| Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна (в монашестве мать Мария) (1891–1945) – поэтесса, прозаик, публицистка. После первой поэтической книги «Скифские черепки» (1912) ее имя ставили в один ряд с Мариной Цветаевой, выпустившей в том же году вторую книгу стихов «Волшебный фонарь», но благословителем москвички Цветаевой на поэтическом пути был Максимилиан Волошин, для петербургских цеховиков она останется чужой, ответив: «Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Кузьмину-Караваеву акмеисты «Цеха Поэтов» и символисты «башни» Вячеслава Иванова, наоборот, приняли как свою. «Почти вся наша молодая тогда поэзия если не „вышла» из Ивановской „башни», то прошла через нее», – отмечал Сергей Маковский. Кузьмина-Караваева не была исключением не только в своих поэтических, но и религиозно-нравственных поисках. Она посещала собрания Религиозно-философского общества Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, а в середине 1910х годов сдавала экстерном экзамены по богословию профессорам Петербургской духовной академии. Уже в книгах, изданных в России, – «Скифские черепки» (1912), «Дорога» (1914), «Руфь» (1916) определился ее особый жизненный и поэтический путь, завершившийся в эмиграции принятием в 1932 году монашеского пострига, подвижнической жизнью и мученическом смертью в гитлеровских застенках. Став в монашестве матерью Марией, она полностью посвятила себя благотворительной деятельности – открывала общежития, столовые, больницы, вместе с Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым организовала в 1935 году благотворительное общество «Православное дело». Четвертый сборник ее стихов вышел в 1937 году в Париже, а в годы оккупации, принимая активное участие во французском Сопротивлении, она создала драму-мистерию «Солдаты», интермедию «Семь чаш», поэму «Духов день», но все они вышли уже посмертно. В феврале 1943 года мать Мария была арестована и погибла 31 марта 1945 года в газовой камере концлагеря Равенсбрюк, став одной из самых легендарных личностей Второй мировой войны. Николай Бердяев писал в статье, посвященной ее памяти: «Мать Мария была одной из самых замечательных и одаренных русских женщин. Она характерна для своей эпохи и отражала самые характерные ее течения. Она была новой душой». При этом Бердяев особо отметил: «Была еще одна черта, которая играла огромную роль и с которой связана ее гибель. У нее была страстная любовь к России и русскому народу. Последний период ее жизни, период войны, был весь окрашен в цвет страстного патриотизма». |
| Она была открыта в детском доме, в зданиях, расположенных на улице «Вертбуа» (ныне принадлежащих Валлонской области). Детский приют был открыт благодаря усилиям известной русской благотворительницы госпожи Кузьминой-Караваевой, которая сама первоначально поселилась здесь в 1920-е годы после того, как ей пришлось покинуть Стамбул. Устроить приют тогда помог ей католический кардинал Мерсье, известный своей открытостью к другим христианским конфессиям. В 1926 году приют покидает наш город и переезжает на более выгодных условиях в Брюссель. Тогда же в Льежскую церковную общину был назначен новый священник о. Димитрий (Троицкий). Его первой задачей стала необходимость найти новое помещение для храма. Сначала храм некоторое время ютился на частной квартире, но потом он переходит в здание старой католической часовни, которую во время Первой мировой войны немцы использовали под конюшню. Учитывая то, что часовня была осквернена, католические иерархи решили отдать её под светское здание городу. Городские власти передали это помещение местному музыкальному сообществу, которое давало в ней уроки музыки и проводило репетиции. По договорённости с муз.