой «Истории франков», рассказывая о «лжечудотворце», самовольно освящавшем мощи св. Мартина, Григорий отмечает: «...а речь его была деревенской и протяжное произношение безобразно и отвратительно, да и ни одного разумного слова не исходило от него» (IX, 6). |
| ния благодати (gratia) Божией. Кроме того, Проспер написал ряд эпиграмм, где перекладывал в стихи сентенции Августина. И здесь, сообразно с характером содержания, нельзя искать присущей эпиграмматическому роду поэзии краткости или остроумия. В противоположность сухому изложению Проспера значительною теплотой и скудостью тона отличается «Увещание» (Commonitorium) епископа Ориенция (около 450 г.). Название стихотворения объясняется тем, что автор хочет отвратить («увещевает») читателя от пороков и поставить его на стезю добродетели. Доказательства, приводимые Ориенцием в пользу его мнения, отличаются значительною простотой и ясностью и заимствованы им из природы, или из обыденной жизни. Изложение почти свободно от риторических прикрас, но за то в стихах встречается всякого рода рифма и аллитерация; просодических ошибок – немного. Третьим видным дидактическим стихотворением этой эпохи является анонимная поэма «О божественном провидении» (Carmen de providentia divina). Стихотворение отличается удачным расположением материала, но значительно страдает от непоэтичности и сухости сюжета и абстрактности языка. С эпосом родственны поэтические биография и автобиография. Представителем первой является Павлин из Периге (Petricordia, Perigeux), рассказавший в 3.622 стихах жизнь св. Мартина Турского (около 470 г.). Сочинение это не может быть признано удачным: оно страдает чрезмерною расплывчатостью изложения и бесчисленными повторениями. Видно, что Павлин прошел хорошую поэтическую школу, но стихами своих предшественников он пользуется в общем весьма примитивно и беззастенчиво. Разного рода украшения стиха, – в виде рифмы, аллитерации, игры слов, накопления синонимов и т.п., – встречаются у Павлина весьма часто. Гораздо выше жития св. Мартина стоит автобиография, написанная Павлином пеллейским (459 г.). Она изложена в виде благодарственной молитвы Богу и отличается задушевностью и теплотой тона, но за то крайне слаба с точки зрения просодии и метрики. Наконец, последнюю ступень занимают авторы, у которых христианский элемент перемешивается с языческим; это – Сидоний Аполлинарий (около 430–480 г.) и Эннодий (474–521 г.). Содержание их произ- |
| объяснение автора с митрополитом Филаретом, диссертация Ешевского «Аполлинарий Сидоний» выходит после просмотра её профессорами богословия с изменениями, появление в свете сочинений Устрялова о Петре Великом задерживается на целых десять лет (1847–58 гг.), факультетской цензурой не пропускается диссертация Чигирина и т. п. и т. д. Учёные общества теряют право выпускать свои издания без цензуры, а это оказывается равносильным полному прекращению их изданий: распоряжения о недопущении к печатанию «разборов существующего законодательства», об учреждении особо тщательной цензуры статей по отечественной истории (кроме общей цензуры, ещё II отделения Е. И. В. Канцелярии) «для предотвращения в них рассуждений о вопросах государственных, общественных и политических», особенно в статьях, касающихся «смутных явлений нашей истории», – влекли за собою закрытие в 1848 г. «Чтений» Московского Общества Истории за перевод сочинения Флетчера о России XVI в., прекращение в 1854 г. этнографического сборника Географического Общества, где печатались народные предания и пр. (Икон. XI, стр. 95–101). Счастливое исключение в этом отношении по сравнению с другими русскими университетами представляли опять «Афины на Эмбахе», т. е. Дерптский университет. Это исключительное положение в свою очередь надо объяснять не одними местными особенностями внутреннего строя университетской жизни, сложившейся по чужеземному образцу, и всего общественного склада ещё полунемецкой провинции, а также теми благоприятными отзывами, которые министры народного просвещения давали один за другим о положении Дерптского университета. В 1848 г. гр. Уваров официально докладывал, что «дух университетского юношества соответствует во всех отношениях ожиданиям правительства», что «тишина и благочиние» господствуют в Дерпте, что «изгладились все следы прежней буйной жизни студентов – этот печальный и бессмысленный осколок германских преданий». Следующий министр Норов в 1855 г. также заявлял, что юношество в Дерпте чуждо политических стремлений и «ныне отличается добропорядочным поведением и скромным образом мыслей» – «студенты суть добродушные, благородные люди, послушные властям, любящие науку " … «Подробно вникнув в корпорации или с одобрения и под наблюдением ректора составляемые Общества для упражнений в науках, дозволенных развлечениях и пр.», министр находил их непредосудительными и составляющими как бы неотъемлемую принадлежность местного студенческого быта (Рус. |
