| Почему хотя не сказано о стихиях: огне, воде и воздухе, но ты собственным своим разумением постигни, во-первых, что все находится во всем. И в земле найдешь и воду, и воздух, и огонь. Огонь выскакивает из камней; и из железа, которое само ведет начало от земли, при ударениях обыкновенно блещет неистощимый огонь. И достойно удивления, каким образом существующий в телах огонь скрывается в них безвредно, но, будучи вызван наружу, делается истребительным для тел, хранивших его в себе прежде. A что в земле есть и водное естество, доказывают копатели колодцев. И о находящемся в нем воздушном естестве свидетельствуют пары, какие выходят из земли влажной и согретой солнцем. Во-вторых, если по природе своей небо занимает верхнее место, a земля составляет самый низ, почему легкое стремится к небу, a тяжелое обыкновенно клонится к земле, верх же и низ противоположны между собою, то упомянувший о небе и земле, которые по самой природе наиболее удалены друг от друга, конечно, обозначил вместе с тем и все, что наполняет средину между ними. A потому и не ищи повествования о каждой стихии, но в сказанном подразумевай и умолчанное. В начале сотвори Бог небо и землю. Исследование о сущности каждого существа, или подпадающего нашему умозрению, или подлежащего нашим чувствам, введет в толкование самые длинные и многочисленные рассуждения, и при рассмотрении этой задачи нужно будет потратить более слов, нежели сколько можно сказать о каждом из прочих вопросов. Сверх того, нимало не послужит к назиданию Церкви – останавливаться на таком предмете. Но касательно сущности неба довольно для нас сказанного y Исаии, который в простых словах дал нам достаточное понятие о природе его, сказав: Утвердивый небо яко дым ( Ис.51:6 ), то есть для сотворения неба Творец взял естество тонкое, не твердое, не грубое. И об очертании неба достаточно для нас сказано y того же Пророка в славословии Богу: Поставивый небо яко камару ( Ис.49:22 ). То же самое правило предпишем себе и касательно земли – не любопытствовать о ее сущности, что она такое, не тратить времени на умствования, исследуя самое подлежащее, не доискиваться какого-то естества, которое лишено качеств и само в себе взятое бескачественно, но твердо помнить, что все свойства, усматриваемые в земле, будучи восполнением сущности, входят в понятие бытия. |
| Ксенофан, избегая бездонной пропасти под Землею и не наполненных пространств над небесным сводом, заставляет Землю снизу, а эфир сверху тянуться в бесконечность; стараясь решить связанные с этим взглядом астрономические затруднения, он заставляет светила небесные идти все вперед по прямой линии, не загибая под Землю и гаснуть в отдалении от нас и признает образование новых светил каждодневно. Подобное решение астрономического вопроса не могло конечно прийти на мысль тем философам, которые занимались астрономией; но тем не менее самый вопрос, оказывавшийся нерешенным, настоятельно требовал от них ответа, так как вся реформа астрономических взглядов была неразрывно связана с ним. Казалось, было только два пути выйти из затруднения. Можно было попытаться иначе и более последовательно, чем сделал это Анаксимандр, отрицать ходячее представление о низе и верхе и чрез это получить более широкую свободу при составлении понятия о форме Вселенной, на которое вызывало более и более точное ознакомление с небом; но на этом пути приходилось неизбежно встретиться лицом к лицу с затруднениями объяснить различие тел по тяжести. Можно было, наоборот, теснее примкнуть к обычному взгляду на низ и верх и попытаться найти поддержку Земли снизу от падения. Весьма важно заметить, что каждый из этих путей стоял в некоторой связи с двумя оттенками понятия об опоре Вселенной. Мы уже видели, что понятие об этой опоре переходило в понятие о силе, все скрепляющей, все регулирующей. Последовательное проведение такого понятия само уже было не только очевидной изменой ходячему представлению о верхе и низе, но и плохо мирилось вообще с роковой необходимостью для тел подчиняться свойству тяжести. Наоборот те, которые не решительно переходили