| 989 Иногда он забывает о том, на что обращает специальное внимание. Например, в том же приложении (1.513) читаем: «...неопифагореец Нумений (I 71, 1, первое упоминание о нем!)». Но в данном месте у Климента речь идет не о Нумении, а о Нуме, римском царе; там же, где действительно упоминается Нумений (1.22.150.4.1), переводчик вовсе не обращает на это внимания. В тексте перевода читаем: «заслуживают проклятия Вузига» (1.333), в сноске к этому месту: «Мифологическому герою Бузигу приписывают», и пр. 990 Например, несмотря на то, что маленький кружок Плотина был делом его личной инициативы и готовности его слушателей объединиться вокруг учителя, а в Афинах продолжала существовать казенная кафедра платоновской философии, платоновская традиция поддерживалась и развивалась в тот период как раз в кружке Плотина. 991 Специально подчеркиваю: я менее всего предлагаю свою русскую версию как стилистическую или терминологическую альтернативу имеющейся: речь идет только о том, чтобы смысл, наличный в греческом тексте, донести по-русски. Для того, чтобы убедиться в некомпетентности переводчика, не нужно проводить сплошную сверку его перевода с греческим: выборка мест, лишенных смысла по-русски, сразу проясняет ситуацию. Всерьез рассматривать стиль перевода Е.В. Афонасина также нет необходимости по тем же основаниям: о каком стиле перевода может идти речь, если переводчик с греческого не только не знает греческого, но и в русском тексте не стремится хотя бы к элементарной осмысленности. Впрочем, вот несколько примеров стилистических красот перевода, взятых совершенно наудачу: «задатки раздуваются воспитанием» (1.96); «выражено в элегантных словах» (1.104); «она с необходимостью посещается Провидением» (1.319); «сыновство, сопровождаемое прославлением Отца» (1.330); «...следовательно иметь детей есть благо. И если это так, да здравствует брак!» (1.335) – эта последняя стилистическая резвость решительно ничем не оправдана (Климент проводит этот тезис как стилистически нейтральное рассуждение в форме умозаключения) и свидетельствует только о том, что у переводчика отсутствует вкус (142,2:24. ον τν τκνων κτσις γαθν, ε δ τοτο, κα γμος). А о чем свидетельствует заявление Ε.В. Афонасина буквально через строчку, пусть читатель судит сам: «Муж становится отцом в брачном союзе, женщина же – выходя замуж»... |
| Изложение, правда, довольно объективно; но систематической и принципиальной критики воззрений Киреевского нет («для нее было-де другое время»! – стр. 116). И тем не менее, как и в других полемических этюдах о славянофилах, вывод сделан очень тяжеловесный и тем более внушительный, что высказан в форме какого-то совсем неясного намека: «все 2089 , что пережито Россией, – так заключил проф. свою лекцию, – с того времени, как велись споры между славянофилами и западниками, утверждает нас в убеждении, что дорога ко всемирно-историческому призванию остается по-прежнему одна, – от мрака к свету»! Заключение, конечно, импозантное, – особенно после того, как, по справке, оказалось, что стремиться от мрака к свету заповедал не только Николай Станкевич, но косвенно и сам Мефистофель (см. конец лекции). Этот эффект, правда, слушатели простили профессору (ведь он все же читал публичную лекцию, а на публичных лекциях без эффектов нельзя!). Но привыкшие к определенности и ясности, без сомнения, уходя из аудитории, мысленно обращались к оратору в духе и тоне платоновских диалогов 2090 : – «Но определи же, странник, что такое этот свет? Что блуждать в потемках не безопасно, что нужно по возможности выбираться к свету, – это мы и до лекции знали; но что такое этот свет и где найти его»?! Некоторые, поставив мысленно этот вопрос, конечно, пытались вывести на него ответ из содержания лекции, – определить искомый свет по противоположности с той тьмой, в которой, по смыслу лекции, блуждал Киреевский и, так как источник тьмы, «смертная сторона» славянофильского миросозерцания, по профессору, заключается в «безмерном преувеличении значения иррациональных элементов в жизни и истории», то.... то никакого —533— вывода и не получалось: один рог дилеммы оказался очень притупленным! В самом деле, что противоположно этому увлечению иррациональными элементами? Конечно, «познания и ум, – источник главный сил», как это и объяснил услужливо Мефистофель. Но что же такое ум? Ведь ум, как глаз, не порождает света: он может нам только сообщить о присутствии света или освещенных предметов, если будет на них направлен. |