сообществом русская православная община имела право дважды в месяц совершать в часовне Литургию по воскресным дням. Часовня была довольно большой и без всякого церковного убранства внутри. Поэтому всякий раз, совершая службы, русской общине приходилось вешать православные иконы – потому что иконостаса, естественно, не было – а потом, после службы, вместе со священными сосудами, вновь прятать их на место, в маленькую кладовую под лестницей. Возникла необходимость найти новое помещение, что пришлось уже сделать другому священнику, отцу Валенту (Роменскому), который в 1931 году, по окончании Сергиевского Богословского Института в Париже, был назначен настоятелем льежского прихода. На то время в Льеже уже было более ста русских семей. По их усиленным просьбам городской муниципалитет предоставил для русской православной общины новое здание, принадлежавшее ранее одному из городских музеев. |
| Будущая монахиня Елизавета Юрьевна Скобцова (урожденная Пиленко, в первом замужестве Кузьмина-Караваева) родилась 8 декабря 1891 г. в Риге в семье крымского помещика и агронома – директора Никитского ботанического сада. Сначала она училась в Ялте, затем, с 1906 г. – в частной гимназии Таганцевой в Санкт-Петербурге, по окончании которой поступила на философское отделение высших Бестужевских курсов, также была вольнослушательницей Санкт-Петербургской Духовной Академии. В 1910 г. Е.Ю. Пиленко вышла замуж за члена партии эсеров Д.В. Кузьмина-Караваева, ставшего впоследствии в эмиграции католическим священником. С этого времени она писала стихи и участвовала в литературной и художественной жизни Петербурга: посещала «башню» В. Иванова и кружок А. Блока, с которым дружила и состояла долгие годы в переписке. В 1912 г. Елизавета Юрьевна издала свой первый сборник стихов «Скифские черепки», в 1913 г. поселилась в семейном имении в Анапе (Крым), где продолжала писать стихотворения, став известной русской поэтессой «серебряного века». В начале 1918 г. она стала городским головой Анапы, летом в Москве участвовала на стороне эсеров в восстании против большевиков, в марте 1919 г. была арестована на Юге белыми войсками и приговорена к кратковременному заключению. В 1920 г. Елизавета Юрьевна вместе с семьей эмигрировала через Тифлис в Константинополь, а оттуда в Сербию, при этом в Константинополе после развода второй раз вышла замуж – за Д.Е. Скобцова. В 1923 г. она поселилась с семьей в Париже, долгое время была активным членом Русского студенческого христианского движения (РСХД), участницей его первых съездов и с 1930 г. – секретарем движения во французской провинции. Еще в 1926 г., после смерти дочери Анастасии, Елизавета Юрьевна приняла решение стать монахиней. 7 марта 1932 г. Е.Ю. Скобцова получила церковный развод и в том же месяце была пострижена в монашество с именем Мария митрополитом Евлогием в храме Свято-Сергиевского подворья. В Париже тогда не было православных монастырей, и она стала «монахиней в миру». Ее духовником, «руководителем, другом, отцом» стал протоиерей Сергий Булгаков [xi] . Труды и проповеди этого знаменитого богослова и пастыря вдохновили мать Марию на занятия иконописью, в том числе иконами-вышивками. [xii] |
| Ещё пример милосердного благородства — уже из жизни российского историографа Н.М. Карамзина. Когда его друзья Плещеевы запутались в долгах, Николай Михайлович продал братьям свою часть имения (всё своё состояние) за 16000 рублей и тут же отдал все деньги Плещеевым — дал как бы в долг, но никогда о нём не вспоминал. Этот благородный поступок автора «Истории государства Российского» мало кому известен, ещё меньшее число людей способны такое повторить. Для нынешнего мировосприятия свойственны совсем другие модели поведения. Нам гораздо ближе персонаж из нижеследующего церковного анекдота: Умер мужик и, представ перед Богом, спрашивает: «Господи, я так и не понял в чём был смысл моей жизни? Зачем Ты мне дал прожить эти 70 лет?». Бог ему отвечает: «Ну, хорошо. А помнишь 30 лет назад ты ехал в поезде