| В другом углу, сбившись в кучку, стояли мальчики, приехавшие накануне вечером; трое из них — в очень широких кожаных коротких штанах, а двое — в старых панталонах, обтягивавших туже, чем обычные кальсоны. Неподалеку от них сидел юный сын и наследник мистера Сквирса — вылитый портрет отца, — весьма энергически лягавшийся под руками Смайка, который натягивал ему новенькие башмаки, имевшие чрезвычайно подозрительное сходство с теми, какие были на одном из мальчиков во время путешествия сюда, что, казалось, думал и сам мальчик, ибо взирал на это присвоение с видом крайне горестным и удивленным. Кроме них, здесь была длинная шеренга мальчиков, физиономии которых отнюдь не выражали предвкушения чего-то приятного, и другая вереница мальчиков, только что претерпевших беду и корчивших всевозможные гримасы, свидетельствующие о чем угодно, кроме удовольствия. Все были одеты, в такие шутовские, нелепые, удивительные костюмы, что могли бы вызвать неудержимый смех, если бы не отвратительное впечатление от неразрывно с ними связанной грязи, неряшливости и болезней. — Ну-с, — сказал Сквирс, резко ударив тростью по столу, отчего многие мальчики чуть не выскочили из своих башмаков, — с лекарством покончено? — Готово! — ответила миссис Сквирс, второпях едва не удушив последнего мальчика и хлопнув его деревянной ложкой по макушке для восстановления сил. — Эй! Смайк! Унеси это. Да пошевеливайся! Смайк, волоча ноги, вышел с миской, а миссис Сквирс, подозвав мальчугана с кудрявой головой и вытерев об нее руки, поспешила вслед за Смайком в помещение вроде прачечной, где стоял большой котел на маленьком огне, а на столе выстроилось много деревянных плошек. В эти плошки миссис Сквирс с помощью голодной служанки налила бурую смесь, которая имела вид растворившихся подушечек для булавок и называлась кашей. Крохотный ломтик хлеба из непросеянной муки был положен в каждую плошку, и, когда мальчики съели кашу, извлекая ее с помощью хлеба, они съели затем и хлеб и покончили с завтраком, после чего мистер Сквирс торжественно возгласил: «За полученное нами да преисполнит нас бог истинной благодарностью!» — и в свою очередь пошел завтракать. |
| После событий несчастного 1991 года, разделивших российскую державу на два десятка «суверенных уделов», чуть ли не общим местом стало суждение о том, что России нечего было делать в Средней Азии и что все усилия по ее присоединению и освоению были геополитической ошибкой имперского Петербурга и «тоталитарной» Москвы. Мудрее было бы ничего не «брать» либо «отдать всё», что когда-то приобреталось в этой части Евразии. Считавший себя пророком беллетрист А. Солженицын в 1990 году, когда население страны, что называется, сходило с ума, демонстрируя политическую невменяемость, вещал из североамериканского Вермонта на страницах изданной 13-миллионным тиражом брошюры «Как нам обустроить Россию»: " Как у нас всё теперь поколесилось - как всё равно " Советский Социалистический " развалится, всё равно - и выбора настоящего у нас нет, и размышлять-то не над чем, а только - поворачивайся проворней, чтоб упредить беды, чтобы раскол прошел без лишних страданий людских, и только тот, который действительно неизбежен. И так я вижу: надо безотложно, громко, чётко объявить: три прибалтийских республики, три закавказские республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если её к Румынии больше тянет, эти одиннадцать - да! - непременно и бесповоротно будут отделены " . " Нет у нас сил на Империю! - и не надо, и свались они с наших плеч; она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель " . Что за отвратительная, циничная пропаганда! Какая извращенная логика: «отказаться от трети государственной, самой развитой и богатой ресурсами территории, предать поруганию дела и подвиги своих предков, объявить половину соотечественников иностранцами, - и за это спастись и жить в шоколаде». И ведь многих русских та прокламация сбила с панталыку, убедила поддержать политику, которая под вроде бы плодотворными лозунгами «перестройки», «реформ», «национальных проектов», «модернизации», оборачивалась разрушением всего на своем пути. Да и может ли быть шоколад на обломках? Между тем, 1000-летнюю русскую историю творили не безнадежные двоечники. Все периоды и этапы, из которых она складывается, были обусловлены объективной государственной необходимостью и особенностями русской цивилизации, включая географическое положение, природно-климатические условия, способ производства, численность и характер народонаселения. В то время как на западе России приходилось веками возвращать свои утраченные в результате татаро-монгольского нашествия территории, захваченные воинственными соседями, на востоке и юге она на протяжении трёх с половиной столетий осваивала и защищала значительные евразийские пространства, пребывавшие фактически в первобытном или заброшенном состоянии. В дальнейшем было подсчитано, что ее владения увеличивались, в среднем, на 57 тыс. кв. км в год. |
