| —505— сывать не только высоту нот, но и длительность их. Вследствие недостатка технического навыка и знаний основ гармонии дискантисты весьма часто допускали крайне некрасивые звукосочетания, так что папа Иоанн XXII запретил употребление в церквах этой музыкальной формы. Много препятствовало успеху дискантистов неустановившийся взгляд на консонансы и диссонансы. После того, как в XII–XIII веках причислены были к консонансам сначала терция – Франконом Кельнским, а затем секста – Иоанном Мурисом и Филиппом Витри, в особенности после того, как Маркет Падуанский (конца XIII в.) установил понятие о разрешении диссонансов, был заложен, можно сказать, фундамент настоящего учения о гармонии, т. е. утверждены были главные законы правильного и научного сочетания звуков. Вместе с установлением правильного взгляда на консонансы и диссонансы слагалась и та музыкальная форма, которая стремилась дать самостоятельное значение каждому голосу, входящему в состав гармонического целого, т. е. контрапункт. Этим открывалось для музыки вообще, а для многоголосной в особенности, еще более широкое поле для развития. 3 . Нидерландская школа (15–16 века). Родиной контрапункта, по новейшим исследованиям, считается Англия, откуда он был перенесен в Нидерланды. Здесь он достиг высокой степени совершенства. Нидерландские композиторы в своих духовно-музыкальных произведениях стали давать место не только григорианскому напеву, но и народным мелодиям, делая их темой для контрапунктической разработки. Церковная музыка, ревниво оберегаемая от всяких нововведений общим духом церковных преданий, стала давать место и народным мотивам. Духовные композиторы тем охотнее обращались к ним, что григорианские мелодии, избираемые темами для контрапунктической разработки, требовали точного сохранения их в гармоническом виде, – светские же мотивы, вводимые в церковную музыку, предоставляли художнику более свободы распоряжаться ими по своему усмотрению и изменять их сообразно своим музыкальным планам. В заботах о самостоятельности каждого голоса контра- |
| Разгромив Карфаген, Рим сурово наказал те италийские общины, которые в ходе войны принимали сторону противника. Капуя была лишена самоуправления, ее гражданам запрещалось носить оружие, большая часть муниципальной земли, а также частных имений горожан была конфискована и включена в ager romanus. Граждан Капуи, обвиненных в предательстве, продали на невольничьих рынках. Подобной участи подверглось большинство общин бруттиев, пиценов, некоторые из самнитских, апулийских и луканских общин, несколько греческих полисов вроде Сипонта и Кротона. В результате земельных конфискаций появилась возможность для вывода новых колоний из Рима и из преданных Риму латинских городов. Так возникли на юге Италии такие колонии, как Салерн и Путеолы, которые стали популярным местом отдыха для состоятельных римлян и центром торговли импортными предметами роскоши. В Апулии и Самнии выделена была земля для поселения на ней ветеранов африканского похода Сципиона. Земли на юге Италии, включенные в ager publicus – общественный земельный фонд, на которых раньше италийские крестьяне возделывали поля, огороды и виноградники, были розданы в аренду под пастбища знатным римским гражданам. Владения Рима расширены были на север вплоть до Альпийских гор. На Падуанской равнине и в предгорьях устраивались новые римские и латинские колонии; галлы истреблялись, порабощались, изгонялись из страны; оставшиеся подвергались интенсивной и ускоренной романизации и языковой латинизации. На территории отвоеванной у Карфагена Испании в 197 г. были образованы две новые провинции, в дополнение к тем, которые возникли после Первой Пунической войны,– Испания Ближняя, или Тарагонская, на северо-востоке Пиренейского полуострова, и Испания Дальняя, по-другому Бетика,– на юго-востоке. Западная часть Испании оставалась еще вне зоны римского контроля. За счет жителей провинции, которые обложены были налогами, содержались