| Действие полностью аналогичного механизма можно наблюдать и в процессе формирования «простого» языка новоболгарских дамаскинов. Их язык противопоставлен гибридному языку предшествующей традиции (церковнославянскому языку дамаскинов среднегорского и македонского переводов) именно в силу устранения из него признаков книжности. Новый книжный язык характеризует, по словам Е. И. Дёминой, «постпозитивная членная морфема; аналитическое выражение отношений между словами в предложении; замена инфинитива и супина да конструкциями; аналитическое выражение степеней сравнения с помощью частиц по– и най-; ...аналитическое выражение будущего времени независимо от вида глагола; ...замена относительного местоимения иже, же, же союзным словом който» и т.д. (Дёмина III, с. 63–64). Вместе с тем «появление книжного болгарского языка XVII в. на народной основе... отнюдь не означает разрыва с традицией. Революционное подтягивание норм письменной речи к нормам живого народного языка аналитического строя происходит при опоре на письменную традицию, новое воплощает себя, опираясь на старое и многое заимствуя у него. Сам по себе этот сдвиг был подготовлен дамаскинами архаических среднегорского и македонского переводов на традиционный литературный язык болгаро-сербской правописной редакции, уже испытавший влияние живой народной речи» (там же, с. 34). Переход в новый язык разнородного языкового материала, освоенного предшествующей гибридной традицией, позволяет «рассматривать симбиоз двух норм в [книжном языке на народной основе] как новую норму» (там же, с. 66). Описанный механизм формирования литературных языков нового типа предопределял значение русского церковнославянского для образования этих языков. Поскольку русский церковнославянский выступал в качестве компонента гибридного языка и его значение в этом языке не сводилось к одному только конституированию признаков книжности, элементы русского церковнославянского переходили и в тот языковой материал, который литературный язык нового типа получал из гибридного. Данный момент имел место и в истории русского, и в истории сербского, и в истории болгарского литературных языков, хотя в разных традициях он оказался выраженным в разной мере. Эта мера в большой степени зависела от того, как шло дальнейшее развитие литературных языков нового типа, от того, какие преобразования претерпевал в этом развитии первоначальный языковой материал. |
| Так мало-помалу утвердилась у нас идея необходимости понимания книжного языка народом и вызвала постепенно чувство народности. Это сознание необходимости народности, в книгах по языку и по содержанию все делается яснее, сильнее, непреодолимее; и история нашей новой литературы состоит в том, что все более и более удалялась она и по языку, и по содержанию от старой книжной литературы и все более и более почерпала и язык и содержание из народа. В этом периоде почти вся масса русского народа уже сосредоточилась в Москве и Петербурге, потому все местные наречия нового книжного языка стали сближаться под влиянием московского великорусского наречия и теперь совершенно исчезли перед ним. [Но это сближение могло происходить только медленно, и столько же медленно приобретало свои права на ународование книжного языка господствующее наречие великорусское]. Влияние церковнославянского и теперь еще очень сильно сохранилось в нашем книжном языке; господствовавши в нем около 500 лет (мы сказали, что при введении с христианством к нам в книжную литературу церковнославянского языка он почти не отличался ничем от русского, а что это продолжалось до самого 14 века, и что только с 14 века церковнославянский резко стал отличаться от русского; поэтому с 14 века собственно и должно считать его влияние на русский книжный язык), он слишком глубоко укоренил свой элемент в русском, так что, может быть, и никогда мы не освободимся от него вполне (Лл. 102 об. – 104). К стр. 69, после предложения: «Таким образом, новый период истории книжного русского языка далеко еще не окончил своего цикла»: Борение влияния современного, живого, народного языка на книжный язык с тем, что есть в книжном языке отжившего в народе, и с влиянием церковнославянским – одна черта в истории книжного языка; другая черта – влияние на книжный язык чужих нашему языку языков. Об этом влиянии общее мнение – что оно вредно для языка. Но нет вещи, которая была бы абсолютно вредна или даже всегда вредна. Так, мне кажется, и влияние чужих языков на наш книжный язык было не вредно, а полезно. |
| Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance открытые лекции журнала «Фома» Как читать и понимать тексты на церковнославянском языке Церковнославянский язык во всех его проявлениях: разбираем от «азъ» до «ижицы». Что такое надстрочные знаки и зачем они использовались? По каким признакам можно определить, какие слова пришли в современный русский язык из старославянского? Какая система прошедших времен свойственна церковнославянскому языку и много другое. ПОЛНОЕ ВИДЕО Церковнославянский язык во всех его проявлениях: разбираем от «азъ» до «ижицы». Что такое надстрочные знаки и зачем они использовались? По каким признакам можно определить, какие слова пришли в современный русский язык из старославянского? Какая система прошедших времен свойственна церковнославянскому языку и много другое. ЛЕКТОР КУРСА Андрей Григорьев Доктор филологических наук Короткие лекции Церковнославянский алфавит: дублетные буквы и обозначения цифр Сколько букв было изначально в славянском алфавите? Как связаны русский и церковнославянский языки? Зачем были нужны дублирующие друг друга буквы и как правильно написать по-церковнославянски имя Фома? Происхождение церковнославянского и русского языков Когда начинается история церковнославянского (или старославянского) языка? Почему происходит его обособление? Как произносили «ять» разные славянские народности? Как меняется русский язык после XIV века? Надстрочные знаки в церковнославянском и русском языках Как и зачем использовали знак «титло»? Какие разновидности ударения были в древности? Как выглядит знак придыхания? В чем разница между «ер» и «ерь» и зачем они были нужны? Фонетические и словообразовательные признаки славянизмов Дон Кихот вышел за рамки текста, которым был порожден, начал свое самостоятельное существование и оказался близок представителям практически всех литературных течений. Как получилось, что образ Дон Кихота стал мудрее своего создателя? Лексика церковнославянского и русского языка: сходство и различие. Часть I |
| Когда-то поднимался вопрос о переводе богослужения на русский язык, и делались соответствующие попытки, якобы по причине непонимания языка верующими. Но это была катастрофически коварная затея, и не только для Церкви, но и для всей русской культуры и интеллектуальных возможностей граждан России. Понимание этой проблемы вызвало к жизни наш УМК для 5 класса «Основы духовности языка», который выполняет сегодня очень важную роль - сохранение качества русского языка, государственного языка, и сохранение способности русского народа к дальнейшему развитию высокой творческой культуры и духовному и интеллектуальному развитию. Более того, этот УМК «Основы духовности языка» скромными образовательными средствами постепенно способствует устранению причины к расколу в Церкви по вопросу перевода богослужения на русский язык. А мы знаем, как болезненно реагирует православное общество у нас и во всём мире на попытки подорвать традиции богослужения на церковнославянском языке и празднования церковных событий по юлианскому календарю. Изучение церковнославянского языка доступно теперь всем в течение одного года, а более, как показал наш опыт, и не требуется. Неправославным детям полученные знания полезны для понимания культуры, в более старших классах - литературы, а детям православным, кроме этого, понятны основные молитвы, содержание богослужения, в своей жизни полученные знания используются и поддерживаются. Это разумный, компактный и эффективный подход. Более длительное и углублённое изучение церковнославянского языка в школе нецелесообразно, поскольку не соответствует школьному возрасту, перегружает и раздражает детей грамматикой церковнославянского языка, которая им не потребуется в личной даже духовной практике. Важнее поддерживать понимание духовных смыслов священных текстов, практику использования церковнославянских текстов, произведений высокого литературного стиля, исторических документов и формировать речевую культуру. УМК «Основы духовности языка» удобен тем, что он подходит всем, кто изучал ОПК и другие модули в рамках комплексного курса ОРКиСЭ только потому, что этот раздел посвящён государственному языку - русскому языку, качество которого необходимо всем без исключения для их интеллектуального и общекультурного развития и грамотности. |