| А эта обстановка известна. «Не паркетный пол, не салон великосветских людей, а грязная деревня да простая, в прошлом нередко курная, изба вот арена деятельности сельских пастырей, которых преимущественно поставляла Вифанская семинария» 2015 . И эта обстановка не была нова вифанцу-семинаристу, мало знакомому с блеском городской жизни. Для него не страшен был последующий напор случайностей и житейских невзгод; в нем не было преждевременного разочарования. Неизбалованный школою, подготовленный с детства ко всякой нужде, он боролся с нею прежде всего упорным, неустанным трудом. И где бы судьба не поставила его – в скромной ли доле сельского священника, на высокой ли чреде архипастырского служения, в ответственном ли звании государственного деятеля, он добровольным и настойчивым трудом пролагал себе дорогу 2016 . Многие из бывших питомцев Вифанской семинарии оценили со временем это преимущество их родной школы: старожилы с геройством, а иногда с благодарными слезами, каковые излились, например, недавно в стенах этой школы из старческих глаз по- чтенного, но скромного юбиляра, праздновавшего здесь 60-ю годину своего пастырского служения, вспоминают и свой скудный стол и плохо топленные комнаты и иногда в вещественных пожертвованиях, как например, протоиереи Стефан Васильевич Беляников (подаривший семинарии фисгармонию) и Алексей Феодорович Некрасов (много содействовавший украшению семинарского храма) выражали свою признательность воспитавшей их семинарии; питомцы же позднейшего времени с удовольствием рассказывают и о свежести ароматного воздуха, о приволье лесов и лугов и вообще о прелестях в избытке окружающей Платоновскую школу природы 2017 . А более впечатлительные из «вифанцев» развивали здесь и навсегда закрепляли в себе любовь к тихому уединению и к внутреннему самоуглублению, которою отличались многие из них. Так вот, например, с какими размышлениями знакомит нас письмо одного воспитанника этой школы В. Грозова, писанное им сотоварищу, поступившему тогда в Академию, П.С. |
| Можно увидеть в этом гордыню греческого философа, а можно и промысел Божий. С этой точки зрения, возможно, это было не случайно. Это удивительный случай в истории философии, когда философ приходит к богословским выводам, пользуясь только рассудочным методом. Плотин показал всю силу и в то же время ограниченность человеческого разума. Он показал, к каким богословским истинам можно прийти, опираясь лишь на силы разума (эти положения были усвоены христианским богословием), и к каким положениям можно прийти только через Божественное откровение (размышления Плотина на эти вопросы привело к ошибочным, с точки зрения христианства, выводам и ересям). Однажды Кант сказал, что он захотел показать место разума, чтобы уступить место вере. Это именно то, что сделал Плотин. §6. Поздний неоплатонизм Со смертью Плотина история неоплатонизма не заканчивается. Известны ещё три, по крайней мере, наиболее известных и влиятельных философа неоплатонизма: Порфирий, ученик Плотина, Ямвлих, философ сирийской школы неоплатонизма, и Прокл, представитель афинской школы. Сами эти философы не всегда считали себя таковыми: Ямвлих и Прокл называли себя скорее богословами. Порфирий Порфирий (232 – после 301 г.) был учеником Плотина и издателем его трактатов. Кроме того, Порфирию принадлежит множество оригинальных работ. Блаж. Августин в своём основном труде «О граде Божием», в той главе, где он даёт историко-философское описание, более всего страниц посвящает именно Порфирию. Позднейшие неоплатоники отошли от истинных взглядов Плотина. Если у Плотина мы видим, что Бог есть Единое, есть абсолютное Я, сверх-Я, и сказать, что Бог – это некая безличная сущность, просто невозможно, то у позднейших неоплатоников понятие о Боге как абсолютном Я исчезает и Бог становится некоторой безличной субстанцией. Кстати, последующее знакомство с неоплатонизмом происходило не по трактатам Плотина, а скорее по трактатам Ямвлиха и Прокла. Император Юстиниан, как известно, запрещал учение Прокла и его платоновскую академию. |
