| З. порицал признание спасовцами (в частности, спасовцами малого начала и новоспасовцами) нек-рых таинств правосл. Церкви, писал, что они «у антихриста признают крещение святым, божественным и просвещенным» (О видении и знании Бога. 1915. Л. 58 об.), считал, что только самостоятельно совершенное над собой «крещение» может гарантировать истинность обряда в мире, все проявления к-рого заражены антихристом. Приход в мир антихриста З. считал «духовным», а не «чувственным», критиковал сторонников «чувственного» воцарения антихриста (О сотворении человека и о естественном христианском благородии. 1910. Л. 79-80). З. осуждал принятую у большинства спасовцев практику приема в согласие через отрицание ересей (спасовцы строго придерживались правила о невозможности повторного крещения; кроме того, они не имели св. мира для совершения миропомазания приходящих в согласие). По мнению З., тех, кто присоединялся к «роду верных», необходимо крестить, поскольку за пределами согласия все так или иначе заражены действием антихриста. С 1888 г. З. вел активную полемику со спасовцами-«отрицанцами» (спасовцами большого начала), последовательно сохранявшими практику приема в согласие через отрицание ересей. Неоднократно устраивал полемические споры-беседы в Толбе, в окрестных деревнях Карташиха, Пустынь, Мокрый Майдан и др., в Макарьеве во время ярмарки; разработал строгую процедуру собеседований, предполагавшую первоначальный устный этап, затем ответы на письменно поданные вопросы. З. имел неск. бесед (в 1901 и 1903) с «главным и нарочитым проповедником и учителем отрицанского общества» А. А. Коноваловым, с учеником последнего К. А. Кузнецовым (в 1897 и 1905), опровергал сочинения новоспасовца А. А. Комиссарова. З. преобразовывал беседы в полемические послания, к-рые переписывал, начиная с 1900-х гг. размножал на гектографе (отпечатанные на гектографе книги З. называл «мастичными») и «пускал их по всему миру... против неправо верующих людей» (описание ряда гектографов З. см.: Панич Т. В., Титова Л. В. Описание собрания рукописей ИИФиФ СО АН СССР. Новосиб., 1991. С. 137-139). Самокресты могли объединяться со спасовцами в противостоянии православной Церкви. В 1888 г. в Толбинское волостное правление было отправлено их совместное письмо с отказом платить сборы на устройство православного храма «и попу жалованье... за его требы». Это первое собственноручно написанное З. свидетельство его отказа от православной Церкви: «Мы не принадлежим к Великороссийской Церкви и не заимствуемся никакими таинствами». Письмо подписано как самокрестами, так и спасовцами из Толбы ( Клочкова. 1999. С. 228, 235). |
| Г-н Спасович открывает нам, между прочим, что клиент его есть человек, жаждущий семейной жизни. Он было и хотел раз жениться, но брак расстроился, и притом одним из сильнейших препятствий оказалось именно то, что он не скрыл, что у него есть «натуральная дочь». Это только первая капелька, г-н Спасович не прибавляет ничего, но вам понятно, что г-н Кронеберг уже отчасти пострадал за свое доброе дело, за то, что признал дочь свою, которую мог не признать и забросить у крестьян навсегда. Стало быть, мог уже, так сказать, роптать на это невинное создание; по крайней мере, вам это так представляется. Но в этих маленьких, тонких, как бы мимолетных, но беспрерывных намеках г-н Спасович величайший мастер и не имеет соперника, в чем и уверитесь далее. Далее, г-н Спасович начинает вдруг говорить о девице Жезинг. В Париже, видите ли, г-н Кронеберг познакомился с девицею Жезинг и в 1874 году привез ее с собою в Петербург. «Вы могли оценить (вдруг возвещает нам г-н Спасович), насколько г-жа Жезинг походит или не походит не женщин полусвета, с которыми завязываются только летучие связи. Конечно, она не жена Кронеберга, но их отношения не исключают ни любви, ни уважения». Ну, это дело субъективное, ихнее, а нам бы и всё равно. Но г-ну Спасовичу надо непременно выхлопотать уважение. «Вы видели, бессердечна ли эта женщина к ребенку и любит ее или нет ребенок? Она желала бы сделать ребенку всякое добро…» Всё дело в том, что ребенок звал эту даму maman и в ее же сундуке взял чернослив, за который его так высекли. Так вот, чтобы не подумали, что Жезинг враг ребенку, что напрасно на него наговаривала и тем возбуждала против него Кронеберга. Что же, мы и не думаем; нам даже кажется, что этой даме не с чего ненавидеть ребенка: ребенок приучен целовать у ней ручку и называть ее maman. Из дела видно, что эта дама, испугавшись «шпицрутенов», даже попросила (хотя и безуспешно), перед самым сечением, отломить один опасный сучок. По свидетельству г-на Спасовича, Жезинг-то и подала мысль Кронебергу взять ребенка из Женевы от де-Комба. |
