| Страшная морда апокалиптического зверя все откровеннее, все наглее будет выглядывать из темных углов адмиральского кабинета, куда не доставал колеблющийся свет свечей: «…Деяния библейских обществ… состоят: 1. В намерении составить из всего рода человеческого одну какую-то общую республику и одну религию: мнение мечтательное… Оно сперва скрывалось под именем тайных обществ, масонских лож… а потом… укрылось под другие благовиднейшие имена либеральности, филантропии, мистики и тому подобные… порабощает царство наше чужеземцам и угрожает теми же бедствиями, какие некогда на их землях свирепствовали». Наконец, как бы с высокой колокольни, на действия Филарета будет смотреть Священный синод. На словах поддержавший начинание возлюбленного государя, он все же уклонился от мистической ответственности за неизбежные следствия его затеи: одобрил идею перевода, но издавать положил от имени Российского библейского общества. Это означало: церковное священноначалие не благословляет и не запрещает задуманное политиками дело. Оно попускает совершиться тому, чего не в силах остановить. Окруженный со всех сторон опасностями, отец ректор проявит завидную, не по летам, мудрость. Где будет иметься возможность, он обогнет острые углы; где потребуется, пойдет на обострение; где будет неизбежно, поставит под удар себя самого. Ни одна из «партий» не получит оснований считать, будто архимандрит Филарет действует по ее указке; ни одна не сможет сказать по совести, что он полностью проигнорировал ее мнение. Филарет даст инструкцию переводчикам, прямо повторяющую главный тезис Лютера (а может, и прямо восходящую к нему!): «Величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов». Он посоветует держаться греческого текста, преимущественно перед славянским — «как первоначального». Он согласится издавать русский перевод Нового Завета по образцу протестантскому — без комментариев и пояснений. (Исключение будет сделано для сохраняемых в русском тексте греческих и еврейских слов.) Согласится — рискуя вызвать подозрение в тайном сочувствии лютеранам и в неуважении к Священному Преданию. Но все это не ради угождения «реформистам» и уязвления «патриархалов»; во всяком случае, не только ради мира с ними. Замысел архимандрита будет иным. Сначала нужно вернуть православному народу прямой доступ к сокровищнице Богопознания, некогда открытый святыми Кириллом и Мефодием, учителями словенскими, а уж потом, по прошествии недолгого времени, заново катехизировать его. |
| 14 1-го августа 1822 года министр внутренних дел, граф Кочубей, получил следующий Высочайший рескрипт: «Граф Виктор Павлович! Беспорядки и соблазны, возникшие в других государствах от существования разных тайных обществ, из коих иные, под наименованием лож масонских, первоначально цель благотворения имевших, другие занимаясь сокровенно предметами политическими, впоследствии обратились ко вреду спокойствия государств, принудили в некоторых сии тайные общества запретить. Обращая всегда бдительное внимание, дабы твердая преграда была полагаема всему, что ко вреду государства послужить может, и в особенности в такое время, когда к несчастию, от умствований, ныне существующих, проистекают столь печальные в других краях последствия, Я признал за благо в отношении помянутых обществ предписать следующее: все тайные общества, под каким бы наименованием они не существовали, как-то: масонских лож, или другими, закрыть и учреждения их впредь не дозволять». К производимому в России тайными обществами злу присоединилось еще и другое, происходившее от римско-католической пропаганды. В западных наших губерниях в особенности она действовала с удивительною дерзостью: здесь к религиозному фанатизму, всегда отличающему католическое духовенство, присоединился еще фанатизм политический, возбужденный польским патриотизмом. Греко-униаты тысячами насильно были обращаемы в католичество; помещики-поляки, но наставлениям ксендзов и патеров, всячески притесняли своих православных крестьян, не исправляли храмов, вытесняли из униатского богослужения все греческое. В тоже время в Петербурге и даже в Сибири, хотя не с такою дерзостью и не так явно, но тем не менее успешно, действовали иезуиты. Они сделались наставниками детей во многих православных семействах и, посредством воспитания, увлекали в католицизм своих питомцев, а нередко убеждали к перемене религии и их родителей, особенно матерей; изыскивали все возможные средства, чтобы получить доступ в частные дома и в учебные заведения, единственно с целью уловить кого-нибудь и, таким образом, путем домашнего и общественного воспитания, силились распространять свою пропаганду; если не удавалась им хитрость или считалось, по их мнению, излишним прибегать к ней, они не гнушались употреблять и насилие, как, например, с евреями. |