| Настало утро. Приятно было созерцать мистера Тапмена в полном костюме разбойника: в очень узкой куртке, которая делала его плечи и спину похожими на подушечки для булавок; верхняя часть его ног была упакована в бархатные штанишки, нижняя – хитро обмотана сложной сетью бинтов, к которой все разбойники питают особое пристрастие. Приятно было видеть его честную, простодушную физиономию, высовывающуюся из открытого воротника рубашки, украшенную великолепными усами и разрисованную жженой пробкой, и созерцать шляпу и форме сахарной головы, декорированную разноцветными лентами, которую он был вынужден держать на коленях, ибо ни в один нам известный крытый экипаж не вошел бы человек, задумавший поместить такую шляпу в пространстве между своею головой и крышею экипажа. Не менее забавен и мил был мистер Снодграсс в голубых атласных буфах и плаще, в белом шелковом трико и туфлях и в греческом шлеме, каковой костюм, как всякому известно (а если не всякому, то мистеру Соломону Лукасу), являлся несомненным, подлинным и повседневным одеянием трубадуров с древнейших времен и до окончательного их исчезновения с лица земли. Все это было приятно видеть, но каково же было ликование толпы, когда крытый экипаж остановился позади колесницы мистера и миссис Потт, которая в свою очередь остановилась перед дверью мистера Потта, а эта последняя распахнулась, и показался великий Потт, наряженный русским приставом, со страшным кнутом в руке – изящный символ суровой и непреклонной мощи «Итенсуиллской газеты» и страшных ударов, наносимых ею врагам общества. – Браво! – воскликнули из коридора мистер Тапмен и мистер Снодграсс при виде ходячей аллегории. – Браво! – раздался в коридоре голос мистера Пиквика. – Ура! Да здравствует Потт! – орала толпа. Под эти приветственные возгласы мистер Потт сел в коляску, улыбаясь с видом благосклонного достоинства, явно свидетельствовавшим о том, что он сознает свою мощь и умеет ею пользоваться. Затем вышла из дома миссис Потт, которая была бы очень похожа на Аполлона, если бы на ней не было платья; ее сопровождал мистер Уинкль, который в своем светло-красном фраке мог бы быть безошибочно принят за спортсмена, если бы у него не было столь же разительного сходства с почтмейстером. Последним шествовал мистер Пиквик, которого мальчишки приветствовали столь же бурно, предполагая, быть может, что его панталоны в обтяжку и гетры относятся к средневековым реликвиям. |
| Любую справедливую причину для жалоб смотритель, его преосвященство или я от его имени немедленно бы устранили без всяких петиций. — Здесь оратор сделал паузу. Он ожидал редких хлопков, означавших бы, что самые слабые в стане противника понемногу сдаются. Однако хлопков не последовало. Даже Банс сидел молча, поджав губы. — Без всяких петиций, — повторил архидьякон. — Мне сказали, что вы направили его преосвященству петицию. Он вновь сделал паузу, дожидаясь ответа, и через некоторое время Хенди собрался с духом, чтобы подать голос: — Да, направили. — Вы направили его преосвященству петицию, в которой, как мне сообщили, пишете, что не получаете положенного вам по завещанию Джона Хайрема. На сей раз ответом стал согласный гул большей части пансионеров. — Итак, чего вы просите? Чего вам здесь недостаёт? Что. — Сто фунтов в год, — пробурчал старый Моуди. Казалось, его голос шёл из-под земли. — Сто фунтов в год! — вскричал воинствующий архидьякон. Он поднял сжатую руку, выказывая своё возмущение наглым требованием, а другой крепко стиснул в кармане панталон монетки по полкроны — символ церковного богатства. — Сто фунтов в год! Да вы, наверное, выжили из ума. Вы говорите о завещании Джона Хайрема. Когда Джон Хайрем строил приют для немощных стариков, бедных мастеровых, не способных больше себя кормить, увечных, слепых, недужных, думаете