| Смягчился взгляд на нечестие и перекрещивание стало оставляться. Вторичное крещение имеет в истории раскола важное символическое значение. Перекрещиванцы даже со своими детьми ни в чем не сообщались, как с нечистыми. Но когда прекращение гонений ослабило фанатизм раскола, между последователями его не раз должен был подняться вопрос: справедливо ли такого же человека, как они, за церковное разногласие считать нечистым и не сообщаться с ним, если он не перекрещен? Ладожане на Выгу отделились от прочих выговцев по вопросу о крещении. Они отвергли перекрещивание. Подобно им, отвергло перекрещивание и спасово согласие. Это был переход от секты самоперекрещеванцев, последователи которой, как видно из самого названия, перекрещивали сами себя. Спасово согласие, подобно пастухову, стояло за нерасторгаемость брака, где бы он заключен ни был. Это было так же естественно: оба главные отступления от поморского толка – пастухово и спасово согласия явились в этом случае выражением уже более гражданственной, более семейной жизни, развившейся в увеличившемся населении дотоле безлюдного севера, где утвердился первоначальный, безбрачный, иноческий раскол. Кузьминовщина стала называться нетовщиною от того, что, по учению этого согласия, «нет ныне в мире ни православного священства, ни таинств, ни благодати». Отвергая все это, нетовщина учит возлагать всю надежду на Спаса, «Который сам ведает как спасти нас, бедных». Отсюда другое название – спасово согласие. Последователи этого учения, не перекрещивая обращающихся к ним, не крестят иногда и собственных детей: – по их учению «Спас и без крещения может спасти». Они отвергают также исповедь. Учение о нерасторжимости брака служит одним из пояснений – почему спасово согласие могло распространиться в средней России – в губерниях ярославской, костромской и нижегородской. Вопрос о браке был причиной отпадения многих от поморского учения. Поморский раскол, распространенный иноками, долго слишком сильно шел в разрез с понятиями, установившимися в обществе. |
| С г. Мережковским о шестидесятых годах я не намерен спорить. Расстаюсь с его книгою, с которой я почти ни в чем не согласен, но признаю, что она прекрасно написана, что местами она увлекательна и читается легко, наконец, что она вызывает, располагает к тому, чтобы о ней думать и много, много спорить. Будем надеяться, что со временем г. Мережковский сосредоточится, сделается последовательнее и будет представлять из себя цельное лицо, а не компанию расходящихся в разные стороны противников… 11 апреля 1897. Скриба [Е. А. Соловьев ] Г. СПАСОВИЧ О Г. МЕРЕЖКОВСКОМ Положительно я очень рад за г. Мережковского. С тех пор у него уже не будет ни малейшего основания жаловаться на то, что им занимаются и его беспокоят лишь мелкие газетные мошки, к которым он, разумеется, не мог относиться иначе, как с подавляющим презрением. Теперь разбор его литературных прегрешений перешел в высшую инстанцию и сам «Вестник Европы» поместил о нем обширную статью В. Д. Спасовича. Правда, г. Спасович очень мало говорит о самом г. Мережковском. В его статье вы найдете много блестящего и интересного о Флобере, Кальдероне, Монтене, еще больше о Мицкевиче и Пушкине, наконец, целое самостоятельное исследование о достоверности записок А. Смирновой , но все же заглавие над каждой страницей напоминает, что г. Спасович взялся за перо с исключительной целью писать о г–не Мережковском и его книге «Вечные спутники». Правда и то, что в разбираемой статье г. Спасович прибегнул к методе С. Бёва. Вы, конечно, знаете, что это за метода. Заключалась она в том, чтобы хвалить писателя, но после каждой похвалы впускать в него иголку и, в конце концов, оставить о нем лишь приятное воспоминание . И здесь г. Спасович очень одобряет г. Мережковского. Он не скупится на слова: красиво, умно, талантливо, «наводит на размышления», а рядом с этим… рядом с этим он читает ему жестокие, совершенно справедливые нравоучения и говорит, что г. Мережковский сам не знает, чего он хочет, во имя чего пишет, что любит, что ненавидит. Для писателя, выступившего в роли критика, — так как «Вечные спутники» не что иное, как сборник критических этюдов и литературных портретов, — такие похвалы то же самое, что бутерброд с горчицей после деликатесного тонкого ужина. |
