| Что же касается толкований святых отцов, то сейчас, действительно, часто говорится о святоотеческой экзегезе. Я сам даже одно время вел спецкурс по святоотеческой экзегезе и занимался этим вопросом, но в рамках такого спецкурса у меня стали возникать некие внутренние противоречия. Мне кажется, мы иногда слишком формализуем подход святых отцов к Писанию, выделяя известные методы этого подхода: буквальный, типологический, аллегорический или духовный (анагогический), а иногда и тропологический. Мне подобные подходы стали представляться очень формалистичными. Когда я сижу над текстами святых отцов, перевожу их, у меня создается впечатление, что они не столько толкуют Священное Писание, сколько живут им, то есть их толкование является результатом их жизни в Священном Писании, а Священное Писание, в свою очередь, само живет в них. Это глубочайшее взаимопроникновение или перехоресис жизни Священного Писания и отцов. Мы ведь всегда говорим о единстве Священного Писания и Священного Предания. Но на деле у нас часто получается, что Священное Предание, то есть преимущественно отцы Церкви, это одно, а Священное Писание – это другое. Мне кажется, главная задача здесь заключается не в том, чтобы формально возрождать какие-нибудь отдельные подходы святых отцов к Писанию, а вдохнуть в свою жизнь их видение Священного Писания. – В своем пленарном докладе на богословской конференции в Санкт-Петербургских духовных школах, говоря о качествах, которыми должен обладать патролог, занимающийся как изучением, так и переводами святых отцов, Вы упомянули о таком понятии как «переводческое смиренномудрие». Не могли бы Вы пояснить, что Вы имели в виду под этим термином? – Конечно, я имел в виду и вообще научное смиренномудрие, и переводческое смиренномудрие в частности. Понимаете, каждый переводчик, как мне кажется, считает или подспудно предполагает, что он лучше всех перевел, что именно он лучше других увидел суть какого-либо текста. Я не встречал ни одного перевода, который был бы безошибочным. Errare humanum est – ошибаться свойственно людям, и каждый переводчик ошибается. А понимание этой простой истины в связи с обращением к святоотеческим творениям предполагает и ясное осознание того факта, что мы не обладаем должным духовным опытом, подобным опыту святых отцов. Отсутствие такого духовного опыта, их внутреннего видения и их молитвы часто ставит нас в положение таких немножко зазнавшихся недоучек, которые не понимают, что можно даже филологически перевести стерильно правильно, и все же это будет неправильный перевод, неправильный в том смысле, что далеко не всегда мы улавливаем дух переводимого текста. |
| Учение догматическое должно было путем мистического толкования сформироваться лишь в «высшем ведении»; нравственные принципы тем же путем должны были разрешиться в духовное единение с Логосом, имеющим своею деятельностью в мире, со времени его происхождения, благоустроение человеческого блаженства, и уже после того раскрываться, возвышаться и облагораживаться. Эта схема учения Оригена была, кажется, средоточным пунктом всей его системы, которую в настоящее время затрудняются начертать в полном составе, по причине утраты многих сочинений Оригена. В ней находят себе объяснение все пункты его догматического и нравственного учения, представляющиеся ныне в фрагментарном и разбросанном виде. В ней значение Оригена как богослова-философа, христианского мыслителя, для своего времени и последующего. 214 § 52. Несколько фактических подробностей из гомилий Оригена: анализ II беседы на книгу Левит, V беседы на книгу Бытия и беседы на слова Иеремии 11:21 Изложенные общие замечания подтвердим обозрением некоторых частностей в его проповедях. Так как проповедь Оригена постоянно вращается в сфере объяснения отдельных стихов священного писания и так как толкование последних неизменно, по указанной выше схеме, касается грамматически-исторического, нравственного и мистического (аллегорического и анагогического) смысла библейских текстов, то будет вполне достаточно указать для образца два-три места из бесед, которые или в целом, или по частям представляют в себе все три вида его толкования. Начнем с беседы, в которой совмещаются все три способа объяснения. Вторую гомилию на книгу Левит оратор начинает описанием иудейских обрядов при жертвоприношениях и потом, объясняя их значение, говорит о том, какое различие между жертвенными дарами «человека едина» (Лев. гл. I) «души едины» (гл. II), первосвященника, синагоги, правителя и одной души из земного народа (animae ex populo terrae)». 215 «Человек един, объясняет он, приносит Богу в жертву тельца, тогда, когда он препобеждает свою плотскую гордость. |