| Рискну предположить, что изложенная ситуация типична и для современной Москвы, и для современного русского Православия. Итак, какой же можно сделать вывод? Современный русский православный (или только приходящий к вере и молитве) человек, придя в столичный храм, однозначно получит церковнославянский язык русскими буквами без перевода. Конечно, слово в русской транскрипции прочитать проще, но церковно-славянский русскими буквами полноценным церковнославянским языком не является и относится к языку свв.Кирилла и Мефодия примерно как «Же не манж па сиз жур» к языку жителей Франции… Явным следствием такого подхода является запутывание смысла и неверное восприятие (без лингвистической подготовки) многих слов. Потому и «Царю» воспринимается как дательный падеж. И «сокровище» – это большая ценность (а не «вместилище»), и «душе» – форма от слова душа. Что же сделать, чтобы, когда откроются новые храмы и в них придет немало новых людей, им было бы легче войти в мир христианской молитвы? Молитвы, а не произнесения непонятных слов в русской транскрипции ради цели сохранить в неприкосновенности традицию служения на молитвенном и высоком церковнославянском языке? Думаю, есть простая возможность – издание и широкое распространение параллельных молитвословов : слева страница на церковнославянском (можно с примечанием для сложных слов под титлами — как они читаются), справа – перевод на русский язык. В той же книге могут быть напечатаны важнейшие богослужебные тексты (Великое славословие, Херувимская песнь и т.д.). Здесь нет по сути ничего нового — так сейчас уже издается Псалтирь («Учебная Псалтирь». Правило веры, 2011). Кто-то использует параллельный текст как пособие для понимания, кто-то для молитвы. Со временем большинство перейдет на келейную молитву на церковнославянском, но кому удобнее – будут келейно молиться по-русски. Каждый выберет то, что ему ближе. Но в любом случае, это без неких специальных занятий повысит и сознательность молитвы, и понимание Богослужения. Бог ведь поймет любой язык. Важно, чтобы человек осознал молитву всем сердцем и помышлением… |
| Многие тропари создавались людьми не только глубочайшей учености, но и изощренными риторами, начитанными в Св. Писании, использующими образный строй Св. Писания. Если всего этого не знать, то, конечно, богослужение будет непонятно, и дело здесь не в языке, а в культуре. Сейчас положение, к сожалению, таково, что наши соотечественники, приходящие в храмы, не знают ни догматики, не начитаны в Св. Писании даже Нового завета, не говоря уже о Ветхом; изучать догматическое богословие, читать Библию у них, наверное, нет времени, нет и должной общекультурной, философской и лингвистической подготовки. И последнее. Нельзя допускать к исправлению богослужебного языку тех, кто не любит церковнославянского языка. Те, кто его любит, могут желать его улучшения, б ольшей выразительности, черпая для этого материал из истории, из нашей древней традиции. Богослужение – это не только догматика, но и высокая поэзия, которая постигается не только умом, но и духом; мелодия, ритм, интонация не менее важны, чем собственно содержание. Правильно говорится, что надо молиться духом, надо молиться и умом, лучше всего то и другое, но лучше все же, пусть не всё понимая умом, чувствовать, чем понимать и не чувствовать. Язык поэзии всегда несколько темен, он имеет большой круг ассоциаций, связей. В условиях современной массовой культуры с ее игрой на понижение, в условиях все увеличивающегося информационного потока люди становятся глухи к языку поэзии. Именно из этой среды, я думаю, и выходит требование упрощения церковнославянского языка или вообще перевода богослужения на русский язык. Приведу такую аналогию: сейчас появилось множество курсов английского языка, все его учат для целей туризма или карьеры. Но ведь это не английский Байрона или Диккенса – это упрощенный язык, способный удовлетворить элементарные потребности в бытовом общении, в лучшем случае – в деловом. Тот, кто не любит, тот подходит заранее к языку с профанных позиций, то есть позиций упрощения. Для того, кто любит церковнославянский язык, для него этот язык является как частью его самого, его, можно сказать, повседневного существования; вот таких людей, осознающих, что церковнославянский язык есть неотъемлемая часть русской православной культуры, и в то же время образованных, способных к научному описанию этого языка, надо собирать, вкладывать организационные и финансовые ресурсы, чтобы во всем процессе улучшения языка не было субъективизма, личных вкусовых пристрастий. |
