| Итак, если не я один онемечился (допустим это себе ), а, равно, и мой противник, если я, во всяком случае, имею 10% собственного знания, добытого своими усилиями, чего только и желает противник, если я, по крайней мере, в диссертации вовсе не пишу только по немецким книжкам, то к чему инсинуации рецензента? 2) Более серьезно второе обвинение. Конечно, не хорошо пробавляться в ученых трудах теориями немецкими, имеющими не хорошую репутацию и не согласными с воззрениями нашей православной церкви. Но, ведь в этом я не виноват; по крайней мере, при всем старании уличить меня в этом моему оппоненту, положительно, не удалось. Мы даже сомневаемся в том, имеет ли сам рецензент строго православные научные воззрения? Не имеет ли он нужды в самоисправлении? Вообще, компетентный ли он судья в этой области, на этой почве? Представим поучительный пример. Рецензент постоянно рекомендует себя, как человека, ратующего «против усвоения таких (немецких) воззрений и тенденций, которые не подходят к характеру нашей православной церкви» (610). Посмотрим, с каким правом говорит о себе, подобным образом, рецензент. Одним из самых, горячо отстаиваемых, им мнений нужно признать его воззрение о том, что арианизм возник на почве школы александрийской, на основании Оригенова учения (618 и Р. Д.). Но, оказывается, что подобное мнение со стороны нашего церковного правительства не встречает одобрения. В указе Святейшего Синода, от 24 апр. 1873 г., 16, это самое мнение, «об отношении Оригена к арианству, названо прямо «немецкой выдумкой», имеющей в виду, «ослабить силу церковного предания» 145 . Теперь спрашивается: следует ли вышеуказанное воззрение рецензента считать «подходящим к характеру нашей церкви»? Мы, вообще, признаем рецензента малокомпетентным судьей в вопросах о том, что соответствует в науке интересам нашей церкви, так как он никогда не раскрыл ясно, как он понимает эти интересы, и в каком отношении должна стоять к ним наука, а потому, он может то или другое считать в ней православным или не православным по личным соображениям, по случайным основаниям 146 . |
| Рецензент отметил, что «за малыми исключениями сборник составлен хорошо, и читатели найдут в нем разнообразное чтение. Вообще связь литературы с жизнью, обнаружившаяся „Складчиной“ и вызванная голодом в Самарской губернии, доказала, как мне кажется, осязательно, что наши литературные силы еще велики и состояние современной литературы могло бы быть блестящим». Положительный отзыв о «Складчине» появился также в «С.-Петербургских ведомостях». По мнению автора анонимной статьи «Новые книги», издание сборника «наглядно свидетельствует о том, что при всей розни, существующей в среде различных деятелей различных литературных партий, между ними обнаруживается солидарность в одном пункте — в сочувствии нуждам народа». Особое внимание рецензент уделил «Маленьким картинкам»: «Очерк г-на Достоевского „Маленькие картинки“ может служить блистательным примером того, как крупный талант даже из самого избитого и обыкновенного сюжета способен сделать интересную и яркую вещь. В „Маленьких картинках“ автор набрасывает эскизы дорожных впечатлений, сцен, разговоров, изображает физиономии публики, встречающейся на железной дороге, на пароходе. Что, кажется, может быть старее и невиннее такого сюжета: он заезжан всеми фельетонистами чуть ли не всех стран, веков и народов. А между тем какой интересный очерк вышел у г-на Достоевского, какие характерные „картинки“ сумел он нарисовать, какие типические образы российских дорожных спутников набросал он, как рельефно и ярко, несколькими, по-видимому, небрежно нарисованными фигурами, несколькими небрежно брошенными штрихами выразил он специальную российскую фальшь и мелкоту субъектов так называемого „хорошего общества“, на которых наталкиваешься в дороге. Право, так вот и кажется, что именно с такими спутниками не раз случалось вам путешествовать, именно такого рода „картинки“ вы видели, какие изображены у г-на Достоевского». Процитировав подробно диалог генерала и «милорда», рецензент замечает: «Не правда ли, эта мастерская „картинка“ нарисована с истинно диккенсовским юмором и так и бьет в глаза своей живостью; кажется невольно, когда-то, где-то видел и этого „хозяина области“, и милорда, и человечка „со второй ступеньки“, когда-то слышал их беседу. И в таком роде яркими, типическими картинками полон весь очерк г-на Достоевского». |