размещенные в них римские гарнизоны, наместники и их администрация, все вообще должностные лица римского государственного аппарата в этих провинциях. При этом, неуклонно придерживаясь традиционной политики «divisa et impera», римские власти освобождали некоторые из городов провинций от налогов, тем самым делая их жителей надежной опорой в эксплуатации остальной части провинциального населения, лишенного этих привилегий. Власть наместников, чаще всего бывших консулов, преторов или квесторов, то есть проконсулов, пропреторов и проквесторов, в провинциях была почти неограниченной, подобной власти диктаторов в Риме в условиях чрезвычайного положения, и очень слабо контролировалась римским сенатом. Провинции рассматривались в Риме как поместья римского народа. Значительная часть земель внутри них была отнята у местных общин и включена в ager romanus, составив ager publicus, который обыкновенно раздавался в аренду римским гражданам либо использовался для вывода колоний, для устройства поселений ветеранов. |
| Они называли себя «архонтами» греческого народа и строили свои дома в квартале Константинополя Фанар, чтобы быть поближе к зданию патриархата. Отсюда их название - «фанариоты». Они устраивали своих сыновей на должности при патриаршем дворе, и вскоре все ключевые позиции перешли в их руки. За редчайшими исключениями, фанариоты не становились клириками: это было ниже их достоинства. Епископами делались талантливые юноши из более низких классов общества, проложившие себе путь наверх собственными способностями и достоинствами. Но к концу XVII в. фанариотские кланы держали в своих руках центральную организацию Церкви: только они могли платить ее долги и интриговать за нее в Верховной Порте. Фанариоты любили возводить свои родословные к древним византийским аристократическим фамилиям. Приумножая богатства и используя их для приобретения влияния при патриаршем и султанском дворах, они мечтали, что их власть в конце концов поможет им воссоздать Византийскую империю. Начиная с XVII в. фанариоты посылали своих сыновей учиться за границу - как правило, в итальянские университеты, из которых они предпочитали Падуанский; однако некоторые из них учились даже в Женеве или Париже. Юноши чаще всего изучали медицину. Среди турок почти не было докторов, а лучшим способом завоевать доверие богатого турка было вылечить его от какой-нибудь болезни, чаще всего от несварения желудка, вызванного неумеренной любовью к сладкому и также неумеренным потреблением алкогольных напитков, до которых богатые турки были большими охотниками. Греческие доктора вскоре приобрели чрезвычайно высокую репутацию в Оттоманской империи, а затем и во всей Европе. Медицинская карьера стала для многих честолюбивых фанариотских юношей ступенью к самым высоким постам в Оттоманской империи, таким, как главный драгоман (переводчик) Империи или даже министр иностранных дел. Стремясь укрепить свою позицию как экономически, так и политически, фанариоты занялись поисками земли, куда они смогли бы выгодно вложить свое богатство и сделать ее базой для восстановления Византии. В Константинополе легко было заработать громадное состояние, но так же легко и потерять: любой завистливый турецкий министр мог употребить свое влияние и добиться конфискации имущества неверного грека. Однако за Дунаем были земли, которые, хотя и признавали верховенство султана, все же пользовались широким самоуправлением. |
