| Эта гимназия выделялась среди казенных гимназий и даже соперничала со знаменитой 1-й мужской гимназией на Волхонке – старейшей в Москве, основанной в 1804 году. Однако к тому времени, как гимназия переехала на Покровку, ситуация изменилась, ибо высочайшим повелением 1857 года было разрешено открывать частные гимназии, приравненные к казенным. Теперь приходилось выдерживать острую конкуренцию, и «сохранить лицо» могли только очень сильные гимназии. 4-я гимназия была классической гимназией высшего разряда – с двумя древними языками, латынью и греческим, что давало право после ее окончания поступать в Московский университет. Здесь были прекрасные преподаватели, которые способствовали расцвету гимназии. Многие из них писали учебники по своим предметам. Физику преподавал К.Д. Краевич, автор учебника, словесность – Л. Поливанов, математику – А. Малинин и К. Буренин. Преподавателей отличал творческий подход к процессу обучения. Например, Малинин воспитывал в учащихся самостоятельность и критическое отношение к делу, проводя уроки так, что они превращались в состязание учеников с преподавателем и друг с другом. По числу учившихся будущих знаменитостей 4-я гимназия тоже соперничала с 1-ой. В 1864 году гимназию на Покровке закончил с серебряной медалью «отец русской авиации» Н.Е. Жуковский, начавший учиться в ней еще в стенах пашковского дома. К третьему классу Николай Жуковский стал лучшим учеником гимназии, а знакомство с любимым учителем Малининым сыграло не последнюю роль в развитии его блестящих данных. А вот Косте Алексееву, будущему реформатору русского театра К.С. Станиславскому, здесь не понравилось. Он вспоминал, как мать вообще не хотела отдавать его в какую-либо гимназию, боясь, что его будут сажать в карцер учителя, обижать грубые и злые одноклассники, которые вдобавок могут заразить его опасными болезнями. Лишь необходимость получения льгот по воинской повинности и соответствующего образовательного ценза вынудила мать согласиться. 12-летний мальчик сдал экзамен в первый класс, и ему, действительно, пришлось нелегко под градом насмешек «малышей»-одноклассников. К тому же он терпеть не мог латынь. С трудом выдержав три года, Костя наотрез отказался учиться здесь дальше. Отец внял его мольбам и перевел сына в Лазаревский институт восточных языков. Но именно в 4-й гимназии К. С. Станиславский познакомился с Саввой Морозовым, будущим меценатом своего театра. |
| Полного запрета на Есенина никогда не было, каждый год его переиздавали – хотя бы скромными тиражами. Но критика громила «есенинщину», а в школах проводилась работа по дискредитации «кулацкого поэта», певца «упадочных настроений». И в библиотеках (а они тогда были важнейшим просветительским институтом!) его книги не пропагандировались. Жил он ускоренно. Этот ритм раздавил здоровье, расшатал нервы поэта. По существу, это было длительное самоуничтожение. Самоубийство или жертвенность? Оценивать можно по-разному, но главным было творчество, которое не самоуничтожается. Покаянная тема – главная для Есенина. Быть может, самый сильный сюжет в русской поэзии ХХ века – «Черный человек». Свидания с собственным страшным «вторым я». Но мне хотелось бы обратить внимание на другое стихотворение – тоже одно из сокровенных для Есенина: Сергей Есенин с сестрой Екатериной. Москва. 1925 год Мне осталась одна забава: Пальцы в рот и веселый свист. Прокатилась дурная слава, Что похабник я и скандалист. Ах! какая смешная потеря! Много в жизни смешных потерь. Стыдно мне, что я в Бога верил. Горько мне, что не верю теперь. Золотые, далекие дали! Все сжигает житейская мреть. И похабничал я и скандалил Для того, чтобы ярче гореть. Дар поэта — ласкать и карябать, Роковая на нем печать. Розу белую с черною жабой Я хотел на земле повенчать. Пусть не сладились, пусть не сбылись Эти помыслы розовых дней. Но коль черти в душе гнездились – Значит, ангелы жили в ней. Вот за это веселие