| Платонову». Но кто бы ни был прав, одно можно сказать: Платонова спасла, вывела из-под огня литература. Мистическим или земным образом, от беды уберегла его Муза. Бывший воронежский мелиоратор А. П. Платонов был обречен, действующий столичный (это важно в данном случае подчеркнуть) пролетарский писатель Андрей Платонов — нет. Конечно, веди следствие профессионал, разбирающийся в литературной ситуации (и здесь прав Олег Ласунский: воронежское ОГПУ, скорее всего, плохо понимало, о ком и о чем шла речь), то пусть не в 1930м, а летом 1931-го, то есть как раз тогда, когда проходил суд над мелиораторами, а Платонова пинали все кому не лень за хронику «Впрок», грамотному следователю было бы более чем логично объединить два вредительских начинания А. П. Платонова — мелиоративное и литературное в одно и добиться убийственного резонанса и громкой славы для бдительных органов диктатуры пролетариата. Но этого не произошло. Возможно, потому, что травля Платонова-писателя и следствие по делу «воронежских вредителей» разминулись по времени и в Воронеже еще действовала инерция писательского, столичного успеха бывшего губмелиоратора, а может быть, правы молодые исследователи, и «под А. Платонова была подложена мина с дистанционным управлением, которая могла быть приведена в действие в любой нужный момент, как во время следствия, так и после его окончания». Правда, слишком уж много было впоследствии поводов для того, чтоб мину взорвать, да так и не взорвали. Однако для внутренней биографии писателя, для понимания его душевного и духовного состояния важнее всего тот факт, что не раз приезжавший в эти годы в Воронеж Платонов об арестах бывших коллег знал, и хотя неизвестно, что на сей счет думал и как к происходящему относился — внутренне был готов последовать за ними. Так догонял несчастный герой «Епифанских шлюзов» Бертран Перри своего создателя, так в атмосфере страха, угроз, мучительных размышлений и ожиданий вынашивался «Котлован» с его одиноким «невыясненным» героем, потерявшим смысл общего и отдельного существования в стране, где мыли полы под праздник социализма. |
| При перемещении сочинения «О земле и о душах тварей…» в цикл «Из генерального сочинения» в сборнике «Епифанские шлюзы» оно приобретает новое название: «Генеральное сочинение о земле и о душах тварей, населяющих ее» и нового вымышленого автора – героя рассказа Федора Карловича (Карповича) Крюйса. Многие образы, мотивы и фрагменты текста «Рассказа…» Платонов впоследствии использовал и воспроизвел в романе «Чевенгур». «Рассказ о многих интересных вещах» относится к последующей прозе Платонова как литературный источник, к которому писатель не раз возвращался. В волчьей тоске зачал Ивана волк – Яким, человек почти не существующий. – У Мандельштама в стихотворении «Век» есть строка: «Но не волк я по крови своей…» В происхождении героя «Рассказа о многих интересных вещах» утверждается прямо противоположное – он волк «по крови своей». В рассказе «Бучило» Евоким Абабуренко «до того искусно научился подвывать волкам, что волки приходили к нему и лезли на землянку». По обличию – скот и волк, по душе, по сердцу, по глазам – странник и нагое бьющееся сердце. – Образ нагого сердца Платонов унаследовал от Маяковского. В рассказе «Возвращение» он трансформирован в образ «обнаженного» сердца. Сходство мотива людей и волков у Пильняка и Платонова отмечено Е. Толстой (Толстая Е. «Стихийные силы»: Платонов и Пильняк (1928–1929)//Андрей Платонов: Мир творчества. М., 1994. С. 90). Обнял ее Яким и заскорбел. И пал душою. И утром очнулся Яким мокрый и уморенный. Никогда так не умаривался. Голова лежала в траве тощая. И лицо было в морщинах от избывшей силы, от согнувшейся замолкшей души. – Утверждение целомудрия – главный мотив сочинения «О земле и о душах тварей, населяющих ее»: «Всякая цивилизация есть последствие целомудрия Целомудрие же есть сохранение человеком той внутренней могучей телесной силы, которая идет на производство потомства, обращение этой силы на труд, на изобретение… Цивилизация есть целомудрие… звездоносная жажда работать и изобретать то, чего не было и не может в природе быть». |