к этому понятию об опоре, удерживая в ней и мысль о фундаменте, несравненно ближе стояли к общепринятым понятиям. У Анаксимандра встречаем недостаток решительности в этом отношения. В его понятии о беспредельном, как бытии все направляющем, очевидна, просвечивает мысль о силе связующей и регулирующей; но центр целого, Земля поддерживается у него в своем положении единственно равенством своего расстояния от концов Вселенной и по этому мало нуждается в направляющей силе беспредельного; в ней скорее всего нуждается периферия; но периферия, по взгляду Анаксимандра, пусть и неразвитому последовательно, составляет низ бытия и облегается беспредельным, непосредственно соприкасаясь с ним. |
| Так как ранее Анаксимандра мы не встречаем у греков подобного учения, то заключаем отсюда, что оно теперь только явилось, и спрашиваем, какие же вопросы должно было возбуждать в мысли самое его возникновение. Ясно, что Вселенная теперь должна была представляться в форме полной сферы, беспрепятственно вращающейся вокруг центрального тела. Не менее ясно, что эта форма Вселенной лишила ее той опоры, которую имела она в Земле гезиодовой космогонии и затем в воде Фалеса. Внутри самой сферической Вселенной теперь уже не было предмета, который мог бы быть для неё фундаментом, на который она могла бы опираться; низ вполне сравнялся теперь с верхом; подобно верху он представлял воздушное пространство, которое заканчивалось таким же светлым, прозрачным и легким небесным сводом, какой мы видим над своими головами; и неподвижным низ теперь уже не был: с такою же свободою неслись там светила небесные, как и на верху. Опоры для Вселенной там, очевидно, искать было невозможно. Так возникал вопрос: чем же держится эта громадная вращающаяся сфера? Всего естественнее, казалось бы, для мысли при ответе на этот вопрос обратить свое внимание на центральное тело. Оно одно оставалось неподвижным среди общего движения тел остальных; все остальные тела, вращаясь вокруг него, казались прикрепленными к нему, связанными с ним в своем движении. Всего естественнее, казалось бы, поэтому с ним соединить представление о силе, все сдерживающей и скрепляющей. Но ничего подобного у Анаксимандра мы не встречаем; его центральное тело, Земля, не только не играет роли опоры целого, но оказывается неспособной поддерживать даже себя саму; её собственная неподвижность зависит от внешней причины, не связанной с самым понятием о ней; она условливается расстоянием её от крайних границ сферы. Это кажущееся на первый взгляд загадочным, обстоятельство делается при более внимательном рассмотрении дела совершенно понятным. Понятие об опоре, примененное к вращающейся беспрепятственно сфере и перенесенное на её центр, должно было видоизмениться. |
| Посему, если бы всякое естество влажной сущности было маслянистое; то по грубости сего качества горение обращало бы цвет таковых паров в черный, и про исходящее было бы для всех явно, будучи доказываемо принимаемым видом. Но поскольку в парах водного естества производится что-то самое тонкое и прозрачное, и они, по доказанному выше, вошедши в огонь, влажное качество меняют на сухое; то, если мысль наша и признает это чем-то существенным, по всей необходимости должна сие нечто, тонкое, убегающее от нашего наблюдения, представлять чистым и воздухообразным. Но если кто признает чувство более достоверным, нежели понятие разума, и старается глазами усмотреть оные неделимые и неприметные величины; то желающему можно видеть, что воздух наполнен такими частицами, когда солнечный свет, входя в окно, сделает более явственною ту часть воздуха, которая освещена лучом. Ибо что недоступно для глаз в прочей части воздуха, то при помощи луча усматривается в бесконечном множестве вращающимся в воздухе. Посему, кто остановит на этом глаз, тот найдет, что поток тонких оных частиц всегда стремится в низ. Открывающееся же в части воздуха служит доказательством, что и во всем происходит подобное сему, потому что все само себе подобно, и целое составляется из частей. А если поток сих тонких и неделимых частиц во всякое время