| священномученик Мефодий и его богословие» «Богословские труды», сб. 10, с. 54, после строки 5 сверху добавить: Смерть христианина, рассматриваемая как эсхатологический брачный пир в образном изложении св. Мефодия, привлекла внимание американского патролога А. Рэша (Alfred С. Rush. Death as a spiritual marriage. «Vigiliae Christianae», 26, 1972, pp.95– 101). Космология св. Мефодия рассматривается Л. Патерсоном (L. A. Patterson. The creation of the world in Methodius» Symposium. «Studia Patristica», IX, 1966, pp. 240–250). Там же, с. 56, строки сверху 34–47: Следует отметить, что проф. Е. Ловягин ставил своей целью перевод греческого текста творений св. Мефодия на русский язык; по этой причине не приходится считать недостатком его работы отсутствие в ней извлечений из славянских рукописей. «Богословские труды», сб. 11, с. 16, строки снизу 26–31: Высказывания апофатического характера (частично с использованием платоновской терминологии) имеются и у более ранних авторов: у св. Иустина Философа , Афинагора, Тертуллиана , Минуция Феликса , Климента Александрийского и Оригена . Там же, с. 19, подстрой, прим. 2, строка снизу 4: следует читать: «...подчеркнуто несубординационистического содержания...» Там же, с. 20, строки сверху 33–34: следует читать: «...провозгласили субординационизм по существу своим лозунгом...» Там же, с. 21, строки сверху 11 – 12: следует читать: «...нельзя представить себе момента во всей сотворенной Богом, совокупности времен, когда Его благость и могущество оставались бездеятельными...» 3 N. G. Bonwemsch. Die Theologie, S. 160–171. J. Farges. Les idées morales etc. Paris, 1929, pp. 238–246. Приложение II к исследованию «Св. священномученик Мефодий и его богословие», опубликованному в «Богословских трудах», сб. 10 (с. 7–58) и сб. II (с. 5– 54). Приложение I «Св. Писание в творениях св. Мефодия " -в сб. 13, с. 170–177). Автор чрезвычайно признателен своим рецензентам – профессору-протоиерею Л. Воронову и доценту-протоиерею В. Стойкову за сделанные ими замечания и указания во время магистерского диспута по этой теме, состоявшегося в Ленинградской духовной академии 9 марта 1974 г. Читать далее Источник: Михаил (Чуб), архиеп. Предание Церкви в богословии св. Мефодия//Богословские труды. 1975. Сб. 14. С. 126-133. Поделиться ссылкой на выделенное |
| – С сентября… Я с сентября не посетил ни одного занятия по философии. – Да, и судя по тону, ещё долго не собираетесь их посещать. В этой связи долг преподавателя обязывает меня опросить вас, чтобы я мог на основании хотя бы одной оценки поставить Вам полугодовую. Да. Выходите сюда… – Я лучше с места. – Нет, ну что Вы! Выходите сюда и поведайте нам что-нибудь из античной философии. – А о ком? – спросил Тулычев, нехотя направляясь к доске. – О ком хотите, – философ заглянул в журнал, – мы проходили Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена, Анаксагора, Сократа и вот сегодня – Платона. – Можно я о Платоне? – Да, да! Конечно! И даже очень похвально. – Ну, в общем, Платон это греческий философ, – неуверенно начал Тулычев. Он стоял у доски в чёрной куртке и медленно раскачивался на своих мощных ногах. Его вид был скорее устрашающий, поэтому у Платона не оставалось никаких шансов. Сан Саныч испытывал некоторую досаду на то, что этим внезапным опросом он вынужден был прервать свой рассказ о нелёгкой судьбе четырнадцатилетних импотентов в современном неоязыческом обществе. Он был больше чем уверен, что за пять минут он отделается от этого прогульщика каким-нибудь " трояком " и бесстрашно вступит в полемику с воображаемым врагом и закончит очередную байку про новосибирский Академгородок. Но он плохо знал Тулычева, этот воспитанник достаточно уверенно обвинял Платона в ереси Ария и привёл несколько соборных анафем, касающихся платоновского учения об идеях. Несколько удивлённый такими обширными познаниями, философ не смог отказать себе в удовольствии задать ещё один вопрос: – Ну а что же ценного можно почерпнуть в философии Платона? – Кого? – на лице Тулычева изобразилась причудливая гримаса, выражавшая не то возмущение, не то презрение. – Платона? Да ведь он же был педераст! Чего может быть ценного в философии этих педерастов?! Это было слишком даже для философа. Выйдя из секундного замешательства, он снял очки и невнятно забормотал: – Достаточно, вполне достаточно… Вас " четвёрка " устроит? Прекрасно… |
