| 17-го числа рано утром государь созвал на совет всех гражданских и военных чиновников. Государь заплакал, – его примеру последовали все собравшиеся и, опустив руки, не предлагали ни каких средств и ничего не предпринимали; одни говорили, что надобно возвратить прежнюю должность Фын-цюаню, другие – что должно призвать к делам Хо-вэй-хуа и Ян-вэй-юаня, – другие еще просили пожаловать Лю-цзэ-цина достоинством Хоу. Государь ни слова не отвечал на эти неуместные предложения; но, склонив голову, написал на столе 12 слов большим почерком: «военных и гражданских чиновников всех до одного должно казнить, но не должно подвергать смерти народа», – и дал взглянуть евнуху Ван-чжи-синь, – затем стер их. В полдень прискакали к воротам Си-чжи-мынь 50 или 60 конных солдат с луками и стрелами и громко кричали, чтобы им отворили ворота. При этом сделалось известным столице, что мятежники находятся недалеко. Спустя немного времени, главные войска появились в виду города, а государю донесли, что мятежники только что перешли чрез мост Лу-гоу-цяо (около 30 кит. верст от города). Обман впрочем скоро открылся; мятежники открыли пальбу и начали осаждать ворота Пин- цзэ-мынь и Чжан-и-мынь; три лагеря вне города или сдались мятежникам, или разбежались, – оставив им в добычу все военные снаряды, и они, поворотив пушки против города, начали стрелять по нем. В это время Ли-го-чжэн, генерал-полициймейстер и комендант столицы, прискакал ко дворцу покрытый потом и пылью поспешно соскочил с лошади и направился во дворец; придворная стража хотела остановить его, указывая на его костюм, но тот отвечал: «теперь не то время – до того ли, чтоб заботиться об одежде?» Государь немедленно принял его и спросил: как идет защита города? Ли-го-чжэн пал на колена и со слезами отвечал: войска не слушают приказаний; едва только заставиш плетью подняться одного, как другой опять повалился спать, – как тут защищаться? Государь прослезился и отвечал: «вот до чего довели меня сановники своими обманами!» За тем государь приказал всем евнухам и придворным чиновникам защищать вместе с войсками городские стены. Но и эти не хотели повиноваться, – говорили – для чего существуют прочие гражданские и военные чиновники? одни прибавляли, что у нас нет даже оружия, – другие, – что пусть дадут нам по 50 ваней лан серебра жалования в месяц, тогда будет из-за чего идти на смерть; впрочем, пороптали, но должны были исполнить приказание. Государь, для одобрения воинов, приказал выдать на их содержание 30 ваней лан, между тем как жители, собираясь с последними силами, жертвовали по 300 и 400 лан и за эти пожертвования жалуемы были чинами. В этот же день мятежники обложили столицу со всех сторон. |
| На каждой почтовой станции имеется один смотритель в звании цзангина, т. е. обер-офицера, с подведомственными ему унтер-офицером, рядовыми и подводчиками. Все они приходят на станции для отбывания подводной повинности со своими лошадьми и баранами, за что получают вознаграждение от правительства, хотя самое ничтожное: смотритель станции получает, обыкновенно, в год содержания не свыше 60 лан серебра, т. е. около 120 серебряных рублей, а проводники не больше 18 лан, т. е. 36 рублей. Должно заметить при этом, что помянутые суммы являются как бы жалованьем служащим на станциях, за животных же правительство ничего не платит, сколько бы их ни потребовалось и какой бы ни был их разгон. Впрочем, как бы в некую помощь отбывающим военную повинность, им дозволяется ежегодно представлять, что из числа каждых десяти штатных лошадей у них пала третья часть и за этих палых лошадей правительство выдаёт почтосодержателям