| 6 Считаю своей обязанностью объяснить один недосмотр, вкравшийся в последнее примечание, составляющееся уже после отпечатания всей книги. В этом примечании (318м) я счел полезным сообщить заглавия новейших сочинений, относящихся к предмету моей книги, хотя и отдаленным образом. Эти заглавия я поручил переписчику списать из общего списка иноязычных сочинений по Богословию, который я, как, вероятно, и многие, веду по известному периодическому каталогу, начатому Рупрехтом и продолжаемому Müldeneroм, и другим библиографическим изданиям, которые приходится иметь под руками. В этом списке, заглавия, которые должен был списать переписчик, были отмечены карандашом особым знаком. По недосмотру ли или преднамеренно, переписчик внес в этот список заглавие: Brokhaus, Anrelius Prudentius Clemens in seiner Bedentung für die Kirche… 1872. Корректуру сочинения держал это же переписчик, и это недосмотр остался не поправленным и неоговоренным в опечатках. Рецензент подметил этот недосмотр и ликует, воображая, что я не сумел отличить Аврелия Пруденция Клемента, испанского поэта IV в., от Тита Флавия Климента Александрийского … Ну и пусть себе ликует, если он действительно так думает… В книге моей, прибавлю, есть и другие подобные недосмотры, неоговоренные в «опечатках»: так, на стр. 196 вместо до стоит после, а где должно быть quinquagesima, значится quadragesima и наоборот. Рецензент может, если угодно, на основании этой корректорской или типографской шалости (может быть для того нарочито и сделанной, чтобы дать повод поглумиться гг. Фетисовым и Ко.), думать, что я не умею отличить пятидесятницы от четыредесятницы. Наконец рецензент инкриминирует мне даже свое собственное незнание. Он не знает, что такое столист (от stola, stolista, значит, по-нашему, ризничий, лицо, заведующее священными облачениями в языческом культе римлян и греков). Если он не знает об употреблении этого слова у классиков, он мог бы справиться хоть в лексиконе Коссовича. Читать далее Источник: Как пишется критика в " Православном обозрении "/[Соч.] Проф. Н. Барсова. - Санкт-Петербург: типо-лит. В.Г. Апостолова, 1886. - 29 с. |
| От недостатков книги по её фактическому содержанию, указанных с вышеизъясненною убедительностью, высокий рецензент переходит к тому, что он называет «плодом мысли самого автора», т. е. к выводам и оценкам исторических явлений. Выводы автора высокий рецензент называет «необоснованными», «общими» «и по большей части двусмысленными». Пояснение этих терминов начинается в таком роде. „Мы в данном случае, пишет высокопреосв. Антоний, разумеем, прежде всего, постоянное восхваление устава 1814 г. и порицание устава 1840–2 годов (Протасовскаго). Допустим, что первый устав был лучше второго, но из книги г. Титлинова этого вовсе не явствует. Свои постоянные восхваления первого устава он выражает в повторяемой им, ничего ни значащей, фразе: „стройная градация управления от верха до низу вновь введена комитетом» етс. (I, 32). Если эту тираду прочитает кто-либо из читателей самой книги, то он придет в большое недоумение. Высокопреосв. Антоний утверждает, что все доказательства превосходства устава 1814 г. пред Протасовским планом сводятся у автора к ничего не значащей фразе и т. д. Фраза эта выхвачена из того места, где собственно и говорится не столько о достоинствах