| Однако в некоторых случаях нетрадиционные и нехристианские предпосылки библейской критики приводят к возникновению неприемлемых для церковного исследователя методов. Таким образом, не только в исходных положениях, но и в выборе инструментария нужно быть осторожным при обращении к библейской критике. Я хотел бы проиллюстрировать на небольшом примере опасность автоматического принятия одного из спорных принципов высокой критики, использование которого может иметь плачевные последствия не только в сфере православной экзегетики, но и в сфере герменевтики, т.е. законов толкования Священного Писания. При этом под удар может быть поставлен прообразовательный или типологический метод толкования. Он заключается в том, что ряд ветхозаветных событий и лиц могут рассматриваться как действительные прообразы Нового Завета. Этот метод возник из библейского восприятия истории, согласно которому Бог «многочастно и многообразно» проявлял себя в истории ветхозаветного народа израильского. Бог Израиля — это Бог истории. Типологический метод толкования признает историческую реальность происходивших в Ветхом Завете событий и описанных лиц, однако рассматривает эти лица и события как повод, с помощью которого Бог раздвигает исторические рамки и заставляет священного писателя и читателей задуматься над грядущими событиями. Уже свершившиеся события или известные личности рассматриваются как прообразы, или (используя греческий термин) как типосы грядущих событий и типажей мессианского времени. Этот метод толкования Священного Писания активно использовал в своих посланиях св. ап. Павел. Важность его столь велика, что выдающийся исследователь в области герменевтики Ветхого Завета, профессор МДА Иван Николаевич Корсунский (1849–1899), ставил его, после буквально-исторического, вторым основным методом толкования Священного Писания в новозаветной Церкви, а все прочие подходы (аллегорический, символический, анагогический) считал второстепенными и в той или иной степени субъективными Но одна из предпосылок высокой критики предполагает, что дошедшие до нас в библейском тексте предания первоначально выглядели по-другому, и зачастую поздние редакторы сильно меняли текст повествования. Из этой предпосылки развился метод высокой критики, который придает мало значения деталям, а пытается выделить лишь общие блоки, или формы (логическую завершенность этот подход получил в «теории критики форм»). Однако типологическое толкование возможно тогда, когда между прообразом и образом существует ряд сходных, специфических деталей. Таким образом, вышеуказанная априорная предпосылка о незначительности деталей библейского повествования приводит к дискридитации типологического метода толкования. Это и можно видеть в трудах некоторых современных исследователей, которые не понимают четкой грани между объективным типологическим и субъективным аллегорическим методами толкования ветхозаветных писаний (как, например, Марк Гиршман в недавно изданной книге «Еврейская и христианская интерпретации Библии» |
| 815 Gregorius Nazianzenus, De moderatione in disputando (orat. 32), 26, в: PG, vol. 36, col. 204A. 818 Анагогическое (от ναγογ – «возведение, возвышение») толкование Священного Писания есть род аллегорического, при котором слова берутся в их высшем, символическом значении. Например, Иерусалим понимается не как город в Израиле, а как Град Небесный. 819 Протей (греч. Πρωτες) – в античной мифологии морское божество, сын Посейдона. Обладал способностями предсказания и мог принимать различные облики. 820 Актиститы (греч. κτιστται, от κτιστον – «несотворенное») – монофизитская секта в Египте VI в., считавшая, что преображенную в богочеловеческом единстве человеческую природу уже нельзя считать тварной. 821 Антропоморфисты (греч. νθρωπομορφται, от νθρωπος и μορφ) – приверженцы учения, приписывающего божеству человеческий образ, сторонники буквального толкования Библии. Споры вокруг антропоморфизма имели место в среде египетских монахов в конце IV в. 825 В настоящей книге Григора упоминается также только в третьем лице, но какие-либо вводные предложения от лица Протагора отсутствуют. 834 Pseudo-Dionysius Areopagita, De divinis nominibus, цитируется Григорой по: Euthymius Zigabenus, Panoplia dogmatica, в: PG, vol. 130, col. 137AB. 840 Греческое слово «луч» (κτς) в косвенных падежах (κτνος, κτνα) имеет некоторое сходство по звучанию с глаголом κτενω («протягивать, простирать»; inf. med.-pass. – κτενεσθαι), но этимологически с ним не связано. Современная филологическая наука производит его от праиндоевропейского ankt- (ср.: лит. anksti «рано», готск. uhtwo «рассвет», санскр. (aktu) «сияние»). 842 [Pseudo-JMaximus Confessor, Scholia in Dionysii Areopagitae, De coelesti hierarchia, b: PG, vol. 4, col. 232C. 846 τ π τς λξεως ποβαλλμενα. У Григоры: ποπαλλμενα, но мы считаем это опиской и читаем как в оригинале. 847 Severianus Cabalorum, De sigillis sermo (=Pseudo-Iohannes Chrysostomus, De parabola seminis), в: PG, vol. 63, col. 535–536. 859 Acta conciliorum oecumenicorum, Series secunda, II, pars I=Concilium universale Constantinopolitanum tertium, Concilii actiones I-XI, ed. R. Riedinger (Berlin 1990), Actio XI, 5. 424.1–13. |
