| Поэт выражает готовность принять крещение " Духом и огнем " , которое связывает с Апокалипсисом. Собственно, Апокалипсис уже начался – с небесной кары: Знаю я, – не пламенем пожара, И не гибелью в боях Твоих детей Начинается мучительная кара Ангелом взметаемых плетей. (82) Так – в религиозном контексте – видится поэту Первая мировая война. Это видение резко контрастирует с откликом на войну большинства поэтов того времени, которые устраивали патриотические чтения стихов, писали о желательности мира или сами, как Н. Гумилев, шли на войну. Исходя из апокалиптического видения мира, Кузьмина–Караваева даже отказалась пойти на фронт сестрой милосердия, это важно отметить, если иметь в виду ее сострадательное сердце, раскрывшееся впоследствии именно в делах милосердия. В 1914 г. ей " казалось, что надо что-то другое найти и осуществить " (629). Сострадание воюющим братьям (России) облеклось тогда в самые суровые аскетические формы: " Покупаю толстую, свинцовую трубу… Расплющиваю молотком, зашиваю в тряпку. Все это, чтобы стяжать Христа… И в Четьях–Минеях, в свинцовой трубке, в упорных, жарких и бесплодных молитвах на холодном полу – мое военное дело. Это для чего-то нужно, для войны, для России, для народа моего любимого… Для народа нужен только Христос – я это знаю " . Как мы видим, в " народничестве " Кузьминой–Караваевой имеется сильный христианский, аскетический элемент. Даже " вестничество " (в письме к Блоку) она связывает с личным усилием – только когда человек прилагает собственное усилие, " закон, данный Богом, сливается с законом человеческой жизни " (647). Этого приложения воли Кузьмина–Караваева и не видит у Блока, данный ему Богом талант не поддерживается личным усилием воли: " Знаю, что у Вас большая земная воля и власть, и знаю, что она не воплощена личной Вашей волей. И потому… Вам томительно и трудно " (647). Ей самой личного усилия воли было не занимать. Она выражала готовность подражать святым в посте и молитве, в ношении вериг и чтении Священного Писания, в стяжании внутренней тишины – исихии, покаянии и трудах . Говорит она и о грядущем подражании святым мученикам: Так некогда здесь на земле неплодной |
| Будущая монахиня Елизавета Юрьевна Скобцова (урожденная Пиленко, в первом замужестве Кузьмина-Караваева) родилась 8 декабря 1891 г. в Риге в семье крымского помещика и агронома – директора Никитского ботанического сада. Сначала она училась в Ялте, затем, с 1906 г. – в частной гимназии Таганцевой в Санкт-Петербурге, по окончании которой поступила на философское отделение высших Бестужевских курсов, также была вольнослушательницей Санкт-Петербургской Духовной Академии. В 1910 г. Е.Ю. Пиленко вышла замуж за члена партии эсеров Д.В. Кузьмина-Караваева, ставшего впоследствии в эмиграции католическим священником. С этого времени она писала стихи и участвовала в литературной и художественной жизни Петербурга: посещала «башню» В. Иванова и кружок А. Блока, с которым дружила и состояла долгие годы в переписке. В 1912 г. Елизавета Юрьевна издала свой первый сборник стихов «Скифские черепки», в 1913 г. поселилась в семейном имении в Анапе (Крым), где продолжала писать стихотворения, став известной русской поэтессой «серебряного века». В начале 1918 г. она стала городским головой Анапы, летом в Москве участвовала на стороне эсеров в восстании против большевиков, в марте 1919 г. была арестована на Юге белыми войсками и приговорена к кратковременному заключению. В 1920 г. Елизавета Юрьевна вместе с семьей эмигрировала через Тифлис в Константинополь, а оттуда в Сербию, при этом в Константинополе после развода второй раз вышла замуж – за Д.