устава, сколько о его отличиях от проекта преосв. Евгения Болховитинова (любопытно знать, где же её повторения, когда у рецензента значится одна цитата?). О сравнительных же достоинствах устава 1814 г. говорится на протяжении всего первого и большей части второго выпуска, конечно не сплошь, а в различных соответствующих случаях, так что все стороны устава 1814 г. с этой стороны освещены. Ни один добросовестный читатель не может, поэтому, присоединиться к тираде высокопреосв. Антония. Уже из приведенной тирады видно, что сам наш высокий рецензент держится на устав 1814 г. взгляда, совсем отличного от взгляда автора. Он и спешит это высказать. Но, вместо того, чтобы действительно доказать свои мысли по отношению к целому уставу, он обрушивается на одну его черту, видимо, особенно его затрагивающую. Это–система школьного внешнего управления, введенная уставом 1814 и названная автором «стройной», каковой эпитет высокому рецензенту крайне не нравится. |
| Самого этого факта и рецензент не отрицает, но он считает его нормальным. Когда без доказательств делается такое заявление, то оспаривать его по существу было бы напрасным трудом. Однако, во-первых, простой здравый смысл всякому педагогу подскажет, что частая смена руководителей педагогического дела в учебном заведении – явление нежелательное, вредное. Во-вторых, сама церковная власть неоднократно официально признавала ненормальность этого явления и едва ли и теперь она бы стала утверждать противное. Следовательно, что же «убедительнее» и «удачнее»: положение ли автора или положение высокого рецензента?.. Что в семинариях, управляемых протоиереями, бывали особенно сильные бунты в 1899–1900 гг., то прежде всего нужно статистически доказать, что у ректоров-протоиереев беспорядки возникали чаще и сильнее, чем у ректоров-архимандритов; а затем, если бы даже и так, то является ли это обстоятельство убедительным аргументом в пользу частой смены школьных начальников? Этим и исчерпывается фактическое содержание приведенной тирады. Но соль её не здесь, а в дальнейших, по-видимому, случайных и даже как будто снисходительных, строках, именно тех строках, которые говорят «об отношении автора к монашеству и даже к Православной Церкви». По-видимому, высокопреосвященный рецензент обнаруживаешь тут особое снисхождение. Для обычного читателя дело так и представится. Но чуткое ухо, которое не пропустило предшествующих аккордов о «либерализме» и некоторых намеков и до которого доносились вообще слухи о предшествующей судьбе нашей диссертации. уловит в этих «снисходительных» строках многозначительный намек именно на весь сокровенный источник «отзыва» высокопреосв. Антония. Намек сделан весьма искусно, но для той аудитории, для которой он предназначался, его вполне достаточно. Она, предполагалось, ясно поймет, в чем дело, а потому не будет особенно требовательной и к материальному содержанию рецензии, лишь бы последняя производила надлежащий внешний эффект. Так как в упомянутом намеке, как можно догадаться,– мы, признаться, отказываемся верить, чтобы сам высокий рецензент не сознавал подлинного значения всех своих выше разобранных доводов, – скрывается разгадка всего отношения рецензента к нашему труду, то на нем приходится особо остановиться. |
| От изобличений же авторов они ограждены принципиальным недопущением со стороны редакции «Церк. В.» полемики и опровержений. Под этой надежной защитой они распустились до того, что не считают даже нужным читать рецензируемых книг, а только разрезывают их наудачу в двух–трех местах и затем с легким сердцем пописывают, что Бог на душу положит, не особенно заботясь о соответствии своих суждений как с содержанием обозреваемой книги, так и с положением в науке трактуемых ей предметов. Все сказанное вполне подтверждается заметкой г. Петровского о моей книге. Мой рецензент совершенно незнаком ни с положением в