мути, Отправляясь с ней в край иной, Я хочу при последней минуте Попросить тех, кто будет со мной, – Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать. Интересная история случилась с этим стихотворением лет двадцать пять назад. Тогда песню на эти стихи эффектно исполнил популярный певец Александр Малинин. Но современные авторы взялись редактировать Есенина. Помните, как пел Малинин? Стыдно мне, что я в Бога не верил, Горько мне, что не верю теперь… Совсем другая траектория покаянного чувства, банальная, предсказуемая. У Есенина всё противоречивее, сложнее. У Малинина выходило, что поэт находится за шаг до обращения к Богу. Дескать, раньше он был уверен в своем атеизме, а теперь понял, как это горько. Но у Есенина получается, что ему и сегодня «стыдно, что верил». Он в тупике. Тут всё беспросветно, кроме финального безотчетного порыва. |
| Фундаментально расширенное исследование В.Н. Малинина вышло уже в начале ХХ века . Рецензии на него были опять-таки в научной и церковно-научной среде . Под впечатлением труда В.Н. Малинина о Посланиях Старца Филофея пишут и другие ученые начала ХХ века . В политическое сознание российских охранительных элит идея «Москва — Третий Рим» начинает проникать только в ходе первой «русской» революции 1905-1907 годов и как последующая реакция на неё. После революции 1917 года философы в советской России тоже касаются этой темы . Идея «Москва — Третий Рим» продолжала бытовать в православно-патриотической идеологии значительной, если не большей части православных русских беженцев, они связывают с пророчеством Старца Филофея свои чаяния о Воскресение России как Православной Империи. Однако некоторые либералы и социалисты из числа российской эмиграции критикуют российский империализм, истоки которого видят и в Посланиях Старца Филофея . Данный беглый и относительно ХХ столетия далеко не полный библиографический очерк разных публикаций в хронологической ретроспективе наглядно демонстрирует следующие тезисы. Во-первых, сама духовная формула Старца Филофея «Москва — Третий Рим, и четвертому не бывать» проникла в российское общество, в его духовное и культурное самосознание даже у самой образованной и информированной части только к концу XIX — началу XX столетия. Во-вторых, осмысление Филофеевского девиза «Москва — Третий Рим» российским образованным обществом осуществлялось на широко распространенном представлении, что Россия по духовному, мистическому и юридическому праву является прямой и единственной наследницей Ромейской Империи и её Православного Престола. Поэтому пророчества Старца Филофея довольно быстро утвердились в достаточно широком общественном самосознании в начале ХХ века. В советской исторической науке сохранялся интерес к Посланиям Старца Филофея у некоторых исследователей на всем протяжении советского периода вплоть до 1991 года. В православно-патриотическом общественном движении СССР —России острота этого интереса к идее «Москва — Третий Рим» примерно с 1988 года и до наших дней только возрастала. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 322 голоса: 3.8 из 5) Оглавление Событие двадцать восьмое. Мы ремонтируем муравейник Медленно, нехотя, вопреки своему желанию мы продолжали с Костей приближаться к снующим взад-вперёд муравьям, и с каждым шагом мне становилось всё ясней и ясней, что все муравьи, все до одного, заняты делом, несмотря на то что для всех людей этот день был выходным днём. Муравьи работали, работали, трудились, и отрицать это было просто бессмысленно. Незаметно мы очутились в самой муравьиной гуще, так близко, что даже было слышно, как они громко пыхтят под своими ношами. Рядом с нами, например, целая бригада тащила домой огромную стрекозу. И, хотя муравьи из этой бригады суетились, как девчонки, мешали друг другу, а главное, тащили стрекозу в противоположные стороны, несмотря на это, стрекоза каким-то чудом двигалась всё же по направлению