| Начальник караула: Это невозможно, господин полковник. Все люди из барака 99 расстреляны, кроме троих, а четвертый Спасович. Вот этих троих могу привести. Это азиат, индиец и один американец. Председатель побледнел, как смерть, поднялся и начал ходить из угла в угол. Первый судья (начальнику караула): Кто приказал расстрелять их до суда и вынесения приговора? Начальник караула: Странно, что Вы этого не знаете. Расстреляли по приказу господина обер... Гестаповец (в ярости грохнув кулаком по столу): Оставьте свое ханжество в минуту, когда немецкий народ находится между жизнью и смертью ! Спас: Не бойтесь, немецкий народ не погибнет. Умрут лишь те, которые уже умерли духовно. Возглас из зала: Правильно! Второй судья: Пусть приведут этих троих. Вошли трое, как призраки. Первый судья: Как тебя зовут? Первый узник: Меджид Искандер. Первый судья: Откуда ты родом? Искандер: Из Кашмира. Первый судья: Искандер, посмотри на этого человека в гробу. Знаешь его? Искандер: Нет, никогда его не видел. Спас: Что, брат Меджид, не узнаешь меня? Искандер: Ты, брат Спас!? А я думал, что ты раньше всех оказался в раю! Первый судья: Искандер, ты заявил следователю, что именно капитан Спасович подстрекал вас к мятежу, призывал поджечь барак и, перебив караульных, бежать. Повтори сейчас свои слова перед Спасовичем. Искандер: Господин судья, мои уста умолкли бы навек, если бы я решился так оклеветать этого праведника. Великий Аллах, дай мне силы умереть прежде, чем такое сказать. В ту ночь нашего невеселого веселья именно Спас урезонивал некоторых горластых и говорил тогда, как и всегда, что нельзя радоваться чужому горю. Так нас учит и Коран. Первый судья: Достаточно. Выслушаем второго. Второй узник: Мое имя Параклана Халдар, из города Реджтаун, брахман, поручик британской армии. Первый судья: Знаешь ли ты, Халдар, этого человека в гробу? Халдар: Едва узнал его по голосу, но все-таки это капитан Спас Спасович, старшина нашего барака. Первый судья: Халдар, ты перед следователем заявил, что в ту ночь Спасович приказал тебе отслужить парастас Адольфу Гитлеру, но ты это с негодованием отверг, что делает тебе честь, но за это Спасович ударил тебя стулом. Повтори свои слова перед Спасовичем. |
| Спас: Любой вождь любого крещеного народа, который, отвергая Христа, хочет осчастливить свой народ, приведет свой народ не в счастливую землю обетованную, но в призрачную землю недостижимую, откуда нет возврата. Это неминуемо и неизбежно. Гестаповец побледнел от гнева и нацелил вальтер в грудь Спаса Спасовича, крича: – Эта скотина оскорбляет нашего фюрера! Его надо судить вот как... Тут доктор Адлер схватил его за руку, но пистолет выстрелил, пуля попала в окно, и стекло разлетелось вдребезги. Председатель: Коллега, я не могу не удивляться, зачем вы задаете обвиняемому такие общие вопросы, по которым он имеет право думать что угодно? Зачем вы отдаляетесь от нашей темы? А тебе, Спасович, еще раз строго напоминаю, чтобы ты не смел больше оскорблять национальные чувства немцев. Давайте, господа следователи, вернемся к делу. Следователь: Все заключенные из барака 99 признают, что радовались в ту ночь, когда услышали о гибели Гитлера. Они утверждают, что старший по бараку Спасович радовался вместе с ними. Председатель: Что ты можешь ответить на это, Спасович? Спас: Действительно, все мы в ту ночь радовались, но не смерти Гитлера, а предчувствуя скорое возвращение на родину. Следователь: Это просто казуистика. Спас: Ничуть не бывало, господин следователь. Радость всех моих людей была естественна и незлобна. Тоска по родине и по своим семьям мучила их и иссушила больше, чем все беды лагерной жизни. Они радовались той самой радостью, какой радовались бы, если бы пришел сам Гитлер и сказал: «Вы свободны, идите!» Они были бы одинаково благодарны и мертвому, и живому Гитлеру, только бы их отпустили на свободу. Председатель: Это ты, Спасович, по своему обыкновению, хочешь оправдать своих людей, которых, знаю, любишь. Однако на судебном языке это называется ложью. Спас: Говоря неправду, я лишь повредил бы самому себе, как если бы я украл или убил. Следователь: Двадцать пять человек из барака 99 попытались бежать сегодня ночью, но были схвачены и расстреляны. Если бы они считали себя такими невинными, как их представляет обвиняемый, они не убегали бы от праведного суда. Однако они бежали, потому что знали, что виноваты. Скорее всего и обвиняемый Спасович сделал бы попытку к бегству, если бы получил такую возможность. |