по 6 лан и 3 цина, т. е. по 12 рублей 60 копеек за лошадь. Помимо сего каждая станция ежегодно получает по два верблюда из казённых табунов, очевидно, в подкрепление перевозочных средств станции. В помощь монголам внутренних хошнов, для содержания станции рассматриваемого участка, приданы ещё хабсулга, о которых теперь о. Палладий сообщает первое слово в европейской литературе. Эти хабсулга, находящиеся в своих родовых кочевьях под значительным влиянием Китая, приносят свои привычки и в Монголию и пребывание их на харачинских станциях кладёт особый отпечаток на всю жизненную обстановку этих станций, – отпечаток, особливо ярко бросающийся в глаза едущему с севера, из пустынь Халх. Хабсулга живут также в юртах, как и все другие монголы, так что, оставив почтовый дом на последней чахарской станции Мингай, путешественник, при дальнейшем направлении к северу, не встретит уже ни одного оседлого жилища; но хабсулга почти всегда окружают свои юрты глинобитными оградами и это придаёт харачинским станциям характер полуоседлых поселков. Некоторым оттенком большей, сравнительно с халхаской, культуры является и то, что на всех станциях, содержимых хабсулга, багаж путников перевозят не во вьюках, а на телегах. |
| От чиновников требовали, чтоб они признались в лихоимстве; пытки производились в продолжение 10-ти дней; кто был виновен в большой сумме, с того требовали несколько ваней лан, – кто обвинен был в умеренном взяточничестве, с того требовали до 1000 лан; самый бедный из чиновников присужден был ко внесению 500 лан, о других нечего и говорить. Если у кого из чиновников было состояния, приблизительно на 10,000 лан, с того требовали вдвое или втрое более. Если он вносил не полную сумму, то подвергали еще страшнейшим пыткам, от палок переходили к тискам, от тисков к раскаленному железу; ужас этих мучений трудно и вообразить. Для избежания пыток одни из чиновников соглашались на неслыханные подлости, и доходили до такого унижения пред мятежниками, что не только не было у них ни малейшего сознания человеческого достоинства, но даже поступки их трудно выразить на образованном языке. Часто мятежники не довольствовались одновременною пенею, одного и того же чиновника брали на истязание по два, по три раза; не имея возможности избавиться от их алчности и жестокости, он до 3-х раз представлял серебро и не редко тотчас умирал, как только был освобожден от цепей. Кто не мог внести определенной пени, того под караулом отправляли в купеческие лавки для займа у купцов; купец если и в глаза не видывал такого чиновника, не смел однако же отказывать в требуемой сумме; чиновники давали со своей стороны расписку; в этих расписках говорилось: такой-то чиновник, имеющий в супружестве такую-то, занял для спасения жизни столько-то серебра. От чиновников мятежники перешли к купцам и простым обывателям. Чтобы никому не удалось избежать их хищнических рук, они, по вступлении в столицу, учредили закон круговой поруки из 10-ти домов так, что если бы жители одного дома бежали, то остальные 9-ть домов должны были подвергнуться смерти. Если в числе 10-ти домов был хотя один дом богатый, то Ли-цзы-чэн сам описывал его, прочие предоставлял обирать своим сообщникам, которые со своей стороны употребляли для разведывания о состоятельности жителей слуг и разных бродяг. |
