| Я сижу в тихом коринском доме. Пусто в этот утренний час. Прасковья Тихоновна где-то в других комнатах, ее не слышно, не видно. Я сижу за столом (в столовой), где сидел несколько раз и при хозяине. В кресле хозяина теперь фотопортрет Павла Дмитриевича, а перед ним на столе живые цветы. Громко тикают старинные часы, отрубая от времени мелкие секундочки, да иногда вдалеке, как сквозь воду, как трамвай на другом конце улицы, звонит телефон. Звонок слышно, а голоса Прасковьи Тихоновны – нет. Я сижу и снова прочитываю книгу отзывов. В двух томах, я бы сказал, ибо в одной книге все отзывы тогда, двадцать лет назад, не уместились. Тишина коринского дома как бы взрывается. Я слышу гул, говор, шарканье ног, возбужденные голоса. Я погружаюсь в ту бурную, накаленную атмосферу. Приглашаю читателей не читать, конечно, оба тома, но хотя бы полистать их вместе со мной. Когда еше представится такая возможность. Комментировать ничего не будем, равно как и обнародовать подписи. Во-первых, люди расписывались не для публикации, а во-вторых, большинство подписей действительно неразборчиво. Скажу только, что тут есть инженеры, художника. скульпторы, летчики, поэты, учителя, конструкторы, шахтеры, студенты, математики, химики, геологи, экономисты, медики, священники, вплоть до патриарха Алексия… Не говоря уж о том, что многие не указывали своих профессий. «Эта выставка – настоящий праздник русской культуры». «Спасибо великому русскому художнику». «Я вижу родство с лучшими традициями русской литературы, в частности с Достоевским». «Вот где мощь человеческого духа, величие и красота его». «Жаль, что эти картины не выставлялись до сих пор». «Выставку Корина надо показать во многих других городах нашей Родины». «Счастлив, что живут такие великие русские художники». «Вся жизнь П. Д. Корина – подвиг во славу русского искусства». «Почему же такое искусство показывается первый раз?» «Низко, до земли кланяемся за ваш гигантский, героический подвиг художника, утверждающего и продолжающего русское самобытное искусство…» |
| Странные, сложные чувства испытал я на этот раз в коринском доме. Во-первых, что-то вроде мелкого и мерзенького тщеславия. «Вот вы здесь впервые, и слушаете, и смотрите раскрыв рты, а мы-с тут-с, бывалоче, с Павлом Дмитриевичем чаек-с… застольные беседы-с. Да-с». Во-вторых, что-то вроде ревности. Экая доступность. Ходят толпой, судачат, судят-рубят сплеча там, куда я, бывало, попасть на вечер считал за великое счастье. В-третьих, я чувствовал в себе что-то вроде азарта проводника, азарта человека, знакомящего людей впервые с тем, что ему самому дорого и что он давно и хорошо знает. В-четвертых, некоторое чувство досады, вытекающее из третьего. Что вот во мне азарт проводника, а показываю и рассказываю не я. И все кажется, что я рассказал бы лучше и глубже. Вздорное чувство, ибо кто же может оспорить у Прасковьи Тихоновны показывать свой собственный дом и рассказывать про своего собственного мужа, с которым было прожито полвека, а если считать со дня знакомства, то и еще больше. Все эти чувства, должно быть, были написаны на моем лице, потому что одна посетительница, ходившая по комнатам рядом со мной, вдруг спросила: – Вы бы рассказывали по-другому? – По-другому – это не точно. По-своему. – Особенно болезненно вы воспринимали ту часть экскурсии, которая касалась главной работы Корина – «Руси уходящей». – Да, «Реквием» – моя слабость. «Реквием» – это и есть Корин. Это его судьба, его величие и его трагедия. Вы помните, как восхищенно Прасковья Тихоновна говорила о холсте? За многие годы он ни в одном своем сантиметре не провис, не ослаб. Он выткан по специальному заказу в Ленинграде, цельным, без швов, во всю ширину. А ведь ширина его около семи метров, да в длину восемь. А как натянут на подрамник, как загрунтован! Правду говорит Прасковья Тихоновна – нигде не провис, не ослаб. Но на уникальный холст, натянутый на подрамник в начале тридцатых годов, не положено ни одного штриха, ни одного мазка… Этот холст, если хотите, своеобразный памятник эпохе, отошедшей в прошлое. Только через этот холст можно понять и самого Корина. Его – повторю – величие и его – повторю – трагедию… |
