| И вот, перед Валаамом, – к Троице, “благословиться”. Благословляться, студенту-то благословляться!.. – стыдно. Но так надо. Помню, – конец июля. Светлый-светлый день. В окно вагона – перелески, тропки, выбитые лаптями богомольцев. Бывало, с Горкиным ходили, шли по зорьке, молитвы пели, дремали в полдень в жарких елках. Милый Горкин, преставился, давно. Говорил, бывало: “благословиться надобно, косатик…” Ну, вот, благословимся. Сохранилась связь с Горкиным, с далеким прошлым: как и тогда, – батюшка Варнава, жив еще. Всё еще “на пещерках”, у Черниговской, всё еще утешает. И вот, прошлое, далекое, – вернулось. Знакомый дворик, у Черниговской. Сколько лет прошло… пятнадцать лет! А он такой же. И люди те же, бедные, родные, все – мои. Келейка, с крылечком, с тем же… когда-то поднимался по ступенькам, робкий, мальчик, боялся – “всё он знает, все грехи”. Теперь – другой: студент, с “сестрицей”, почти безбожник, никакой. Старые рябины, в гроздьях. Толпа народа, вздохи, как и тогда, давно. Там вон стояла Домна Панферовна с Анютой, Анюта сорвала рябинку, Домна Панферовна отшлепала ее по ручкам. А тут, под елкой, мы с Горкиным. Всё та же елка, черная, густая, только повыше стала. Когда-то батюшка благословил меня: “а моему… – имя мое назвал – крестик, крестик”. Дал из кармана крестик. Все шептались: “ишь, крестик ему выпал!” Теперь я знаю: выпал крестик. А тогда, в блеске, – не думалось. Ждем долго. Говорят батюшка устал, не выйдет больше. Юные нетерпеливы: ну, что же, и без благословенья можно. И стало как-то посвободней на душе, а то пугало, “безбожника” пугало: вдруг, скажет что-нибудь такое… “испортит настроение”! Теперь не скажет, не увидим. Сейчас в Москву, на Николаевский вокзал, посмотрим Петербург, а там – на Ладогу, на Валаам… Мы хотим идти – и слышим оклик, знакомый оклик: эй, петербургские!..” На крылечке – он, отец Варнава, давний, и всё такой же, только побелей бородка. Смотрит на нас через толпу и манит: “эй, петербургские!..” “Сестрица” спрашивает, робко: “кто из Петербурга… батюшка зовет?” Нет никого из Петербурга. А он, так весело, на нас: “идите-ка!..” Мы удивлены, подходим нерешительно. На нас глядят, дают дорогу. В Петербург мы… – будто и “петербургские”. Как же он узнал?! Подходим. Бокль, Спенсер, Макс Штирнер… – всё забылось. Я как-будто прежний, маленький, ступаю робко… – “благословите, батюшка, на путь…” Думал ли я тогда, что путь – пойдет за Валаам, во всю Россию, за Россию?.. Не думал. А он? Он благословил – “на путь”. |
| Всем нам, вероятно, хорошо знакомы слова апостола Павла из первого послания к коринфянам 13:12, которое я намеренно процитирую в славянском переводе: " Видимъ убо ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу: ныне разумею от части, тогда же познаю, якоже и познан бых " (греч.: bl?pomen g¦r ?rti di " TMs?ptrou TMn a " n...gmati, t?te pr?swpon pr?j pr?swpon; ?rti gin?skw TMk m?rouj, t?te TMpign?somai kaq?j ka? TMpegn?sqhn). Этот перевод уже многократно поновлен в сравнении с древним переводом на славянский язык и тем не менее он верно передает слова подлинника. В XIX веке был предпринят грандиозный проект перевода Священного Писания на русский язык, так называемый Синодальный перевод. Не будем углубляться сейчас в детали этого многолетнего предприятия. Скажем лишь самое существенное для данного случая. В нескольких редакциях Синодального перевода это место звучит так: Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. В этом переводе все хорошо, кроме одного – греческое слово ?soptron, правильно переведенное в славянском тексте словом зерцало, переведено словом стекло, снабженным еще прилагательным тусклое, вовсе не замеченным в греческом тексте. Что может стоять за этим переводом? Перечислим возможные варианты: 1) небрежность переводчика и редакторов, 2) отсутствие зеркала как материального предмета в античности, или несоответствие зеркала античного зеркалу времени Синодального перевода, 3) богословское переосмысление образа зеркала и замена его на более подходящий по мысли переводчика образ тусклого стекла. Что касается первого варианта, то он не выдерживает критики. Синодальный перевод делался чрезвычайно тщательно и в несколько приемов. Руководил этим многолетним проектом святитель Филарет (Дроздов), известный своей филологической и богословской компетентностью. Так что первую версию приходится отмести. Второй вариант кажется более правдоподобным. Так пытается объяснить уместность Синодального перевода автор комментария к посланию апостола Павла в лопухинской Библии: " ...