| 18) Тянь-лан, небесный шакал в отличие от земного – цай-лан, волк – лан, животное это, также и лисица ху-ли, составляющие бич для земледельцев китайских, замечательны тем, что любят прятаться и выводить детенышей в полях пшеницы, когда она вырастет и окрепнет на стебле, что бывает летом. Птицы, особенно фазаны, – шань-цзи, е-цзи, кузнечики, – ма-чжа, в обилии водящиеся среди этого хлебного злака, служили главною целью охоты волков и лисиц, а за ними и других животных. Древние цари любили поэтому, в летние месяцы устроят охоту на этих животных и птиц, причем волк, его зигзаги в пшенице, служили верным признаком к отысканию его и других товарищей. При охоте пособием служили ловкие сыщики – собаки. Поэтому, существует соседний паранателлон звезд. 19) Тянь-гоу – цюань, небесный пес или охотничьи собаки. За ними следуют охотники с оружием в руках, доселе употребительным, ху-шэ, или гун-цзянь, лук и стрелы, которыми означаются прочие звездочки той же группы в направлении к небесному шакалу. II. Гуй-су, т. е. домициль душ усопших предков, manes. В Чжеу-ли говорится, что «в древности существовали четырежды в год жертвоприношения в честь душ усопших предков: весною известно жертвоприношение цзы, летом – ю, осенью – чжан, зимою – чжен; по комментарию, они совершались в первую луну четырех времен года. Предметами жертв были дичь, пшено, плоды и вообще начатки из хлеба и лучших животных, приносились они чаще всего в храме предков, сопровождались возлиянием и питьем вина. Поэтому астеризм Гуй вызывается еще тянь-мяо – зал, храм небесных предков; – ю-гуй, т. е. телега с душами предков, тянь-гуй. небесный ковчег, тянь-гуань – небесный гроб; по не усыпаемой же бдительности духов усопших предков о живых людях, астеризм гуй назывался еще «небесное око – тянь-янь – надзирающее над злыми», или «тянь-сун» – небесный отмститель, палач, управляющий смертью и казнями. Прочие названия: цзи-ши, небесные покойники, трупы умерших вместе скученные, цзи-ши-ци, души собранных вместе почивших предков, гуй-чжи, сущность духов умерших, также фу-чжи т. |
| Неожиданный приход маньчжур так изумил здешнего губернатора, что, по первому требованию, он поспешил выдать чахарских беглецов генералам Тай-цзуна, который объявил, что Монголия некогда была владением Чингис-хана, в последствии времени стала добычею чахаров, наконец сделалась достоянием Маньчжурского дома, и что Китаю неприлично удерживать под своею властью чужих подданных. Готовность китайского правителя повиноваться воле Хана подала Тай-цзуну мысль сделать губернатору другое, более важное предложение. Еще со времен правления Тянь-ци, 1621–1627 г., губернатор Цзи-чжоу, Ван-сянь-цянь, считавший необходимым приобрести расположение монголов, убедил Китайское правительство, сверх ежемесячного жалованья по старому и новому окладу, платить им еще за промен лошадей, так что сумма годовых расходов на монголов простиралась свыше 1.000,000 лан серебра (около 2 мил. руб. сер.). Торговлю лошадьми производили потомки Шунь-и-вана Ангды, которые каждый год представляли Китаю до 52,000 лошадей, за что и получали от двора 320,000 лан серебра (640,000 р. сер.). В последние времена, чахары, изгнавшие потомков Шунь-и-вана, обязались охранять китайские границы от вторжения других монгольских поколений на прежних условиях, но с тем договором, что если они, по случаю голодного года или других несчастий, не в состоянии будут представить лошадей для промена, Китай должен заплатить им половину установленной цены. Дай-тунский губернатор сильно восставал против такой меры своего правительства, утверждая, что чахары, аймак весьма ничтожный по своему могуществу, еще менее предприимчивый и способный для каких-либо важных дел; что странно ежегодно тратить миллионы лан серебра для спасения толпы голодных разбойников; вместе с тем он изложил 14 причин к истреблению чахар и 14 средств к осуществлению такого предприятия. Ван-сянь-цзянь, надеявшийся пособием монголов сокрушить возраставшее могущество маньчжур, завел жестокий спор с Да-тунским губернатором и следствием этой бесконечной тяжбы было то, что Китай по-прежнему платил дань кочевым ордам. |