Москва-Челябинск?» — «Что-то такое вспоминаю». — «Помнишь, ты вечером пошёл в вагон-ресторан?» — «Ну, наверное, пошёл». — «Помнишь, там за столиком напротив сидела женщина с маленьким ребёнком?» — «Кажется, сидела». — «Помнишь, она тебя попросила дать ей соль?» — «Ну, да. И что?» — «И ты передал». — «И что?» — «В этом и был смысл твоей жизни». Анекдот показателен, ибо смысл нашей жизни в том, что мы сделали для других. Это история про то, что мог бы человек почаще отзываться на просьбу или нужду другого человека. Смысл только в том и состоит, чтобы отзываться на нужду ближнего. А когда мы живём глухими и слепыми, когда знаем только себя и своё, тогда смысл может оказаться лишь в переданной соли, а то и вовсе ничего не найдёт Господь для себя в нашей жизни. Примечания: 1. Йохан П. Натер. Ван Гог. Биография 2. Розанов В.В. И з старых писем. 3. В. Кузьмин-Караваев. Из воспоминаний о Вл. С. Соловьёве Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой: Другие способы платежа: Версия для печати Комментарии 11.03.2016 - 16:27 Поразительно! Удивил Карамзин : Поразительно! Удивил Карамзин.Да, надо больше изучать наших великих . Огромное спасибо за статью. Добавить комментарий |
| Из этого пресыщенного круга (и, до некоторой степени, с его помощью, так как именно он ее отвращал и тем самым побуждал идти вперед) она начала освобождаться в поисках веры. Веры, но не такой, о которой говорилось на «башне»: и там, и в религиозно–философском обществе, как она писала, «основным утверждением было то, что вот верим, верим, верим […]. Но всё казалось, что упоминание Софии–Премудрости Божьей, ссылки на Соловьева, вера в Богочеловечество — это всё одно, а церковность гораздо более понятна и доступна любой старой салопнице, бьющей по воскресеньям поклоны в церкви. Утеряно было главное для этого пути: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Детскости не было, не могло быть, была старческая, всё постигшая, охладевшая ко всему мудрость. И церковность стала одной из культурных ценностей, тщательно изученной, положенной в общую сокровищницу культурных ценностей. Таким образом, было всё, кроме веры, веры во что бы то ни было; была только сильная воля к вере». Лиза Кузьмина–Караваева («жаждавшая какого–то подвига и говорившая об этом с печалью и болью» на «башне») таким бесплодным стремлением к вере не могла удовлетвориться. Зато в земных поклонах простого народа вновь виделось нечто подлинное и искомое: «Постепенно происходит деление, Христос, еще не узнанный, становится своим. Черта деления всегда углубляется. Петербург, башня Вячеслава, культура, даже туман, город, реакция — одно. А другое — огромный, мудрый, молчаливый и целомудренный народ, умирающая революция […] и еще — еще Христос. Христос — это наше. Чье наше? Разве я там, где Он? Разве я не среди безответственных слов, которые начинают восприниматься как кощунство, как оскорбление, как смертельный яд? Надо бежать, освобождаться». В этот момент ей, может быть, вспомнились слова Александра Блока. После первой их встречи он писал ей (тогда еще шестнадцатилетней «Если не поздно, то бегите от нас, умирающих». По–видимому, Блок представлял себе как цель такого бегства не столько общение с простым народом вообще (хотя и он, под влиянием Клюева, лелеял мечты о своеобразном «хождении в народ»), сколько нечто более личное — встречу с простым человеком, которого она полюбит. Но какая бы ни была цель, важно одно: бежать. |
