| После троекратного обхода духовенством, предшествуемым хоругвеносцами, часовни Св. Гроба с пением 6-го гласа стихиры: “Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех...” патриарх останавливается на помосте пред входом в часовню. Здесь его ожидает армянский епископ в облачении. Турецкий офицер снимает печать. По входе патриарха, а за ним и армянского епископа, дверь снова запирается. Оба раза я епископа не замечал, но если он, по уверению некоторых, а между ними и знаменитого паломника нашего, Андрея Николаевича Муравьева, и входит за патриархом, то остается в приделе Ангела бездействующим свидетелем. Греческий же иерарх проникает через низкое отверстие поперечной стены ко Св. Гробу. Там царит безусловный мрак ночи. Следуют страшные... страстные минуты... иногда четверть часа, иногда 20 минут... Это целый век трепетного ожидания. Гробовое молчание... Представьте себе мертвую тишину многотысячной дикой толпы, такую, что пролети птица – слышен был бы шум крыльев, и поймете тогда степень напряженного ожидания этого люда. Только имевшие случай пережить эти минуты в состоянии понять, как бьются сердца. В Кувуклии в приделе Ангела в северной и южной стене – два отверстия овальные, величиною в большое столовое блюдо... В северном вдруг показывается длинная свеча... пылающая! Благодать! Господи, помилуй! Кирие элейсон! Воля-дин, иля-дин, эль-мессия! (арабское: нет веры иной, как православная!) Крики, вопли неистовые, неумолкающие несутся снизу, сверху, с балконов, галерей, лож, карнизов; отовсюду оглушительные возгласы, звон колоколов, торжественные звуки деревянных бил, треск барабанов, резкие трели металлических молотков; все скачет, все лезут на плечи друг к другу... Мне сдается, что я в громадном здании, охваченном пожаром. Огонь моментально сообщается всюду, у всех горят пучки свечей; их спускают на веревках с галерей; зажженные летят вверх. Весь храм объят пламенем. Температура во мгновение доходит до 45 градусов. С неимоверными усилиями, ружейными прикладами и тесаками солдаты едва успевают очистить путь вышедшему из Кувуклии патриарху. Бледный, со страдальческими чертами лица от глубокого душевного потрясения, патриарх медленно приближается к соборному алтарю. Так, во время оно, Моисей оставлял выси Синайские. Патриарх простирает в обе стороны зажженные свечи. Кто успеет, тушит свой пук и ловит пламя патриаршей свечи. |
| Из моих православных знакомых в Израиле я не встречал никого, кто бы сомневался в его чудесности. Вопрос: На пресс-конференции Патриарху Феофилу был задан такой вопрос: «Ваше Блаженство, Вы являетесь одним из реальных свидетелей величайшего чуда схождения Благодатного Огня. Непосредственно при этом присутствуете. Мне бы хотелось узнать, как это происходит, Ваше первое впечатление, когда Вы стали свидетелем этого чуда? Что происходит с человеком? И сам этот процесс опишите, пожалуйста». А вот ответ Патриарха: «Это церемония, которая является „representation“, как и все другие церемонии Страстной седмицы. Как некогда пасхальная весть от гроба воссияла и осветила весь мир, так и ныне мы в этой церемонии совершаем репрезентацию того, как весть о воскресении от Кувуклии разошлась по миру». Как будто и нет никакого Благодатного Огня. Неточности перевода? Ответ: Это вырванная Кураевым из контекста цитата. Если рассмотреть ответ Патриарха полностью впечатление будет другое, почему Кураев и не приводит его ответ целиком. С другой стороны, Патриарх явно не из тех, кто перед светскими журналистами живописует ожидаемые ими чудеса, разглагольствует о своем глубоко личном, интимном опыте. Он просто перевел вопрос в другую плоскость, заговорив о нем не как о чуде, а как о церковном священнодействии. Что Кураев, а вслед за