| В1853 году храм пришёл в ветхость, поэтому его отремонтировали, поставили на каменный фундамент, крышу покрыли железом, внутри стены отштукатурили, окрасили белой краской и расписали живописью. Отопление в церкви сделали печное. Храм был небольшим: длина его составляла 8 сажен, а ширина - 6 сажен. В холодном приделе высота составляла 4 сажени, а в тёплом – 5 аршин. Особенно тесно в храме было в зимнее время, когда холодное помещение закрывалось на зиму стеклянными дверями. Хотя в храме села Епифанова было достаточно много церковной утвари, но, в общем, там отмечалась бедность, так как содержание его и утварь была доброхотная лепта почитателей его святыне – Чудотворной иконе со стороны людей простого крестьянского сословия. Притч при церкви с. Епифаново до 1810 года состоял из священника и пономаря. Штатного дьякона не было, но вакансия пономаря или дьячка иногда заменялась дьяконом. Так, с 1794 года на вакансии пономаря состоял дьякон Андрей Федотов (сын Федота Михайлова), а священником с 1782 – 1810 годы был Федот Михайлов. Из семейного архива Фаворских известно, в 1782 году в селе Епифанове (ныне Вачского района) жил священник Федот Михайлович Епифанов. Его сын Андрей Федотович Епифанов с 1800 года был священником в вотчинных сёлах графов Шереметьевых – Панино, Ворсма и Павлово. Но вернёмся к рассказу о священнике Ф. М. Епифанове. Народ почитал и уважал его, как человека исключительно умного и образованного. Священником в селе он служил в течение 28 лет, до 1810 года. Люди шли к священнику за советом, утешением, а то и просто за добрым словом. Стал он широко известен в церковных кругах и в народе. И возможно, с этого времени село стало называться Епифаново. С 1811-1815 годы священствовал в Епифанове некто Епифан Яковлев. Ни росписей, ни метрик полных за его время не сохранилось. Затем с 1815 по 1831 годы священником был Александр Егорович Виноградов (сын дьякона). В духовных росписях до 1830 года все почти прихожане значатся, как исполнившие долг священной исповеди и причастия. После него некоторое время обязанности священника исполнял священник села Колпенки. |
| «…я бился как окровавленный кулак, — писал он со свойственной ему, как сказал бы Авербах, двусмысленностью, — и, измучившись, уехал, предпочитая быть безработным в Москве, чем провалиться в Тамбове на работах и смазать свою репутацию работника, с таким трудом нажитую Я снова остался в Москве без работы и почти без надежды… Это палачи. Я сам уйду из союза… Они привыкли раздумывать о великих массах, но когда к ним приходит конкретный живой член этой массы, они его считают за пылинку, которую легко и не жалко погубить. Неужели нигде нет защиты?» Позднее размышления о соотношении общего и частного, массы и отдельной личности отразятся и в «Ямской слободе», и в «Усомнившемся Макаре», но все это означало одно: государственная служба для писателя временно закончилась (хотя по возвращении из Тамбова Платонов устроился на работу в Центросоюз, однако в середине лета 1927 года попал под сокращение штата), и надежда оставалась на одну только верную музу, которой он и стал служить с еще большим усердием, нежели в былые годы. Она это оценила и ответила ему с той щедростью и отзывчивостью, что выпадает на долю не каждого, берущегося за перо. В том числе это касалось и материального положения ее избранника. Разумеется, потерявший работу губернский мелиоратор стал гораздо больше писать не только потому, что за книги ему платили, хотя финансовый вопрос для него, обремененного семьей, был важен («Договора на обе книги можно заключить теперь же и теперь же получить