| Мн. аскеты, подвизавшиеся в Леринском мон-ре, были возведены на епископские кафедры. В Арелате (ныне Арль) нестроения, последовавшие за убийством еп. Патрокла (426), завершились избранием на кафедру св. Гонората. Незадолго до кончины (между 428 и 430) Гонорат призвал в Арелат своего ученика Илария и указал на него как на достойного преемника. В 427 г. св. Луп, временно покинувший Леринский мон-рь, чтобы распорядиться имуществом, был избран епископом в Трикассах (ныне Труа) ( Sidon. Apol. Ep. VI 1; MGH. Scr. Mer. T. 7. P. 296). Св. Максим, управлявший Леринским мон-рем после св. Гонората, занял епископскую кафедру в г. Рейи (Регий, ныне Рьез). Его преемником во главе мон-ря был св. Фавст, который после кончины Максима также был избран на Рейскую кафедру. В 30-х гг. V в. Евхерий стал епископом Лугдуна (ныне Лион). Впосл. его сын св. Салоний был епископом Генавы (ныне Женева), др. сын, св. Веран ,- епископом Винция (ныне Ванс). Возможно, выходцами из Леринского мон-ря были Феодор, преемник еп. Леонтия на кафедре г. Форум Юлия, св. Валериан Цемельский и др. епископы. Сидоний Аполлинарий упоминал о еп. Антиоле, друге Эмилия, отца св. Ремигия , еп. Ремского (Реймсского), и Принципия, еп. Свессионского (Суасонского). По его словам, до возведения на кафедру Антиол занимал видное место в монашеской общине Лерина, где он жил вместе со святыми Лупом и Максимом ( Sidon. Apol. Ep. VIII 14. 2). Сальвиан стал пресвитером в Массилии (ныне Марсель), а в кон. V в. Массилийскую кафедру занимал Гонорат, ученик св. Илария Арелатского, составивший его Житие (CPL, N 506). Епископы, ранее жившие в Леринском мон-ре, поддерживали между собой тесные отношения и в ходе церковно-политических конфликтов выступали совместно. Мн. исследователи говорят о «леринской партии» или «леринском лобби», во главе к-рого после кончины св. Гонората встал Иларий Арелатский ( Mathisen. 1989; Heijmans M., Pietri L. Le «lobby» lérinien: Le rayonnement du monastère insulaire du Ve siècle au début du VIIe siècle//Lérins. 2009. P. 35-61). Епископская кафедра, которую занимал Иларий, обладала особым значением. Арелат был центром префектуры Галлия, в которую входили также Испания и Британия. Еп. Патрокл, оказывавший большое влияние на церковную и политическую жизнь Галлии, получил от папы Римского Зосимы особые привилегии и фактически объединил под своей властью неск. церковных провинций. Опираясь на эти привилегии, св. Иларий стремился расширить свои полномочия, используя для этого авторитет и связи леринских монахов. |
| Так, в Италии частые, срочные соборы были мало в ходу, равно как в Египте, и тем не менее эти церкви были строго православны и процветали. Но если формально внешнее " соборование " было не везде одинаково развито, то это вовсе не доказывает, что дух апостольского строя был менее жив в одной церкви, чем в другой. Суть соборного начала состоит вовсе не в обычае совместного сидения по делам догматическим или дисциплинарным одних епископов, епископов ли с пресвитерами и мирянами, а " в духе соборности " , т.е. потребности постоянного единения во всем, касающемся церковной жизни, между членами Церкви и частными церквами, одних с другими. Приходит на память по этому поводу одна глава в книге проф. Ешевского, " Аполлинарий Сидоний " , в которой он, рассказывая о положении Церкви в Галлии в V веке, между прочим говорит, что в это время церковная жизнь была так тесно объединена живым интересом церковности, что мельчайшие церковные дела на Западе живо обсуждались на Востоке, и обратно. Не есть ли это истинная соборность, которая составляет суть церковной жизни? Иными словами: не есть ли " соборность " - взаимная, выражаемая видимо любовь, выражаемая разными средствами и приемами, И между прочим - и путем совместного совещания по делам: епископов ли одних, епископов ли с пресвитерами и мирянами, всегда стремящаяся к одному: к единству, к " единству любви в союзе мира " ? Такой взгляд на соборы, как на выразителей " духа соборного " , составляющего суть церковного строя, а не как на " учреждение " , имеющее " абсолютную о себе " цену, и тем большую, поскольку оно лучше организовано, находит себе подтверждение в древнем строе той же нашей допетровской Руси. Нельзя не признать, что постоянное церковное управление в ней было не то, что принято называть в точном смысле соборное, но оно было и вполне соборным по духу его. Соборность в ней была живая, не ограничивавшаяся иерархическим соборованием, проводившая начало " общения " до возможных пределов во всех церковных делах, больших и малых. |
|
|