к муравейнику. — Работают муравьи! — сказал я Косте Малинину. Муравьи работали! Работали все, без исключения. Никто из них не отлынивал, никто не занимался посторонними делами, или разговорами, или играми, никто не лежал под кустом и не загорал, а главное, никто никем не командовал и никто ни на кого не орал вроде нашей Зинки Фокиной. Вы бы послушали, какой она шум поднимает на каждом субботнике! — Работают! — сказал я Косте Малинину. — Ну и что, что работают! — огрызнулся Костя. — Тёмные, вот и работают. Необразованные личности! Наверное, даже не знают, что такое воскресенье. А мы с тобой образованные! Мы с тобой работать не будем! — И инстинкт, значит, существует, — сказал я очень серьёзным голосом. — Раз они ему подчиняются, значит, ОН существует! — Ну и пусть себе подчиняются! А мы не будем никому подчиняться! — сказал упрямым голосом Костя Малинин. Я вообще-то тоже, как и Костя Малинин, был абсолютно уверен, что инстинкту и в самом деле можно было не подчиняться, даже если он и существует на самом деле… Каково же было моё удивление, когда, очутившись на муравьиной дорожке, мне вдруг ни с того ни с сего совершенно неожиданно ужасно захотелось приступить к работе вместе с тёмными и необразованными муравьями. Это желание было сильным и непреодолимым. Мне казалось, что если я сию же минуту не взвалю себе на плечо какой-нибудь груз и не начну трудиться, как все муравьи, то я просто умру на месте. |
| С тяжелым чувством представлявшееся Л. 103 об. духовенство вышло из келлий архиерейского дома. О выходе епископа Антония из Вологды и его проводах рассказывали много интересного, но помещать эти рассказы в настоящих воспоминаниях воздерживаюсь, ибо нахожу, что личность епископа Антония, по моему мнению, обрисована достаточно. Л. 104 Бытовая картинка из жизни педагогов В одно время в квартире преподавателя семинарии Вас[илия] Ив[ановича] Покровского сидели: преподаватель семинарии же Фед[ор] Ал[ексеевич] Соболев и два преподавателя дух[овного] училища, Афинодор Н[иколаевич] Малинин и Ник[олай] Арк[адьевич] Колпаков . Сидели они не в столовой, а в кабинете, чтобы, как выразился Покровский, избежать лишних глаз, чтобы око не видело и ухо не слышало, что будет происходить в их интимной беседе. Пред ними в уютном уголке, на круглом столе стояли графин с водкой и бутылка рябиновой с самой обыкновенной закуской, состоявшей из селедки, колбасы и сыра. Компания находилась в самом веселом настроении. По временам раздавался дружный смех, особенно когда рассказывал что-либо в виде анекдотов или каких-ниб[удь] случаев из жизни В. И. Покровский. Содержимое в графине уже стало подходить к концу, когда Покровский сделал неожиданное предложение своим гостям – составить каждому в отдельности четверостишье. «Ты, Федор, – обращаясь к Соболеву, – скажешь четверостишие мне, а я тебе, а вы, – обращаясь к Малинину и Колпакову, – скажете друг другу. Думать не больше пяти минут. Отказавшийся от этого предложения выставляет бутылку коньяку. Если четверостишие будет составлено вами, бутылку покупаем на паях». Предложение было принято, хотя Малинин некоторое время колебался и находил, что срок для составления четверостишия очень краток. «Итак начинаем», – сказал Покровский, вынимая карманные часы из жилета и кладя их на стол. Полная тишина. Колпаков вынимает из кармана лоскут бумаги и берет с письменного стола карандаш. Соболев встает со стула и, потирая лоб, делает несколько шагов по кабинету, затем подходит к Покровскому и произносит: |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 322 голоса: 3.8 из 5) Оглавление Событие двадцать пятое. Такая «бабочка», как я, у них в коллекции есть — Несправедливо! — сказал Костя Семёнов, появляясь из-за куста. — Мы здесь все работаем, а Ба-ранкин с Малининым где-нибудь в кино сидят… Все зашумели, а я подумал про себя: «Вам бы такую картину показать, какую мы с Костей видели!..» — Правильно говорит