стремится по воздуху к земле; явно же, что не эфирное что либо, будучи раздроблено на сии частицы, рассыпается в воздухе; потому что естество огня не подвергается раздроблению и разлиянию на тонкие части; то по всей необходимости должно увериться, что опускается в низ вещество того самого, что показано было в сем слове восходящим в парах, и что влаги, какие привлечены были естеством теплоты, будучи сожжены и сделавшись землянистыми, не удерживаются долее огнем, но опять возвращаются земле. Так пища, по изменении ее в нас перевариванием в некое тонкое качество, к какой части тела приблизится во время пищеварения, той части переваренное и делается прибавлением. И поскольку многообразна разность членов в составе тела по сухости и влажности, по теплоте и холодности; то при каком бы члене часть пищи ни находилась, делается тем самым, что этот член по природе своей; потому что он, овладев благовременно, себе усвояет тонкость переваренного: подобным сему образом происходит из неделимых оных величин непрестанно совершающееся нечувствительное приращение на земле. |
| — Сначала я продал его, — вещал этот низенький джентльмен, упиваясь собственной пронырливостью, — старому Джонгу, перекупщику. Он целых три месяца обхаживал меня — то с этого боку подъедет, то с того, и наконец в субботу, прослышав, что мебель все равно пойдет с молотка и деваться мне некуда, решил попытать счастья еще раз. — Видите ли, — говорю я ему. — Я не уверен, что имею право продавать что-нибудь из мебели. — А кто узнает? — отвечает он. — Оценщики были? Печати навешаны? — Нет еще, — говорю, — но в понедельник днем ожидаю дорогих гостей. — Вот что, — предлагает он. — Я буду у вас в понедельник в восемь утра. Пусть ваш человек потихоньку откроет мне дверь, и мы вынесем буфет без лишнего шума. Квитанцию я выписывать не буду, так что концов не найдешь. Я вам просто одолжу сто фунтов. Потрудитесь пересчитать. — Я заломил сто двадцать, и мы ударили по рукам. Честное слово благородного человека, мне бы такое и в голову не пришло, он сам меня надоумил. Уже в дверях, он меня вдруг спрашивает: — А вы до понедельника его больше никому не продадите? — Вот ведь наглец! Но даром это ему не прошло. — Если уж вы обо мне столь невысокого мнения, — говорю я, — то можете забирать буфет хоть сейчас. — А эта штуковина в высоту футов двенадцать. — С радостью бы забрал, да где в субботу найдешь подводу? — этак задумчиво бормочет он, и тут его осеняет. — А верх снимается? — Смотрите сами, буфет теперь ваш, что хотите, то с ним и делайте. — Этот сквалыга мне уж порядком надоел. Он повертелся вокруг буфета. — Ага, — говорит, — отлично, всего два винта. Верх свободно войдет в кэб. — Я позвал слугу, они вдвоем вынесли верхнюю часть буфета, оставив мне низ. Часа через два приходит ко мне старый сэр Джордж потолковать насчет портрета жены. Первое, что он видит, — это останки буфета, а на буфет он давно положил глаз. — Я слышал, что вы разорены, но не понимал это столь буквально, — говорит он. — Неужели вы так насолили своим кредиторам, что они громят вашу мебель? Где верхняя половина буфета? — Видите ли, — объясняю ему, — я отослал ее Джошу. — Но он не дал мне закончить. — Зачем платить Джошу за комиссию? Продайте буфет прямо мне, обойдемся без посредников. За ценой я не постою и заплачу наличными. — Что ж, коли к тебе является Провидение и просит оказать любезность его протеже, не станешь же ты гнать их прочь? К тому же старикашка заплатил мне за портрет лишь половину настоящей цены. Рассчитался он со мной банковскими билетами. — Как я понимаю, — говорит, — дела у вас неважнецкие? — Да не то что уж очень, — отвечаю я. — Вы уж не обижайтесь, я заберу буфет сегодня вечером. — Бога ради, отвечаю. Какие уж тут обиды. Грузите его на кэб — и скатертью дорога. — Мы сбегали на улицу, нашли двух молодцов, и я помог им взгромоздить низ буфета на кэб — тяжеленная, доложу я вам, штуковина. — Я пошлю к Джошу за второй половиной в понедельник утром, — сказал мне сэр Джордж на прощанье, — все ему объясню. — Попробуйте, — ответил я. — Джонг — человек понятливый. |