| Мы знаем, что и в языческом мире, когда слишком реальные формы тогдашней религии оскорбляли тонко развитое философией чувство истины и красоты, в самой философии и в религиозной стороне жизни взяли решительный перевес мистики и мистериальность, то таинственное в бытии мира и человека, которое оставалось как-то не уловимо, но всегда чувствовалось, как несомненно сущее. Это и теперь. Смотрите, какое развитие теперь так называемых тайных обществ – теософических, спиритических, телепатических и гипнотических учений и т. п. И не тайна, что многие из этих обществ всячески стараются встать под флаг христианства, кощунственно делают христианских святых даже своими покровителями. А это уж положительно вид «прелести», когда хочется свести на особые сеансы благодатную силу христианства и этими сеансами открыть путь к потустороннему миру и таинственному небесному бытию (нечто подобное тому, как диавол обольстил Еву быть богами не чрез путь нравственного совершенства, а чрез механический чисто способ вкушения плода). И здесь, конечно, сказывается природа человека: – неотрешимо и неотвязно чувствуется тайна иного бытия, носимая природой души человека, и она особенно дает себя чувствовать, когда человек слишком попирает это иное бытие в себе распутством всякого рода: как было у язычников пред пришествием Христа, у французов после революции и у нас теперь. Порнография и мистицизм как бы связаны. У нас первой очень много, а второй выступил, как потребность стать на защиту иного бытия. Но реальное вхождение в этот иной мир, коему сродна и душа человека, указанное христианством, не принимается, ибо требуется тут нечто иное, а не то, что бывает на сеансах спиритизма и т. п. Бесцеремонное отношение ко Христу, в смысле бесцерковности и отвержения путей церковного созидания себя, родит и свои средства для того, чтобы коснуться и войти в ту тайну жизни и бытия, о которой говорит душа человека и христианство. Это и есть у сектантов с их прыганьем, раденьем и сопеньем, как средства благодатствования. |
| Вот почему пророк и присовокупляет: « но к Тебе, Господи, Господи, очи мои (обращены), на Тебя я уповал: не отними душу мою » (ст. 8). Хотя бы, говорит, постигли нас бесчисленные бедствия, войны, битвы, смерти, врата адовы, мы не отступим от священного якоря, но будем держаться надежды на Твою помощь и, оставив оружие и ополчения, отсюда будем ожидать избавления, — от Твоей помощи. « На Тебя я уповал: не отними душу мою ». Другой (Акила): не истощи (μη κκενσης), т. е. не попусти мне отойти без всякого доброго дела. « Сохрани меня от сети, которую расставили для меня, и от соблазнов (со стороны) делающих беззаконие » (ст. 9). Он говорит здесь не просто о кознях, но о кознях тайных, скрытых, которых трудно остеречься и заметить, и против которых особенно нужна высшая помощь. Поэтому он и заключает речь молитвою, оканчивая ее тем же, чем и начал. Он показывает, что с его стороны приносится надежда на Бога, постоянное обращение к Богу, удаление от нечестивых обществ, ненависть к их порочным пожеланиям; а от Бога подается помощь, содействие, сила — стать выше самых трудных обстоятельств. Так совершается добродетель, — т. е. когда привносится и наше старание и помощь Божия содействует. « Падут в сеть свою грешники, а я один останусь, пока не перейду (ее)» (ст. 10) . В чью мрежу впадут они? Во мрежу самого Бога, т. е. будут уловлены, побеждены. Праведных бедствия постигают для их исправления и возбуждения их любомудрия; а грешных, как неисцелимо больных, для наказаний и мучения. « Один останусь, пока не перейду ». Другой (Акила): вместе буду, пока пройду (αμα). Третий (Феодотион и неизвестный переводчик, см. Ориг. Экз.): при одном и том же (επι το αυτο). т. е. уединен, сосредоточен, нерассеян, или, по переводу семидесяти толковников, отделен от нечестивых, чужд их общества и как бы проводя жизнь один, что и составляет величайший вид добродетели; и притом не один, два или три дня, говорит, я так веду себя, но во всю свою жизнь. Вот чем ограждается, укрепляется и возрастает добродетель, — тем, чтобы удаляться от нечестивых, быть собранным и сосредоточенным в самом себе во всю жизнь и жить в уединении от людей развращающих. Не пустыня делает уединенным, но любомудрая воля. Таким образом и живущие в городах, среди шума и торжищ могут быть уединенными, если будут избегать развратных обществ и прилепляться к собраниям праведников. Это — путь безопасный. Итак, кто способен исправлять и других, тот пусть обращается с теми, которые расположены принять врачевство, и делает их лучшими; а кто слаб, тот пусть избегает людей нечестивых, чтобы не заразиться от них. Таким образом он и настоящую жизнь проживет безопасно, и получит будущие блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. БЕСЕДА НА ПСАЛОМ 141 |