у нас зеркала хорошо отражают лицо, а в древности они не давали ясного отражения, потому что делались из металла " Действительно технология изготовления зеркала постоянно развивалась и путь, проделанный от первых древних зеркал до роскошных зеркал николаевского времени, огромен. |
| Начало 50-х гг. в России было очень унылое, серое. Но политикой Леонтьев в то время не интересовался. Как-то Тургенев передал ему слова Герцена: Гоголь – «бессознательный революционер»... 187 Но он даже не вполне уяснил значение этой фразы. Не понимал он и криптореволюционных призывов Белинского, которым тогда очень увлекался. Но, видно, как и очень многих, его подавляла скука последних лет николаевского царствования. Леонтьев писал свои воспоминания о юности в 1888 г., но даже и тогда, в пору своего «реакционерства», он осуждал бессмысленную придирчивость цензуры и разгром гуманитарных факультетов Московского университета. Все же его переживание «лишнести» в 50-х гг. – не социальное, а психологическое и – поверхностное, преходящее. Итак, юный Леонтьев – не только разочарованный Херувим и Нарцисс, не только тургеневский Лишний Человек, но и избалованный «красавчик " -любовник, способный, мыслящий юноша и старательный студент-медик. Правда, он поступил на медицинский факультет не по добровольному выбору, а из-за ограничений в приеме студентов на гуманитарные отделения, но, как мы увидим, он занимался медициной не без увлечения. Существенно также, что уже в самом начале 50-х гг., когда Леонтьев оплакивал тургеневского Чулкатурина 188 и преувеличивал свои несчастья и неудачи, он уже начал прозревать нечто совершенно другое: «Нет ничего безусловно безнравственного», а все нравственно или безнравственно только «в эстетическом смысле... Что кому идет... Quod licet Jovi, non licet bovi!» 189 . И именно поэтому Нерон был ему «дороже и ближе Акакия Акакиевича»... 190 Так, еще очень смутно, уже начала тогда оформляться его эстетика. Все же в те годы был он эстетом не по убеждениям, а еще только по влечениям и вкусам. Студент медицины В продолжение пяти лет Леонтьев изучал медицину в Московском университете (1849–1854). Он об этом времени вспоминает в своих записках 1880 г. Леонтьеву-студенту посчастливилось. Он учился у превосходных профессоров. Среди них особенно выделялся Ф. И. Иноземцев (1802–1869); он был восточного происхождения – кажется, перс. «Капли Иноземцева» прописывались врачами и в нашем столетии... Он был «добрым и вместе с тем энергическим русским барином, с удачной примесью азиатской крови и азиатской серьезности, – или даже каким-то великодушным и благородным поэтом с берегов Инда или Евфрата, поступившим, по обстоятельствам, на коронную службу к Белому Царю». А лицо его, узкое и темное, было «приятно некрасивое и исполненное тихого достоинства», что, по мнению Леонтьева, оправдывало загадочную характеристику его тетки А. П. Карабановой: Иноземцев – «обезьяна, увенчанная короной» («Il a l " air d " un singe couronne d " un diademe») 191 . |