по ним деньги», — писал Платонов жене еще из Тамбова в конце января), а потому, что слишком многое накопилось в душе, и именно в 1927 году он стал не ведающим робости начинающего мастером: «Нечего мне сусолить пилюлю. Дайте мне малое, а большое я сам возьму. Не тяните время». Двадцативосьмилетний Андрей Платонов входил в литературу сильным, крепким, уверенным в себе и своих силах человеком, входил как власть имеющий — достаточно сравнить его переписку с Госиздатом в 1921–1922 годах с тем, как он вел себя с издателями теперь. И хотя общий мотив — не трогать его стиля, ничего не поправлять — присутствовал и там и там, теперь это требование не казалось чрезмерным. Не все у него получалось, не все планы сбывались (так, не сбылось написать обещанный в письме жене от 28 января 1927 года роман о Пугачеве: «Я хочу в Пугачеве работать для себя, а не для рынка. Будь он проклят»), не удалось войти в киносценарное сообщество и поступить на службу в Совкино, но все же в июне 1927 года в журнале «Молодая гвардия» была опубликована повесть «Епифанские шлюзы», а в июле издательство «Молодая гвардия» выпустило книгу с одноименным названием, куда помимо «Епифанских шлюзов» вошли «Город Градов» (в первой редакции), «Иван Жох», «Песчаная учительница», «Луговые мастера» и другие рассказы. Так год 1927й стал годом уже не рождения, но официального признания Платонова-прозаика. |
| Таким образом, цель была сформулирована, и Платонов продолжил начатое Алексеем Толстым при всей парадоксальности сближения этих имен дело, за которым угадывалась и важная задача, сформулированная им в вышепроцитированном письме Шолохову. Недаром позднее в платоновском некрологе появились строки: «В последние годы своей жизни, будучи тяжело больным, Андрей Платонов отдавал много сил работе над народным эпосом». Глубокая правда была в том, что среди последних страниц начатой много лет назад одной большой платоновской книги, где какие только темы и сюжеты не возникали, какие бездны не разверзались и вершины не открывались, стали и эти, обращенные к детской душе волшебные слова и вечные образы, идеально сочетающие смысл и форму. О платоновских сказках можно написать целое исследование. Больше того, их относительная по сравнению с другими произведениями писателя неизвестность и невостребованность — еще один пример великой литературной несправедливости, хотя еще в 1971 году в журнале «Вопросы литературы» проницательнейший и очень хорошо Платонова почувствовавший писатель Сергей Павлович Залыгин отметил: «Его внимание привлекли прежде всего те сказки, содержание которых касается трагической, очень жестокой и бескомпромиссной борьбы добра и зла, подлинной мудрости с воинственным заблуждением. В них нет и следа той сглаженности, которая рассчитана иногда на милых деток, а иногда и на милых взрослых. Здесь рубят головы и руки, и живое тело свертывают в петлю или рассыпают на части, здесь носители добра и не думают изображать ангелов — то и дело они сами заблуждаются, они обидчивы, а отчасти и легковерны, поддаются подстрекательствам злодеев, и хотя мы всегда на стороне добрых, однако же далеко не всегда и не все их поступки можем одобрить». Вошедшие в сборник «Волшебное кольцо» платоновские сказки — «Умная внучка», «Финист — Ясный Сокол», «Иван Бесталанный и Елена Премудрая», «Безручка», «Морока», «Солдат и царица», «Волшебное кольцо», а также невошедшие, авторские — «Неизвестный цветок», «Разноцветная бабочка», «Уля» и др. — суть такая же вершина творчества Платонова, как «Епифанские шлюзы», «Чевенгур», «Котлован», «Джан», «Третий сын», «Река Потудань», «Седьмой человек», «Возвращение». Взаимосвязь всех этих произведений, их глубинное родство и общая корневая система несомненны, пусть и не столь очевидны — на то они и корни. |