| Нужна была сильная решимость и быстрота действий, чтобы потушить в самом начале загоравшееся пламя бунта. Граф Милорадович тотчас же явился среди бунтовщиков – солдат, которые, не смотря на полупьяное состояние, в котором находились, узнали героя отечественной войны 1812 года и совсем было начали успокаиваться его разъяснениями, как вдруг из толпы заговорщиков выскочил один человек в партикулярном платье (после оказалось, что это был Каховский) и выстрелил из пистолета в Милорадовича, и не получивший ни одной раны в двухстах сражений герой в следующую же ночь умер вследствие раны, полученной от руки убийцы. После поражения Милорадовича замешательство еще более усилилось. Увещания не только сановных лиц военного и светского ведомства, но и таких, как первенствующий член Святейшего Синода митрополит Серафим, 656 не действовали на обезумевшую и все более и более увеличивавшуюся толпу, хотя, и с глубоким прискорбием, но приходилось употребить в дело военную же силу для прекращения бунта. Первый шаг нового монарха был крайне тягостен. Ему приходилось теперь выступать не столько с милосердием своего покойного брата, сколько с строгостью Высшего Блюстителя порядка. И он сразу обнаружил те высокие качества своего духа, которые отличали его и во всю остальную жизнь, производя неотразимое обаяние на всех его подданных, имевших случай испытать на себе близость его присутствия. С геройскою неустрашимостью он сам поехал в толпу бунтовщиков и обратился к рядам мятежных войск с словами кротости и убеждения возвратиться на оставленный ими путь долга и чести. Когда же убеждения монарха Отца не подействовали на безумцев, тогда Ом явился во всем своём грозном величии и велел верным полкам гвардии стрелять в бунтовщиков картечью, и горсть мятежников была рассеяна. а главные зачинщики были схвачены и преданы суду. Учреждена была следственная комиссия, которая вскоре раскрыла существование давнишнего и обширного заговора, бывшего плодом тайных обществ, составившихся в России после кампаний 1813–1815 года по примеру подобных же обществ, существовавших в Германии и Франции, и имевшего целью ниспровержение существующего порядка или путем постепенного преобразования общества и государства, как думали одни из заговорщиков, или же путем насильственного переворота, как думали некоторые из них, 657 при чем более горячие и безумные головы, как мы замечали выше, не чуждались мысли о цареубийстве и даже об истреблении всей императорской фамилии. |
| Попытался было Печчи наложить свою руку и на политических агитаторов, но эта попытка окончилась ничем. При судебном следствии, производившемся по поводу одного убийства, между прочим, оказалось, что потерпевший был главою какого-то тайного политического общества. Это обстоятельство указало некоторые следы, по которым можно было-бы разыскать и захватить многих других членов того же общества, о чем делегат и спешил донести высшему правительству, испрашивая у него разрешения приступить к арестам. Статс-секретарь папы, кард. Ламбрускини, не нашел, однако, возможным дать свое согласие и потребовал нового следствия, которое дало-бы законные основания для ареста. На это требование делегат отвечал, что прямых и формальных улик против политических агитаторов добыть не представляется возможным. Свидетели против них показывать не станут, так как боятся их страшной мести. Выследить их собрания нет возможности, ибо они устраняют их в недоступных местах и на чужой территории. Никаких документов также захватить нельзя, так как все свои распоряжения и сношения руководители тайных обществ ведут только словесно. Между тем зловредность этих обществ, по мнению Печчи, не подлежит сомнению, ибо девиз их: под предлогом либерализма покушаться на чужое имущество. Пришлось, наконец, делегату оказать свою долю влияния и на ход дипломатических переговоров, которые велись между папским и неаполитанским правительством относительно Беневента. Дело шло об уступке Беневента неаполитанскому королевству путем обмена или продажи; но Печчи в особой докладной записке решительно восстал против этого проекта, главным образом по соображениям религиозным, доказывая, что переход Беневента под управление Неаполитанского короля гибельно повлияет на религиозное состояние местного населения. По его ли доводам, или, быть может, по каким-либо другим причинам, дело об уступке было прекращено и Беневентская область осталась, по-прежнему, под властью папского пре стола. Пребывание в Беневенте сопровождалось для Печчи не одними лишь трудами и заботами; но иногда и удовольствиями. |