Е. Скобцова. В 1923 г. она поселилась с семьей в Париже, долгое время была активным членом Русского студенческого христианского движения (РСХД), участницей его первых съездов и с 1930 г. – секретарем движения во французской провинции. Еще в 1926 г., после смерти дочери Анастасии, Елизавета Юрьевна приняла решение стать монахиней. 7 марта 1932 г. Е.Ю. Скобцова получила церковный развод и в том же месяце была пострижена в монашество с именем Мария митрополитом Евлогием в храме Свято-Сергиевского подворья. В Париже тогда не было православных монастырей, и она стала «монахиней в миру». Ее духовником, «руководителем, другом, отцом» стал протоиерей Сергий Булгаков [xi] . Труды и проповеди этого знаменитого богослова и пастыря вдохновили мать Марию на занятия иконописью, в том числе иконами-вышивками. [xii] |
| Эту несуществующею ещё формально научную специализацию можно бы назвать, например, следственной филологией и усматривать в её методике существенные сходства с методикой дознания или со следственной методикой характерными для органов преследования. В крайнем случае можно было бы даже подумать о возникновении своего рода «филологического детективного бюро», если не «филологической полиции», которое профессионально занималось бы «раскрытием» всяких текстовых «проступков» или загадок прошлого, даже тех из литературного «Архива Х», но полное осуществление данной идеи, как считаю, ещё слишком далеко, что вовсе не значит, что она полностью фантастическая и не стоит глубоких размышлений. Когда в своё время я выяснял в пределах обширной монографии криминалистического и историко-литературного уклонов загадку обстоятельств и причину смерти Сергея Есенина (1), объединяя в ней компетенции филологические с криминалистическими, я написал также статью, озаглавленную Вокруг смерти Сергея Есенина или Поэтический текст как источник информации о преступлении (2). Тогда я проверял гипотезу, согласно которой литературный текст — будь то эпика, драма или лирика — может быть в определённой мере достоверным источником информации в уголовном деле. Кроме этого я утверждал, что литературный текст, как ценное с точки зрения доказательства источник информации о преступлении, должен содержать исчерпывающие ответы на классические следственные вопросы и указывать на то, что, где, когда, каким образом, с помощью чего, почему произошло и — кто является виновником данного деяния . Я подчёркивал, что литературный текст «обязан» тогда в каком-то смысле выполнить работу за органы преследования, а также составить документацию целого процесса следствия, т. е. с момента регистрации дела по его завершение, и представить заключительные выводы. Не исключено, что своим эскизом я заложил тогда основы потенциальной исследовательской специализации, то есть следственной филологии. Сегодня, продолжая экскурс в следственную филологию в пределах поисков, связанных с жизнью и творчеством Матери Марии (1891-1945), я хочу написать о случае внезапной смерти Гаяны, то есть старшей дочери православной Святой, известной в истории русской литературы доэмиграционного периода — особенно в петербургской среде — как Елизавета Кузьмина-Караваева, урождённая Пиленко, а после вторичного замужества и во время парижской эмиграции — как Елизавета Скобцова. Мать Мария перед тем как стала монахиней (1932) родила трое детей: Гаяну (1913), Юрия (1920) и Анастасию (1922). Раньше всех из них ушла из живых из-за воспаления мозга Анастасия Скобцова — 7 III 1926 года. За ней следовала в 1936 году Гаяна, а Юрий Скобцов был убит гитлеровцами 6 февраля 1944 года в Дора, т. е. в филиале концентрационного лагеря в Бухенвальде. |