ли вы, что он собирался сделать их джентльменами? Думаете ли вы, что Джон Хайрем хотел дать сто фунтов в год одиноким старикам, которые в лучшие-то годы зарабатывали от силы два шиллинга или полкроны в день? О нет. Я скажу вам, чего хотел Джон Хайрем. Он хотел, чтобы двенадцать убогих стариков, которых некому поддерживать и которые умерли бы от голода и холода в жалкой нищете, перед смертью получили в этих стенах пищу, кров и немного покоя, чтобы примириться с Богом. Вот чего хотел Джон Хайрем. Вы не читали завещания, и сомневаюсь, что его читали дурные люди, которые вас подстрекают. Я читал, я знаю, что написано в этом завещании, и я вам говорю, что именно такова была его воля. |
| «Английских солдат возят во II классе, а французских – в III-м. Для раненых – великолепные вагоны, особенно английские. Бельгийки мне рассказывали, что бедствия у них ужасны, и еще, – что король Альберт давно ожи- —436— дал немецкого вторжения в случае войны и готовился к этому». Тулуза, 1-е Февраля. «У нас выпал снег и подмерзло. День солнечный. Очень красиво. Портит впечатление мысль, что этот снег покрыл и солдат в траншеях. Они очень страдают от холода, и, несмотря на то, что до сих пор температура не была ниже нуля, обмораживают себе ноги. Здешние раненые по большей части африканцы. Солдат алжирцев встречается тоже много. Они имеют унылый вид по случаю снега, хотя одеты превосходно. Казалось бы, даже, что им должно быть слишком жарко в их широких панталонах и чалмах. Раненые сидят целый день в саду или играют шарами, те, которые могут. Мимо Тулузы прошли на войну горцы с Пиренеев. Богатыри, поразительно хороши собой, и одежда на них своя, шикарная. Крестьяне здесь на юге очень богаты. Petite boorgeoisie ничего не стоит. Donillets, n’aimenl pas à se déranger. Отлынивают от трудной службы. Бедные огромные лошади тоже отправились на войну. Они здесь привыкли к комфорту, иметь непромокаемый плащ, одеяло, и к хорошему обращению. А тут вдруг под шрапнель и пули. Отрадно видеть, как здесь дорожат защитниками родины и ценят их. Французы называют солдат mon enlant, всех без исключения. С раненым все здороваются при встрече; это – дань уважения к его страданию. Здесь у раненых солдат тоже выражение кротости и грусти в глазах, как и у наших, русских»… Уважение к солдату и его самоотверженному ратному труду – вот что мы еще только начали понимать, и чему многим и многим из нас не мешало бы поучиться у французов. Та безграничная благодарность, с какою наши солдаты встречают каждый раз теплое и сердечное к ним отношение, доказывает, что не так уже часто их пригревали лаской. А они к ласке очень чувствительны. Иной, весь заросший черными волосами пожилой грузин или мингрелец жалуется навестившей его барышне-другу: |
| И за свою совместную жизнь они сыграли миллион партий в криббедж. Добавим еще в похвалу Дику, что, хотя мы зовем его жену Софронией, он сам называл ее не иначе как маркизой, и в память того дня, когда маркиза поразила его, больного, своим появлением в комнате, всегда приглашал мистера Чакстера к обеду, и обеды эти проходили в торжественной, праздничной обстановке. Игроки Айзек Лист и Джоул вместе с их верным сообщником мистером Джеймсом Гровсом продолжали с большим или меньшим успехом подвизаться на своем почтенном поприще до тех пор, пока длинная и тяжелая рука закона не разметала всех троих в разные стороны, после крушения одного их смелого замысла. Этому при скорбному обстоятельству они были всецело обязаны своему новому сподвижнику — Фредерику Тренту, который, весьма некстати попавшись в каких-то плутнях, невольно навлек возмездие и на их голову и на свою собственную. Что касается самого Фреда, то он успел бежать за границу и пустился там во все тяжкие — другими словами, предал поруганию все те духовные силы и способности, которые, при разумном пользовании ими, возвышают человека над животным, а при неразумном — доводят его до состояния хуже скотского. Впрочем, это продолжалось недолго. Один незнакомый нам соотечественник Трента, посетивший парижскую больницу, где выставляют тела утопленников, узнал его, несмотря на то, что он был сильно изуродован в предшествовавшей смерти потасовке. Незнакомец никому не сообщил о своем открытии до возвращения на родину, и мертвец так и остался на чужбине неопознанным и всеми забытым. Читатель спросит: а как же Кит, остался холостяком до конца дней своих или женился? Разумеется, женился, и, разумеется, на Барбаре! И вы только подумайте, до чего интересно получилось: маленький Джейкоб стал дядюшкой задолго до того, как его икры, о которых мы упоминали выше, облеклись в суконные панталоны! Но это еще не самое интересное, так как по естественному ходу вещей дядюшкой пришлось стать и малышу! Восторг, с которым встретили это радостное событие матушка Кита и матушка Барбары, не поддается описанию. |
| Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, – я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе. О господа присяжные, зачем нам рассматривать ближе эту „беду“, повторять то, что все уже знают! Что встретил мой клиент, приехав сюда к отцу? И зачем, зачем изображать моего клиента бесчувственным, эгоистом, чудовищем? Он безудержен, он дик и буен, вот мы теперь его судим за это, а кто виноват в судьбе его, кто виноват, что при хороших наклонностях, при благородном чувствительном сердце он получил такое нелепое воспитание? Учил ли его кто-нибудь уму-разуму, просвещен ли он в науках, любил ли кто его хоть сколько-нибудь в его детстве? Мой клиент рос покровительством Божиим, то есть как дикий зверь. Он, может быть, жаждал увидеть отца после долголетней разлуки, он, может быть, тысячу раз перед тем, вспоминая как сквозь сон свое детство, отгонял отвратительные призраки, приснившиеся ему в его детстве, и всею душой жаждал оправдать и обнять отца своего! И что ж? Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейские правила, от которых воротит сердце, ежедневно „за коньячком“, и, наконец, зрит отца, отбивающего у него, у сына, на его же сыновние деньги, любовницу, – о господа присяжные, это отвратительно и жестоко! И этот же старик всем жалуется на непочтительность и жестокость сына, марает его в обществе, вредит ему, клевещет на него, скупает его долговые расписки, чтобы посадить его в тюрьму! Господа присяжные, эти души, эти на вид жестокосердые, буйные и безудержные люди, как мой клиент, бывают, и это чаще всего, чрезвычайно нежны сердцем, только этого не выказывают. |
| Оба пытались проводить самостоятельную политику при поддержке папства. В 1253 г. патриархом был назначен венецианец Панталеоне Джустиниани. В условиях опасности для существования Латинской империи папа Римский был вынужден т. о. усилить консолидацию с Венецианской республикой. После восстановления Византийской империи Джустиниани бежал в Кандию (ныне Ираклио, о-в Крит), а затем его резиденция располагалась на Эвбее и в Венеции. Последующие патриархи жили в Венеции и Риме. В результате Ферраро-Флорентийской унии произошло объединение правосл. и лат. Патриархатов К-поля. Первое время после смерти патриарха Григория III Маммы лат. патриархами К-поля были принявшие унию правосл. иерархи - бывш. Киевский митр. Исидор , затем бывш. митр. Виссарион Никейский. После основания в 1742 г. апостольского викариата К-поля (с 1990 апостольский викариат Стамбула) лат. Патриархат К-поля стал титулярным; с 1948 г. он оставался вакантным до упразднения папой Павлом VI в янв. 1964 г. Латинский Патриархат Александрии (Лат. Patriarchatus Alexandrinus Latinorum) был титулярным с момента основания в 1-й четв. XIII в. Вероятно, его учреждение было связано с желанием дополнить уже существовавшие лат. аналоги вост. Патриархатов. Самое раннее упоминание о лат. патриархе Афанасии относится к 1219 г., но постоянным титул стал с 1310 г., когда он был дарован папой Римским Климентом V доминиканцу Эгидию из Феррары, ранее занимавшему Патриарший престол Градо. Кафедрой лат. патриарха Александрии в Риме являлась базилика Сан-Паоло-фуори-ле-Мура. С 1954 г. титул был вакантным, в янв. 1964 г. папа Павел VI упразднил его. Патриархат Западных Индий (Лат. Patriarchatus Indiarum Occidentalium; испан. Patriarcado de las Indias Occidentales). 26 июля 1513 г. арагонский кор. Фердинанд II отправил папе Римскому Льву X прошение о присвоении королевскому капеллану еп. Хуану Родригесу де Фонсеке, возглавлявшему Совет Индий, титула патриарха открытых и завоеванных земель, однако о дальнейшей судьбе этого прошения ничего не известно. |