| III, Полтава, 1852, стр. 416). О словах: " якоже реша«. В повести, помещённой в летописи, о путешествии через Русь апостола Андрея есть ссылка на кого-то или на что-то, выраженная словами: «якоже реша». В первом издании Лаврентьевского списка летописи, сделанном Археографической Комиссией, это «якоже реша» поставлено так, что как будто оно относится к следующему за тем описанию пути и путешествия апостола (Якоже реша, Ондрею учащю в Синопии и пришедшю в Корсунь...) 68 . На основании чего хотят видеть в этих словах ссылку летописца (разумей: автора повести) на народное предание, которое сообщило ему сведения о посещении нашей страны апостолом. На самом деле, как это и поправлено во втором издании Лаврентьевской летописи (а также во втором издании и летописи Ипатьской), помянутые слова относятся не к последующему, а к предыдущему, именно – к тому, что Андрей, брат Петров, учил по Чёрному морю, и должны быть понимаемы так: Чёрное море называется Русским морем; по этому морю учил Андрей, брат Петров, «якоже реша», то есть, как о том сказали или говорят некоторые. В этих словах автор повести, несомненно, ссылается или на Епифания и Метафраста вместе, или на которого-нибудь из них одного. Дополнительное предположение. Мы принимаем, что повесть об апостоле Андрее, читаемая в летописи, состоит из двух частей – из географического введения о путях из Греции в Киев и через Киев, и из самого рассказа о путешествии апостола. Но возможно, что считаемое нами за введение в повесть составляет географическое замечание или географическое сообщение, принадлежащее самому летописцу, и что оно-то и подало повод неизвестному ревнителю славы своего отечества и своей церкви составить повесть о путешествии апостола. В географическом замечании или сообщении, с одной стороны, говорится, что через Россию можно было совершить круговое путешествие, которое, начинаясь Понетским или Чёрным морем, приводило бы опять в то же море. А с другой стороны – оно (замечание – сообщение) оканчивается словами, что Понетское море слывёт Русским морем и что по нему, т. е. |
| Пределы земли — это только идеальное максимальное задание, цель, направление. От Иерусалима как бы мысленно проведены радиусы, и заключенные между ними секторы круга составили уделы апостольства, превышающие по своим вселенским размерам силы и срок жизни человека. Апостолы, уходя на проповедь в предназначенном каждому направлении, могли окончить свои дни естественной или мученической смертью даже сравнительно скоро по выходе из Палестины и сравнительно недалеко от нее, все равно они были посланы Духом Святым именно в данном направлении, в данные страны, они принципиально и духовно (а в лице своих продолжателей и преемников и конкретно) становились апостолами именно этих стран и обитающих в них народов, их небесными покровителями в истории навсегда. Так, напр., ап. Фаддей направился в Сирию (Эдесса) и чрез то может считаться апостолом самых дальних стран азиатского Востока, в свое время получивших христианство через посредство миссионеров сирского языка. Таковы были тюркские племена — Уйгуры и монголъские — Кераиты. Ап. Фома пошел в Индию. Тогда Индией назывались уже области северной Аравии, расположенные только в начале великого индийского пути. Поэтому христиане далекого Индустана и Цейлона в праве считать себя духовными детьми апостола Фомы. Он имел уже их в своем сердце, идя в их направлении. Ап. Андрей пошел в страны севера, через Ливан — Антиливан к нашему Закавказью, Черноморью и Скифии. На каком этапе он окончил свое земное поприше, мы в точности не знаем. Так называемое Епифаниево сказание, напр., повествует, что ап. Андрей нашел мученическую смерть в Патрасе Ахайском. Но это не меняет нашего отношения к нему, как апостолу наших стран, и его к нам, как его вожделенным крещальным детям. Не ошиблись наши предки, развив легенду о благословении первозванным апостолом русского христианства, но ошибаемся мы, их потомки, что не чтим особо торжественно и сознательно дня церковной памяти ап. Андрея, положенной 30 ноября стар. стиля. Пора нам созреть и до этого, как мы созрели до празднования наших христианских просветителей: благоверного вел. |