ним, с его подачи и многие другие, восприняли как «откровение» о том, что никакого чуда нет и быть не может. Кстати, говоря о своем личном опыте далее, в исключенной Кураевым части ответа, он сравнивает свой опыт — опыт того, что происходит в Кувуклии — с Евхаристией. Можно ли переживать то же самое, что при Евхаристии, в случае мошеннического зажигания Огня зажигалкой? Ответ, на мой взгляд, очевиден. Вопрос: Об отце Андрее Кураеве. У него была превосходная книга «О нашем поражении». Были и другие, о самом тяжелом и трудном в церковной ситуации и повседневности. Он был — как в Писании — со всеми, чтобы кто-то остался и не ушел, а кто-то пришел. Но вот эта книга, «О нашем поражении», была прекрасным образцом критики изнутри. |
| Осматриваюсь. Рядом — греки, в основном пенсионеры; по всему видно, что они не первый год встречают Благодатный Огонь, все — на раскладных стульчиках, держатся уверенно, у женщин — вязание, у мужчин — журналы: впереди долгая ночь. У стены — группа русских молодых людей, они и вовсе устроились по-домашнему: на пол положили «пенки» , укрылись одеялами, под головами — подушки. Передо мной — несколько молодых арабов, они сидят на каменном полу, подстелив газетные листы. Через каждые двадцать-тридцать минут они встают, чтобы размяться. Да и на стульчике долго не просидишь — чувствую, как затекают ноги, спина; встаю вместе с арабами, переминаюсь с ноги на ногу — пока еще это можно делать, не знаю, что будет дальше… Служба закончилась где-то около часу, и сразу за дело взялись полицейские: они стали выгонять людей, которые сидели и стояли вокруг Кувуклии. Поднялся страшный шум, послышались громкие крики протеста — люди уходить не хотят, но полицейские настойчиво теснят паломников, помогая повелительными криками, начальник их рычит в мегафон — звуковая обработка более чем мощная, хочешь не хочешь, а уходи, сопротивляться бесполезно. В нашей «епархии» возник переполох: все вскочили на ноги, схватив вещи, все готовы по первому требованию покинуть насиженные места — волнение достигает критической точки, мы озираемся по сторонам, намечая пути к отступлению. Полицейские теснят паломников все дальше и дальше, но… мимо нас; шум постепенно стихает, мы переводим дух, — кажется, пронесло. Через несколько минут — новая тревога: полицейские активно и умело стали теснить людей слева от нас, за колоннами, — непонятно, чем они не угодили: до Кувуклии далеко и они никому не мешают; совершенно непонятные действия! Чего доброго, эти молодчики и до нас доберутся, сдвинут куда-нибудь вглубь Храма или вообще на улицу выставят — с них станет, им лишь бы гнать людей, а куда гнать и зачем — неизвестно. Мы снова повскакали со своих мест: неужели прогонят, неужели все наши труды и старания окажутся напрасными? Однако и на этот раз все обошлось — полицейские пошумели, пошумели и удалились. |
| Спустя какое-то время - то ли в 9-м часу дня (как написано в Типиконе), т. е. ок. 15 ч., то ли раньше (ср. цитату из «Паломничества» мон. Бернарда) - патриарх и клирики прибывали в храм, облачались в белые одежды и начиналась вечерня, без возжжения свечей и без каждения. После Пс 103 пели «Блажен муж» и затем «Господи, воззвах» с воскресными стихирами 1-го гласа. Стихиры, включающие 3 ναστσιμα (воскресны) и 4 νατολικ (восточны), по большей части соответствуют стихирам обычного печатного Октоиха: воскресны - те же, среди восточных 2 совпадают с вост. стихирами Октоиха, еще одна в Октоихе помещена в группу алфавитных стихир , нач.: Ο βασιλες [τν] ορανν (в Октоихе начало немного иное: βασιλες πρχων ορανο, далее в тексте также имеются нек-рые разночтения). В конце цикла стихир на «Господи, воззвах» - обычный догматик 1-го гласа, Τν παγκσμιον δξαν. Затем совершался