| Охранитель устоев Святой Руси и ревнитель церковнославянского языка адмирал А.С. Шишков черпал сокровища из этого неиссякаемого родника. Защищая церковнославянский язык и веру отцов, он основал «Беседу любителей русского слова» и написал в 1803 г. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», где защищал невозможность разорвать узы церковнославянского и русского. В этих узах видел он спасение народной нравственности и веры: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. Никогда безбожник не может говорить языком Давида: слава небес не открывается ползающему в земле червю. Никогда развратный не может говорить языком Соломона: свет мудрости не озаряет утопающего в страстях и пороках...» О таком языке воскликнул однажды Иван Сергеевич Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» Могущество и величие придает русскому языку его церковнославянский пласт, обеспечивающий уникальное богатствосинонимических рядов. Свободный языкпредоставляет нам возможность свободы выбораслова из его огромнейшего богатства . А.С. Шишков рассматривает церковнославянский язык как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать.Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет,и бысть,или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе,не станем чувствовать - горе народу!» . В ХХ веке много внимания данной проблеме уделял известный наш русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин. Особенно глубоко волновала его проблема реформы языка, которая была проведена в первые годы советской власти. В 50-е годы ХХ века им был написан ряд статей: «О русском правописании», «О наших орфографических ранах», «Как же это случилось (заключительное слово о русском национальном правописании)» , где он с болью пишет об уничтожении «дивного орудия», которым является язык народа, о насильственном отторжении от него всего того, что связывало его с православной культурой. |
| Иными словами, лексико-семантические поля зачастую дезориентируют новичков, чинят препятствия к пониманию морфологии – подобно тому, как пугают сельских жителей городские небоскребы. кроме того, трудно положительно оценить целесообразность и эффективность церковнославянских вкраплений в русский текст. В итоге рождается нежелательный макаронический стиль, который хорош, как художественное средство, но никак не методический прием. Избежать порочной межъязыковой смешанности, казалось бы, помогут искусственные учебные модели текстов. Однако образчики типа Жребя мало стоит ту вызывают стойкое неприятие. Не очень ясно: зачем они нужны, какова их роль, и чем данный прием принципиально отличается от конструирования лексико-семантических полей? К тому же использование искусственных учебных моделей в основном замыкается на составлении словосочетаний типа гортань глаголющий, персть бренная, которые с невероятным допуском можно назвать минитекстами. Но самый веский аргумент, отрицающий подобные упражнения, лежит на поверхности. Эти куцые «произведения», без преувеличения, можно назвать надругательством над сакральной природой церковнославянского языка и герметичностью богослужебных текстов, разбазаривание которых недопустимо. Наконец, действенным инструментом семантизации церковнославянской лексики считается так называемое комментированное чтение текстов. Сам по себе данный метод неплох. Но он должен базироваться на твердом, реальном основании. Исходным и сильнейшим аргументом для методистов, которые говорят о комментированном чтении текстов, выступает энергичное открещивание от того, что с церковнославянского языка на русский переводить нельзя. Действительно, с научной и духовной точек зрения термин «перевод» в данном случае не корректен. Однако в методических целях – при условии, что до обучаемой аудитории доведены нужные сведения об истоках и судьбах русского языка, – он оправдывает себя. Ведь обучение богослужебному языку преследует архиважную цель – как можно ближе познакомить людей, не знающих церковнославянского, с содержанием того или иного текста, а значит, как можно полнее и бережнее передать, перенести, выразить то, что уже выражено – только другими средствами. |
