| 14 . «В прим. 12 цитируется перевод 22й книги о граде Божием, который еще не появлялся». Правда, но что-же из этого? Примечание это, как и другие, сделано для читателей; в то время, когда писалась книга, я пользовался латинским подлинником; но имея ввиду, что в то время имелся уже русский перевод книги 19й, и что когда мое сочинение будет выпущено в свет, будет иметься в трудах Киевской Академии и перевод 22й книги «о граде Божием», я сказал своим русским читателям: см. книгу 22ю по русскому переводу. Что тут необычного? 15 . В прим. 94 говорится: «в двух домах верующие собирались на меже Саллюстия». Рецензент возражает: межой называется узкая полоса земли: как на ней могли поместиться два дома?». Межа меже рознь (это, во-первых) и нужно справиться у Помяловского или Модестова, как велики были шириной межи у Римлян. Но дело в том, что нет надобности понимать слова: на меже буквально. Говорят же в Москве: «храм на Шелепихе». Рецензент думает, что я потому так выразился, что не справился в лексиконе, что значит слово Markt, если бы не знал, что оно значит. Мудрое правило, которое следует напомнить при этом случае не мне, а рецензенту, содержится в 9й заповеди закона Божия. 16 . На стр. 340 своего сочинения я указываю на то, что у Киприана есть заимствования из классических языческих авторов, и привожу повторенное им изречение Гигеса о жене Кандавла, записанное у Геродота. В примеч. 296 я указываю в каком томе и на какой странице значится это изречение Гигеса в русском издании Киприана. По этому поводу рецензент говорит следующие удивительные вещи: «несомненно, что в каком-либо иностранном издании Киприана есть примечание из Геродота, но в каком издании, автор не сказал». Зачем тут речь об иностранном издании Киприана с примечаниями из Геродота? Я привожу самые слова Геродота, указываю, где именно эти слова у Геродота значатся, а рецензенту мерещится иностранное издание Киприана. Почему сам я не мог взять фразу о жене Кандавла прямо из Геродота? Если предположить, что я не знаю греческого языка, то ведь Геродот существует и в русских переводах, предшествовавших недавнему переводу Мищенки. Рецензент не знает, что Геродота, и именно первую книгу его истории, в которой содержатся слова Гигеса, читают в подлиннике еще в семинарии, на классе греческого языка, что, следовательно, знать и в потребном случае вспомнить слова Гигеса вовсе не трудно. Есть ли где в иностранных изданиях Киприана это сопоставление слов Киприана с словами Геродота, я представляю исследовать моему рецензенту. |
| или, точнее, отступлений его от первоначального текста. Некоторые особенности, не имея сами по себе решающего значения, служат лишь к выяснению характера той переработки первоначального текста, какая, как это выяснено мною, обнаруживается мною, обнаруживается в тексте А., и к подтверждению других особенностей, имеющих более важное значение. Не думаю, чтобы с научной точки зрения справедливо было заключениям, основывающимся на анализе текстов, противопоставлять, как более достоверные, «весьма естественные предположения» или то, что «едва ли не чаще бывает». Отрицая затем возможность опущения собственных имен и чисел в позднейших переводах и допуская опущение их лишь переводчиком, не имевшим пред собою других переводов, рецензент, вопреки своему намерению, соглашается в сущности со мною, потому что я признаю текст А. независимым от других переводов. Свое возражение рецензент построяет на ошибочно приписываемом мне мнении, что позднейший переводчик перерабатывал уже готовый перевод (а не подлинный текст). «Присутствие неопределенных и неясных выражений», говорит рецензент, «обилие семитических конструкций в тексте синайском, по обычному мнению критиков, служит признаком позднейшего происхождения перевода, напротив чисто-греческий стиль – признаком первоначальности и древности перевода. На самом деле, последующие переводы обыкновенно бывают буквальнее предшествующих, и самое появление их объясняется желанием точнее и буквальнее передать текст подлинника. Греческие переводы Акилы, Симмаха и Феодотиона от перевода LXX отличаются буквальностью, точностью и близостью к семитическим конструкциям (стр. 152)». Но «обычное мнение» далеко не всегда бывает справедливым как вообще, так в отношении к некоторым отдельным случаям, и каждый исследователь должен не полагаться на это мнение, а тщательно исследовать, может ли оно быть применимо к тому или другому из рассматриваемых случаев, что мною и было выполнено. В своем возражении рецензент снова упускает из внимания также то, что каждый из греческих переводчиков переводил подлинный текст книги независимо один от другого, не имея пред собою готового перевода ее, и что неопределенные и неясные выражения могут находиться не только в переводе, но также и в оригинальном тексте. |