| Потом ключарь приносит губы. Архиерей приемлет едину губу, а прочыя друзии сослужащии, и отирают губами трапезу. полагается антиминс [или антиминсы] на трапезу горе. Таже глаголет архиерей: Б лгословенъ бгъ нашъ, всегда, нын и присн и во вки вквъ. Священницы: Аминь . Потом приносит ключарь святое миро. Архиерей, приняв стручец, помазует на трапезе крестообразно. Протодиакону глаголюше к престолу и ко [всякому] антиминсу: Вонмем : Архиерей творит на трапезе три кресты, един среди, а два по обою страну мало пониже, глаголя: А по трижды. Помазует же и на столпех престольных с дву стран, и на среде, и на ребрех . Посем священницы приемлют антиминс [антиминсы] и полагает и [я] на престоле, един по единому, ниже крестов, идеже назнаменаны святым миром, для того, чтоб те кресты не сотрены были. Архиерей творит три креста на всяком антиминсе миром, якоже и на престоле. Егда же сие совершится, глаголется псалом 132: Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе: Яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его: Яко роса аермонская, сходящая на горы Сионския. Яко тамо заповеда Господь благословение и живот до века. Таже архиерей глаголет: С лава теб ста трце бже нашъ во вки вквъ. Священницы: Аминь . И отлагается антиминс [антнмннсы] на блюдо. священницы приносят срачицу: архиерей кропит святою водою внутрь и вне, и надевают на трапезу. приносится вервь Архиерей кропит вервь, и обязуют престол, обязуется же сице: От правыя страны, у перваго столпа архиерей держит конец верви, и идут по верви кругом до втораго столпа к востоку: от втораго же столпа сносится на низ к третиему столпу, и идет по низу до четвертаго столпа, и паки возносится к первому столпу сопреди, и связуется с концем, идеже архиерей держит; и паки сносится вниз ко второму столпу, и идет низом до третияго столпа, взносится в верх к четвертому столпу, от четвертаго же столпа сносится вниз к первому столпу, и тако будет крест сопреди. От перваго же столпа по низу идет кругом до втораго столпа, от вторагго же столпа взносит в верх к третиему столпу, и тако будет крест к востоку. От третияго же столпа сносит на низ к четвертому столпу, и тако будет крест на северней стране; от четвертаго же столпа, идет по низу кругом до перваго столпа. От перваго же столпа снизу идет в верх ко второму столпу; и тако будет крест на южной стране, и обходит кругом, чтоб было три верви по верху, вторый же конец верви связуется с первым концем у перваго столпа. |
| Занимаясь ловлей и солением рыбы, они каждую минуту могли ожидать нападения татар, и потому каждую минуту должны были быть готовыми отражать их. Такое положение делало их бодрыми, храбрыми и быстрыми. Переплывать днепровские пороги было дело трудное и опасное и приучало их делаться отважными мореходцами. Из промышленного товарищества неизбежно должно было образоваться рыцарское. Стали ходить за пороги на острова и в поле не только за рыбой и зверями, но и за военной добычей, нападали на татарские улусы, захватывали скот, лошадей, брали у побежденных конскую сбрую и вооружение. Была еще иная приманка для удальцов – ходить на Низ. Из Турции через Очаков шел торговый путь в Московское Государство: этим путем проходили купеческие караваны с товарами. Казаки нападали на них и расхищали везомое богатство. Возвращаясь с ним домой, они давали и другим повод покушаться на такой промысел. Украинскому поселению пришлись по вкусу такие походы. Число отправлявшихся весной на Низ с каждым годом увеличивалось. Те, которым нравилось одинокая бурлацкая жизнь, оставались в построенном укреплении зимовать. То была, так называемая, сирома, то есть серая голь, которой нечего было жалеть на родине и для которой жизнь была копейка во всякое время. Другие возвращались на Украину, но уже не хотели быть тем, чем судьба определила им быть до того времени, то есть нести мещанские и сельские повинности; они оставались и сами себя называли казаками: по тогдашним понятиям, кто был воин и подвергал себя беспрестанно опасностям войны, тот уже тем самым ставил себя выше других и не хотел нести повинностей, которые