| Устные предания относят появление семейных мастерских к XVIII в., однако самые ранние документальные свидетельства их деятельности относятся к 1814 г. В письменных ответах владимирского губернатора А. Н. Супонева министру внутренних дел сообщалось о том, что лучшими мастерами в П. он считает братьев Андрея и Ивана Александровичей Коурцевых, имевших свою мастерскую и наемных работников. В письме Супонев также отмечал разделение труда в мастерской. Икону создавал не один мастер, а как минимум 4: 1-й намечал рисунок, 2-й писал лица, 3-й - платье, а 4-й делал надписи ( Кобеко. 1896. С. 3-5). Первая профессиональная иконописная мастерская организована в П. ок. 1830 г. Л. М. Сафоновым. С самого начала у него работали Евстигней Першин, Петр Баканов, Степан Салаутин, Александр Карпов, Степан и Василий Париловы, Василий Климанов, Александр Козаков, Василий Салапин. Среди постоянных мастеров значились и пришлые - мещане и дворовые люди из Рязани, Шуи, Костромы, Нерехты, Рыбинска и Коврова. Однако они чаще работали «уборщиками» икон, т. е. занимались их декоративным оформлением, мало кто из них освоил технику палехского письма. В 60-х гг. XIX в. с Сафоновыми пытался конкурировать Н. И. Корин (дед художника П. Д. Корина ). В его мастерской, не столь многочисленной, работали в основном мастера «мелочного» письма. Не выдержав конкуренции, мастерская Н. И. Корина закрылась, а его сын, Дмитрий, был вынужден уехать в С.-Петербург, где писал иконы у М. С. Пешехонова. В кон. XIX в. 2-й по значимости в П. стала мастерская Белоусовых, организованная В. Е. Белоусовым после окончания работ в Грановитой палате. В 1893-1894 гг. его дети значительно расширили дело, построили каменную мастерскую, где работали 30 чел. Мастера имели высокую квалификацию, в мастерской получила распространение «фряжская» манера письма. Хозяева и мастера «любили свое дело и относились к работе творчески, как художники» ( Зиновьев. 1968. С. 25). Мастерская Ф. Ф. Наныкина (Солонина) специализировалась на «мелочном» письме. В 1870 г. в ней насчитывалось до 15 мастеров вместе с учениками, нек-рые из них работали на дому. Иконы продавали в местных лавках купцов Коровайковых, Долотовых, Талановых. Дело продолжил сын Финогена - Федор, после смерти к-рого (в нач. XX в.) мастерская закрылась. |
| – Вы – большой художник. Отлично. У вас есть что сказать людям. Вы находитесь накануне написания большой картины, обязательно напишите ее. Судьбоносное событие произошло, судьбоносные слова были произнесены. Дальше все началось как в сказке. Горький в то время собирался в Италию и вдруг пригласил Корина поехать с ним. Поездка длилась семь месяцев. Из этой поездки Павел Дмитриевич привез множество альбомов с рисунками, дневники (выдержки из которых мы приводили) и большой портрет Алексея Максимовича, Горький сам предложил писать этот портрет, не из тщеславия, конечно, но – «будет Корину чем отчитаться за поездку». Итальянская поездка обогатила коринский архив ста шестьюдесятью письмами к Прасковье Тихоновне. Все эти письма – об искусстве и представляют огромный интерес (кажется, скоро они будут изданы). Между тем чудеса продолжались. Для картины нужен был холст шесть метров на восемь, а для холста соответствующее помещение. Горький сделал для Корина и то