науке обсуждаемых мной вопросов, ни с относящейся сюда литературой и очень мало знаком с моей книгой. Совершенно очевидно, что при таких условиях нельзя браться за рецензию. Но г. Петровского такие пустяки не останавливают. Он пишет, – и на взгляд неспециалиста–читателя получается даже довольно приличная рецензия: с достаточной похвалой автору и с указанием достоинств и неизбежных во всяком человеческом творении недостатков. Но вследствие указанного его трехстороннего невежества, и похвала его получает характер двусмысленный, и характеристика моей работы не соответствует действительности, и критические замечания совершенно несправедливы. Так мой рецензент признает мое исследование «как труд экзегетический, стоящий несравнимо выше русских толкований на книгу пророка Малахии, являвшихся прежде» (стр. 1602, 2). По–видимому, мне должно быть очень приятно; но если знать, что именно являлось раньше на русском языке по толкованию пророка Малахии, то похвала эта окажется довольно «студеной» и отнюдь не лестной 2 ... Справедливость требовала, чтобы рецензент ценил мою книгу (в благоприятном или неблагоприятном смысле, – это уж дело его убеждения) с точки зрения тех притязаний, какие она сама заявляет. Я стремлюсь дать исследование, которое бы не только стояло на уровне образцов западно–европейской науки и использовало все существенные результаты, достигнутые последней в изучении моего предмета, но и прибавило к ним нечто самостоятельное и новое. Моему рецензенту и следовало сказать, насколько мне удалось разрешить именно эту задачу. Для такого суждения ему, конечно, необходимо было сравнить результаты моей работы с тем, что сделано на западе, а не ограничиваться указанием на русскую литературу о Малахии, представляющую из себя частью печатавшиеся в епархиальных ведомостях семинарские записки по священному писанию, частью лишь назидательное чтение без претензий на научность и только в одном случае – попытку (довольно, впрочем, неудачную) поработать над предметом научно. Но само собой понятно, что раз г. Петровский с иностранными комментариями на Малахию незнаком, он и не мог сравнить с ними мою книгу. Он сравнил ее только с тем, что ему доступно, и, по–видимому, думал в простоте сердца сказать что–нибудь для меня лестное, поставив ее «несравнимо выше» этих знакомых ему книг. Вот уж и вспомнишь тут, что иногда бывает «простота хуже воровства» ... |
| «Мы решительно не знаем, продолжает рецензент, что заставило г. Снегирева производить пословицы из уст пророков, оракулов, мудрецов, царей и сивилл древнего мира». Сама история пословиц. Что же такое большая часть притчей (proverbia) Соломоновых и Сираховых, стихов Сивиллиных, апофегмов Солона, Пифагора и т.д., как не пословицы! Самые апостолы ссылались на древнейшие пословицы языческого мира, напр., св. апостол Павел к Титу (1, 12). Впрочем, и сам рецензент, на стр. 28 отвергая пословицы патриархальных времен, на стр. 30 называет их «выражением патриархального быта». На стр. 31 он же упрекает за помещение в нашем сборнике: 1) афоризмов из древних грамот и летописей; «если такие афоризмы, говорит он, и были пословицами русского народа, то давно вышли из употребления»; 2) изречений библейских, кои будто никогда пословицами не были. Издатель имел целью помещать пословицы не только употребительные, но и вышедшие из употребления, имеющие, как подтверждает сам рецензент, «только историческое значение». Те и другие трудно отличить с точностью: есть пословицы, известные и ходячие в одном городе и даже в одном семействе, а в другом совершенно неизвестные. Иногда в ходячих пословицах, особливо в областных, встречаются: 1) древние слова, кои свидетельствуют об их древности, как, напр., в приведенных здесь: скуда, кабала, калита, сочь, тиун, сермяга, смерд и пр.; 2) особое строение и управление речи, напр.: «Бог-та Бог, да и сам не будь плох», « В одно перо и птица не родится», «Зол человек противу бесу», т.