| Но суть и значение этого факта не сводятся к физической стороне дела, к протоколу всех передвижений апостола, а к стороне духовной, к духовному провиденциальному отношению нас - северных народов, к " нашему " апостолу и его - к нам. Апостолы жребием решали (Деян.1:17-26) основные вопросы своего служения. Если, по согласному с этим древнейшему преданию, и все страны апостольского служения были распределены между апостолами тоже по жребию - и ап Павел считал даже неприличным благовествовать там, где работали уже другие апостолы (Рим.15:19), - то жребий, выпавший каждому апостолу, и составил его, так сказать, географический удел на карте распространения христианства. Заповедь Христа апостолам - " быть Ему свидетелями даже до последних земли " (Деян.1:8) - не требовала от них ничего невозможного и не сообщала им дара бессмертия. " Пределы земли " - это только идеальное максимальное задание, цель, направление. От Иерусалима как бы мысленно проведены радиусы, и заключенные между ними секторы круга составили уделы апостольства, превышающие по своим вселенским размерам силы и срок жизни человека. Апостолы, уходя на проповедь в предназначенном каждому направлении, могли окончить дни свои естественной или мученической смертью даже сравнительно скоро по выходе из Палестины и сравнительно далеко от нее - все равно, они были посланы Духом Святым именно в данном направлении в данные страны, они принципиально и духовно (а в лице своих продолжателей и преемников и конкретно) становились апостолами именно этих стран и обитающих в них народов, их небесными покровителями в истории навсегда. Так, напр , Фаддей направился в Сирию (Эдесса) и через то может считаться апостолом самых дальних стран азиатского Востока, в свое время получивших христианство через посредство миссионеров сирийского яз . Таковы были тюркские племена - уйгуры и монгольские - кераиты. Ап Фома пошел в Индию. Тогда Индией назывались уже области северной Аравии, расположенные только в начале великого индийского пути. Поэтому христиане далекого Индустана и Цейлона вправе считать себя духовными детьми этого апостола. Он имел уже их в своем сердце, идя в их направлении. Ап Андрей пошел в страны севера, через Ливан-Антиливан к нашему Закавказью, Черноморью и Скифии. На каком этапе он окончил свое земное поприще, мы в точности не знаем. Так называемое Епифаниево сказание (IX в.) повествует, напр , что ап Андрей нашел свою мученическую смерть в Патрах Ахайских. Но это не меняет нашего отношения к нему, как апостолу наших стран, и его к нам, как его вожделенным крещальным детям. Не ошиблись наши предки, развив легенду о благословении первозванным апостолом русского христианства, но ошибаемся мы, их потомки, что не чтим особо торжественно и сознательно дня церковной памяти ап Андрея, положенной 30 ноября старого стиля. Пора нам созреть и до этого, как мы созрели до празднования наших христианских просветителей: благоверного вел кн Владимира и свв. солунских братьев - Кирилла и Мефодия. |
| Боброк Дмитрий Михайлович Волынский [см. Волынский], выходец из Галиции, боярин вел. кн. Дмитрия Донского, родоначальник фамилии Волынских Бобрыня Андрей Гаврилович Кобылин [см. Кобыла], начало XV в. Бобцов Никифор Иванов, 1547 г., Кашин Бобыня, крестьянин, 1545 г., Новгород Бобыня – спесивый, чванный человек Бобынины см. Бобанины Бова : Бова Семенович Воробин [см. Вороба], середина XVI в., Рязань; Епифаний Богданович Бова Скрипицын [см. Скрипица], сын боярский патриарха, 1601 г. Ср. «Бова-королевич» – старинная повесть с заимствованным из западной литературы сюжетом Бовыка, Бовыкины : Бовыка Шишмарев [см. Шишмарев], помещик, 1498 