| Понятно теперь, что сухое занятие юриспруденцией очень мало привлекало юного поэта. Не смотря на то, что он впоследствии блистательно выдержал публичный диспут и получил достоинство доктора, право он вовсе даже и не считал наукою, будучи совершенно увлечен предметом, к которому чувствовал естественное призвание. При таком настроении Торквато Тассо, случилось во время занятий его в Падуанском университете одно обстоятельство, ближайшим образом натолкнувшее его на указанное грандиозное предприятие. Ежедневно упражняясь здесь в стихотворстве, он будучи еще семнадцати лет, написал —644— поэму, под названием „Ринальдо“, состоящую из двенадцати песен и посвященную кардиналу д’Эсте. Не смотря на протесты отца, поэма, по настоянию кардинала, была напечатана в Венеции в 1562 году и имела чрезвычайный успех во всей Италии, пораженной необыкновенными дарованиями юного воспитанника университета. Такой успех, естественно, придал молодому поэту много уверенности в собственных силах и он с энтузиазмом схватился за более грандиозный план, выполнение которого наполнило с этих пор всю его остальную жизнь и поставило имя его на ряду с славнейшими именами в истории литературы. Именно: он решил сделать завоевание Иерусалима крестоносцами во время первого крестового похода предметом большой героической эпопеи, с тем, чтобы слить в ней бывшие во вкусе времени романтические вымыслы с пробужденными к жизни образцами классической древности. При обстоятельствах нового времени трудно вообще доставить поэтическому произведению какое-нибудь особенное значение без серьезной подготовки и более или менее значительного внутреннего напряжения. Поэтому Торквато Тассо, как только возымел мысль написать большую героическую поэму, немедленно принялся подготовлять себя к надлежащему выполнению этого намерения, обнаружив здесь необыкновенную ревность и не по летам зрелую рассудительность. Он посвятил себя всецело философским, историческим и литературным занятиям, не замедлил стать в непосредственное соприкосновение с теми из своих современников, которые занимались подобными опытами, чтобы иметь возможность сравнивать свои мнения с чужими. |
| Политический успех для Макиавелли есть успех общества. Он был демократом, республиканцем, но совсем не монархистом, хотя одно из его произведений и называется «Государь». Смысл и дух этого произведения заключаются в том, что хороший государь должен служить на благо обществу. Высшая цель – цель общества, а не отдельного гражданина, даже если этим гражданином является монарх. Поэтому не нужно измышлять никакие идеальные государства, не нужно ничего строить, нужно просто познавать реальный общественный мир и жить в этом мире. §2. Пьетро Помпонацци Ещё один мыслитель этого времени – Пьетро Помпонацци (1462–1525). Биография его может уместиться в три фразы: родился в зажиточной семье в городе Падуя, учился в Падуанском университете, а потом преподавал там же. Правда, в конце жизни несколько лет преподавал в университете города Болонья. Это был типичный университетский преподаватель-схоласт, интересующийся философией Аристотеля и Фомы Аквинского. Однако Аристотеля он прочитывал сквозь призму не Фомы Аквинского, а Аверроэса. Аристотелизм Пьетро Помпонацци был более еретическим, чем католическим, хотя и самого Аристотеля, и Аверроэса Помпонацци достаточно вольно интерпретирует. От аверроистов Помпонацци заимствует концепцию двух истин: есть истина философии и есть истина религии, истина философии – это истина разума (а не истина Аристотеля, подчёркивает Помпонацци), а истина религии – не истина философская, потому что религия не содержит в себе ни истины, ни лжи, она служит для житейских нужд, ибо язык веры – это язык притч и морали. Поэтому концепция двойственной истины превращается в концепцию, согласно которой истина содержится только в философии. Философия, таким образом, полностью отделяется от религии, которая не занимается истиной. Помпонацци принадлежит трактат «О бессмертии души». Бессмертие он трактует в духе Аристотеля, а точнее Аверроэса, хотя и с некоторыми замечаниями. В вопросе о бессмертии души следует выделить два аспекта: вопрос о познании и вопрос о морали. Поскольку познание, т.е. мышление, зависит от тела и душа ничего не испытывает без тела, то душа есть форма тела (в духе Аристотеля). Поэтому разум неотделим от тела, и душа материальна и смертна. |