вход, пели «Свете тихий» и обычный прокимен вечера субботы (из Пс 92). Начиналось чтение паремий; цикл чтений - уже не древний иерусалимский, из 12 паремий, но к-польский - из 15. По окончании паремий патриарх раздавал кадила архиереям и священникам и вместе с ними обходил запертую кувуклию Св. Гроба, совершая каждение. Священнослужители кадили весь храм, все его многочисленные приделы. Вернувшись в главный алтарь, патриарх начинал петь «Господи, помилуй» и выходил из алтаря, а затем падал ниц с воздетыми руками (их поддерживали архи- и протодиаконы), плача и молясь за народ. Народ в ответ взывал: «Господи, помилуй». Это повторялось трижды, а затем патриарх входил в кувуклию, где вновь троекратно кланялся до земли и, наконец, зажигал свечи от «святого света» и подавал архидиакону, а тот выносил огонь народу. Патриарх и сослужащие возглавляли процессию в главный храм с пением гимнов Θωτζου, φωτζου να Ιερουσαλμ, γρ δξα Κυρου π σ ντειλε и Θωτζου, φωτζου να Ιερουσαλμ, κει γρ σοι τ φς, к-рые чередовались со стихами Пс 64. 2, 147. 1, 150. 1 и «Слава... и ныне...». Оба гимна, очевидно, написаны по мотивам Ис 60. 1 (ср. использование этого стиха в качестве песнопения в более древних описаниях иерусалимского пасхального бдения), при этом 1-й из них из др. памятников известен как ирмос 9-й песни гимнографического канона П. |
| Прошла Великая Суббота. Какие чувства пережила монахиня? Было и разочарование, но потом пришло сознание своего недостоинства видеть Чудо.. Прошел год. Снова наступила Великая Суббота. Теперь инокиня заняла самое скромное место в Храме. Кувуклия почти не видна. Она опустила глаза и решила не поднимать их: “Я недостойна видеть Чудо”. Прошли часы ожидания. Снова крик ликования сотряс Храм. Монахиня не поднимала головы. Вдруг словно кто-то заставил ее посмотреть. Взгляд ее упал на угол Кувуклии, в котором проделано специальное отверстие, через которое передают горящие свечи из Кувуклии наружу. Так вот, от этого отверстия отделилось светлое, мерцающее облачко — и тут же пучок из 33 свечей в ее руке загорелся сам собой. Слезы радости закипели на ее глазах! Какая была благодарность Богу! И молнии под куполом она на этот раз видела. Скорбящих Радость, обидимых Покровительница Нечаянная радость 1921 год. Константинополь. Мы с Надей живем в полутемной комнате, окно которой обращено на уборную. Мы — эмигранты, бежали из России. У Нади — маленький сын, которого ей удалось устроить в приют, а у меня никого: муж убит на бронепоезде, и я одна во всем мире. Вещи все проданы, да у меня их и не было, я жила на Надины средства, но сейчас у нее ничего не осталось, и мы с ней вот уже три дня как ничего не ели. Только сунем палец в соль, пососем и ляжем на нашу широкую общую кровать. Что делать? Надя находит себе работу, потому что знает иностранные языки, а я не знаю, и меня никто не берет. Зато купить нас стараются многие, и мы так напуганы наглостью окружающих людей, что боимся всех и упросили свою хозяйку, старую толстую турчанку, никого не впускать к нам. Даже адреса своего никому не даем — так боимся. Ведь нас недавно чуть не продали в публичный дом свои же соотечественники. Нас случайно спас французский офицер. Как мне хочется умереть! Надя верит в Бога и в то, что наша жизнь изменится к лучшему. Я тоже верю в Бога, но Он забыл нас… Мне надоело лежать, опротивели грязные стены, и хотя я всего в Константинополе боюсь, но встаю и, одев свой единственный костюм, выхожу на улицу. Иду и пошатываюсь от слабости, но на воздухе мне легче. Вдруг кто-то хватает меня за руку. Коля — товарищ мужа по бронепоезду. |