| Для полноты характеристики о. Мефодия нельзя не привести отзыва о нем такого знатока монашества, каким был Николо-Угрешский архимандрит Пимен. В своих воспоминаниях 12 он пишет: «Отец Мефодий был проникнут истинным духом монашества и был подвижник. Он долгое время уклонялся от принятия священства и наконец тогда только согласился на это, когда владыка почти принудил его. После посвящения в иеродиакона владыка приказал ему готовиться для посвящения в иеромонаха через день, или два, к первому архиерейскому служению, и он опять согласился нехотя. Будучи сделан иеромонахом, он служил очень редко. Об этом доложили владыке и когда он его спросил: «Отчего редко служишь?» Тот отвечал ему: «Смущаюсь, владыко святый, что, когда в служении обращаюсь к народу, много людей смотрит мне в лицо». – Тогда владыка сказал ему: «А ты забудь, что ты в присутствии людей; ежели будешь помнить, что ты находишься пред лицем Господа, ты не будешь смущаться. Служи, я благословляю тебя». И после этого он служил без всякого смущения. В заключении о нем скажу, что однажды мне случилось быть у преосвященного Леонида, где; застал и его. Преосвященный пошел с секретарем в кабинет, и мы остались вдвоем. В это время вошел в комнату о. Иаков, архимандрит Даниловский 13 . В разговоре; он спросил его: «А много ли у вас овечек?» Тот ему отвечал, что столько-то. Тогда о. Иаков снова стал спрашивать: «Ну, а козлища-то есть?» – «Есть, есть один козел, вот он», отвечал старец, стуча пальцем себя в грудь. После такого ответа по неволе пришлось замолчать. – О. Мефодий заслужил всеобщее уважение. У него была еще та особенность, что он до чрезвычайности любил чистоту; он не жил в настоятельских келиях, куда ходил только по праздникам пить чай, или принимать посторонних посетителей, а сам жил в своей монашеской келии, где пол был так чист и бел, как будто только вчера настлан. Келейные труды и подвиги о. Мефодия известны Единому Господу, но что они были велики доказательством служат его строгое воздержание, продолжительные ночные молитвы, о чем не могли не знать келейники, множество сделанных им выписок из прочитанных книг и наконец дубовый гроб, сделанный им самим еще задолго до смерти и поставленный в особом помещении при своей келье; видали иногда келейники как он входил туда, смотрел на гроб, плакал, обнимал и целовал изображенный на нем крест. |
| Часто случалось, что только по выходе от старца, посетитель, опомнясь, понимал, что какое-нибудь, как-будто к слову сказанное, замечание прямо относилось к нему, к сокровенным его недоумениям и недостаткам, разрешало вопросы, которых старец не дал выговорить; а иному даже открывало и то, чего тот сам в себе прежде не замечал. Если кто некстати высказывал, что понимает мысль и намерение старца, то он тотчас заминал беседу, и вел уже разговор о предметах житейских; вообще весьма боялся обнаружить духовные свои дарования, и очень с немногими любил беседовать о предметах чисто духовных. Впрочем, с великой опытностью и мудростью умел различать, кому как говорить. «Когда кого вопрошают, – говорил о. Антоний, – то по мере веры получают и пользу: кто приходит с малой верой, получает малую пользу, а кто с великой – великую. Случалось и мне в начале спрашивать старца, как бы искушая: «Что он на это скажет?» ну уж и ответы такие выходили. А если положишь на сердце, что услышишь от старца ответ Бога самого, то и Бог известит, и совсем человек другой станет, и услышишь, чего не ожидаешь». Некоторым посетителям о. Антоний говорил об их обстоятельствах намеками, а людям простым, которые принимали его слова в простоте сердца и с верой, он говорил прямо и просто. Если же кто многолетним духовным отношением уже доказал свою искренность и преданность, тех он иногда даже вызывал на объяснение. Случалось, что кто-нибудь из духовных его детей, тревожимый помыслом, открывал о нем не в чине исповедания, а в простом разговоре, повествовательно; тогда старец сам возобновлял о том разговор, и успокаивался лишь тогда, когда все было, как следует, исповедано, и в заключение говаривал: «Вот теперь-то хорошо; а то скорлупку покажешь, самого же зернышка не покажешь». Бывало и то, что он некоторым из относившихся к нему напоминал о случаях, о которых они не только никогда ему не открывали, но и сами забыли; или заповедывал молиться о каком-нибудь грехе, которого они не сознавали в себе, и даже вовсе не понимали, или не считали за грех , и уже по времени, при внимательном испытании своей жизни, открывали в себе с