| Когда патриарх Иеремия II проводил преобразование Патриаршей академии, он, вероятно, сознавал это. Хотя он поощрял изучение таких наук, как физиология и химия, новую философию он не включил в программу. 355 Следующее поколение пошло еще дальше. Выдающийся критянин, Кирилл Лукарис, который был патриархом с некоторыми краткими перерывами с 1620 г. до своей казни в 1638 г., был страстным покровителем современной мысли. Его судьба будет рассмотрена ниже. Здесь прежде всего отметим, что он устроил в патриархате греческую типографию, приобретенную в Англии, что обеспечило широкий размах греческой образованности за краткий период ее существования. Во-вторых, он продолжил реформу Патриаршей академии. В 1624 г. он поставил во главе ее своего друга Феофила Коридаллевса, тогдашнего ректора Афинской академии. Коридаллевс попал под влияние Кремонини из Падуи и проявлял глубокий интерес к неоаристотелианству. Он ввел курс по его изучению и, что еще более ценно, курс по физике, развитию и разложению. Следовательно, студенты академии могли получить такое же хорошее научное образование, какое обеспечивали большинство западных университетов. В 1639 г. Коридаллевс был смещен со своего поста, так как поддерживал учение Кирилла Лукариса, осужденного как еретика. Позже он был реабилитирован и на некоторое время стал митрополитом Арты. Но порядок, введенный им, сохранился, а курсы были возобновлены его учеником Иоанном Кариофилисом, назначенным ректором в 1642 г. Кариофилис был, в свою очередь, смещен по обвинению в ереси и изза грубости; но курсы были теперь прочно закреплены и не были прекращены. 356 Их поддерживали последующие ректоры, прежде всего Александр Маврокордато, о замечательной судьбе которого пойдет речь ниже. Он встал во главе академии в молодом возрасте 24 лет в 1666 г. и сам читал лекции по философии, медицине и классическому греческому языку. Поскольку он был в то же время по своей должности великим ритором патриархата и принадлежал к одной из самых богатых семей Константинополя, от которой патриархат находился в зависимости, никто бы не осмелился обвинять его в ереси. Он учился как в коллегии св. Афанасия, так и в Падуе, и обучение юношеских лет сделало его расположенным к поиску взаимопонимания с Римом, которого он надеялся достичь на основе новой философии. 357 Когда он удалился из академии, то стал великим драгоманом Высокой Порты; его преемником был Севаст Кименит, родом из Кимены близ Трапезунда. Он также был выпускником Падуанского университета, но был представителем старой традиции. Действительно, он написал трактат в защиту учения Паламы. Однако, вероятно, ему не понравилась жизнь в Константинополе, и вскоре он вернулся обратно в Трапезунд, где возглавил местную академию. В 1702 г. он умер преподавателем в Бухаресте. 358 |
| Из приведенного отрывка, взятого из дневника Крузиева, видно, что на Западе очень внимательно относились к грекам, посещавшим тамошние университеты. Видно и то, что даже профессора не богословы, вроде Крузия, любили заводить с ними богословские споры, стараясь отстаивать свои религиозные воззрения. Кроме отрывочных сведений о некоторых греках, посещавших западные университеты, до нас сохранились и более обстоятельные известия об отдельных греческих выходцах, предпринимавших заграничные путешествия с научной целью, в рассматриваемое время, т. е. в конце 16-го и начале 17-го веков. Вот что, например, известно в этом отношении о Кирилле Лукарисе, впоследствии александрийском и константинопольском патриархе. Кирилл Лукарис, родившийся в 1572 году, очень рано сделался предметом попечений известного александрийского патриарха Мелетия Пиги, который и позаботился об его образовании. По достижении Кириллом двенадцатилетнего возраста, Мелетий отправил его на запад, где только и можно было тогдашнему греку получить основательное, научное образование. Сначала он учился в Венеции: здесь им приобретено было образование, подготовлявшее его к прохождению высшего курса наук; а потом он переправляется в Падую для занятий в тамошнем университете. Этот город принадлежал