Семёнов! — сказала Вера Большова. — Если работать, так всем, а не работать, так тоже всем… — Баранкин с Малининым сбежали, а Смирнов и Пенкин вообще не явились! — сказал Костя Семёнов. «Вот ещё не вовремя припёрлись сюда, — подумал я, прячась за кустик травы, — интересно, долго они собираются здесь торчать или нет?..» — Да выгнать этого Баранкина из школы, и все! — закричала Эрка не своим голосом. — Хватит с ним нянчиться!.. — Куда его выгнать? — сказала Фокина. — На улицу, что ли? — Почему — на улицу? — ответила Кузякина. — Перевести в триста пятнадцатую школу… — А почему в триста пятнадцатую? — спросил Семёнов. — Потому что мы с этой школой соревнуемся… Вот и пусть Баранкин там получает двойки! Нам это будет даже выгодно!.. — Значит, ты, Эра, предлагаешь перевести в другую школу Юрины двойки? — сказала Фокина. — А что с Баранкиным делать? — Ладно, вы тут разбирайтесь, а мы пошли газировки выпить! — сказал Костя Семёнов. — Надоело про этого Баранкина слушать, — добавил Валя Череваткин. — Пошли. — Юннатов прошу остаться! — сказала Фокина. Часть ребят ушла, а девчонки расселись на полянке вокруг Зины Фокиной, хихикая и о чём-то переговариваясь между собой. — Тише, девочки! — сказала Зинка Фокина, раскрывая толстую книгу. — Не отвлекайтесь, пожалуйста! Темой нашего сегодняшнего занятия являются… — Бабочки! Бабочки! — заверещали девчонки все вместе, размахивая сачками. — Правильно! Бабочки! — подтвердила Зинка и стала листать книгу. Бабочки? Это что значит? Это значит… Я и Костя — тема сегодняшнего занятия… Ну, знаете! Я чуть было не поперхнулся той самой водой, которой собрался опрыскать Костю Малинина. Вот тебе раз!.. Теперь мне понятно, зачем эти юннатич-ки-лунатички с собой сачки притащили: чтобы ловить нас, бабочек. Пожалуй, в таких условиях будить Костю даже опасно… Я выпустил из хоботка воду. Проснётся ещё, крыльями как замахает спросонок, а девчонки его тут цап-царап… Что же с ним делать? Вот задача! Спрятать его, что ли?.. Вон клочок газеты. Взять и прикрыть его бумагой, чтоб никто не видел… Я вцепился в клочок газеты и стал тащить его в сторону Кости Малинина. |
| — Кому это — нам? — спросил я. — Нам, бабочкам… — сказал Костя Малинин неуверенным голосом. Я вспомнил «спящую красавицу», которую склевал бесхвостый воробей, прислушался к урчанию в своём голодном желудке, посмотрел с ненавистью на воробьёв, шныряющих с ветки на ветку в школьном саду, и сказал: — Да уж, конечно. Они бы нам позавидовали… — Я сказал это без всякого энтузиазма, отвернулся от ребят и увидел, как в школьные ворота влетели на велосипеде Мишка Яковлев и Алик Новиков (он сидел на багажнике). Что-то громко крича, они подкатили прямо к Зинке Фокиной и, соскочив на землю, стали о чём-то рассказывать ей и окружившим её ребятам. В саду наступила тишина. Никто внизу больше не смеялся, не шутил, а Костя Сергеев даже вытер платком с лица землю и перестал кривляться. — Что-нибудь случилось, — сказал Костя. Я промолчал. Мишка и Алик, поговорив со старостой нашего класса, снова сели на велосипед и укатили. Зинка Фокина посмотрела из-под руки им вслед, затем подозвала к себе ещё троих наших ребят, отобрала у них лопаты и дала какое-то задание. Ребята выбежали на улицу и разошлись в разные стороны. — Ищут кого-то… — сказал Малинин. — Не кого-то, а нас с тобой! — сказал я Косте. — Ну и пусть! — сказал Костя. — Они будут искать, а мы будем есть нектар. Полетели! Я промолчал. Есть, конечно, хотелось все сильней и сильней, и нектар был близок… Но воробьи тоже были совсем рядом, и их чириканье совершенно отбивало у меня всякий аппетит. «Как бы они нас не склевали с Костей…» — подумал я, глядя на воробьёв, шныряющих среди клумб с цветами. Подумал я об одном, а сказал, конечно, совсем другое. — Летим! — сказал я громко и решительно и добавил тихо про себя: «Прощайте, ребята! Если нас с Костей склюют воробьи, то мы, наверное, больше никогда не