удивлением указанное старцем. Но так поступал старец с теми, чью искренность испытал, и, когда ему было ясно, что они скрывают то или другое не по упорству или недостатку откровенности, а именно по неведению. В других же случаях с необыкновенным терпением выжидал, пока сам человек придет в чувство и сознание; потому что тогда только духовное врачевание и бывает действительно. Также, когда замечания, сделанные по отеческой любви и попечительности, по чему-либо принимались не так, как следовало бы, то он уже воздерживался от подобных замечаний; и кого не имел возможности воспользовать словом, того старался привлечь к полезному втайне приносимою о нем молитвой. |
| 2 декабря 1870 г. частица мощей преподобной Евфросинии была привезена в Витебск и весьма торжественно и радостно была принята православными жителями Витебска и окрестных селений. По желанию и по просьбе этих последних, частица мощей преподобной Евфросинии была удержана в Витебске до весны 1871 г., когда при весьма торжественной обстановке, крестным ходом, она была перенесена в Полоцк и 23 мая 1871 г. была поставлена в Преображенском храме Спасо-Евфросиниева монастыря. Это торжество вызвало тогда проявление чрезвычайного подъема религиозного чувства в среде православно-русского населения полоцкого края. В Киеве, по-видимому, были теперь убеждены в том, что полоцкие православные жители вполне удовлетворятся, получив часть драгоценнейшей святыни, и успокоятся. Но в Киеве ошиблись. Полоцкие деятели имели совершенно иное настроение. Последние не желали успокоиться до тех пор, пока не получат своей святыни... 4 сентября 1871 г. преосвященный Савва, только что совершивший тогда торжественное перенесение части мощей преподобной Евфросинии в Полоцк, писал, однако же, A. Н. Муравьеву в Киев следующее: «Пусть бы мне обещали отпустить мощи преп. Евфросинии, я готов бы пешком прийти в Киев»... Были тогда и вне Полоцка лица, которые остались недовольны тем, что Полоцк, вместо всей святыни, получил только частицу мощей преподобной Евфросинии. Но митрополит Арсений по-прежнему был настроен решительно против мысли о возможности перенесения мощей преподобной Евфросинии из Киева в Полоцк. И дело это было отложено до 1882 г. В этом году киевским митрополитом был назначен Платон Городецкий , а полоцкую архиерейскую кафедру занял близкий по духу к преосвященному Савве архипастырь, бывший викарий его в Твери, преосвященный Антонин. Теперь можно было снова заговорить о благовременности перенесения мощей преподобной Евфросинии из Киева в Полоцк. И действительно, об этом заговорили прежде всего в Полоцке. В мае 1882 г. на общем собрании полоцкого николаевско-евфросиниевского братства, некоторые члены его подняли вопрос об этом. |
| Наставления св. Исаака Сирина . Во всякое время думай о себе, что ты не знаешь ничего. Во всяком деле почитай себя скудным, чтобы учить, и во всю жизнь свою будешь оказываться мудрым. Куда бы ты ни пришед, признавай себя странником, и избавишься вольности в обращении. У людей почтенно богатство, a y Бога досточестна душа смиренная. Содержи всегда в уме тех, которые тягчайшие терпят скорби и озлобления, и будешь свои, ничего не значащие, малые скорби переносить со благодарением и с радостью. Письмо 256 Благодушествуйте и радуйтеся о Господе! Во-первых, приношу Вам всеусерднейшую благодарность мою, за искреннюю любовь Вашу во мне недостойному, которую да помянет Господь! Благодарю Вас и за писания Ваши и за чистосердечную откровенность! На все оные письма Ваши, на все вопрошения и недоумения должно бы мне пространно ответствовать Вам, но оскуде во мне сила моя, и несть исцеления во плоти моей, a посему редко к кому и пишу, почему смиренно испрашиваю милостивого прощения Вашего за безмолвие мое пред Вами; впрочем, святое и мне любезное имечко Ваше всегда воспоминаю я в недостойных молитвах моих пред Богом, испрашивая на Вас благословение Его! И когда Вы покойны и веселы о Господе, тогда и y меня бывает праздник на душе, a, когда Вы нахмуритесь и