| Является портарь (привратник) и полагает на епитафий живые благовонные цветы. В это время патриарх, не участвовавший в выносе Плащаницы из алтаря, сходит со своей кафедры (κ το θρνου), подходит к кувуклию, делает поклонение епитафию, а затем целует его и, благословив народ, удаляется на свое место. Хор поет „ ις πολλ τη“. Портарь подает патриарху «цветы благовонные украшены (усобным устоением»), т. е. нечто в роде букетов из цветов. Затем по два в ряд подходят к кувуклию остальные архиереи, присутствующие в храме, священники, церковные сановники (κκλησιαστηκο φικαλοι), делаю поклоны, целуют епитафий и, получив цветы из рук патриарха, удаляются на свои места. Во все это время второй лик поет слава и ныне «Тебе одеющагося». Чтением после этого «Ныне отпущаеши», Трисвятого, «Пресвятая Троице» и «Отче наш» и пением, по возгласе священника, тропарей: «Благообразный Иосиф» и «Мироносицам женам» и обычным отпустом чин вечерни оканчивается. (Уст. церковн. по чину Христов. велик. церков. Констант. изд. 2 Георг. К. Протопсалтов. 1860 г. стр. 291). Если мы теперь исключим из представленного нами описания обряда – выноса Плащаницы за вечернею в пятницу Страстной седмицы раздачу цветов патриархом, что в нашей Руси, особенно на севере было бы далеко не по сезону, если опустим на время из внимания разность в выносе Плащаницы через северные двери, что делается, нужно заметить, в некоторых храмах и у нас на Руси, а не через царски двери, как мы говорили выше, и если, наконец, вынос Плащаницы перенесем, на пение тропаря: «Благообразный Иосиф», то практика относительно данного обычая в нашей Церкви будет положительно тожественна с практикою Церквей восточных и зависимость первой от последней сделается вполне очевидной. Следовательно, если требуется произнести суждение о достоинствах той или другой практики относительно выноса Плащаницы на вечерни в Великую пятницу, то наши симпатии будут на стороне практики второго рода, т. е. выносить ее во время пения тропаря: «Благообразный Иосиф», или гораздо лучше, для полного согласия с практикою церквей восточных, во время пения стихир на стиховне. |
| Последние слова о. Митрофана вызвали в нас большую тревогу. К его тяжким душевным испытаниям, добавилось и наше волнение. Его колеблющаяся вера и те серьезные вопросы, над которыми он бился, поколебали отчасти и нашу веру. Как он тогда упорно хотел увидеть, как появляется Благодатный Огонь, дабы утвердиться в вере, так и мы желали до конца выслушать его рассказ для того, чтобы и нам утвердиться в вере. Отец Митрофан, заметив наше волнение, сказал: - Не волнуйтесь. Дослушайте меня до конца и прославьте Бога. Я был тогда молод. Вера моя, хотя и колебалась, не находя объяснения этому непонятному явлению Благодатного Огня на Гробе Господнем, но она все же всегда оставалась во мне живой. Я глубоко верил в Господа и, несмотря на все свои сомнения и вопросы, в глубине моей души царили покой и тишина. Небесная благодать всегда меня осеняла. И все же желание увидеть своими собственными глазами, что происходит внутри Гроба, было непреодолимо. Оно стало моей мечтой, которую мне хотелось осуществить во что бы то ни стало. Я понимал, что было бы невероятно трудно привести в исполнение задуманный мною план. Оставалось надеяться лишь на какую-нибудь случайность. Не могло быть и речи о том, чтобы просить разрешения остаться внутри Священной Кувуклии во время сошествия Благодатного Огня. Правила в этом отношении неумолимо строгие. Что же делать? Не скрыться ли мне самовольно в Кувуклии, не прося ни у кого разрешения? Но я понимал, что это совершенно невозможно, так как там нет ни одного уголка, в котором можно было бы укрыться. Кувуклия трижды проверяется незадолго до появления Благодатного Огня. Кроме того, как ответственный Страж Гроба я не мог отсутствовать во время Службы. Ведь я должен войти в Кувуклию первым и выйти последним. День и ночь мучили меня эти мысли. “Я должен непременно все увидеть, должен во всем убедиться…”. Но это “должен” так и оставалось невыполнимым. Ибо не было никакой возможности осуществить мною задуманное. И я никак не мог избавиться от моих навязчивых мыслей и перестать думать обо всем этом. Эту мою душевную борьбу знал только Один Господь Бог. |