увидимся!..» Нацелившись на клумбу с цветами, я распустил крылья и прыгнул ласточкой с подоконника вниз, словно с купальной вышки в холодную воду… Событие двадцать третье. Противочихательная прививка В воздухе от цветов опять запахло вкусным нектаром, словно на кухне от маминого печенья. У меня потекли слюнки и опять закружилась голова. Я сложил крылья, нацелился в середину самого большого цветка и нырнул в него вниз головой, но промахнулся (неудивительно!) и воткнулся в траву по самые пятки своих задних ног. Пришлось выбираться из травы и начинать все сначала. На этот раз я забрался на цветок по стеблю и запустил хоботок в самую середину цветка, туда, где, по моим расчётам, должен был находиться нектар. Однако долгожданного нектара в цветке не оказалось. Запах нектара был, а самого нектара не было. Пахло хорошо, точь-в-точь как в мамином пустом флакончике из-под духов, а поживиться было нечем. Тогда я взял и забрался в цветок прямо с головой, так что у меня наружу только одни крылья и ноги торчали, стал шарить в темноте хоботком по стенкам, но в это самое время из цветка кто-то полез мне навстречу. |
| Трясётся весь, хохочет, заливается как сумасшедший, лапами за живот хватается и говорит, захлёбываясь от смеха: — Ой, Баранкин! Ха! Ха! Зачем ты меня щекочешь? Ха! Ха! Ха! — Ха! Ха! Ха! — отвечаю я Малинину. Меня тоже в эту минуту разобрал смех, во-первых, на нервной почве, во-вторых, очень уж я обрадовался, что Костя проснулся от этого ужасного сна и окончательно пришёл в себя. Я от этой нервной радости даже на время забыл о той смертельной опасности, которая ещё продолжала грозить Косте Малинину. А главное, хоть Костя и проснулся, я все равно продолжал его щекотать. Кто его знает! Перестанешь щекотать, он возьмёт и опять заснёт. — Да ну вас! — сказал Костя Малинин мне и муравьям, отталкивая меня и их от себя. — Расщекота-лись здесь! Ха-ха! А что это там за шум? Ха-ха-ха! И здесь я снова с ужасом вспомнил о том, что грозит моему лучшему другу, и не только вспомнил, но и понял, что, судя по голосам, Зинка с девчонками уже начали окружать наш куст. — Малинин! — заорал я на Костю. — Сию же минуту сосредоточивайся и начинай превращаться в трутня! — Почему в трутня? В какого трутня? — спросил Костя, сладко потягиваясь. — Потому что там Зинка Фокина с юннатками. Они тебя как махаона хотят запрятать в морилку! Потом в сушилку! Потом в распрямилку! — Как — в морилку? Зачем в морилку? — заорал Малинин. — Для коллекции! — заорал я. При слове «коллекция» с Малинина сон, видно, окончательно как рукой сняло, и он, очевидно, сразу все, все, все вспомнил, понял все, все, все, понял и осознал весь ужас положения, в которое мы с ним попали. Ещё бы! Что такое коллекция, Костя знал хорошо, ведь он сам был когда-то юннатом и у него у самого когда-то была такая коллекция, в которую так хотела сейчас упрятать его Зинка Фокина. — Что же ты меня сразу не разбудил? — Я ещё тебя не разбудил?! Скажи спасибо мурашам. Это они меня надоумили… В общем, скорей повторяй за мной! Я стал орать Малинину заклинание в самое ухо, а сам вижу, что он меня совсем не слышит, он, очевидно, при слове «коллекция» от ужаса обалдел и вообще перестал понимать, что я от него хочу. |
| — Малинин! — сказал я, спрыгивая с ветки на землю. — Сейчас мы разыщем с тобой муравейник, займём отдельную комнату, запрёмся, закроем дверь на замок и… — У них же нет, наверное, дверей и замков в комнатах, — усомнился Костя. — Неважно! — сказал я, развеселившись ещё больше. — Важно, что комнаты есть, а уж загородиться чем-нибудь от всего на свете мы сумеем! Мы с тобой бабочки учёные и воробьи стреляные, нас теперь на мякине не проведёшь! Я побежал по земле и на радостях ударил лапой попавшееся мне на пути круглое семечко, напоминавшее по форме футбольный мяч. Костя Малинин принял мою передачу и отпасовал семечко обратно. Только здесь, на земле, я разглядел хорошенько Костю-муравья. Он