| Отец ее стал директором лучшего ботанического сада России — Никитского — и училища виноделия при нем. Весной 1906 года он внезапно умер, и семья переехала в Петербург, где Лизе очень не нравилось. Из таганцевской гимназии, где она со всеми поссорилась, Лиза перешла в стоюнинскую, которую и закончила семнадцати лёт с серебряной медалью; год проучилась на юридическом, потом перешла на философский, где была одной из любимых учениц Лосского. В девятнадцать лет она вышла за молодого юриста Дмитрия Кузьмина-Караваева, вхожего на знаменитую Башню Вячеслава Иванова; потом муж вошел в Цех поэтов — она подружилась с Лозинским, сошлась с Ахматовой, насколько с ней вообще можно было сойтись; в 1912 году, ровно сто лет назад, вышла первая ее поэтическая книга «Скифские черепки», благосклонно замеченная Гумилевым. Как она тогда выглядела и вела себя — ядовито, но не без скрытой симпатии описал Алексей Николаевич Толстой, страстно желавший быть допущенным в петербургские литературные кружки, постоянно там отиравшийся и понимавший, что по лирическому таланту он до этой среды решительно не дотягивает; талант его был в другом — но у прозаиков, на беду, среды как раз не было, они рассыпались, творили в одиночку, в глухой взаимной враждебности, и потому оставалось Толстому только злопыхательствовать по поводу петербургской богемы, втайне ее обожая. «Егор Абозов» с язвительным описанием «Подземной клюквы», читай «Бродячей собаки», и в особенности первый том «Хождения но мукам» сохранили нам эти завистливо-любовные, брезгливо-ностальгические портреты, и только благодаря им хорош первый том «Хождения»: там есть живая эмоция. Ахматова, у которой относительно Блока был свой сложный комплекс эмоций, вынуждена была признать: злость не всегда застит глаза, Толстой изобразил Блока в Бессонове хоть и злобно, а похоже. Кузьмину-Караваеву он увидел так: «Елизавета Киевна была красивая, рослая и румяная девушка, с близорукими, точно нарисованными глазами и одевавшаяся с таким безвкусием, что ее ругали за это даже телегинские жильцы. Когда в доме появлялся новый человек, она зазывала его к себе, и начинался головокружительный разговор, весь построенный на остриях и безднах, причем она выпытывала — нет ли у ее собеседника жажды к преступлению? способен ли он, например, убить? не ощущает ли в себе «самопровокации»? — это свойство она считала признаком всякого замечательного человека. Телегинские жильцы даже прибили на дверях у нее таблицу этих вопросов. В общем, это была неудовлетворенная девушка и все ждала каких-то «переворотов», «кошмарных событий», которые сделают жизнь увлекательной, такой, чтобы жить во весь дух, а не томиться у серого от дождя окошка». |
| Русский философ и поэт Владимир Соловьёв также был милосердным человеком. Когда у него просили денег, « он вынимал бумажник и давал, не глядя, сколько захватит рука, и это — с одинаковым доверием ко всякому просившему. А когда у него не было денег, он снимал с себя верхнее платье, — писал Е.Трубецкой . — Помню, как однажды глубокой осенью в Москве я застал его страдающим от холода: весь гардероб его в то время состоял из лёгкой пиджачной пары… и из ещё более лёгкой серой крылатки: только что перед тем, не имея денег, он отдал какому-то приятелю все суконное и вообще тёплое, что у него было: он рассчитывал, что к зиме успеет заработать себе на шубу » (Миросозерцание Вл. С. Соловьёва). Он платил извозчикам по три рубля, хотя в то время, как пишет В. Розанов2, за среднее расстояние извозчики брали 20—30 копеек. Он регулярно оказывал внимание какой-то бедной старушке, посылая коробку любимых ею фиников. Он по-братски относился даже к слугам, чем несколько раздражал родственников. Вообще безалаберность, странничество, щедрость и ровное отношение ко всем людям, независимо от их социального положения, состояния, национальности и профессии — типичные черты Соловьёва. В 1897—1898 годах в Петербурге он снял какую-то комнатку под крышей, где жил совершенно один несколько месяцев: сам приносил дрова, топил печь, а в комнате у него были только кухонный стол, две дырявые табуретки и складная кровать. Иной раз он спал не то на ящиках, не то на досках, а пить чай ездил на Николаевский вокзал. Таковы свидетельства близкого друга Соловьёва