пригорюнитесь, тогда и в красный день бывает y меня на душе ненастье – ненастьем!.. Особенно поболело сердце мое о бывшем искушении с Вами на первой неделе поста; я удивлялся тому, откуда возродилось в Вас столь высокое рассуждение, или прямее сказать – жалкое нерассуждение, т. е. утвердиться на самосмышлении, и отлучить себя от приобщения Св. Таин; где бы должно со смирением утвердиться на слове матушки, как на слове Божием, a Вы необдуманно сказали ей: Вы не можете утешить меня и помочь! Кто же Вас утешит и поможет если не матушка, к которой Вы Самим Богом приведены и поручены? Как болело сердце мое о сем! Впрочем, успокоен я теперешним спокойствием Вашим, a за прежнее беспокойство от всей души моей прощаю Вас и разрешаю! При личном свидании с Вами передам Вам то, что нужно приобресть для всегдашнего спокойствия Вашего и радостного ощущения в сердце своем. Не огорчитесь же на меня Господа ради, что воспомянул о бывшем; тогда было горе, a ныне приближается к нам всемирная радость, т. е. Светлое Христово Воскресение, которое даруй Боже во здравии достигнуть, и в радости о Воскресшем Господе проводить, чего вседушевно желает Вам всегдашний богомолец ваш недостойный Игумен Антоний. 23 марта 1849 г. Письмо 257 |
| «Милостивый государь, Ф. И.! Хочу сообщить вам, что творится в нашем Николаевском старообрядческом обществе. 1-го декабря 1898 г. было назначено собрание в молитвенном доме для избрания попечителей и по другим делам. На собрание собрались все кроме Д. Кап…а, и братьев Бармотиных; за ними послали. В этот промежуток ваш логофет Перетрухин прочитал письмо, от имени своего в Москву к нашему новому архиепископу Иоанну с поздравлением его с чином архиепископским, где он и молил его зрети недремлющими очами, ибо по его мнению некоторые епископы будто бы впали в погрешение. Перетрухин просил общественников послать такого же содержания письмо и от имени всего общества. Собрание согласилось; явился один москаль С., который заметил Перетрухину: какие епископы погрешили и какие погрешности? просил разъяснить: дабы нам самим не впасть в погрешение; или архиепископ спросит нас или поручит кому спросить нас, какие епископы и какие погрешности за ними, вот тогда то, чего мы будем отвечать? Перетрухин разгневался и сказал: ну, я пошлю от своего имени. Когда прибыли Бормотины и Кап…ъ, стал С. просить Перетрухина прочитать это письмо; но он не стал – читать. Собрание постановило написать от имени общества только в другом смысле. Перетрухин написал, несколько изменив первое письмо; общественники подписались. В Москву послали по указанию Перетрухина, А.Г. Смирнова 123 представить письма и лично поговорить с Иоанном и, как-нибудь отстранить тех епископов, которые тяжелы для Перетрухина, а ему быть опять в Москве на своём прежнем месте. Ещё был вопрос добавить к трём прежним попечителям ещё попечителей. Перетрухин прибавил небывалое правило, чтобы было избрано 8-м членов: два священника и 6 попечителей, и тут С. заметил ему, что того в писании, кажется, нет. Тут собрание поддержало мнение С. Что тут было делать нашему логофету? Собрание попросило его написать избранных лиц, и скрепить подписью пера. Он написал назначенных лиц, только оставил одного ему не угодного, а себя вместил непрошенного, зная, что тогда он будет иметь вес и куда хочет, туда и поведёт наших толстосумых. Ещё был вопрос об уставщике Ф. П., о его усердном пьянстве. Собрание все единогласно сказало уволить, и просили Петрухина написать поставление, и тут, он сделал так, что только стоит Ф.П. отвесить нашим главарям по нескольку поклонов, а Перетрухину бутылку или две водки и тогда опять по-прежнему похабничай в молитвенном доме, как угодно. Извините, Ф. И., за мою малограмотность, прошу вас прочитать всем нашим прихожанам: надеюсь, никто не сочтёт клеветником, кто был на собрании. |