весь блестел так, словно его начистили сапожным кремом, и талия у него была очень смешная — тонюсенькая-пре-тонюсенькая, как у девчонки, и ног было сразу шесть штук. «Очень это здорово, что у муравья шесть ног, — подумал я, — в футбол удобно играть. Особенно бить по воротам со всех шести ног. И в воротах стоять тоже удобно: на двух ногах стоишь, четырьмя ловишь мяч…» В доказательство своей мысли я подпрыгнул в воздухе и ловко принял на грудь семечко-мяч всеми четырьмя лапами сразу. В обнимку с мячом я упал на землю и покатился, громко смеясь от удовольствия. — Куча мала! — крикнул Костя Малинин и повалился на меня. Мы уж совсем начали было кувыркаться, но тут я заметил, что из леса, то есть из травы, навстречу нам вышло человек шесть муравьёв. Я, конечно, очень обрадовался. Вскочил. — Здорово, ребята! — крикнул я муравьям, поднимая в знак приветствия все четыре лапы. Потом я ударил по мячу ногой и сказал: — Может, по случаю выходного в футбол сыграем, ребята?.. Вас сколько человек? Шесть? И нас двое! Как раз! Разделимся на две команды по четыре! Чур, я — центр нападения! Настоящие муравьи как-то странно посмотрели на меня, похлопали друг друга усиками, пошептались между собой, дали задний ход и тихо скрылись в зарослях травы. Мы с Костей побежали их догонять, но в соседнем лесу, то есть в траве, уже никого не было, зато совсем рядом внизу, под пригорком, мы обнаружили дорожку, по которой шло самое оживлённое муравьиное движение. |
| Я расстроился, открыл глаза и увидел, что расстояние между мною и кошками значительно сократилось, а я как был проклятым воробьём, так им и остался. Тогда я расстроился ещё сильнее и решил больше не закрывать глаза — будь что будет! Сделав ещё несколько шагов, кошки вдруг остановились и стали о чём-то между собой фыркать и мяукать. «Совещаются, кому кого есть, — подумал я, — делят двух воробьёв на трёх кошек. Ну и пусть… Теперь уж я наверняка не успею превратиться в бабочку»… На всякий случай я ещё несколько раз мысленно произнёс волшебное заклинание. Я уверен, без забот Мотылёк живёт! Вот я! Вот я! Превращаюсь в мотылька! Поспорив между собой, кошки разделились: одна стала подкрадываться к Косте, а Муська со своей подругой направилась ко мне. «Вот хитрюга! Знает, что она одна со мной всё равно не справится… И что я ей такого сделал, — подумал я, не сводя глаз с Муськи, — только один раз чернилами облил, и то нечаянно…» В трёх шагах от меня Муська и её помощница замерли на месте. Они присели, выгнули спины трамвайной дугой и заурчали. Царапая железную крышу ногтями, приготовились к прыжку. «Собираются прыгать! Значит, мы с Костей не превратились в бабочек, — подумал я. — Не успели! Значит, всё пропало!..» Мне стало холодно. По телу побежали мурашки. Очевидно, это были последние мурашки в моей жизни… Я уже хотел крикнуть: «Прощай, Малинин! Извини, что я втянул тебя в такую историю!» Но здесь с кошками случилось что-то непонятное: они выпучили глаза, фыркнули и, вместо того чтобы прыгнуть вперёд, изо всех сил прыгнули в обратную сторону от нас. Шерсть у кошек поднялась дыбом; покрутив очумело головой, все трое ещё раз подскочили на месте и дунули в чердачное окно. Они исчезли так быстро и неожиданно, словно позади нас с Костей увидели огромную собаку. Я оглянулся — никакой собаки сзади не было. Зато я увидел бабочкины крылья, которые торчали за моей спиной, как два паруса. Так вот почему кошки так испугались: на их глазах из съедобного воробья я превратился в несъедобную бабочку! Успел всё-таки! Вот здорово! Я в восторге пошевелил маленькими треугольными крыльями и повернулся к Косте Малинину, чтобы поделиться с ним своей радостью, но от неожиданности вытаращил глаза. Рядом со мной, на том самом месте, где несколько минут назад лежал пластом и чуть слышно чирикал полуживой воробей Малинин, теперь сидела прекрасная бабочка с огромны-ми треугольными крыльями чёрно-зелёного цвета. |
|
|