и другое. Холст, как уж нами упоминалось, был соткан с большими сложностями в Ленинграде по специальному заказу. Что касается мастерской, то Горький нашел и районе Усачевского рынка, в глухих дворах между многоэтажными домами, просторное техническое помещение (не то гараж, не то прачечную), которое и переоборудовали под мастерскую, а одновременно и под жилье. Когда Корин вошел в первую комнату этого дома, он восхитился ее размерами и стал благодарить Алексея Максимовича за щедрый подарок, не зная еще и не смея помыслить, что не только одна эта комната, но и весь дом отныне принадлежит ему. С новой энергией Корин берется за работу. Этюды к картине множатся. Двухметрового и трехметрового размера. Они превращаются в целую галерею (всего их окажется тридцать шесть!) глубоких, трагических портретов. Обычно в монографиях, в искусствоведческих книгах искусствоведы пытаются словами пересказать то, что изображено на описываемых ими картинах. Ну, например, так: «…старуха схимница, стоящая в церкви. Она вся в черном. Клобук закрывает ей голову, на плечах накидка, платье под накидкой темное с зеленоватым оттенком… Из-под клобука выступает очерченное резкими линиями лицо серо-воскового, пергаментного тона, как будто высушенное и навсегда определившееся в своих формах, с крепко сжатыми губами большого рта. Глаза сохранили ясность взгляда. Схимница только что перекрестилась и стоит еще несколько наклонившись, пальцы правой руки, сложенные в трехперстие… Горящая свеча, прикрепленная к пальцу, это такая деталь, которую мог создать только художник, много наблюдавший… Она не боится, если капли горячего воска попадут ей на руку, как не побоялась бы в нужный момент взять пальцами горящий уголь…» |
| – С радостью. Сколько лет не был в коринском доме. – Чтобы не гнать пустую машину, возьмите еще кого-нибудь из приглашенных… Витя Васильчиков – хороший организатор. Не был давно, а дорогу помню. По Пироговке, затем по Малой Пироговке – к Усачевскому рынку. Потом пешком уж дворами, и вот в глубине дворов, окруженный со всех сторон многоэтажными зданиями, особняк не особняк, флигель не флигель, отдельное здание, высоковатое для одноэтажного, но и не двухэтажное, окруженное забором с трех сторон, кроме той торцовой стены, в которой входная дверь, – дом Павла Дмитриевича Корина. Давно не нажимал я эту кнопку звонка, а за дверьми все так же: вешалка, зеркало и сразу просторный вид вдоль коридора, который здесь скорее можно назвать прихожей, холлом. Прасковья Тихоновна, оказывается, наприглашала много народу, вскоре набилось человек тридцать. Для меня это было особенно непривычно, потому что как-то так совпадало, что когда я приходил сюда при жизни хозяина, то, кроме него, Прасковьи Тихоновны да еще собаки Гришки, никого в доме не бывало. Тишина, покой, иконы (его знаменитая коллекция), лампады перед некоторыми иконами (воссоздание обстановки), а по настроению – тихая прекрасная музыка. Никак не могу вспомнить, каким образом я оказался в этом доме впервые. Я ли позвонил первым или Павел Дмитриевич, был ли повод для такого звонка, дело какое-нибудь или просто потянуло друг к другу двух владимирских, двух русских, двух совпадающих многими душевными точками (да и в мыслях), ну, а конкретные детали, телефонные звонки, первые сказанные слова забылись. Так убирают с дома леса, и остается только чистый и ясный фасад. Теперь тут, в Доме Корина, филиал Третьяковской галереи, а Прасковья Тихоновна вроде пожизненной хранительницы. Вот набилось нас не тридцать ли человек, бродим именно как по музею, толпимся в зеленой комнате, в прихожей, в столовой, в мастерской. Прасковья Тихоновна принялась рассказывать, и сразу почувствовалось, что рассказывает она, может быть, в пятисотый, тысячный раз – экскурсоводческая интонация, некоторые облегченность, упрощенность в рассказе, подглажены уголки, обойдены болевые точки… Конечно, в этот послеконцертный поздний час и для этого многолюдия Прасковья Тихоновна и не могла рассказывать иначе, да и теперешнее официальное положение ее при филиале кое к чему обязывает, но все же, все же, все же… |