г., Новгород; Бовыка Микляев [см. Микляй], холоп, 1506 г., Муром; Ждан [см. Ждан] Бовыкин, крестьянин, 1564 г., Олонец; Бовыка Игнатьевич Забелин [см. Забела], 1564 г. Богатков Федор, царский конюх, 1573 г. Богатый Иван, холоп, 1545 г., Новгород Богатыревы : Василий Никифорович, кашинский вотчинник, 1522–1524 гг.; Иван Иванович Богатырев, 1578 г., Арзамас; Богатыревы в XVI в. в Кашине Боголюб Лаврентьев, царский сытник, 1573 г. Боголюбов Иван, подьячий, 1676 г., Москва Богомил Богданович Гиневлев [см. Гиневль], дворянин, 1573 г. Богомол , Богомоловы : Богомол, кузнец, 1624 г., Нижний Новгород; Ждан [см. Ждан] Алексеевич Богомолов, 1600 г., Новгород; Богомоловы, крестьяне, 1620 г., Белев Богучаровы ( Боучаровы ): Федор Григорьевич, 1566 г.; Нехороший [см. Нехороший] Иванович, 1595 г., Кашира; в XV в. в реестре смоленской шляхты Иван Богучаров 24 ; Богучаровы в XVI–XVII вв. в Туле и Алексине Боданин Иванка, бортник, 1608 г., Нижний Новгород Бодеин см. Бадеин Бодухин Павел Васильевич, крестьянин, 1546 г., Новгород Бодырин (иногда – Будырин и Бударин ) Федор, казачий атаман, 1607 г. Бодяга, Бодягин : Логгин Бодяга, крестьянин, 1624 г., Курмыш; Федот Бодягин, крестьянин, 1539 г., Новгород Бодяга – речная губка, водоросль Бодяка Родион, крестьянин, 1494 г., Кострома Боецкие см. Воецкие Божедомов Андрей, посадский человек, 1664 г., Можайск Божедом – скудельница, сарай над ямой для погребения безвестных мертвецов |
| Естественно, что мне нужно было прекратить этот поток произведений, выходящий из меня. Мне нужно было прекратить не только внешнее издание, важно было остановить это внутри себя. Мне думается, что это мне удалось сделать». Трудно сказать наверняка, о какой именно большой вещи говорил автор. Речь могла идти — по убыванию вероятности — либо о «Котловане», либо о «Техническом романе», либо о «Ювенильном море», либо о неизвестном нам романе, замысел которого отражен в «Записных книжках» 1931 года. Но вот что обращает на себя внимание: Платонов прямо признал, что его произведения рождались и выходили из него помимо воли и сознания, проходили мимо них контрабандой, и этот поток ему приходилось огромным, беспощадным усилием воли останавливать, или, как он сказал в другом месте, «я начал ломать самому себе кости». В случае с «Котлованом» сломать себе кости автору не удалось, и повесть не только не опровергла «инерцию лжи и пошлость», читай — горькую правду «Впрока», но бесконечно углубила ее, став той нелегальной, не подлежащей ввозу в СССР продукцией, которую таможня-сознание не остановила — пропустила, проспала, замешкалась, обманулась, зачиталась сама. И в качестве одного из ответов, отчего так произошло, предположим: «Котлован» был написан в «соавторстве». Вторым и решающим автором был платоновский двойник. Глава девятая. Тьма колхозной ночи, или Кто написал «Котлован» Это не совсем метафора. Или совсем не метафора, но нечто иное, писать о чем страшно и зыбко. Андрей Платонов с писательской юности своей был человеком до предела усложненным и чем дальше жил, тем шире этот предел становился и больше в себя вмещал. Если воспользоваться определением синтаксическим, он был писателем сложносочиненным, и эту вторую, таинственную часть своего существа хорошо осознавал, хотя едва ли мог ею управлять. О его отношении к внутреннему двойничеству, о неподконтрольной сознанию части его существа свидетельствует и признание на отчетном вечере, и строки из письма Сталину, относящиеся на сей раз к «Впроку» («Перечитав свою повесть… я заметил в ней то, что было в период работы незаметно для меня самого…»), и более ранние по времени слова из глубоко личного письма жене, где речь шла о «Епифанских шлюзах»: «Это может многим не понравиться. Мне тоже не нравится — как-то вышло…» И хотя тогда речь шла о стиле («славянская вязь»), сама постановка вопроса «как-то так вышло» примечательна. |
|
|