| То есть он не производит насилия по отношению к читателю, он дает возможность читателю взять столько, сколько читатель может и, главное, готов взять в данный момент. В этом смысле искусство является еще одной удивительной вещью, потому что искусство позволяет как раз эту операцию, оно позволяет присвоить неприсваиваемое, взять, не беря. Посредством сюжета, посредством памяти о том, что вы прочли, у вас там что-то контейнируется внутри и остается. Остается до того момента, когда оно вдруг вам понадобится в жизни. И вы тогда вдруг скажете: «Боже мой, я тогда, лет двадцать назад, это читал, а теперь я все понял». И у вас будет возможность сопоставить и сразу осмыслить свой опыт, который в случае, если бы у вас этого внутри не лежало этим семенем, вы бы были перед этим опытом в полной растерянности. И в полном недоумении. Одна из функций искусства — это такой опыт про запас. И Достоевский — человек, который постоянно читал Священное Писание, а четыре года он читал только его вынужденно, по обстоятельствам, поскольку он был на каторге. И там единственная разрешенная книга была — это Евангелие. Все остальное, если удавалось прочесть, то нелегальным образом. Человек, который очень хорошо вчитался в способ построения текста как раз в Евангелии. А текст евангельский, точно так же, как и текст библейский, и вообще священные тексты читаются минимум на четырех уровнях постижения текста. Это эти самые четыре уровня экзегетического толкования текста. Первый — исторический, или сюжетный. Второй — это план, который можно назвать аллегорическим. Третий — это план, условно говоря, моральный. И четвертый план — анагогический, то есть возводящий, тот, который возводит вещи мира сего к их корням в мирах иных, который позволяет сквозь вещи мира сего увидеть что-то в том пространстве, которое для нас принципиально недоступно. Такая аналогия здешней вещи с чем-то, что мы не видим, о чем мы не знаем, дает нам возможность что-то узнать о том, о чем мы не знаем ничего. И это тоже одна из функций искусства: говорить о том, что совсем недоступно никакими иными способами. Через череду аналогий, через разговор о том, что нам известно, говорить о том, что нам принципиально неизвестно и в своем виде и доступно, и известно быть не может. |
| Но литературный анализ Песни песней, как мы видели, не сводится к изучению фабулы. Вот аспекты текста, о которых мы говорили: Система смыслов получается более сложная и разветвленная, чем средневековая иерархия буквального, аллегорического, морального и анагогического. Причем эти смыслы не покоятся один над другим, а сталкиваются и переплетаются (например, два равноправных прочтения в случаях типа yiššqn, метафорическое и прямое значение вина, серьезное и комическое в диалоге пастушки и пастуха и в 3:1-5). Откуда же распространенное представление о том, что современная филология стала толковать Песни песней буквально? Я думаю, одна из причин – в том, что выдавать литературное прочтение за буквальное было риторически выгодно, причем как врагам его, так и поборникам. Первым хотелось бы сделать вид, что литературное прочтение плоско и ущербно. Вторым – подать свой метод как «естественный», не требующий ухищрений (Гердер писал, что хочет «читать без гипотез»!). Чего действительно не было в предложенном выше литературном прочтении Песни песней? Не было специфически христианских или иудейских мотивов. Не было какой-либо политической идеологии, комментариев на злобу дня, проектов национальной идентичности и национального будущего – всего, что так характерно для большинства библейских книг. Важное уточнение. Это не значит, что Песни песней нечего нам сказать о религии или политике. Поэзии в каком-то смысле всегда есть что сказать, о чем бы мы ни спросили, но она поднимает наш вопрос на более абстрактный уровень. Мы можем спросить о религиозном поиске или о политических утопиях, а Песнь песней в ответ расскажет о поиске вообще, об утопии вообще и т. д. 3. Об аллегорическом толковании А можно ли попытаться совместить филологическое прочтение с традиционным? Если уж текст так многогранен, почему бы не добавить еще один уровень смысла – аллегорический? Прежде чем отвечать, уточним, что мы будем понимать под аллегорией. Под аллегорией можно понимать (1) аллегоричность самого текста или (2) аллегорический метод интерпретации. |