| Учитель переименовал хребет в Дахань лин 223 . Всякий раз, как шел дождь, падало много граду. Дорога по горам, извиваясь, шла на северо-запад более ста ли, и потом опять на северо-запад, мы увидали ровное место; здесь есть каменистая река, простирающаяся более, чем на 50 ли; берега ее вышиной более ста футов; вода в реке чистая и холодная, весьма приятная и журчит, как звонкий нефрит; по крутым берегам ее растет лук от трех до четырех футов вышины; в падях растут сосны более ста футов вышиной. Западные горы тянутся сплошной грядой; на них густо растут высокие сосны. Мы ехали горами пять или шесть дней; дорога извивалась около пиков. Прекрасны были выси гор, покрытые цветущим лесом; внизу тек поток; на ровном месте, повсюду, росли вместе сосна и береза, как будто человеческие жилища. Затем мы поднялись на высокий хребет, имевший вид длинной радуги; отвес его вниз был на 1.000 саженей; смотреть в глубину, вниз на озеро, было страшно. 28-го числа мы остановились на востоке от орды 224 . Посланец отправился наперед доложить о нашем прибытии императрице и получил от нее приказание просить учителя переправиться через реку. Река эта течет на северо-восток 225 ; широка и глубока по ступицу колеса. Переправившись через реку, мы вступили в становище и тут оставили телеги; на южном берегу были тысячи телег и юрт. Каждый день приготовляли кумыс 226 и сливки. Царевны из дома Китайского и Ся 227 прислали в подарок одно доу рису и 10 лан 228 серебра; здесь, за 50 лан можно купить только 80 гинов муки; ибо мука приходит сюда из-за северных гор, более чем за 2000 ли 229 ; торгующее варвары западных стран 230 доставляют ее вьюками на верблюдах. В средний период жаров в юртах не было мух. Орда, по-нашему сказать, походный дворец. Колесницы и юрты орды имеют величественный вид; такого великолепия не было у древних Шаньюй 231 . 7– й луны 9-го числа мы вместе с посланцем отправились на юго-запад 232 и ехали пять или шесть дней; мы несколько раз замечали на горах снег, а у подошвы гор, часто попадались могильные насыпи; поднявшись на один высокий холм, мы заметили там следы жертвоприношений духам 233 . |
| Все бы ничего, да Лешка скользом по морде “нашалнику Хана” угодил, расцарапал его шибко, потому что черпак тоже с дырочками был, с заусенцами железными. Яшкин умылся холодной водой, остановил кровь и, уходя, пообещал: — Ну погодите, шакалы, погодите! Я вас… Законы они знают… Работяги-казахи чистили картошку, виновато вздыхая, качали головами: — Ой-бай! Ой-бай! Хана, сапсым хана. Мы виноваты, Лошка, сапсым спали, картошкам чистить прекратили. — Сгноит он тебя, Лешка! — сказал вовсе оробевший Феликс Боярчик. — В штрафную роту загонит, как Зеленцова. — Лан, лан, не дрейфь, орлы! Живы будем — не помрем! — хорохорился Лешка. Ребята-казахи вместе с киназом Талгатом, с жалостно глядящим Боярчиком ходили по кухне за Яшкиным, в угол его прижимали: — Не пиши бумашка, нашалник Хана, на Лошку. Нас штрафной посылай. Куроп проливат. — Да отвяжитесь вы от меня, ради Христа! — взмолился Яшкин. — Спать надо меньше в наряде. Снится вам всякая херятина. Я на дрова упал в потемках, мать ее, эту кухню!.. — Прабылно, прабылно! Свыт подсобка сапсым плохой, дрова под ногами. Ха-ароший нашалн-иик Хана, са-апсым хароший. Как нам барашка присылают, мы половина отдаем тебе. — Да пошли вы со своим барашком знаете куда? — Знаим, знаим, харашоо знаим, са-амычательно русским язык