| Адрес мой теперь: у Синего Моста, Вознесенский проспект, д. 16 (казармы кадрового батальона лейб-гвардейского резервного полка) квартира полковника Кузьмина-Караваева. Петербург. На Валаам тоже еще не успел съездить, но поеду непременно. 3-е издание Нац. Вопр. (вып. I) вышло, второй выпуск печатается. Если ты, как я предполагаю, в Москве, то справься в кн. маг. Нов. Вр., отчего они не посылали в свой Петербургский магазин достаточного числа стихотворений. Те вследствие этого не печатают объявлений, а сам я печатать не могу, да и было бы бесполезно, если книги нет в петербургских магазинах. Если и в московских —20— недостаточно, то дай пожалуйста туда еще 200 экз. и потребуй, чтоб по крайней мере половину переслали в Петербург. Я знаю, что здесь многие искали и не нашли, а уже во второй раз конечно не пойдут. А то пришли мне по новому адресу 110 экз. и я сам передам в магазин. Из присланных 100 я роздал 60, а 40 дал на комиссию в книжный склад Стасюлевича. Я тебе кажется писал, что хлопочу о наших материальных делах. Эти хлопоты увенчались успехом. Устроил два дела, одно из них окончательно. Надеюсь все-таки приехать в Москву в первой половине лета и тогда все расскажу. Целую Ольгу и Сережу. Твои Влад. Письмо без даты. Слова «второй выпуск (национального вопроса) печатается» указывают на 1891-й год. 38 . Милый Миша, я теряю надежду выпутаться когда-нибудь из Петербурга. Совсем расположился, чтобы выезжать в четверг, как вдруг произошла непредвиденная гадость, все изменившая. В последнее время значительная часть моего существования состоит из эмпирического комментария к стиху Лермонтова: «За месть врагов и клевету друзей». Если услышишь про меня что-нибудь скверное, знай заранее, что это друзья клевещут. Одобряю в принципе вашу поездку заграницу, ни жалею, что не пишешь, куда и зачем. До конца августа все-таки думаю быть в Москве. Планы мои для увеличения наших доходов теперь очевидно откладываются до вашего возвращения, а один более близкий и вовсе упраздняется. Что касается до меня, то я уже объявлен редактором философского отдела в энциклопедическом словаре. |
| В конечном счете, Кузьминой–Караваевой пришлось признать, что А. Блок – лишь вестник гибели прошлого царства. Она приняла на себя роль вестницы преображенья, а на долю А. Блока пришлось быть " вестником гибели " . Оба " вестника " связаны для поэтессы единой судьбой, хотя пути их расходятся: Да не вменится темный грех Тому, кто испытал соблазны. Влекомы мы дорогой разной, Но оба мимо тех же вех. И над тобой ли плакать мне, Поверившей в твой светлый жребий? Смотри: на этом мутном небе Всплывает солнце в вышине. (107) Кузьмина–Караваева смиряется с невозможностью сочетать их пути и переводит свой взгляд с Блока на Бога, которого и молит о прощении грехов дорогого ей человека, грехи которого, с ее точки зрения, связаны с самим фактом того, что старый мир гибнет, и Блок, разделяя эту гибель, возвещает о ней: " Перед гибелью, перед смертью, Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, – и вы за нее, во имя ее, как бы образом ее сгораете…. Ничем помочь вам нельзя " (632). Мысль о сосредоточении на художнике боли его Родины была взята из утверждения самого Блока: " Россия… больна и безумна, и мы, ее мысли и чувства, вместе с нею " . " Блоковская " тема разрабатывается у Кузьминой–Караваевой и в поэме " Мельмот–Скиталец " . Этой поэме, недописанной, сохранившейся в списке 1917 г., было посвящено исследование ее публикаторов и комментаторов А. В. Лаврова и А. Н. Шустова . Поэма написана по мотивам одной из глав готического романа Ч. Р. Метьюрина " Мельмот Скиталец " (1820). Согласно поэме, Мельмот заключил договор с дьяволом, ему даются все земные блага за душу, которая после его смерти станет добычей дьявола. Спасти Мельмота способен лишь тот, кто заложит свою душу дьяволу вместо его души. Все отказываются, несмотря на посулы земного счастья. Тогда он, наконец, находит прекрасную, чистую и безгрешную девушку Иммали, живущую на острове в Индийском океане. Потом действие переносится в страну рыбаков, очень похожую на Анапу. Упоминается " белый дом " , в котором Иммали живет на берегу моря. Иммали решает отдать свою душу за Мельмота, но при этом не соглашается принять никаких земных благ. Мельмот спасен. Когда же приходит час ее смерти, и дьявол хочет забрать душу Иммали, он это не может сделать – она не совершила греха. |