| Хотя архиепископ Феоктист не говорит, что же такое таинственный смысл, из текста можно понять, что здесь он понимает духовные методы толкования: аллегорический, тропологический (нравоучительный), типологический (прообразовательный) и анагогический. Правда, автор не делает различия между этими методами, и даже не называет их. Все эти методы основываются на представлении о том, что за буквальным смыслом лежит ещё более глубокий смысл (т. е. sensus plenior, «более полный смысл», см. 1Пет.1:10–12 ), который превосходит способность человеческого автора понять его. Возможность существования sensus plenior в христианском богословии связано с представлением о «двойном авторстве» человека и Бога 11 . Продолжая рассматривать далее книгу архиепископа Феоктиста можно найти указание на то, что он относит так же к «сложному смыслу» т. е. к соединению буквального и таинственного. Это нравоучение, которое содержит в себе: учение, обличение, увещание, исправление и утешение 12 . Если использовать термины, описывающие небуквальные методы, то это вариант аллегорического метода – тропологический или моральный 13 . Говоря о таинственном смысле, архиепископ делает важное замечание: «Впрочем, не надобно искать в Священном Писании таинственного смысла, где оного нет; а где он есть, должно принимать его с благоговением: притом должно знать, что буквальный смысл предшествует в порядке, а таинственный преимуществует в достоинстве» 14 . Кроме буквального и таинственного смысла Феоктист указывает на несколько других: 1) грамматический – «слова по собственному значению изъявляют в Священном Писаний достопримечаемую истину» 15 . 2) риторический – «истина Священного Писания предлагается такими словами, какие употребляются в риторических сочинениях» 16 . 3) пророческий и 4) приточный. Давая понятия о каждом из них, автор приводит места или разделы Писания, в которых встречается тот или иной смысл. Хотя автор и говорит о смысле, из примеров можно понять, что автор имеет в виду библейские жанры. Наиболее интересен так называемый «логический смысл» – «частицы логических предложений в Священном Писании иногда полагаются оборотно, причины нашего спасения действующие и посредствующие полаются совокупно; и причина приписывается иногда случаю; предложения утвердительные изъясняются через отрицательные; два в Священном Писании тексты, по видимому, один другому противоречащие, соглашаются третьим» 17 . Здесь автор говорит не сколько о жанре, сколько об одном из правил толкования: противоречия в двух текстах должны разрешаться третьим текстом. |
| Типологическое, аллегорическое и анагогическое толкования Писания, сложившиеся в эпоху Вселенских Соборов и в значительной степени утратившие актуальность для современного исследователя евангельского текста, сохранились в богослужении Православной Церкви. Главная цель чтения Писания за богослужением – помочь верующим стать участниками описанных в нем событий, приобщиться к опыту библейских персонажей и сделать его своим собственным опытом. Пьета. Боттичелли. Ок. 1495 г. Так, например, в литургических текстах Страстной седмицы мы встречаем множество примеров толкования Писания со ссылкой на внутреннюю, духовную жизнь христианина. Следуя за Иисусом день за днем, верующий сам становится участником событий, описанных в Евангелиях. Например, эпизод с засохшей смоковницей ( Мф. 21:19 ) комментируется так: «Изсохшия смоковницы за неплодие прещения убоявшеся, братие, плоды достойны покаяния принесем Христу...» Рассказ о предательстве Иуды побуждает автора богослужебных текстов вместе со слушателем вступить в прямой диалог с Иудой: «Кий тя образ, Иудо, предателя Спасу содела? Еда от лика тя апостольска разлучи? Еда дарования исцелений лиши? Еда со онеми вечеряв, тебе от трапезы отрину? Еда иных нозе умыв, твои же презре? О, коликих благ непамятлив был еси! и твой убо неблагодарный обличается нрав...» В песнопении, посвященном распятию, автор говорит от лица Девы Марии, а в песнопении, посвященном погребению Иисуса, – от лица Иосифа Аримафейского. На утрене Великой Пятницы прочитываются двенадцать отрывков из четырех Евангелий, посвященных Страстям Христовым. За этим богослужением поются следующие слова: «Жизнь, како умираеши? Како и во гробе обитаеши?.. Иисусе, сладкий Мой и спасительный свете, во гробе како темном скрылся еси?.. Иосифе треблаженне, погреби тело Христа Жизнодавца». Верующий настолько глубоко вовлечен в литургическую драму Страстной седмицы, что вступает в диалог со всеми ее героями. Страдания Иисуса переживаются православным христианином и становятся частью его личного опыта. |