| Мысли о Благодатном огне пришли сами собою во время Евхаристического канона. После его окончания выхожу из Кафоликона, ищу обходной путь к Кувуклии и попадаю в католический придел, посвященный встрече Христа и Марии Магдалины. Здесь можно немножко посидеть и с недоумением разглядеть скульптуру на стене. Какое-то балетное па воспроизвел тут скульптор, какое отношение это имеет к Спасителю и Его верной последовательнице? Ну вот и Чашу выносят сразу три священника, то есть не одну, а три Чаши. Вроде и народа немного, странно. Потом поймем, почему так; когда ринемся к Кувуклии, где начнется причастие, священник нам скажет: только матушки и батюшки, — и покажет рукой в Кафоликон, там причащаются все остальные. Нас причащает наш русский батюшка, но плат держит греческий дьякон и нарочито закрывает им низ Чаши. Перед службой нас строго-настрого предупредили, что край Чаши целовать не нужно («Не раздражайте греков, у них так не принято»), а сразу же отходить. И запивки у греков нет, дают только по маленькому кусочку булочки, совсем не похожей на нашу просфору. И проповедь после литургии не произносится, а тем более никакие молебны не служатся. Но как уходить не хочется! Мы и не уходим, слава Богу. Идем в помещение канцелярии, где собрано очень много святынь. Даже не запомнила имен всех святых, частички мощей которых там обретаются. Благодать переполняет — после причастия на Гробе еще и приложиться к таким святыням. За столом напротив выхода сидят приветливые греки-батюшки и предлагают выпить лимонада, кофе или чая. Так непривычно! Закончу описание литургии на Гробе Господнем стихотворением. Ах, что за сонмы миллионов В те двери малые вошли, И сколько горя внесли, стонов, И сколько мира унесли!.. Ковчег молитв непрестающих От всех народов, всех веков, Ковчег чистейших слез, текущих Без оскуденья и без слов, Как хороши твои виденья В глухую ночь, в огнях златых, Как сердце трогает моленье Твоих поклонников простых. Во время паломничества с автором происходит настоящее духовное преображение. |
| “Здесь Огонь, Здесь Истина и Жизнь” Со священным вдохновением поют они свои хвалебные гимны Благодатному Огню. В этих гимнах и по сей день хранится древнее народное предание. И в этом море радости слышится бесконечно повторяющийся стих: “Христос — наш, Он родился в нашей деревне”. Эти слова повторял за ними и я, видя, как все вокруг внезапно изменяется при появлении Благодатного Огня. Припоминая увиденное мною, я всякий раз переживал все это заново, и тогда из глубины моего сердца лились слова благодарности Богу: “Слава Тебе, Боже, слава Тебе”. Прошло целых пять лет с того 1926 года, и за все эти годы я никому ничего не говорил о том, что видел сверху, скрывшись в крипте. Кроме моего духовника — святого Старца Патриарха, никто ничего не знал. Однако мне страстно хотелось еще раз увидеть все это. Все обязанности по наблюдению за службой Благодатного Огня, по-прежнему лежали на мне. И вот в 1931 году я решил еще раз забраться в крипту Кувуклии, чтобы снова пережить радость видения Благодатного Огня. Все шло прекрасно при соблюдении полной тайны. Мне, как и в первый раз, сопутствовал успех. И вот когда наступила та священная минута, и Патриарх вошел внутрь Кувуклии, мой взгляд невольно отвлекся, я посмотрел куда-то в другую сторону. Когда же я опомнился и продолжил свои наблюдения, я увидел, что