| Под влиянием именно этих настроений и происходит закрытие масонских лож, дабы никто не мог бы прикрывать дела политические праздными собраниями для «приятного времяпрепровождения». Правда, результаты будут иные, как предусмотрительно отмечала еще в 1819 г. петербургская полиция: в случае закрытия масонских лож, они все равно будут существовать – только останется в них одна «сволочь», которая превратит ложи «в сборища разврата». Правительство преувеличивало силы действительной оппозиции. По словам принца Вюртембергского, Константин Павлович рассказывал ужасы о мятежном настроении войск, и в особенности гвардии: «Стоит кинуть брандер в Преображенский полк, и все воспламенится». Но хотя «заражение умов» и было «генеральное», в среде либералов, конечно, было много «Репетиловых, фанфаронов, повторявших фразы людей с высшими взглядами», как выразился Греч. В обществе и на либерализм была мода: Вигель прямо был оглушен «новым непонятным сперва для меня языком, которым все вокруг меня заговорило» (после 1812). В это время (1820), по признанию Греча, и он сам был «отъявленным либералом». Но Греч с успехом может быть отнесен к числу тех, которые повторяли «фразы людей с высшими взглядами». Сознательных граждан было еще слишком мало. И если бы Александр оценил действительное положение дел, то он, «может быть, решился бы сыграть с вами плохую шутку», – сказал ген. Ермолов Н.И. Тургеневу 195 . Александр не знал, однако, истинной силы тайных обществ и боялся их. Боязнь вспышки наподобие Испании заставляла воздерживаться от активных выступлений, но в то же время усиливать реакцию: правительствам не дано усвоение истины, что реакция мало способствует успокоению революционных настроений, а лишь усиливает их. «Общее мнение не батальон, ему не скажешь: смирно», – сказал еще Греч. А это общее мнение, во всяком случае, решительно осуждало крайности реакции, затрагивавшей подчас своей неумеренностью и элементы не только благонамеренные, но по своему существу и реакционные. Так было и с мистикой, которой ортодоксальной реакции, действовавшей и по личным мотивам, удалось нанести окончательный удар и свалить в 1824 г. Это «лето», еще более «благодатное», чем предшествующие годы, обнаружило, что в Петербурге пользуется большим успехом проповедь двух заезжих католических пасторов Линдля и Госнера, которые, по словам Греча, «не отрекаясь от католицизма, проповедовали какой-то мистический протестантизм». Магницкий Рунич, Кавелин и все другие приспешники Голицына «окружали их кафедры, выворачивали глаза, вздыхали, плакали, становились на колени» (Греч). |
| Но, подорвав монархические принципы, масонство столкнулось с Церковью и христианством. С самого начала масонство отнеслось отрицательно к Церкви и христианству, однако, ни одно общество, претендующее на господство и распространение, на одних отрицаниях удержаться не может. Нельзя отойти от христианства и Церкви, его воплощающей, и остаться, так сказать, на большой дороге. До некоторой степени такое положение возможно лишь для немногих единичных, лиц, действующих и духовно живущих особняком; для массы же лиц, соединившихся для перестройки социальной, необходимы свой Бог, свой символ, свой обряд. Ни сомнительные предания храмовников, ни смутные остатки средневековой мистики и манихейства не представляли удовлетворительной системы верований и соответствующего ей культа. В этом отношении на помощь масонству явились прирожденные и всегдашние союзники всех врагов Христовой Церкви и христианской культуры – евреи, которым до 1782 года был закрыт доступ в масонские ложи, проникнуть в которые они употребляли все усилия. К политическим стремлениям французского масонства граф Мирабо, возвратясь из Германии, прививает иллюминатство. Родина великих христианских мистиков, обуреваемая протестантской анархией в области верований, Германия была всегда благодарной почвой для развития мистических сект и тайных обществ, нередко безнравственного характера. Основателем иллюминатства в половине XVIII века в Германии считается профессор Вейсгаупт. Его общество было закрыто за обнаруженную безнравственность. Одновременно с Вейсгауптом действовал во Франции испанский еврей Мартинес Паскалис, основатель мартинизма. Иллюминатство и мартинизм коренятся в пантеистических учениях каббалы, но имели, однако, не только теоретический философский характер, а также и практически-религиозный, были не доктриной, а ересью. Страстная политическая борьба, в которую втянулось французское масонство, не могла заглушить вопросов веры по сокрушении французской Церкви. Мартинизм и иллюминатство сделали небезуспешную попытку внести религиозный злемент в отрицательные учения французских лож. |