| Бердяев, там же, с. 113. Прекрасным дополнением сюда являются следующие строки отзыва преосвященного Феодора (с. 167): «В истинности Истины удостоверяет достоверность, – говорит автор (11 стр., т. е. книги «О духовной Истине»), а достоверность, есть интеллектуальное чувство принятия известного суждения в качестве истинного; это чувство (удовлетворительности, так его нужно назвать) достигается соответствием суждения критериям истины» (19). Итак (sic!), не вводится ли субъективизм в эту область, где должна рождаться Истина, ибо где же объективная и общая мерка того, что критерии (закон тождества-интуиции и достаточного основания – дискурсии) в данном случае действовали правильно у известного человека; чувство удовлетворенности настолько субъективно и изменчиво, что апеллировать к нему, особенно в искании и принятии единой истины, рискованно, вот почему и пробабилистическое построение понятия истины, делаемое автором, может быть и не единственным выходом из скепсиса, а в зависимости от состояния духа мыслящего может быть принято и иное построение как истинное, по крайней мере до времени». Автор, справедливо, рассуждает далее преосвященный рецензент, «делает логическую непоследовательность», когда, «построив пробабилистическое понятие об истине на с. 3839, он этот свой пробабилизм (Пробабилизм (от лат. probabilis – вероятный), в схоластике и поздней западноевропейской христианской этике моральная система, исследующая условия принятия решений о возможных поступках в спорных случаях, Пробабилистами называли и скептиков Новой Платоновской Академии [имеется в виду Карнеад (214119), синтезировавший гносеологическом плане с поведенческой вероятностью]), относящийся только к понятию истины, тут же, на с. 39, переносит уже на ее бытие (курсив не наш)... И хотя автор неоднократно наминает об опыте, как пути восприятия истины (с. 38:39), но здесь в 1-й главе, определение истины не результат опыта, а результат неудовлетворенности рассудка, с апеллированием к необходимости веры на почве, живущей в человеке, любви к истине (с. 30) и надежды, что она есть (с. 36). |
| Вот в эту-то смрадную атмосферу и приглашает Дион, поклонник и ученик Платона, знаменитого философа, чтобы хоть как-нибудь воздействовать на сицилийскую тиранию. Было бы наивно думать, что Дион в этом случае был всего лишь моралистом и что он как идеалист и платоник действовал только ради всеобщего блага. Дион был весьма дальновидным политиком аристократической партии в Сицилии, находился в острой оппозиции к тогдашней тирании, а главное, изыскивал любые средства для свержения Дионисия Старшего, руководствуясь кроме всего прочего также и своими личными интересами. Так как в то время ему было еще далеко до прямой политической борьбы с тираном, он пробует более легкое средство, а именно приглашает всеми уважаемого философа к сицилийскому двору, чтобы использовать его для личного воздействия на Дионисия. Платон утверждает, что его самого мало интересовали какие-нибудь политические мероприятия, где бы они ни происходили, его привлекала только возможность воздействовать на развращенного самодержца в надежде благотворно повлиять и на всю сицилийскую общественность. Однако мы уже знаем, чем кончилась первая поездка Платона. Дионисий заподозрил Диона и Платона в заговоре против его власти, и Платон едва спасся от гнева преступно-развращенного самодержца. В сущности говоря, то же самое произошло и во время второй поездки Платона в Сицилию. В 367 г. до н.э. умирает Дионисий Старший, и новым тираном в Сиракузах делается его сын – Дионисий Младший, который мало чем отличался от своего папаши, разве только был еще более мрачным и еще менее доступным. Тем не менее неугомонный и настойчивый Дион, чудом уцелевший при прежней тирании, с новой силой пытается влиять на нового тирана, опять пишет письмо к Платону, даже заставляет Дионисия участвовать в этой переписке, всячески убеждая главу Академии в том, что новый тиран стремится воплотить в своем государстве высокие идеалы и очарован платоновской философией. Но что поразительнее всего, этому начинает верить и сам Платон. Здесь сказались его неопытность в политических делах и неисправимый оптимизм, заставлявший его верить в конечное торжество его моральных идей. Правда, Платону в это время было уже около шестидесяти лет и поехал он в Сицилию в 366 г. до н.э. не без колебания и не без смутных предчувствий. Стоит тщательно изучить это огромное VII письмо, чтобы ощутить наивность философа, который уже достаточно претерпел всякой неправды, но который все еще надеется на силу красноречивого слова и на возможность философского преобразования жизни. И в результате – эта почти безнадежная поездка, интриги и скандалы при дворе Дионисия Младшего, зависть и злоба противников Платона, невольная связь с полуполитической, полуморальной оппозицией, гнев тирана, опасность погибнуть и бесславное возвращение в Академию. |