Св. Лампада уже горела и свечи тоже возгорелись в руках Патриарха. И я сказал себе: “Слишком многого ты хочешь. Бог — не человек, чтобы идти навстречу всем прихотям, сомнениям и желаниям каждого маловерного. Он тебя и так удовлетворил сверх всякой меры. Тогда, когда ты требовал от Бога чуда и искал, чем бы тебе заполнить твою пустоту, образовавшуюся от твоего неверия, Он тебя послушал. Так что не искушай Господа. Если же ты снова хочешь насладиться тем самым блаженством, борись и моли Бога, дабы унаследовать тебе Царство Небесное. Там ты узришь не верою, а лицом к лицу Небесную Благодать Святого Огня. Избранники Царствия Божия узрят Самого Господа лицом к лицу. Они увидят Источник Благодатного Огня. В этом земном мире преобладает вера. Живи верою, ею существуй и ею двигайся. Давай, выходи отсюда и прекрати свои опасные и бесплодные дела”. Еще один Фома |
| Оставляются свободными от народа лишь дорожки от входных дверей к камню миропомазания, отсюда к кувуклии и до южной двери алтаря храма Воскресения, от кувуклии к алтарю Воскресенского храма и к северной двери его алтаря. Распорядителями в данном случае являются патриаршие драгоманы (лица, назначенные для сношений с правительственными чинами турецкой администрации), греческий и армянский. Что касается вновь пришедшего в храм народа, то ему предоставляется возможность заполнять в нем все пространство, какое остается свободным, ибо наиболее усердные и живо интересующиеся предстоящим невиданным зрелищем еще с кануна субботы, а иногда и раньше, обрекают себя на подвиг сурового бдения и истинного столпничества из-за опасения потерять с усилиями добытую удобную позицию. Храм к полудню переполняется, в буквальном смысле этого слова, сверху донизу. Богомольцы и зрители занимают не только ложи вверху ротонды, балконы, места на Голгофе и в армянском приделе, но даже все карнизы на окнах и все уступы и углы стен, совершенно не приспособленные в обычное время для зрителей. В это время по всей справедливости можно говорить о храме, что в нем «негде яблоку упасть». По мере приближения часа, когда должна начаться ожидаемая церковная литания, волнующаяся народная масса становится все более и более нервною, нетерпеливою, и все резче и неблагочиннее проявляет свою религиозную возбужденность. Для сдерживания ее в это время уже не хватает у блюстителей порядка слов убеждений и повелительных запрещений и им нередко приходится прибегать к не соответствующим святости места и торжественности минуты физическим мерам, иногда даже суровым, вплоть до употребления плетки, которою запасаются на этот случай офицеры наряда, кавасы и другие блюстители порядка в храме... Около 2-х часов пополудни греческий патриарх в сопровождении клириков патриархии и епископов синодалов торжественно шествует в Святогробский храм. Пройдя храм святого апостола Иакова, он направляется прямо через южную дверь в алтарь храма Воскресения, где уже собрались и находятся в ожидании его прихода все иерусалимские клирики. За православным патриархом тотчас же вступают в храм так же торжественно патриарх армянский с своим клиром, абун и клир коптов и иаковитов, занимая в храме принадлежащие им места. Из свиты армянского патриарха отделяются один архиерей, патриарший драгоман и два клирика и из свиты коптского и яковитского абуна по два клирика от каждого вероисповедания, идут в алтарь храма Воскресения и целуют руку православного патриарха — в знак почтения к нему и в силу данных Омаром-ибн-Хатаном и его преемниками привилегий православным грекам, как господствующему вероисповеданию в Святогробском храме. Этим вместе с тем дается знать православному патриарху, что время совершения литании для получения благодати святого огня уже приспело. |
|
|