е. что твой бес, и т.д. и 3) явные намеки на лица и события древнего времени, напр.: «Один от Золотой орды, другой от рыжей бороды», « В татарских очах проку нет», «Владимирцы Владимир проспали» и т.д. Древние сии пословицы и теперь применяются в Смоленской и других губерниях к разным случаям в жизни. Относительно же библейских изречений можно заметить, что многие из них действительно имеют форму пословиц и принимаются народом в смысле пословиц: стоит только сличить с ними приведенные мною в примечаниях тексты из Св. Писания. Критик сам сознается, что они слышатся иногда и в простонародье (следовательно, употребляются), но в сопровождении слов «сказано» или «недаром сказано». Слова сии и подобные им («поминаючи батюшку и матушку, которые говаривали» и проч.) повторяются и при простонародных пословицах. |
| 221–6. Все разнообразные наведения детского ума, которые Базедов тут практикует, довольно хорошо сводятся к образованию в детях понятия о конечный причине существующего, ее необходимости и отличительных свойствах. По поводу этих и предшествующих приготовлений рецензент в Allg. Schb. (Allgemeine Bibliothek f. d. Sch. – u. Erz. Wesen in Deutschland. Nürdlingen 1773–84.11 Bde)2, 447 иронизирует над Базедовым, который наивно представляет себе, что будто он первый, так серьезно, заботится о приготовлениях питомца к религиозному обучению. Верно, что рецензент не задал себе последующего вопрса: кто же, прежде Базедова, дидактически серьезно думал об этом. 211 Basedov, Elementarwerk и т. д. (1 изд. Dessau 1774; 2-e Leipz. 1785 издд. разные; пользовались обоими) 2, 132. Aufl. 1. 213 Называет его он «долгом веры» (см. напр. Methodb. 229. 222. 228; Elementarwerk 2, 93–5); заключается оно, приблизительно говоря, в нашем признании Бога (а, также, бессмертия души, загробной жизни и воздаяния) душою, и живет оно в нас независимо от нашего сознания и твердо, в то время, когда мы, не только не решили вопрос о бытии Божием, но даже наклонны более к отрицанию. Вышеозначенный рецензент (р. 451) опять находит случай иронизировать и предлагает свою формулу (мы не должны из-за гордости сомневаться в том, за что основания говорят утвердительно, и не должны из-за гордости веровать в то, о чем основания говорят отрицательно). 215 Allgemeine Schulbibliothek 3, 264 f. От них требовалось только оставить широкие расчеты на механическую память учеников. Равным образом это же удостоверяется и свидетельствами духовных особ лютеранского и реформаторского исповедания об обучении ими некоторых учеников филантропинского института «родной религии», каковые свидетельство помещенной в журнале, о чем см. Allgemeine Schulbibliothek 7, 167. 220 ib. 1 изд. 144 («обстоятельства которых – ты знаешь и послужить которым – ты имеешь прекрасный случай»); 148 Anm. 40 160 Anm 47. 236 Здесь, с этого именно пункта, оценяется все величие Амоса Коменского в исторической его постановке. |
| II . Соединяя признание за сочинением выдающихся достоинств с совершенно уничтожающей его выводы критикой и заменяя последние собственными выводами, рецензент, в главной критической части своей рецензии, поставив прежде всего в упрек автору «слишком прямолинейное» ведение дела, по поводу указания автора на монизм и теизм Эригены заявляет сначала, что Эригена не монист (в строгом смысле), а затем употребляет все усилия доказать, что он пантеист, а не теист; касаясь далее вопроса о происхождении системы философа, он отвергает христианский смысл учения Эригены об образе Божием в человеке и объясняет возникновение его воззрений путем усвоения им, как аскетом–мистиком, неоплатонических мыслей. Таково существенное содержание рецензии. Посылки для своих «выводов» г–н Серебреников, по его словам, находит в самом же сочинении, хотя автор его был настолько непроницателен, что пришел