венецианской республике, а потому, здесь наука мало была стеснена по отношению к свободе преподавания; папский гнет, которого так опасались и боялись греки того времени, здесь отсутствовал. У кого же и чему учился Кирилл в Падуе? Насколько правительство здесь обнаруживало заботливость о нравственном поведении учащихся, настолько же оно оставляло без внимания характер и направление учащих. Уже об Якове Заборелле, падуанском профессоре, у которого раньше учился Мелетий Пига, известно, что он был скептиком, и о нем говорили даже, что он не верил в бессмертие души. Еще хуже того был один из здешних профессоров, у которого довелось слушать уроки Кириллу. Говорим о Цезаре Кремонини, считавшемся первым философом своего времени. |
| Вскоре появились сообщения о чудесных исцелениях, к-рые совершались у места погребения К. в Чивита-Кастеллана. Петр, еп. Падуанский (1096-1106), в письме имп. Генриху IV, ссылаясь на Иоанна, еп. Чивита-Кастеллана, рассказывает о 28 чудесах, приписываемых К. ( Petrus episcopus Patavinus Heinrico IV imperatori de miraculis ad Clementis III antipapae sepulcrum editis refert//Monumenta Bambergensia/Ed. Ph. Jaffé. B., 1869. P. 194-196. (Biblioteca Rerum Germanicarum; 5)). Стремясь воспрепятствовать распространению почитания антипапы, Пасхалий II приказал эксгумировать останки К. и выбросить их в Тибр (ок. 1106) (Annales S. Disibodi//MGH. SS. T. 17. P. 17). К. служил излюбленной мишенью полемических сочинений сторонников григорианской партии (Ансельма, еп. Луккского, и др.). Тем не менее даже оппоненты признавали его образованность, талант и высокие моральные качества. Ист.: Jaff é . RPR. T. 1. N 5314-5341. P. 649-655; MGH. Lib. T. 1-3; Italia Pontificia/Ed. P. F. Kehr. B., 1911. T. 5; Papsturkunden in Italien: Reiseberichte zur Italia pontificia/Hrsg. P. F. Kehr. Vat., 1977. Bd. 2; Briefsammlungen der Zeit Heinrichs IV./Hrsg. C. Erdmann, N. Fickermann. Münch., 1977. Лит.: K ö hncke O. Wibert von Ravenna (Papst Clemens III.). Lpz., 1888; Kehr P. F. Due documenti pontifici illustranti la storia di Roma negli ultimi anni del sec. XI//Archivio della Società Romana di Storia Patria. R., 1900. Vol. 23. P. 277-283; idem. Zur Geschichte Wiberts von Ravenna (Clemens III.)//SPAW. 1921. S. 355-368, 973-988; Holtzmann R. Studien zur Orientpolitik des Reformpapsttums und zur Entstehung des ersten Kreuzzuges//Historische Vierteljahrsschrift. Lpz.; Dresden, 1924/1925. Bd. 22. S. 167-199; Francabandera O. Guiberto arcivescovo di Ravenna ossia Clemente III//Atti e Memorie della R. Deputazione di Storia Patria per le Province di Romagna. Ser. 4. Bologna, 1934/1935. Vol. 25. P. 29-70; Fliche A. La Réforme grégorienne. Louvain; P., 1937. Vol. 3; Jordan K. Ravennater Fälschungen aus den Anfängen des Investiturstreites//Archiv für Urkundenforschung. |
| оборонительному союзу; выгодной для Венеции уступкой было предоставление Миланского герцогства Франческо Марии Сфорце (1495-1535), т. к. это препятствовало прямому переходу Ломбардии в руки императора (подробнее см.: Gleason. 1993. P. 55-59). Вернувшись в Венецию в нач. марта 1530 г., К. вошел в высшие правящие круги республики. С 1530 г. К. был одним из 6 советников дожа; в 1530-1531 и 1533-1534 гг. он являлся членом Совета десяти и исполнял обязанности одного из 3 его председателей (capi). Участвуя в многочисленных комитетах и комиссиях, К. оказывал значительное влияние на общественную и политическую жизнь Венеции. Поскольку большинство решений в Венецианской республике принималось коллегиально, точно определить личный вклад К. в венецианскую внутреннюю и внешнюю политику не всегда возможно. Вместе с тем протоколы голосований по различным вопросам и другие документы свидетельствуют, что во внешней политике он был сторонником сохранения мира путем компромиссов. К. выступал против участия Венеции в войнах на территории Италии, а также полагал, что Венеции не следует активно поддерживать антиосманскую политику имп. Карла