| Вот что там говорилось о радениях сектантов (хлысты, скопцы, пятидесятники и др.): «…обряд, во время которого верующие с помощью особых песнопений, пляски, кружения, беганья, прыганья и др. до изнеможения приводят себя в состояние религиозного экстаза… разрушительно действует на нервную систему их участников, нередко приводя и психическим расстройствам и заболеваниям». Может, только то было общее в их живописной судьбе, что и тот и другой в определенные, критические моменты своей жизни оставили главную свою дорогу (тот свою, а этот свою) и стали писать и тот и другой портреты современников. Однако Нестеров пришел к портретной живописи уже будучи Нестеровым, то есть сказав уже свое нестеровское слово, Корина же долгие годы публика знала лишь по его портретам да второстепенным вещам, не подозревая о главном запасе, хранящемся в мастерской художника. Этот и все последующие фрагменты цитируются по монографии Алексея Михайлова «Павел Корин». М., 1965. Эти гипсы и сейчас хранятся в мастерской Корина. П. Д. Корин тоже был представлен, но это было совпадение. Его выставка была персональной в связи с его семидесятилетием. За цикл портретов современников: Р. Н. Симонова, М. С. Сарьяна, Кукрыниксов, Р. Гуттузо. Известен курьез, происшедший с Кориным в Италии (последняя, третья поездка) во время работы над портретом современного итальянского художника Ренато Гуттузо. После первого сеанса, когда Корин, естественно, сделал лишь беглый набросок будущей картины, присутствовавшие там другие художники и сам позирующий стали наперебой восхищаться: «Какая законченность!», «Какая полнота красок!», «Какая проработка!» Павел Дмитриевич слушал похвалы с недоумением: как могут художники-профессионалы принимать набросок за законченное произведение? Предстояло еще много сеансов, прежде чем Корин поставил под работой свою подпись. Цит. по монографии: Михайлов А.Павел Корин. Подобная режиссура не выдумка. Попытка такой постановки «Бориса Годунова» имела место в начале тридцатых годов. В русской поэзии есть превосходный пример. |
| тот период чем-то большим, нежели простое художественное произведение. Павел Корин не написал своего «Реквиема». С 1932 года и до самой смерти художника в его мастерской стоял исполинский холст, загрунтованный серой краской, к которому так и не притронулась рука мастера. Он как немой укор. Но не художнику, а эпохе, в которой ему выпало жить. Огромный холст — как размах нашей необъятной Родины, а его нетронутость — символ не реализованного нашим народом могучего творческого потенциала. Гениальные этюды Корина, как и выдающиеся подвиги, которыми украсил себя русский народ, истощив свои последние силы, творились не во имя, а вопреки своему времени. 3навшие Павла Корина на закате его жизни свидетельствуют, что у него были глаза исстрадавшегося человека. Он часто с горечью повторял, что не выполнил своего предназначения. Были чисто внешние причины, из-за которых Корин так и не смог начать свою картину. Время всегда работает не на художника, задумавшего произведение крупной формы. С течением жизни, пока художник вынашивает свой замысел и трудится над ним, меняется мир вокруг, меняется он сам. «Что В начале пути стоило легкого взгляда, то теперь ужасный труд», — признавался в свое время А.