| Уже с первых слов речи вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда вон, с силой. Г-н Спасович сразу раскрывается весь, и сам же первый указывает присяжным слабую сторону предпринятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое место, то, чего он всего больше боится. (Кстати, я выписываю эту речь из «Голоса». «Голос» такое богатое средствами издание, что, вероятно, имеет возможность содержать хорошего стенографа). «Я боюсь, г-да присяжные заседатели, — говорит г-н Спасович, — не определения судебной палаты, не обвинения прокурора… я боюсь отвлеченной идеи, призрака, боюсь, что преступление, как оно озаглавлено, имеет своим предметом слабое беззащитное существо. Самое слово «истязание ребенка», во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чувство такого же сильного негодования к тому, кто был его мучителем». Очень ловко. Искренность необыкновенная. Нахохлившийся слушатель, заранее приготовившийся выслушать непременно что-нибудь очень хитрое, изворотливое, надувательное, и только что сказавший себе: «А ну, брат, посмотрим, как-то ты меня теперь надуешь», — вдруг поражен почти беззащитностью человека. Предполагаемый хитрец сам ищет защиты, да еще у вас же, у тех, которых собрался надувать! Таким приемом г-н Спасович сразу разбивает лед недоверчивости и хоть одной капелькой, а уж профильтровывается в ваше сердце. Правда, он говорит про призрак, говорит, что боится лишь «призрака», то есть почти предрассудка; вы еще ничего не слыхали далее, но вам уже стыдно, что вас неравно сочтут за человека с предрассудками, не правда ли? Очень ловко. «Я, г-да присяжные, не сторонник розги, — продолжает г-н Спасович. — Я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания (не беспокойтесь, это всё такие новые выражения и взяты целиком из разных педагогических рефератов), из которой розга будет исключена; тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб вы перестали в суде действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушением той правды, которая должна существовать как в семье, так и в государстве». |
| — Не быть мне в Спасове! — проговорила она хозяйке. — Как, так и вы в Спасов? — встрепенулся Степан Трофимович. Оказалось, что одна помещица, Надежда Егоровна Светлицына, велела ей еще вчера поджидать себя в Хатове и обещалась довезти до Спасова, да вот и не приехала. — Что я буду теперь делать? — повторяла Софья Матвеевна. — Mais, ma chère et nouvelle amie, 39 ведь и я вас тоже могу довезти, как и помещица, в это, как его, в эту деревню, куда я нанял, а завтра, — ну, а завтра мы вместе в Спасов. — Да разве вы тоже в Спасов? — Mais que faire, et je suis enchanté! 40 Я вас с чрезвычайною радостью довезу; вон они хотят, я уже нанял... Я кого же из вас нанял? — ужасно захотел вдруг в Спасов Степан Трофимович. Через четверть часа уже усаживались в крытую бричку: он очень оживленный и совершенно довольный; она с своим мешком и с благодарною улыбкой подле него. Подсаживал Анисим. — Доброго пути, сударь, — хлопотал он изо всех сил около брички, — вот уж как были вами обрадованы! — Прощай, прощай, друг мой, прощай. — Федора Матвеича, сударь, увидите... — Да, мой друг, да... Федора Петровича... только прощай. Настасью (франц.). как (франц.). этого купца (франц.). Да здравствует большая дорога (франц.). этот Маврикий (франц.). у меня всего-навсего сорок рублей; он возьмет эти рубли и все-таки убьет меня (франц.). Слава богу (франц.). и потом (франц.). это начинает меня успокаивать (франц.). это очень успокоительно (франц.). это успокоительно в высшей степени (франц.). я — совсем другое (франц.). но, наконец (франц.). Это прелестно (франц.). Да, это именно так можно перевести (франц.) Это еще лучше, у меня всего сорок рублей, но... (франц.). То есть (франц.). друзья мои (франц.). Она этого хотела (франц.). Но... это прелестно (франц.) чуточку водки (франц.). самую малость (франц.). «Я совсем болен, но это не так уж плохо быть больным» (франц.). она именно имела вид дамы (франц.). Э... да это, кажется, Евангелие (франц.). Вы, что называется, книгоноша (франц.). Я ничего не имею против Евангелия, и... (франц.). |