| Соч. Т. 22. С. 382. Как это обычно происходит, самое общечеловеческое является и самым национальным. Сократ (а за ним – мы увидим это ниже – в значительной мере и Платон) вошел в античную философию и литературу как гениальный разговорщик и собеседник, проницательнейший спорщик и диалектик, вечный говорун и шутник, как вечный ученик, черпавший свои мысли в контакте с людьми даже малоодаренными, как добродушнейший остряк, но в то же самое время проницательный, насквозь видящий своего противника мыслитель, наконец, как разоблачитель неправды, своими невинными вопросами уничтожавший любого самохвала и сокрушавший любое самомнение. Этот образ говоруна, спорщика, диалектика, ищущего истину с хитрым видом человека себе на уме, на все времена остался в сознании античного мира, вошел в историю вместе с софистами и Платоном как необходимая составная часть греческого духа, как порождение греческих народных глубин, как любимейший образ для греко-римского общества в последующие времена. Без философских препирательств софистов, Сократа и Платона было бы скучно в истории античной философии; без этой задорной диалектики, вечного искательства правды и истины не сложились бы античная философия и античная литература в том виде, в каком они воздействовали на всю последующую культуру и в каком мы ощущаем их еще и в XX в. Ко всему сказанному надо добавить и то, что Сократ вообще есть фокус и пересечение самых разнообразных мировоззренческих тенденций, развившихся позднее, в эпоху эллинизма, и составивших ее глубинное содержание. Философия Сократа, имевшего своим учеником Платона, обусловила не только мировой платонизм, но, поскольку учеником Платона в свою очередь был Аристотель, то в какой-то мере – и аристотелизм. Учеником Сократа был также киник Антисфен, чья философия, переработанная в духе Гераклита, легла в основу стоицизма. Его же учеником был и гедонист Аристипп, философия которого, видоизмененная под влиянием учения Демокрита, обусловила собой эпикуреизм. Именно в платоновской Академии пифагорейство окончательно оформилось в виде научно-философской системы. |
| Ее создателем считался Хрисипп из Сол, и про него говорили, что если бы боги пользовались диалектикой, то не употребляли бы никакой другой, кроме изобретенной Хрисиппом. Существовала еще и третья, противостоящая обеим предыдущим, не столько система, сколько тенденция соединять логику и риторику, – она шла от софистов через Исократа. В Элладе, где мышление всегда было утонченным и разделенным, эти три традиции не столько конкурировали (особенно с III в. до н. э.), сколько занимали свои собственные ниши в сознании и школьном преподавании. Зато в Риме, где стремились всё упростить и объединить, между ними развернулась нешуточная борьба. Сторонником софистико-риторической традиции был М. Туллий Цицерон, полагавший логику стоиков крайне сложной и путаной. Далее, в трактатах ритора Апулея из Мадавры (р. ок. 124 г. н. э.) и врача Галена из Пергама (129–199 гг. н . э.) мы видим совмещение аристотелевской и стоической традиций, но затем в Риме победила традиция риторическая, что было связано с расцветом «второй софистики». Это заметно по «Диалектике» Августина Аврелия . Однако сведение логики к риторике по существу уничтожало логику, тем самым традиция была просто прервана. Следовательно, на вопрос, почему утвердилась логика Аристотеля, можно ответить так. По двум причинам: отсутствие традиции, а также влияние александрийских неоплатоников. Во-первых, те времена, когда Платон был современным философом и его можно было читать и комментировать «с листа», давно прошли. Отсутствие же академических платоновских традиций не позволяло римлянам сразу усваивать неоплатонические концепции как таковые (а не как часть христианской теологии). Спекулятивные концепции наивысшей степени, тончайшие понятия, сложнейшая иерархическая схема, – все эти достоинства неоплатоников были непонятны даже большинству образованных людей на эллинском Востоке, не говоря уже о латинском Западе. Прежде, чем заниматься сложными спекуляциями, необходимо на школьном уровне овладеть методом теоретического мышления, а здесь могли помочь только аристотелевская или стоическая логика. |
|
|