V, настаивая на необходимости сохранять нейтрально-доброжелательные отношения с Османской империей (см.: Ibid. P. 69-70). Во внутренней политике К. поддерживал усиление аристократических и централистских тенденций в гос. управлении, приведших к превращению Сената в консультативный властный орган и к концентрации большинства властных полномочий у политической элиты Венеции, состоявшей из дожа, 6 его советников, членов Совета десяти и 15 внешних советников, которые подготавливали решения Совета десяти (см.: Ibid. P. 65-67). В отношениях с Папским престолом К. поддерживал желание светских властей Венеции отстоять свои церковные привилегии и не допустить прямого вмешательства папы Римского или католич. патриарха Венеции в вопросы распределения бенефициев и церковных должностей, которые традиционно решались гос. властями. Вместе с тем, будучи дипломатом, К. настаивал на том, чтобы даже невыгодные для Папского престола решения по возможности согласовывались с папой ради сохранения его формального авторитета (Ibid. P. 70-71). С нач. 1531 по сент. 1533 г. К. входил в число т. н. реформаторов (riformatori), ответственных за восстановление учебных занятий в Падуанском ун-те; в частности, он отбирал преподавателей и участвовал в разработке университетского устава (см.: Ibid. P. 71-72; ср.: Grendler. 2006. P. 144-148). Анализ деятельности К. как одного из высших венецианских гос. чиновников свидетельствует, что в 30-х гг. XVI в. он был опытным и прагматичным политиком, видевшим первоочередную задачу правительства в сохранении мира, в нейтрализации политических и общественных конфликтов, а также в обеспечении бесперебойного функционирования и гармоничного взаимодействия всех общественных институтов ( Gleason. 1993. P. 73; ср.: Юсим. 2013. С. 22-23). |
| Reg. bull. 5). У первых доминиканцев нищенство как наиболее яркое выражение бедности и смирения было подчинено основной цели ордена - проповеди католического учения (praedicatio). О том, что бедность и смирение самого проповедника являются главными условиями успешной проповеди в районах, охваченных альбигойской ересью, писал цистерцианец Диего де Асеведо, еп. Осмы (1201-1207) (Historia albigensium. 3//PL. 213. Col. 549-550; Acta canonizationis S. Dominici. 32-34//Monumenta historica sancti patris nostri Dominici. R., 1935. Vol. 2. P. 150-151). Эти условия, предложенные Диего де Асеведо только в качестве тактического приема, были восприняты св. Домиником как фундаментальное правило. Поскольку основанный им орден доминиканцев был изначально клерикальным (проповедники должны были быть клириками), то в соответствии с решениями IV Латеранского Собора за основу устава ордена в 1216 г. был принят Августина устав с дополнениями из конституций ордена премонстрантов . Вероятно, по этой причине ученики св. Доминика, посланные в разных направлениях с миссией проповедовать католическое вероучение и наставлять в евангельских заповедях, стали действовать подобно каноникам, а не подражая св. Доминику, т. е. приобретали или получали в дар для ордена земли и дома, что особенно было заметно в Тулузе, Париже и Болонье (от каноников же происходила противоречащая идеалу бедности практика предоставления каждому брату отдельной кельи, тогда как бенедиктинцы и др. монахи имели общие дормитории). При этом формально у доминиканцев, как и у францисканцев, действовал запрет на хранение к.-л. запасов (в 1239 генеральный капитул ордена доминиканцев разрешил делать запасы одежды и продуктов только на год вперед). В любом случае сбор подаяния у доминиканцев отошел на 2-й план и практиковался как временная мера для обустройства конвента на новом месте. Вполне естественным, как и у францисканцев, считалось получение пожертвований за проповедь и пастырскую деятельность. Появление новых Н. о. Явление миноритам католич. св. Франциска Ассизского во время проповеди Антония Падуанского. Роспись верх. ц. Сан-Франческо в Ассизи. 1297–1300 гг. Художник школы Джотто |
|
|