обладиваим. Никогда у Лешки не было столько подходящего времени, чтобы жизнь свою недолгую вспомнить, по косточкам ее перебрать. Случалось, возле чучел, карауля уток, часами сидел, вроде бы где и думать про жизнь, где и вспоминать, но то ли жизни еще не накопилось, то ли одна мысль была, про уток, да пальбы по птице ожидание, ничего в голове не шевелилось, ни о чем думать не хотелось, скользило все над головой, кружилось, как те табуны крякшей над заливными лугами — жди, когда сядут. И вот дождался! Сели! Отец у Лешки был из ссыльных спецпереселенцев, большой, угрюмый мужик, из хлебороба переквалифицировавшийся в рыбака. Как и многие спецпереселенцы, потерявшие место свое на земле, детей, жен, борясь со своей губительной отсталостью, неистребимой тягой к земле, ко крестьянскому двору, к труду, имеющему смысл, в конце концов он устремился к оседлой жизни здесь, на Оби, начав ее с приобретения хозяйки, высватав жену простым и древним способом: поставил в Казым-Мысе ведро вина и увез с собой совсем еще плоскую телом девчонку полухантыйского-полурусского роду-племени. |
| В народе он слывет бедным островком; однако же бедных и нищих там очень мало. Каждый дом, имеющий 10-ть ваней (100,000 лан) серебра, по ночам освещает свои ворота одним фонарем; обладатели же двойной суммы, т. е. 20-ти ваней (200,000 лан) украшают свои ворота двумя фонарями. Этим они хотят показать, что не скрывают своего богатства. В Нангасаки есть великолепная кумирня, посвященная духу Тань-хоу (морской богине). Каждогодно, в день рождения духа, приносится в жертву множество разнородных вещей и бывает освещение фонарями. Здесь, в продолжении трех дней праздника, приготовляются обеды для посетителей. Проживающие в китайском подворье купцы, вместе с певицами, собираются сюда на ужин и вино, и не раньше, как перед рассветом оканчивают свой веселый пир и с песнями возвращаются домой. Позади Таньхоуской кумирни устроен небольшой садик, засеянный по всем направлениям прекрасными цветами. Здесь гости с удовольствием проводят небольшой промежуток времени, остающийся после обедов. Есть там также и другая кумирня, посвященная местному духу Ту-ди-сы, с двором и зданиями очень малыми. Перед самой кумирней находится озеро, через которое переброшен мост. Кумирня эта обнесена белой каменной стеной и находится против китайского подворья. Ежегодно 2-й луны (в марте) 2-го числа, в день рождения местного духа – Ту-ди здесь бывает такой же праздник, как и в кумирне Тянь-хоу-гун. Существует там и буддийский храм Гуань-инь-тан, который построен на отвесной скале в несколько ярусов; из него можно любоваться видом дикой природы. Подле него есть здание, посвященное Гуань-ди. Жаль, что, по недостатку места, нельзя расширить этого здания. Перед террасой храма густо растет бамбук, и слышно журчание ручья. Это возносит дух посетителя за пределы мира. Там есть два отдельные источника чрезвычайно холодной воды, которой пользуется также китайское подворье для чая. Она вытекает из гор по каплям; но за то льется неистощимо. По истине это замечательное по красоте место! Там устроена беседка, в которой могут поместиться 50 человек. |