| Иными словами, в настоящий момент необходимо разработать ряд мер по популяризации церковнославянского языка. Разумеется, нужно целенаправленно заниматься оптимизацией обучения церковнославянскому языку – аудиторного, дистанционного, самостоятельного, систематического, модульного, – разработкой вспомогательных материалов (печатных и электронных), открытием образовательных интернет-порталов. Понятно, что данные проекты отличаются традиционностью (хотя и учитывают новейшие технологии) и имеют долговременную перспективу. Для того же, чтобы сделать популяризацию церковнославянского языка действенной, результативной и по возможности краткосрочной, к реализации предлагается культурно-просветительские проекты иного рода. При их осуществлении следует учитывать несколько объективных факторов. В последние годы наблюдается экспоненциальный рост количества информации, причем информации полезной, в которой человек постоянно нуждается для обеспечения функций жизнеобеспечений, а главное – для реализации социокультурных интуиций. При этом все чаще и чаще современники склонны выбирать смыслы фиксированной длины и отказываться от семиотических структур произвольной сложности. Внешне это проявляется в следующем: человек не может длительное время сосредотачиваться на какой-либо информации, и у него снижается способность к анализу. Формируется так называемое клиповое мышление, корреспондирующее с клиповой культурой: окружающий мир превращается в пестрый калейдоскоп разрозненных, как правило, мало связанных между собой фактов. Получаемая информация утрачивает обстоятельность, целостность, она переполнена аллюзиями, символами. Журнальные, телевизионные и даже художественные тексты становятся сильно сегментированными, разбитыми на перемежающиеся смысловые блоки небольшого – два-три абзаца – объема. Они насыщены большим количеством коротких фраз, и главная их цель состоит в создании не столько логического, сколько эмоционального отношения к происходящему и описываемому. Таким образом, человек привыкает к тому, что события, факты и их оценки непрерывно, как в мозаике, сменяют друг друга, и он не желает на них фиксироваться, постоянно требуя новой порции информации. |
| Нагляднее всего это стремление выразилось в орфографии. Поздняя древнерусская орфографическая норма, сложившаяся в конце вв., начинает, видимо, восприниматься как отступление от древней традиции, как локальное искажение кирилло-мефодиевской нормы; та адаптация, которой подвергся церковнославянский на русской почве (см. выше), осмысляется теперь как процесс языковой «порчи». В связи с этим и встаёт задача восстановления прежней «чистоты», которая решается в значительной степени как «деадаптация» церковнославянского языка, т.е. как отталкивание церковнославянского языка от языка живого. Так, скажем, устанавливающаяся в XII в. русская орфографическая норма исключала из употребления , задавала простое правило употребления букв , , а ( – после мягких, а – после твёрдых согласных, – в начале слога), предписывала писать ж в соответствии с [] (в том числе и в рефлексах а жд – в соответствии с [] (или иными рефлексами " zgj, Подобные черты и воспринимались, видимо, русскими книжниками как локальное искажение. В то же время в известных им южнославянских рукописях книжники замечали иное, не схожее с русским употребление соответствующих элементов, употребление, принципы которого могли оставаться для них неясными. Такого рода наблюдения создавали впечатление, что южнославянские книжники «знают», как нужно употреблять данные элементы, тогда как русским книжникам приходится «узнавать» подобные факты, руководствуясь «несовершенным» материалом своего живого языка. Представление о верности южнославянской орфографии древней традиции могло также поддерживаться определёнными сходствами с сохранявшимися на Руси древними книгами – сходствами в тех самых моментах, которые были «трудными» для русских писцов. Это новое языковое сознание и провоцирует ту орфографическую реформу, которая определяет «второе южнославянское влияние» (см. Соболевский 1980, с. 147 и далее; Талев) и включает, в частности, введение , новый порядок употребления букв а и , написание жд на месте Усвоение элементов южнославянской орфографии обусловлено, таким образом, стремлением вернуть книжному языку его изначальную «чистоту»; причём актуальными оказываются здесь именно те моменты, в которых имело место соотнесение книжного и живого языков. |
|
|