Иванов. Сам Иванов сумел сохранить неповрежденным свой замысел и довести его через многие годы до завершения лишь потому, что жил затворником в Италии, вдали от гущи общественных российских событий. Корин не мог жить вне своего времени, хоть он тоже слыл затворником. Скольких обособившихся от советской действительности «бывших» людей перемолол молох репрессий или борьба за существование вынудила оставить высокие идеалы! Благодаря Горькому Корин уцелел и мог свободно заниматься своим творчеством. Но для работы над картиной нужно было отрешиться от всего, выпасть из жизни, подняться над действительностью. Разве мог он отвлечься от картин разрушения того, что составляло основу и ценность его жизни, от страданий и гибели близких ему людей? Получив через Горького доступ к «сильным мира сего», он постоянно ходатайствовал за друзей, знакомых священников, чьих-то родственников, которых сажали, высылали, лишали избирательных прав. Сердце его не знало покоя и в более поздние «благополучные» времена, когда он пытался силой своего авторитета спасать от разрушений и уничтожения памятники архитектуры, художественные ценности. Всю свою долгую жизнь |
| Просьба молиться за Стрелкова была последней на сайте Рыженко за два дня до кончины. Перечислить всё наследие Рыженко, оставленное им меньше чем за два десятилетия, невозможно. Портреты русских царей (Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Алексея Михайловича), пейзажи, батальные сцены и сцены из монастырской жизни. Это был один из самых плодовитых и при этом тщательно работавших мастеров за всю историю русской живописи, сочетавший иконичность, идеологичность и детальную проработку материала. Творчество мастера опровергало клевету, что служение искусства высокой идее и эстетическая утонченность несовместимы, что современный художник должен быть небрежным порнографом. Рыженко отсылал к той древней эстетической концепции, в которой художник указывает на разрыв между реальным и идеальным миром и мобилизует человеческие силы на прорыв к идеальному. Не деморализует, не убаюкивает, не глушит громом доблести прошлых и грядущих веков, а склоняет душу к тихому подвигу. Павел Рыженко. Смутное время. 2003 Павлу Рыженко удалось синтезировать лучшие традиции русской живописи: эпический реализм Васнецова, жанровую и сюжетную конкретность, предметность передвижников, напор и живость грековцев, археологическую тщательность академизма, философичность Нестерова и монументальную плакатность Корина. Чужд он был только одному — разрушительству в отношении Бога, природы и человека. Иногда утверждают, что, в отличие от литературы, русское изобразительное искусство уступает европейскому периода его расцвета. Мол, мы самобытны либо в иконе, либо в авангарде. Может и так, не буду спорить, но сомнения нет — именно на русской почве классическое искусство долго продержалось и родило замечательные шедевры после того, как Запад от авангарда ушел к абстракции, а от абстракции к деградации. Павел Рыженко был мастером, в творчестве которого в полной мере выразилось это сопротивление прекрасного. Павел Рыженко несомненно заслуживает места рядом с величайшими русскими художниками XIX и XX столетий как первый русский классик XXI века. |
| Тогда меня удивило, что среди подписей разных сионистских и космополитических деятелей стояло имя русского художника Павла Корина, далекого от этой воинственной антирусской среды. Андрей Тихонович объяснил мне, что подпись от тяжело больного (вскоре он умер) русского художника была получена автором письма Э. Генри обманом. Последнего мой учитель характеризовал как «хитрого, воинствующего сиониста, служившего одновременно и в КГБ, и в ЦРУ». Андрей Тихонович, хорошо знавший Генри, рассказывал о нем, как о подлейшей личности. Когда в 1969-м стал публиковаться в журнале «Октябрь» роман В.