| В любом случае применительно к Бальзаку «Отец Горио» вряд ли окажется той книгой, которая сможет направить наши изыскания в нужную сторону. Все, кому дают приют засаленные стены дома Воке, алчны, каждый остервенело бежит по своему собственному следу и ни за что не оторвется от него, чтобы взглянуть на небеса. Там нет практически никого, кто не пошел бы на любую подлость ради того, чтобы возвыситься над другими или ради денег, никого, кто не решился бы на преступление. Каждый из них как бы до времени услышал призыв Заратустры: «Заклинаю вас, оставайтесь верны земле» 1 , правда, придав ему самый низменный смысл. 1 Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. СПб, 1913, с; 27. ( Пер. В. Изразцова.) Гюстав Флобер В один из январских дней 1844 года на понт-одмерской дороге у Гюстава Флобера случился первый приступ ужасной болезни, и он упал на дно кабриолета, которым правил. В тот день был нанесен смертельный удар его молодости. Хотя Флоберу еще не исполнилось и двадцати двух лет, он был сражен; в ту пору это был очаровательный юноша, и мы мысленно представляем тогдашний захолустный Трувиль и его — в красной фланелевой рубашке и синих суконных панталонах, стянутых в талии широким поясом. Он сам много позже писал Луизе «Я был так великолепен — теперь я уже могу об этом говорить, — что привлекал к себе взгляды всего зала, как это случилось в Руане, на первом представлении «Рюи Блаза» 1 . Паскаль хотел видеть в болезни «естественное состояние христианина»; молодой Флобер обретет в ней повод для отказа от чувственных радостей, для ограничения потребностей сердца; ему понадобится сила, чтобы посвятить себя целиком искусству, ревнивому идолу, которому он поклонялся, еще когда лицеистом бродил по руанским набережным. Уже в двадцать два Флобер будет говорить о своей молодости как о покойнице. Еще несколько лет, пока были живы его сестра Каролина и друг Альфред Ле Пуатвен, молодость как будто теплилась в нем. Но они унесут с собой в могилу то, что оставалось от нее. Каролина умерла 20 марта 1846 года. Навсегда умолк звонкий голос и смех «сорванца». «Вчера в одиннадцать часов мы похоронили бедную девочку. На нее надели ее подвенечное платье с букетами роз, иммортелей и фиалок. Я охранял ее всю ночь» 2 . |
| Личные страдания стушевывались перед общей задачей. А страдания были велики. Мемуаристы 1812 г. останавливаются долго на описании ужасов, сопровождавших отступление голодной французской армии, когда даже трупы павших товарищей служили пищей; голодный француз с вороной послужил нескончаемой темой для изощрения остроумия патриотических карикатуристов и баснописцев. Но, к сожалению, здесь забывалось положение и русской армии, подчас пребывающей «без хлеба», на что так часто приходится жаловаться Кутузову (см., напр., письмо Шувалова Александру 31 июля 1812 г.). А иногда этот хлеб из «черного теста» и «рубленой соломы» был таков, что его не мог есть и голодный француз. (Воспоминания сержанта Бургоня.) О «бедственном положении армии» уже в начале сентября 1812 г. говорил в своих письмах и гр. Ростопчин. Так, он пишет Аракчееву 15 сентября: «Войска в летних панталонах, без обуви и в разодранных шинелях. Провиантской части недостает, и Милорадовича корпус шесть дней не имел хлеба. Дух у солдат упал. Они и многие офицеры грабят за 50 верст от армии... Наказывать всех невозможно» 64 . Не понятна ли причина того ужасающего мародерства в русской армии, в борьбе с которым уже под Смоленском (см., напр., воспоминания Жиркевича) был беспомощен Барклай 65 и которое лишь усиливалось в дальнейшем при Кутузове? 66 . Об этих бесчинствах в армии в свою очередь сообщает Ростопчин 19 сент. в таких словах: «Если наши крестьяне начнут драться с нашим солдатом (а я этого жду), тогда мы накануне мятежа, который непременно распространится по соседним губерниям, где раненые, беглые и новобранные полки также производят неурядицу». Сопоставим «пышность» в обиходе некоторых вождей русской армии – и тем разительнее получится картина. Какой, наконец, скорбью и полной беспомощностью веет от такого, напр., лаконического донесения полкового лекаря Красоткина по поводу положения транспорта раненых, отправленных из Калуги в Белев: «На многих рубашки или вовсе изорвались, или чрезвычайно черны... не переменяя другой целый месяц рубашки, на которую гнойная материя, беспрестанно изливаясь, переменила даже вид оной». (Булычев. «Архивные сведения Отечественной войны 1812 г. по Калужской губ») Отсюда развитие эпидемий, «ужасающая» убыль людей (напр., из ополчения по Тарусскому уезду из 1015 человек вернулось лишь 85) и т.д. и т.д. |
|
|