| О, как стрела, пронзительна любовь. На всем печаль лежит. Гул колокольный, И стены древние монастырей, И странников порядок богомольный, Дела в Москве преставшихся Царей, Торжественных и пышных Иоаннов, И их земля среди семи морей И дым степных костров средь ханских станов, – Со свитою верхом летит баскак, – Он дань сбирает на Руси для ханов. Потом от запада поднялся враг – Поляк и рыцарь ордена немецкий. А по Москве Василий, бос и наг, С душою ангельской, с улыбкой детской, Иоанну просто правду говорит. Неистовый, пылает бунт стрелецкий. Москва первопрестольная горит… Еще… Еще… В руке Петра держава. Сегодня он под Нарвою разбит, – Заутра бой. И гул идет: Полтава. Что вспоминать? Как шел Наполеон И как в снегах его погасла слава, И как на запад возвратился он. Что вспоминать? Дымящееся дуло, Убийцу, тело на снегу и стон И смертной гибелью на все пахнуло… Морозным, льдистым был тогда Январь. Метель в снегах Россию захлестнула. Морозный, льдистый ею правил царь… Но и тогда, средь полюсных морозов, Пожар змеился, и тянула гарь.… Шуми и падай, белопенный вал. Ушкуйник, четвертованный Емелька, Осенней ночью на Руси восстал. Русь в сне морозном. Белая постелька Снежком пуховым занесет ее И пеньем убаюкает метелька. Солдат, чтобы проснулась, острием Штыка заспавшуюся пощекочет. Он точно знает ремесло свое, – И мертвая, как встрепанная, вскочит, И будет мертвая еще плясать, Развеявши волос седые клочья… Звон погребальный… Отпевают мать… А нам, ее оставшимся волчатам, Кружить кругами в мире и молчать, И забывать, что брат зовется братом… За четверть века подвожу итог. Прислушиваюсь к громовым раскатам… О, многое откроется сейчас Неясно все. Иль новая порода И племя незнакомое средь нас Неведомый закон осуществляет, И звонко бьет его победный час? Давно я вглядываюсь. Сердце знает И то, чего не уловляет слух. И странным именем все называет. В Европе, здесь, на площади, петух, Истерзанный петух разбитых галлов, Теряет перья клочьями и пух… Нет, не змея в него вонзила жало, Глаза сощурив, спину выгнув, тигр |
| Из этого пресыщенного круга (и, до некоторой степени, с его помощью, так как именно он ее отвращал и тем самым побуждал идти вперед) она начала освобождаться в поисках веры. Веры, но не такой, о которой говорилось на «башне»: и там, и в религиозно–философском обществе, как она писала, «основным утверждением было то, что вот верим, верим, верим […]. Но всё казалось, что упоминание Софии–Премудрости Божьей, ссылки на Соловьева, вера в Богочеловечество — это всё одно, а церковность гораздо более понятна и доступна любой старой салопнице, бьющей по воскресеньям поклоны в церкви. Утеряно было главное для этого пути: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Детскости не было, не могло быть, была старческая, всё постигшая, охладевшая ко всему мудрость. И церковность стала одной из культурных ценностей, тщательно изученной, положенной в общую сокровищницу культурных ценностей. Таким образом, было всё, кроме веры, веры во что бы то ни было; была только сильная воля к вере». Лиза Кузьмина–Караваева («жаждавшая какого–то подвига и говорившая об этом с печалью и болью» на «башне») таким бесплодным стремлением к вере не могла удовлетвориться. Зато в земных поклонах простого народа вновь виделось нечто подлинное и искомое: «Постепенно происходит деление, Христос, еще не узнанный, становится своим. Черта деления всегда