А. Кочетова «Чего же ты хочешь?» о подготовке западными спецслужбами агентов влияния среди еврейских кругов советской интеллигенции, многие угадывали в одном из персонажей черты Э. Генри. Да и сам прототип узнал себя, и рассказывали, что был взбешен. Осенью 1969-го он написал донос на Кочетова в КГБ и ЦК КПСС, в котором обвинил писателя в антисемитизме, а также организовал коллективное письмо «советской интеллигенции» против публикации романа «Чего же ты хочешь?» отдельной книгой. В нашем институте роман пользовался популярностью. В библиотеке института на прочтение его в журнальном варианте выстроилась очередь в несколько десятков человек. В одном из «Политических дневников», распространяемых сионистами, я прочитал описание встречи в СССР известного сиониста посла Израиля Голды Меир. Перед синагогой, куда Меир пришла, собрались 50 тыс. человек. Собравшиеся кричали: «Наша Голда! Шолом Голделе! Живи и здравствуй!» Русофобку и сионистку встречала жена Молотова – Жемчужина, жена Ворошилова – Гитля Горбман и еще целый ряд евреев-сионистов. В том же году жена Молотова была арестована по делу о Еврейском антифашистском комитете, который на поверку оказался самым махровым сионистским комитетом. Учился в институте я легко и с удовольствием. Освоение основных предметов не составляло для меня труда, три четверти времени я тратил на самообразование и свои увлечения. С помощью Миндарова я составил план проработки научной и художественной литературы, которая не входила в программу института. В список вошли более 50 авторов, представлявших лучшие образцы русской и зарубежной философии, экономики и литературы. |
| Беклешова. Сидорова. Быкова. Бабина. Губина. Тиговского. Беклемишева. Казаки донские побиты под Азовом (30 человек). Патрикеева (дьяка). Никулина. Хомутова. Гундерева. Шимелова. (подьячего). Микляевых. Кодашевца. Кафтырева. Ефросимова. Углева (дьяка). Румянцева. Корина. Кокошкина. Репякина. Побитые под Псковом в смутное время в 7158 (1650 г.) разных городов дворян и детей боярских и всяких чинов людей (77 человек). Турова. Горбовых. Перетрутовых. Скобеева. Пустошкина. Лазарева. Стефанова (дьяка). Желтухина. Лукошкина. Алмазника. Тихонова. Лапина. Елагина. Долгоробкова. Непенина. Шетилова. 1656 г. месяца Августа с 1 числа побитые, на Государеве службе (8 человек). Князя Урусова. Креншина. Ефросимова. Плещеевых. Прокопьевых. Михайлова. Ерышкиных. Балановского. Окунева. Ермолаевой. 1657 г. Июня во 8 день побиты на валках от безбожных немец (7 человек). Московских стрельцев и Олонецкого города солдат, которые преставились в Юрьеве (17 челов.). Солдат Олонецкого города, которые преставились на Государеве службе в Юрьеве Ливонском (13 человек). Солдатского строю Томасова полку Гейсона (10 человек) и капитан Косьма Семенович Милованов. Аничковых. Толбухиных. Алексеева. Абрамихиных. Солонкина. Желтухина. Ламакова. 1663 г. православного князя Георгия Стефановича Воеводы Государя земли Молдавской (15 имен) 159 . Филатиева. Дунатова. Зиновьева. Тарасова. Самошкиных. Михалева. Слапотника. Весова. Дертичникова. Яковлева. Униковского. Самойлова. Сергиева. Мотохина. Агеева. Броднева. Клокова. Проежанова. Овцына. Соболева. Петрова. Постникова (дьяка). Кроме означенных здесь древних фамилий, некоторыя личности записаны в синодике по месту их родины, а именно: Псковитины, Островитины (г. Остров), Новоторжцы, Городища, с Рожицы, Ржеватин, Новгородцы, Москвитин, с Порховщины, Ярославец, Валдаец, с Великих Лук или Лучанин, с Кузовщины, Каргополя, Суздаля, Краснова (приг. Красный Псков, губ.), Стариц, Торопчанин, Дмитриева, Опочки, Невлянин (г. Невель), с Пусторжева, Козьмодемьянска, Старой Руссы, Переяславля, Мурома, Тихвинец и т. |
|
|