| С кроткою любовью обличал он многих в нетрезвой жизни, недостойном поведении и притеснении алеутов, и все это — не взирая на чины и звания. Обличаемая злоба вооружилась против него, делала ему всевозможные неприятности и клеветала на него. Клеветы были так сильны, что часто даже люди благонамеренные не могли заметить той лжи, которая в доносах на отца Германа скрывалась под покровом наружной правды, и поэтому должно сказать, что только один Господь сохранял старца. Правитель колоний Я., еще не увидев отца Германа и только по одним наговорам на него, писал в Петербург о необходимости его удаления, объясняя свое прошение тем, будто он возмущает алеутов против начальства. Священник, приехавший из Иркутска с большими полномочиями, наделал отцу Герману много огорчений и хотел отправить его в Иркутск, но правитель колоний Муравьев защитил старца. Другой священник М. прибыл на Еловый остров с правителем колоний И. и служителями Компании обыскивать келию отца Германа, предполагая найти у него большое имущество. Когда не нашли ничего ценного, вероятно с дозволения старших, служитель Пономарьков стал топором выворачивать половые доски. «Друг мой, — сказал тогда ему Герман, — напрасно ты взял топор, это орудие лишит тебя жизни». Через короткое время потребовались люди в Николаевский редут и поэтому из Кадьяка послали туда русских служителей, в числе их Пономарькова. Там-то и сбылось предсказание отца Германа: кенайцы ему, сонному, отрубили голову. Много великих скорбей понес отец Герман и от бесов. Это он сам открыл своему ученику Герасиму, когда тот, войдя к нему в келию без обычной молитвы, на все вопросы свои не получил ответа и на другой день спросил его о причине вчерашнего молчания. «Когда я пришел на этот остров и поселился в этой пустыне, — отвечал ему тогда отец Герман, — много раз бесы приходили ко мне как будто для надобностей то в виде человеческом, то в виде зверей, тогда я много потерпел от них и разных скорбей, и искушений, поэтому-то я теперь и не говорю с теми, кто войдет ко мне без молитвы». |
| Хотел послать справку в Брянскую почтовую контору, было ль доставлено мое письмо отцу См.; но, слава Богу, вы меня утешили; я теперь покоен, но не совсем свободен. Попросите вы Бога, чтоб Он, по неизреченной Своей благости к созданию своему, извел из темницы на покаяние душу мою. Заметил я, будто вы беспокоитесь, чтоб я опять не прилепился к зловредным интересам лукавого мира. Поверьте истине, сказанной мною вам, что я более трех месяцев не ищу их, а оставил хладнокровно за любовь Божию. Но жалуюсь вам, что они сами не отстают добровольно, а вынужденным нахожусь, оградя себя крестным терпением, прогнать от себя. Вы меня, батюшка, уверили, чтоб я не опасаясь беседовал с вами; и потому, вруча сердце мое пресладчайшему Искупителю Иисусу, говорю вам на спрос ваш: «Когда и куда?» так как самому на суде Сердцеведцу. Без сожаления и двоедушия, призвав Божию благость в помощь себе, решился предначатое богоугодное дело сие начать с 1-го числа будущего месяца: 1) пославши в Москву в конце сего месяца старый 25 .... для получения нового; и когда получу, тогда его поближе к сердцу положу. 2) В половине того месяца под видом самым благословным буду проситься на неделю, и не более полторы, в отлучку для некоторых побудительных причин; буду же предлагать сие вежливо. И, наконец 3), когда все сие не тронет, тогда подыму дух бурен с гневом; и уже тогда никакая тварь от любви Божией разлучить меня не возможет, в чем даю вам во свидетеля Всевышнего Владыку. Теперь дал я вам выразуметь «когда?» при том донесу и «куда?» Вы мне, батюшка, не дали вовсе узнать своего чувства, а присоветовали слушаться внутреннего побуждения и влечения духа, который указует мне путь и место, куда вы начально влечены были, и на этом самом месте хочу уготовить путь мой пред Богом. Однако я о сем прежде времени в том месте не объявлял, а намерен явиться туда просто без ожидания; не знаю, хорошо ли я так обдумал? Итак, батюшка, вот все, что вы хотели узнать, а я вам сказать. Теперь донесу вам, что я приступаю к сему спасительному делу с полною верою и надеждою на промысл всеблагаго Бога, и на ваше отеческое попечение и покровительство. |
|
|