по чему-то к заключениям прямо противоположным тем, какие должны быть, так что рецензент, указав несоответствие их посылкам, на основании самого же сочинения отвергнул их и заменил своими. На долю автора, очевидно, выпадают лишь труды и дни собирания материала, хотя с достаточной полнотой и точностью, но без уменья разобраться в нем и со странной способностью утверждать в выводах прямо обратное тому, что ясно вытекает из приводимых им же самим посылок. На стороне рецензента, напротив, оказывается способность и заслуга быстро и без «большого труда» справиться с «запутанными» вопросами о «трудном для понимания», по выражениям самого рецензента, философе, не прибегая ни к внимательному изучению первоисточников, ни к более или менее широкому ознакомлению с литературой предмета, на основании самой же рецензируемой книги. Нужно однако лишь посмотреть ближе, каким образом рецензент достигает в действительности разрушительных целей своей критики и вместе с тем приходит сам к легкому решению трудных вопросов, пользуясь готовыми данными, чтобы убедиться в несколько странном отношении его к делу. Во всей рецензии, где только заходит речь о смысле воззрений Эригены, г–н Серебреников приводит и старается доказать мысль о пантеизме Эригены. Автор книги при этом выступает у него как бы исключительно сторонником теизма Эригены, не обратившим никакого внимания на его пантеистические утверждения. Между тем сам г–н Серебреников представляет пантеизм Эригены в таком виде, как будто в его учении вовсе и нет никаких теистических элементов. Автор ока–яывается, при такой постановке дела, держащимся мнения, которое Не имеет ни малейших оснований за себя, а все основания находятся на стороне рецензента. |
| В один день с извещением Булгарина издевательская рецензия на «Петербургский сборник» появилась в кукольниковской «Иллюстрации» Анонимный рецензент писал о «Бедных людях»: «Роман не имеет никакой формы и весь основан на подробностях утомительно однообразных, наводит такую скуку, какой нам еще испытать не удавалось». Относя «Бедных людей» к «сатирическому роду» и выражая свое недовольство его успехами в литературе 1840-х годов, рецензент отдавал предпочтение вышедшим незадолго до этого «Петербургским вершинам» Я. П. Буткова (Иллюстрация. 1846. 26 янв. С. 59) Через четыре дня после «Иллюстрации» появилась рецензия на «Петербургский сборник» Я. Я. Я. (Л. В. Бранта) в «Северной пчеле», где о романе говорилось: «Душевно радуясь появлению нового дарования среди бесцветности современной литературы русской, мы с жадностию принялись за чтение романа г. Достоевского и, вместе со всеми читателями, жестоко разочаровались . Содержание романа нового автора чрезвычайно замысловато и обширно: из ничего он вздумал построить поэму, драму, и вышло ничего, несмотря на все притязания создать нечто глубокое, нечто высокопатетическое, под видом наружной, искусственной (а не искусной) простоты». Рецензент возлагал вину за неудачу романа на Белинского и его влияние: «…не скажем, — писал он, — чтоб новый автор был совершенно бездарен, но он увлекся пустыми теориями принципиальных критиков, сбивающих у нас с толку молодое, возникающее поколение». Суждения Л. В. Бранта повторил и сам Булгарин: «…по городу, — писал он — разнесли вести о новом гении, г Достоевском (не знаем наверное, псевдоним или подлинная фамилия), и стали превозносить до небес роман „Бедные люди“. Мы прочли этот роман и сказали: бедные русские читатели!». И далее: «Г-н Достоевский — человек не без дарования, и если попадет на истинный путь в литературе, то может написать что-нибудь порядочное. Пусть он не слушает похвал натуральной партии и верит, что его хвалят только для того, чтоб унижать других. Захвалить — то же, что завалить дорогу к дальнейшим успехам». Нападки на автора «Бедных людей» «Северная пчела» продолжила в следующих номерах. |
|
|