углубляется. Петербург, башня Вячеслава, культура, даже туман, город, реакция — одно. А другое — огромный, мудрый, молчаливый и целомудренный народ, умирающая революция […] и еще — еще Христос. Христос — это наше. Чье наше? Разве я там, где Он? Разве я не среди безответственных слов, которые начинают восприниматься как кощунство, как оскорбление, как смертельный яд? Надо бежать, освобождаться». В этот момент ей, может быть, вспомнились слова Александра Блока. После первой их встречи он писал ей (тогда еще шестнадцатилетней «Если не поздно, то бегите от нас, умирающих». По–видимому, Блок представлял себе как цель такого бегства не столько общение с простым народом вообще (хотя и он, под влиянием Клюева, лелеял мечты о своеобразном «хождении в народ»), сколько нечто более личное — встречу с простым человеком, которого она полюбит. Но какая бы ни была цель, важно одно: бежать. |
| Есть ещё один важный и достоверный источник информации на тему смерти Гаяны, источник стыдливый, но полностью обосновывающий московскую мистификацию, какая, по всей вероятности, имела место, и целью которой было сохранить доброе имя Матери Марии, её семьи, мужа (сожителя) Гаяны и, спасая жизнь тому, кто был виноват в её смерти. Речь идёт о том, что Нина Берберова (1901-1993) в документально-биографическом романе о баронессе Марии Будберг, озаглавленной Железная женщина (1981) (19), указывает на неудачный аборт как непосредственную причину смерти старшей дочери Матери Марии. Берберова пишет: Он [А.Н. Толстой — Г.О.] увозил крестницу с собой на теплоходе, из эмигрантского болота в счастливую страну Советов. В Париже девочка (ей было тогда лет восемнадцать) (20) погибает, она — коммунистка и хочет вернуться на родину, откуда ее вывезли ребенком. Ее мать теперь православная монахиня, а отец, давно разошедшийся с ее матерью, известный реакционер Кузьмин-Караваев, перешел в католичество и делает карьеру в Ватикане. «Давайте поможем Дочери монахини и кардинала, — сказал Толстой, смеясь. — В Париже она не знает, что с собой делать, и хочет домой». Локкарт, разумеется, тотчас обещал Толстому сделать все, что нужно. Это была Гаяна, дочь Е. Скобцовой (матери Марии) от первого брака. Через год она умерла от неудачного аборта (21). Из слов Нины Берберовой не вытекает, однако, в каких условиях был сделан аборт. Возможно, что в больничных, а возможно, что в подпольных. Надо помнить, что 27 июня 1936 года вступило в силу подписанное Михаилом Калининым и Вячеславом Молотовым постановление Центрального Исполнительного комитета и Совета Народных комиссаров, запрещающее проводить аборты (22), в связи с чем, Гаяна могла быть принуждена сделать операцию в условиях гинекологического подполья (23). Мы не в силах также выяснить сегодня однозначно вопрос о мотивировке такого решения, узнать о том, действовала ли она по собственной воле и в убеждении, что она поступает правильно, или она решилась на абортную процедуру под давлением со стороны мужа (а может, всё-таки — не мужа, а сожителя?). |
| Общение с А. Блоком было очень важным фактором в биографии матери Марии. Вопросы, на которые она отвечала всю жизнь, во многом сформировались в ее общении с Блоком. Блок был для нее в те годы " символ всей нашей жизни, даже всей России символ " . Он – дитя России, самый похожий на свою мать сын. Россия умирала, и Блок, будучи великим поэтом, был, согласно матери Марии, средоточием всего безумия, всей боли своей Родины. Сама мать Мария (тогда Е. Кузьмина–Караваева) готова была " свободно отдать свою душу " на защиту Блока. Защитить Блока значило защитить и его, и Россию – задача на всю жизнь. Тот факт, что она написала свои воспоминания о Блоке в 1936 г., уже монахиней, показывает, что мать Мария всегда его помнила. Что касается Блока, то