| Обвинитель: Господа судьи, обвиняемый Спасович своими словами и действиями показал себя непримиримым врагом немецкого национал-социализма. Об этом свидетельствуют откровенные высказывания в Белграде и здесь, в лагере, и, наконец, его рукопись, которую мы частично заслушали и в которой наш немецкий военный идеал в войне за территории назван Землей Недостижимой. Кроме того, узники барака 99 называют его главным зачинщиком мятежа во время покушения на Вождя немецкого народа. Поэтому обвиняемый заслуживает смертной казни. Смягчить наказание могло бы только покаяние обвиняемого и его согласие на деле доказать готовность сотрудничать с немецкими военными и полицейскими властями в Сербии. Первый судья: Ты слышал, Спасович? Спас: Так же, как и вы, господин подполковник. Первый судья: Ты все понял? Спас: Как и мой обвинитель. Второй судья: Ты понял, Спасович, что будешь неизбежно приговорен к смерти, если не раскаешься и не станешь сотрудничать с нами? Спас: Все люди приговорены к смерти, и я, да и вы, господин майор. Мы называем смерть естественной, когда человека убивают микробы, и неестественной, когда роль микробов выполняют какие-то люди. Гестаповец: Всякая наглость имеет предел! Чего вы ждете, почему не расстреляете его? Председатель: Да разве вы не видите, что он как раз хочет, чтобы мы, немцы, взяли на себя роль микробов? А я бы не спешил это его желание исполнить. Второй судья: Спасович, будь реалистом и не фантазируй больше. Пустыми словами ты не сможешь оправдаться и избежать смерти, но только делами можешь спасти свою жизнь. Поэтому... Спас: Так говорится в Священном Писании , что человек спасет жизнь свою делами. Но каких дел вы ждете от меня? Второй судья: Мы ждем, что ты покоришься нам и поможешь усмирить Сербию, подобно вашим лидерам в Белграде. Тем самым ты облегчил бы нам дальнейшее осуществление наших мировых целей. А мы достойно наградим тебя. Спас: Я искренне уважаю тех сербских патриотов, которых вы упомянули. Я считаю, что они покорились вам не ради наживы или наслаждения изменой Родине – они подневольные рабы, как и я, – но по принуждению, пытаясь спасти хотя бы часть сербского народа, который вы и ваши союзники обрекли на верную смерть. |
| Спасович был большой знаток польской литературы и был мне очень полезен. Не раз я обращался к нему с разными вопросами, чтобы отыскать сведения, которые оказывались нужными для русской истории по тесной связи, какую имел польский мир с русским. В политических убеждениях Спасович казался человеком умеренным, противником всяких патриотических увлечений, свойственных его землякам; в особенности он показывал большое уважение к деятельности маркиза Велепольского, поставившего себе задачею примирение поляков с русскими на принципах славянской взаимности, что совершенно совпадало со моими заветными мечтами. Родом из Белоруссии, он был сын доктора в Речице, русского по вере и по происхождению, но матери-польки, однако не таился предпочтением всего польского. Относительно религии он не придавал католичеству значения национальной польской религии и постоянно указывал на исторические примеры тех русских православных панов, которые заявляли себя верными слугами Польши; впрочем, он не только не проявлял какой-нибудь враждебности к русским – напротив, с чувством толковал о примирении. Это был человек очень умный, талантливый, казался чуждым всякого своекорыстия, горячо преданным идее. Неудивительно, что я полюбил его, высоко уважал и с негодованием слушал от некоторых замечания, что это человек двуличный. Студенты очень любили его, не только поляки, но и русские, тем более что никто из профессоров не заботился так сердечно и горячо о их нуждах: если приходилось составить какой-нибудь литературный вечер, спектакль, концерт или что-нибудь иное в пользу существовавшей тогда кассы для поддержания бедных студентов, Спасович был всегда главным учредителем и заохочивал к участию литераторов и ученых. Когда начались студенческие волнения, Спасович был в числе профессоров, настаивавших на подаче об отставке, но тут же сделал маленькую хитрость: он подал, прошение об отставке, и это сделалось известным между студентами и профессорами, но потом взял назад свое прошение, продолжая считаться профессором, и получал жалованье, а когда с января 1862 года поступил в министерство Головнин, то исходатайствовал для себя перевод в Казанский университет. |
|
|