В. Кузьмина–Караваева.3 А вот что вспоминает сестра философа М. С. Безобразова: « Между тем в другую Пасху мне довелось быть очевидицей следующего: мы жили тогда в одном из переулков Арбата, и окна нижнего этажа квартиры приходились совсем низко над землёй; Пасха была поздняя, окна выставлены; вхожу в столовую и вижу: окно настежь, брат сидит на нем спиной в комнате, спустив ноги за окно на тротуар, и христосуется с очень непривлекательным на вид, грязным, пьяным нищим. А кругом собрались свои и не свои извозчики и с большим утешением смотрят на эту сцену. Смеялись громко и восклицали умилённо: “Ну, что ж это за барин такой задушевный! Что это за Владимир Сергеевич!” ». |
| Член правой группы Государственного совета А. И. Мосолов отмечал, что царский запрет на продажу спиртного позволил, в отличие от событий Русско-японской войны, спокойно и без эксцессов провести мобилизацию. Как следовало из доклада, прочитанного Мосоловым перед Объединенным дворянством, хулиганство в стране прекратилось, семейная жизнь наладилась, «прекратились грабежи, драки и скандалы. Не стало слышно безобразной ругани. На улицах исчезли босяки и нищие стали редким явлением». «Это ли не чудо!» - восклицал докладчик . Более того, утверждал Мосолов, благосостояние протрезвевшего народа, несмотря на войну, выросло, о чем свидетельствует увеличение к 1915 г. банковских вкладов и статистика по Московской губернии. Если до войны, отмечал Мосолов, население губернии потребляло алкоголя на 48 млн руб. в год, то теперь эти деньги остаются в семьях. И надо сказать, что таково было общее мнение. На первых порах «сухой закон» дал впечатлявшие современников результаты. «Все винные лавки закрыты, и вы не узнали бы Петербурга, - писал в частном письме сотрудник " Нового времени " Е. Егоров некоему С. Потехину. - То же самое повсюду, и в деревнях прекратилось буйство, хулиганство, даже самоубийства. Трезвая Россия - только подумайте об этом!» Да и либерал В. Д. Кузьмин-Караваев признавал: «Месяц войны дал поразительную картину народного отрезвления. И, чтобы быть объективным, нельзя не признать, что замечаемое всюду наблюдательно-спокойное отношение к войне, без эксцессов , если не главным образом, то в весьма значительной степени должно быть отнесено на счет изъятия из обращения алкоголя. По единогласному отзыву " отсутствие водки переродило народ " » . «Зеленый змий», казалось правым на первых порах, был поражен, «шевелились» лишь «змееныши» - пиво и вина . «Добейте змеенышей, - призывали они, - тогда вы увидите тот колоссальный рост, какой примет Россия» . Таким образом, антиалкогольная кампания, предпринятая правыми, шла даже дальше принятого императором «сухого закона». Член правой группы Государственного совета Д. Д. Левшин в одной из своих речей сравнивал борьбу за народную трезвость с войной с немцами, подчеркивая, что «зеленый змий» для России враг еще более давний, чем германизм. Правый политик призывал воспользоваться сложившейся ситуацией и превратить временную меру в постоянную, для чего предлагал членам верхней палаты ходатайствовать перед императором о сохранении сухого закона и по завершении войны «до того времени, когда бы великий человеческий океан, именуемый Россиею, улегся бы от бурных волн мировой войны и когда в нем все стало бы на место» . А правый депутат-священник Ф. П. Адриановский настаивал, чтобы и по окончании войны не допускать в России ни под каким видом продажи не только крепких спиртных напитков, но и виноградных вин и пива, видя в этой мере «залог будущего возрождения Русского государства» . |