| 4) Нэй-пин (noui-ping) – внутренний уравнитель (égaliser). По Син-цзин, астеризм этот называется еще «правитель, заведующий наказаниями, пытками, прокурор или просто палач», точнее – «управляющий дома государева, лицо, заведующее надзором за императорским гаремом, имеющее право управления», наказаний, взысканий более или менее легких или тяжелых, по степени виновности. 5) Шао-ви (chaou-wi) – малые чуланы, комнаты (petits cachés). Первая звезда называется ху-цзы – тигры, или военные начальники, вторая и-цзы – советники, третья бо-сы – мудрецы (персы), четвертая Да-фу – знаменитости, славные, именитые мужи, сановники государственные. Ясность сих звездочек знаменует выбор на должности лучших и добродетельных людей. Впоследствии, с процессией, когда в северном полюсе стали видимы другие звездочки, присоединена группа тянь-цзи, (гу-цза, шу-цза) небесное просо, поспевающее в Китае в мес. июне, а другие роды сего хлебного зерна – в мае. Паранателлоны: 1) Тхай-цзы, императорский принц. 2) Цзун-гуань (koan) – свита. 3) Син-чэнь – счастливые офицеры или свита государя вносящая счастье в посещаемых ими странах с императором. 4) Ху-фин – быстроногие ветру подобные на бегу тигры, т. е. военные чины, всадники сопровождающие государя или князья ленные, его окружающие. 5) Шан-цзян (tsiang), – первый генерал. 6) Цзы-цян – второй генерал. 7) Шан-сян, – первый советник. 8) Цзы-сян – второй советник. 9) Лан-вэй – заседание офицеров, военный совет. 10) Лан-сян – комендант гвардии, императорского караула. 11) Шан-сян – первый генерал. 12) Цзы-сян – второй генерал. 13) шан-сян, первый советник. 14) Цзы-сян – второй советник. 15) Цзо-чжи-фа – левый судья или друг правосудия. 16) Ю-чжи-фа, правый судья. Оба эти судьи, в древности разбирали судебные дела между феодальными князьями. 17) Сань-гун, три придворных советника. 18) Цзю-цин – девять дворян (nobles). 19) Ву-чжу-хао – пять офицеров, чиновников. 20) Е-чэ – посетители, визитёры, начальники, являвшиеся на аудиенцию к императору в последний день летнего месяца. |
| Васконян швыркал огромным носом с давно обмороженным и уже незаживающим кончиком, на слова хозяйки никак не реагировал, будто и не слыша их. — Людям некогда книжечки читать. — И вздохнула как о человеке конченом или Божьем: — Он, видать, и в военном окопе читать способен. А че, в политотдел угодит, дак… — Я не угожу в политотдев, — на минуту оторвавшись от книжки, перестав качать ребенка, заявил Васконян. — Я слишком честен для политотдева. — И как ни в чем не бывало продолжал свою работу — качал ребенка, снова впившись в книжку, на обложке которой виднелись слова “Былое и думы”. — Тошно мне, тошнехонько, че говорит-то? Че он говорит? — Ашот, иди за стол. Потом со мной к старикам Завьяловым потопаешь. Мы там с Хохлаковым квартируем, изба теплая, старики мировые. А тут, как мой отчим говорит, альянц. — Лешка развел руками, усмехаясь. Коля смутился, опустил голову, чего-то пробовал бубнить оправдательное. Анька, видя такое состояние бойца, готовое перейти в раскаяние, прикрикнула: — Лан, лан те альянц! У нас в Осипове это дело по-другому называется. Лешка налил самогона в четыре посудины. На “не пью” Васконяна и на “не могу” Коли Рындина, твердея смуглыми северными скулами, отстраненно молвил: — Мы ведь в Прошиху попали, Ашот. Погибла семья Снегиревых. Выкорчевали благодетели еще одно русское гнездо. Под корень. Васконян подошел к столу, сделал глоток, утерся рукавом и вернулся к кроватке, поник с зажмуренными глазами над ребенком. Коля Рындин, отвернувшись, истово перекрестился на мерзлое окно, прошептал какое-то молебство, разобралось лишь “и милосердия двери отверзи”, но и этого достало, чтобы Аньке оробеть. — Че дальше-то будет? Когда эта война клятая кончится? — попробовала она запричитать. — Когда чевовечество измогдует себя, устанет от гогя, нахлебается кгови… — не открывая глаз, раскачиваясь в лад люльке, непривычно зло и громко произнес Васконян и внезапно в пустоту, во мрак изрек страшное: — Смоют ли когда-нибудь дочиста слезы всего чевовечества кговь со всего чевовечества? Вот что узнать мне хочется. |
|
|