| Другие наиболее существенные различия сводятся к следующему: у Исидора Севильского очень много места (примерно треть текста) занимают символические толкования описываемых явлений: неба, солнца, ветров, дождей и т. д., причем одно и то же явление может толковаться по-разному. Видимо, Исидор приводит все известные ему толкования, не заботясь о приведении их в какую бы то ни было систему (хотя способ систематизации символических толкований путем деления их на исторические, аллегорические, моральные и анагогические был ему прекрасно известен из «Моралий» папы Григория Великого). Точно так же не заботится Исидор и о систематизации сообщаемых им сведений и их объяснений — он и здесь, видимо, приводит все, что ему известно, нимало не смущаясь вопиющими противоречиями. Авторитет латинских поэтов (Вергилия, Лукреция, Лукана) для него часто выше авторитета Аристотеля или Птолемея, причем именно в вопросах чисто астрономических (мнение их по различным вопросам он часто излагает так, что можно заподозрить его в полном непонимании сути аргументации). Иными словами, Исидора Севильского по-настоящему увлекает риторика, всякое словесное искусство, в котором он сам был виртуозом. Он с наслаждением демонстрирует свою необыкновенную начитанность и надеется сохранить для потомков часть мудрости столь почитаемых им «древних», однако смысл приводимых им выдержек из естественнонаучных сочинений занимает его крайне мало. Основные изменения, которьсе вносит в трактат «О природе вещей» Беда Достопочтенный (а он совсем отказывается от символических толкований, устраняет все противоречия и иногда подкрепляет извлечения из книг собственными наблюдениями), позволяют предположить, что он ставил перед собой несколько иную, чем Исидор, задачу. Упрощенно говоря, его значительно меньше интересовал вопрос, что любопытного писали о мироздании древние, и значительно больше — как оно устроено на самом деле. Для нынешних историков и читателей Беда Достопочтенный знаменит прежде всего как автор объемистой и едва ли не первой «Истории англов». Для своих современников и ближайших потомков он был более известен и почитаем как автор «пасхалий»: в VI — VIII bb. проблема правильного вычисления пасхального цикла была одной из главных задач, стоявших перед прикладной наукой. Именно благодаря ей во многих монастырях и Западной и Восточной Евроссы необычайно возрос интерес к астрономии, арифметике и геометрии; именно поэтому самая подробная и самая точная часть трактата Беды (почти независимая от Исидора) — астрономическая. Кролсе того, на разницу интересов двух авторов трактатов «О природе вещей» могла оказать некоторое влияние разница их жизненных условий и общественного положения. |
| О «противоречиях Библии» и нехристианском образовании Как толковал Писание святитель Григорий Нисский Диакон Павел Сержантов Далеких от христианства людей увлекает тема Библии – в том смысле, что библейское Откровение несостоятельно. Например, активно утверждается, что Библия противоречива, а потому образованные люди не доверяют Библии. Иллюстраций в подтверждение скептического отношения к Библии приводится множество. Берут «примеры» из Евангелия, отыскивают их и в Ветхом Завете. Как быть со всеми этими противоречиями и далеко идущими выводами? С выводами торопиться не будем. И с противоречиями тоже подождем. Хотя бы потому, что скептики сильно упрощают ситуацию. Реальная ситуация много сложнее Образованные христиане знают Библию не хуже образованных скептиков. И «противоречия Библии» видят, но признают, что понимание одного и того же отрывка из Библии может быть разным. Один и тот же отрывок может иметь два или даже три вполне законных толкования: буквальный смысл и еще иносказательные смыслы. Например, в Библии множество поэтических страниц, которые понимать буквально никому в голову не придет. И многие «противоречия» снимаются, если учитывать этот факт. Последние 300 лет на Библию обрушивались с гиперкритикой. Однако иносказательные толкования Библии (анагогическое, типологическое…) появились на свет не в противовес общественной деятельности французских и немецких материалистов. Библию иносказательно толковали изначально, не забывая, конечно, о ее буквальном прочтении. Святитель Григорий Нисский Заглянем в древние времена, вспомним о том, как Писание толковал в IV веке святитель Григорий Нисский (его память мы отмечаем 10/23 января). Для этого нам потребуется его сочинение «О жизни Моисея Законодателя». Святитель Григорий не утверждает, что вся Библия одинаково понятна. Он отмечает, что божественные заповеди, смысл которых хорошо понятен, надо исполнять без лености. Это с одной стороны. А с другой – о сокровенных смыслах Библии не стоит вести разыскания, «но познание этого предоставлять единому Святому Духу, испытующему, как говорит апостол, глубины Божия». |
|
|