| Затмился ли Бог в Освенциме, в Равенсбрюке, на Колыме, на Соловках, как утверждают многие богословы вслед за немецким философом Йонансом? Или, напротив, Он сиял в последних взглядах и последних вздохах мучеников? Этот вопрос трагически разделил мир, и на него нет ответа. Ибо истина — не то, что ты знаешь, а то, что есть. Истину нельзя знать, в ней можно только быть или не быть. Нет свидетелей последних слов матери Марии, но её пророческое: И мгла — мертва, не пуста, И в ней — начертанье креста - Конец мой, конец огнепальный - Свидетельствует это, что: Бог для неё сверкал в умирающих душах. Она принадлежит безумному, страстному и блестящему «Серебряному веку». Она чаяла взрыва и катастрофы, «невиданных мятежей». И она воистину была дитя «страшных лет России». Её «Скифские черепки» (1912) написаны в год «Зарева зорь» Бальмонта, «Волшебного фонаря» Цветаевой, «Зеркала теней» Брюсова, «Вечера» Ахматовой, «Дикой порфиры» Зенкевича, «Cor ardens» Вячеслава Иванова и «Чужого неба» Гумилёва. Он в рабство продал меня чужому тирану… Героем будущей матери Марии и кумиром был «трагический тенор эпохи» Александр Блок, который и сам вглядывался в душу этой ещё очень молоденькой, но уже столь волевой женщины. Жизнь её уже тогда сложилась бурно и хаотично — она влюбилась в пророка «страшного мира», может быть, потому, что сама чувствовала всю безысходность «страшного мира». Блоку она писала: «Не надо чуда, потому что тогда конец мира придёт. Исцелить людей нельзя». Она умоляла: Убери меня с Твоей земли, С этой пьяной, нищей и бездарной… Но Он, знающий времена и сроки, не давал ей скорого ухода. Как многие её современники, Кузьмина–Караваева, пользуясь выражением Розанова, «ходила вокруг церковных стен». И как у многих её сверстников, религиозность в какойто момент перешла в веру, веру настоящую, испепеляющую. Сыграла роль встреча с отцом Сергием Булгаковым, утвердившим свою богословскую мысль на «реализме» Софии, то есть на совершенно новом понимании Бога и Его вечного самооткрывания в Софии и в Творении. А может быть, именно этот парадоксальный средневековый «реализм» Софии помог ей принять крестный путь. Принять «чудо», про которое она в 1913 году писала Блоку, что оно нас всех уничтожит и «тогда мы будем мёртвые». Испепеляющее чудо помогло ей создать приют на улице Лурмель и пройти через жестокости века со спокойствием, даже вызовом. Вплоть до конца. Предчувствие слышно во многих строчках. |
| Поэтому говорить о неправде и грехе нынешних петровских «страдалиц» и их защитников можно и нужно. Покаются — услышим мы, и Господь услышит. И тогда мы изменим к ним отношение. Но уступать давлению агрессивной группы, бьющей сейчас на жалость, Церковь не намерена. Вспомним, что происходило в храме — тогда о жалости не просили. И если не допустить дальнейшего совершения наглого греха получилось только благодаря силе государства, значит, «страдалицы» пока не пожелали прийти к исправлению, без которого их не простит и не примирит с Собой Господь. Не простит Его Церковь. Для которой главное — исправить явно заблудшие души. Даже если это произойдет благодаря испытаниям, для которых Бог выбирает разные средства — иногда и тюрьму, и суму. Не являюсь поклонником матери Марии (Кузьминой-Караваевой), но одни ее слова постоянно вспоминаю: «Христианство — это огонь, или его нет»! Нужно ненавидеть грех, обличая его «во время и не во время». Нужно любить грешника — то есть добиться того, чтобы он стал другим. Очистившись, обновившись, увидев Божию любовь, наказующую нас для нашего блага. Тезисы про «пусей» и инициативу Лидии Мониавы Протоиерей Владимир Вигилянский о несостоявшемся молебне о здравии задержанных панк-феминисток 10 фактов про группу Pussy Riot Редакция портала «Правмир» Панк-группа «Pussy Riot» последовательно проводит провокационные акции примерно раз в месяц, каждый раз избегая преследования правоохранительных органов. С целью внести некоторую справедливость в благостное медийное представление истории панк-группы, мы публикуем несколько ярких фактов. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 23 декабря, 2013 23 декабря, 2013 24 сентября, 2013 |
|
|