| 3) Библейская печать служит надежнейшим покровом для пересылки денег и переписок методистов и разъездов членов Библейского Общества, закрытием для путешествия и личных сношений их агентов во все концы в России, в Константинополь, Германию и Швецию, что также можно видеть из бумаг библейской канцелярии“. 4) В четвертом пункте говорится о богохульстве, допущенном будто бы в персидском переводе Евангелия. „Хуление сие двукратно публично повторено при 60 человеках секретарем Общества, с изъяснением что перевод сей распространен в Персии и поднесен Шаху английским послом“. Ежели на сем языке восточном выделанном могли произойти подобные ужасы, то чего нет на тех 30-ти, или более, диких наречиях, у коих нет ни письмян, ни выражений не только для предметов духовных, но ниже для самых обыкновенных в жизни: как-то стул, шляпа и проч. По неимению письмян на сих языках, употреблены русские и от того переводы сии вышли столь соблазнительны, что, читая несколько листов в библейском комитете, члены оного, кроме тех, которые готовы были плакать, смеялись над чтением мордовских и чувашских евангелий. – Не простое ли было обучить дикарей сих славянской грамоте ежели, бы Библейское Общество не имело других вредных целей? 5) Для римских католиков сделан Обществом подлог весьма коварный. Под видом итальянской библии продавался перевод Лютеровой библии на сей язык. Таковые действия Библейского Общества на память и без всякой возможности видеть его бумаги в продолжении нескольких лет собранные. Они капля в море перед теми, кои иметь можно, поручив рассмотрение бумаг сих надежному комитету. Истребить опасное и злое действие тайных обществ чрез Библейское Общество, представляется одно средство. В начале учреждено было Библейское Общество единственно для раздачи св. писания иноверцам, в России обитающим: то весьма легко и справедливо обратить его к сему началу, предложив вместе с сим на собранные с русских деньги печатать для раздачи даром и дешевой продажи православное исповедание и церковные книги. Англичане поймут сию перемену и сами от Общества отступят, иноверцы иностранные и русские последуют, за ними: собственность Общества останется той самой церкви, которую разрушить стремились тайные общества чрез Библейское Общество. |
| «Настоятель грузинского монастыря» обращался к монарху так, как ни один — самый близкий! самый доверенный! — человек обращаться к нему не мог. Что бы ни стряслось, какие бы несчастья его ни постигли. Незыблемые, веками отточенные правила исключали для подданного возможность официального ли, приватного ли извещения государя о сложении высочайше возложенных обязанностей. Окончательном или временном — все равно. Подданный мог лишь испрашивать дозволение. Даже если грозные обстоятельства — тяжкая болезнь, внезапная изоляция — вынуждали так поступить де-факто, слово не смело следовать за делом и должно было подчиняться ритуальным правилам словесного поведения. И вот — случается домашняя катастрофа Аракчеева. И мы, вослед Aлekcahдpy I, становимся свидетелями страдальческого безумства, столь искреннего, что не поверить ему невозможно. А если невозможно не поверить, то невозможно и предать суду за самочинное сложение 11 сентября того же года всех обязанностей. (Генералу Эйлеру занемогший Аракчеев перепоручил военные поселения, статс-секретарю Муравьеву — ведение канцелярских дел. В то время при Аракчееве состоял и член тайных обществ Гавриил Батеньков; вот был бы сюжет, если бы голодные, злые и вооруженные военные поселения оказались у него в руках!) Царь Аракчееву поверил; как свидетельствовал Дибич: «Сей непозволительный поступок, хотя и был неприятен Государю, однако же он сказал мне, что извиняет болезненным состоянием графа Аракчеева. Конечно, никому другому такой поступок противозаконный не прошел бы без замечания. Но этот человек делает исключение из общего правила». Но мы, прежде чем посочувствовать графу, должны, не подменяя объяснение переживанием, вдуматься в смысл словесного жеста, восстановить все возможные мотивы, способные толкнуть обычно хладнокровного вельможу на такой — более чем рискованный! — шаг. То есть мы должны сначала постигнуть действовавшие тогда правила нарушения правил, а после — решить, были эти правила нарушены или нет. И если да, то в какой мере. |
|
|