он испытал сильное влияние Вл. Соловьева, который был " духовным отцом " русской религиозной философии и поэзии символистов . Мысль Соловьева и основные темы поэзии Блока оставались важными для матери Марии на протяжении всей ее жизни. От А. Блока и Вл. Соловьева пришли к матери Марии два главных символа ее поэтики и богословской мысли – меч и крест. В итоговой поэме " Духов День " (1942 г.) мать Мария пишет: " Начало мира, – это меч и крест " . Оба символа встречаются и в ключевом для нее месте статьи " О подражании Богоматери " (1939): " Крест вольно – значит, активно – подъемлется Сыном Человеческим. Меч же наносит удар, рассекает душу, которая принимает его… Крест Сына Человеческого, вольно принятый, становится обоюдоострым мечом, пронзающим душу Матери, не потому, что Она вольно его избирает, а потому, что Она не может не страдать страданиями Сына " . Отметим, что оба символа – крест и меч – встречаются в стихотворении Блока " Снежная Дева " , датированном 17 октября 1907 г. Лиза Пиленко (будущая мать Мария) впервые встретила Блока в начале 1908 г. – все, связанное с этим периодом жизни Блока, должно иметь для нее особое значение. Героиня стихотворения Блока родом из Египта ( " Все снится ей родной Египет " ), которая теперь живет в северном городе. Чтобы понять этот образ, вспомним знаменитую поэму Вл. Соловьева " Три свидания " , посвященную трем свиданиям Соловьева с " Софией " . Последнее свидание произошло в Египте, куда позвала философа " София " . Героиню стихотворения Блока следует воспринимать именно в этом контексте. Несомненно, вдохновляла поэта какая-то реальная женщина. Но, согласно учению Соловьева, реальная, земная женщина – лишь путь реализации нашей любви к Софии . |
| Вот голый куст, а вот голодный зверь, Вот облако, вот человек бездомный. Они стучатся. Ты открой теперь, Открой им дверь в Твой Дом, как мир, огромный. (176) В ее " безночлежной " , скитальческой жизни на земле Е. Скобцовой мало было обрести свой Дом в лоне Божием, она умоляла Бога открыть этот Дом всему миру. Человек спасается не в одиночку, а лишь тогда, когда молится за весь мир. Сама аскетическая борьба в этом контексте состоит не только в бдительности по отношению к искушениям плоти, но и в борьбе с искушением отречься от земли и людей (гностическая опасность). В молении о спасении всего творения Е. Скобцова и препобеждала смерть, обнажившуюся для нее в смерти дочери: О, Господи, я не отдам врагу Не только человека, даже камня. О имени Твоем я все могу, О имени Твоем и смерть легка мне. (176) Если раздел " Земля " касается по преимуществу природы, то в разделе " Города " , написанном под впечатлением посещений мест русского рассеяния, в центре – цивилизация. Е. Скобцова, кажется, ничего не написала о Париже, зато мы находим у нее целый ряд стихов, посвященных Страсбургу, куда она приезжала дважды – весной и осенью 1931 г. В весенних стихах, следуя идущей от славянофилов традиции, Е. Скобцова отталкивается от чуждой ей католической культуры Запада. Отталкивание принимает форму молитвы–заговора: Измерена верною мерою вера, Пылающей готики каменной мерой, – Не знаю я – камень иль пепел то серый – Дай соблюсти мне смиренное сердце. Господи мой, отчего же мне страшно? Эти крутые, крылатые башни Все заместили, и реки, и пашни, – Дай соблюсти мне смиренное сердце. (209) Здесь встречающееся уже в ранних стихах Кузьминой–Караваевой ( " Скифские черепки " ) противопоставление города и природы, но теперь оно обосновывается через отталкивание от создавшего этот город католицизма, который обличается в гордыне, в желании достать до неба, " обладать " им: Солнце все топит в своей позолоте. Мерная мера таинственных готик Ввысь устремилась за небом в охоте – Дай соблюсти мне смиренное сердце. |
|
|