должны были падать исключительно на мирное народонаселение, как бы в вознаграждение за охранение своего жительства от опасностей. Недовольство, существовавшее между мещанами в те времена, не подлежит сомнению и доказывается жалобами мещан на воевод и старост. Так, в 1523 году, киевские мещане жаловались на своего воеводу Андрея Немировича, что он им сказывает разные несправедливости, заставляет ходить с собой в поход пешими, отнимает у них лошадей и вооружение и раздает своим служебникам, заставляет мещан стеречь пленных татар и наказывает их в случае, когда пленный убежит, хотя бы мещанин не имел умысла выпустить его, тогда как по закону, в подобных случаях, не следовало мещанину чинить наказания; воевода, сверх того, присваивает себе мещанские дворища и угодия, посылает мещан на черные работы, которые не следовало возлагать на мещан. |
| Исследователи, которые изучают традиционную культуру разных народов, давно выяснили, что, не сговариваясь, в разных частях земли люди представляли себе потусторонний мир устроенным точно так же, как наш посюсторонний, только перевернуто: солнце там ходит с запада на восток, левое там – правое, правое там – левое, верх там – низ, низ там – верх. И есть масса бытовых каких-то правил, которые эту перевернутую структуру потустороннего мира выводят наружу. Например, если вы заблудились в лесу, то нужно сделать простую вещь – вывернуть на себе одежду, надеть правый сапог на левую ногу, левый – на правую, и тогда точно выйдете. По какой логике? Вы показываете хозяину леса, что вы с ним одной крови, вы тоже знаете, как надо. Ну вот идет человек сдавать экзамен, мы ему говорим: «Ни пуха, ни пера». Что это за выражение? Это так охотнику говорили. В чем логика? Он идет за пухом и перьями, надо бы сказать: «Давай, тебе больше пуха и больше перьев». А мы говорим: «Чтоб ты никого не убил». Потому что эти слова должны перевернуться в том самом мире, в котором живут те, от кого зависит эта удача. Если вы встречаете человека, и у вас есть подозрения, что это не просто человек, а какой-то, допустим, леший, что надо делать? Во-первых, у него есть свойство такое, когда он приближается, он становится, в отличие от обычного человека, меньше, а удаляется – больше. Но если подозрения остаются, что тогда? Я заканчивал университет по кафедре фольклора и много ездил в экспедиции, поэтому могу сказать, что советуют бывалые люди: стать к нему задом, поклониться и посмотреть на него в перевернутом состоянии сквозь свои ноги, тогда вы точно узнаете, кто это. Или взять похороны, момент, в который человека готовят к жизни в новом мире. Во всех культурах тело человека старались разъять на части, сжечь, сломать руки и ноги. Перейдя через границу, это тело вновь станет целым. Вещи, которые клали ему туда для жизни, тоже старались ломать или бить, они должны перейти эту границу и превратиться в свою противоположность. Вообще часто на похоронах веселились, плясали и смеялись, а вовсе не плакали. И вот шили одежду на покойника. Есть такой эвфемизм «шить на живую нитку», да? На самом деле, шить на мертвую нитку. Что значит шить на мертвую нитку? Это значит едва-едва скреплять. Потому что тогда в потустороннем мире эта одежда будет прочной. |
| Посему и премудрый Моисей, желая показать, что мир есть художественное произведение, подлежащее созерцанию всякого, так что чрез него познается премудрость его Творца, не другое какое слово употребил о мире, но сказал: «в начале сотвори». Не сделал, не произвел, но сотворил. И поелику многие из представлявших, что мир от вечности существует с Богом, соглашались не на то, что он сотворен Богом, но что сам собою осуществился, будучи как бы оттенком Божия могущества, и потому хотя признавали Бога причиною мира, но причиною непроизвольною, как тело бывает причиною тени, и сияющее — сияния, то пророк, поправляя сию ложную мысль, употребил слова с особенной точностью, сказав: «в начале сотвори Бог». Бог был для мира не сим одним — не причиною только бытия, но сотворил как благий — полезное, как премудрый — прекраснейшее, как могущественный — величайшее. Пророк показал тебе в Боге едва не художника, который, приступив к сущности вселенной, приноровляет ее части одну к другой, и производит само себе соответственное, согласное и гармоническое целое. «В начале сотвори Бог небо и землю». Двумя крайностями обозначил сущность вселенной, приписав небу старейшинство в бытии, а о земле сказав, что она занимает второе место по сущности. Без сомнения, ежели есть что–нибудь среднее между небом и землею, то оно сотворено вместе с сими пределами. Почему, хотя не сказано о стихиях: огне, воде и воздухе, но ты собственным своим разумением постигни, во–первых, что все находится во всем. И в земле найдешь и воду, и воздух, и огонь. Огонь выскакивает из камней, и из железа, которое само ведет начало от земли, при ударениях обыкновенно блещет неистощимый огонь. И достойно удивления, каким образом существующий в телах огонь скрывается в них безвредно, но, будучи вызван наружу, делается истребительным для тел, хранивших его в себе прежде. А что в земле есть и водное естество, доказывают копатели колодцев. И о находящемся в нем воздушном естестве свидетельствуют пары, какие выходят из земли влажной и согретой солнцем. Во–вторых, если по природе своей небо занимает верхнее место, а земля составляет самый низ, почему легкое стремится к небу, а тяжелое обыкновенно клонится к земле, верх же и низ противоположны между собою, то упомянувший о небе и земле, которые по самой природе наиболее удалены друг от друга, конечно, обозначил тем совместительно и все, что наполняет средину между ними. А потому и не ищи повествования о каждой стихии, но в сказанном подразумевай и умолчанное. |
| ИРИНА СЕМЕНОВНА (ЛИФАНОВА?). Ее фамилия упомянута на с. 505 2/3 с указанием, что она – родом из села Тойнаково, тогда как на с. 470 низ она названа зеленогорской. Видимо, это недоразумение, либо ее семья переехала из одного села в другое. На с. 505 2/3 сказано, что в 1833 году она была выбрана настоятельницей Мельничной общины (и в том же году умерла); в других приведенных эпизодах она, видимо, также играет решающую роль. Можно предположить, что другой Ирины Семеновны не было. 215 верх – 216 низ. У Ирины сильное искушение покинуть Дивеево, и она вводит в то же искушение еще одну молодую сестру. Говоря с ней притчей, преп. С. называет ее «старцем» (215 3/4). См. с. 189. 242 4/5 – 243 1/5. Эпизод посвящен тому, что преп. С. называл «райской пищей», но текст бессвязен и, без сомнения, искажен. Мы видим, как Ирина дает приказания сестрам. 470 низ – 471 1/2. Преп. С. делает Ирину и Евдокию Ефремовну свидетельницами посвящения Мотовилова, так как ему, видимо, известно, что после его смерти она будет настоятельницей. 191 1/2 – низ. Отец Василий вспоминает, что в момент основания Мельничной общины преп. С. колебался в выборе настоятельницы между Еленой Мантуровой и некой Ириной. Судя по всему, речь шла как раз об Ирине Семеновне. Однако она была принята на мельницу не раньше 1830 года, поскольку не входит в число первых тринадцати сестер. Монахиня КАЛЛИСТА. См. КСЕНИЯ ИВАНОВНА. КСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВНА ПУТКОВА, 9-я основательница, монахиня КАПИТОЛИНА. Родилась в 1804 году: 795 1/3. Поступила в Дивеево .не позднее 1827 года: 183 низ и 194 1/3. Чичагов сообщает, что она жива (видимо, при первом издании его работы в 1896 году): 285 низ. Умеет писать: 269 1/2. Принимая Ксению в 1830 году на мельницу, преп. С. поручил ее в качестве послушницы Елене Мантуровой, с которой она жила в одной келье (171 низ; 277 1/3) и при кончине которой присутствовала (418 1/2 – 423 низ). Он велел ей помогать Елене и при исполнении тою обязанностей ризничей. Как исполняющую эти обязанности, а также, конечно, зная о скорой кончине Елены, преп. С. призывает Ксению вместе с Еленой и отцом Василием для наставления относительно церкви (277 1/3 – 280 1/2). Видимо, она продолжала исполнять эти обязанности всю жизнь, поскольку и в 1858 (618 1/5), и в 1861 году (708 верх) Ксения все еще была ризничей. В возрасте восьмидесяти трех лет она стала ризничей всего монастыря. |
|
|