| 2 и 3), где представлен историко-канонический анализ 50-й гл. Кормчей. Рецензия г. Лашкарева естественно обращает на себя наше внимание в виду особенностей взгляда автора его на книгу проф. Павлова. Если г. Лашкарев разошелся с мнением других рецензентов в оценке главной части сочинения, то естественно было бы ожидать, что он имел к тому серьезные основания и что он разовьет их в своей рецензии с ученой обстоятельностью; естественно было бы думать, что в лице г. Лашкарева, после многих заурядных рецензентов, явился наконец один из тех рецензентов, каких желал и ожидал сам автор сочинения (стр.7), рецензент «с знанием дела и добросовестным отношением к нему». Действительность однако же производит в нас прискорбное разочарование в этом отношении. В рецензии г. Лашкарева мы не находим самых существенных признаков серьезной ученой критики – правдивости в изложении мнений разбираемого сочинения и желания противопоставить разбираемым и опровергаемым мнениям серьезную научную аргументацию. По нашему мнению, первое требование от серьезной ученой критики – это правдивость в изложении разбираемого мнения. Не говоря о том, что правдивость обязательна для всякого морально здорового человека, она составляет необходимое условие правильной и плодотворной ученой критики; без этого условия критика обращается в пустое словопрение или непривлекательную перебранку, не приводящую ни к каким серьезным научным результатам. К глубочайшему сожалению, наша ученая критика очень часто погрешает часто против этого столь естественного и столь простого требования. Не видим мы правдивости и в рецензии г. Лашкарева. В ней руководящие взгляды и основные положения книги проф. Павлова изложены в такой концепции, что их трудно узнать, а не редко и понять. Часто рецензент приводит из книги отрывочную фразу, искажая ее смысл, и на этом строит обвинительный пункт против автора книги. Приведем доказательства сказанного нами. Характеризуя общую задачу сочинения проф. Павлова, рецензент говорит: « в данном сочинении профессор Павлов принял на себя защиту канонического достоинства (или по другому выражению: отстоять по возможности авторитет) 50-й главы Кормчей книги, как важного для науки источника русского брачного права, против монографии о. |
| Пономарёв. Да разве понятие о Боге и вере не принадлежит к религиозно-нравственным началам и воззрениям народа?! По мнению г. Пономарёва не принадлежит! Что касается замечаний о сделанных мной «выписках» из пословиц, то эти замечания говорят, что почтенный рецензент не прочитал моей книги внимательно, а слегка «пробежал» её, да и то, может быть, не всю… По словам рецензента, я так веду дело. Выскажу положение да и делаю ряд выписок из пословиц в доказательство его. Глубокомысленный рецензент удивляется: зачем это? Если бы он внимательно всмотрелся хоть в одну такую, как он выражается, «выписку из пословиц», то увидел бы, что пословицы набраны в сочинении не случайно, лишь бы подходили они к данному предмету, а находятся в живой и тесной связи между собой, представляют из себя стройное народное воззрение на известный предмет. «Положим, – характеризует рецензент способ моей работы, – берётся вопрос «о промыслительной деятельности Божией». И вот автор выбирает такие пословицы, в которых говорится, что «всё от Бога и все под Богом ходим», «всё в мире творится не нашим умом, а Божьим судом», «Бог даёт живот, даст и здоровье», «без Бога ни до порога» и пр. Чтож? Я предоставлял в своём сочинении народу право говорить самому за себя. И страница стройного и связного подбора пословиц об известном предмете (хотя бы промыслительной же деятельности Божией) в данной области конечно ценнее двух-трёх печатных листов таких словоизвержений, какие представляет из себя статья г. Пономарёва «Русское народно-религиозное миросозерцание в школьной характеристике академического богослова магистранта». Далее г. Пономарёв недоумевает: каким образом можно делать характеристику русского народного христианского мировоззрения на основании пословиц, когда, за немногими исключениями, почти все они в тех же самых выражениях, хотя в других словах, существуют на всех европейских языках и наречиях? Пусть у других народов будут общие пословицы с народом русским. Что из того? Когда в свои русские пословицы народ русский заключил свои убеждения и верования, и когда воззрения, выраженные в пословицах, служат правилами жизни в быту народном, значит каждый учёный имеет право делать на основании русских пословиц характеристику русского народного миросозерцания. |
| Вместо истории духовной школы в её целом, высокопреосв. Антоний видит в нашей диссертации только историю школьных уставов или даже лишь собрание материалов для таковой истории. Последней детали мы коснемся в другом месте, а пока остановимся лишь на общем содержании этого заключения. Прежде всего, разве история уставов не входит в историю духовной школы? Общее заглавие «Духовная школа» можно (я согласен) назвать неопределенным, но под таким заглавием вполне уместна даже и история уставов. Во-вторых, наша книга, как убедится каждый читатель, вовсе не представляет только историю уставов. История школы (и именно школы, а не просвещения в его целом) слагается, естественно, из двух главных элементов: законодательных, учредительных норм и практического их осуществления. Первое и есть история уставов. Но ужели высокопреосв. Антоний не усмотрел второго? Ведь большая часть всего сочинения, столь «бесконечно длинного», по выражению рецензента, говорит именно о практическом осуществлении уставов, т. е. о школьном status quo. Те же вопросы, которые высокопреосв. Антоний ставить на первом месте в «ученом» труде о духовной школе, конечно, интересны, но они представляют все-таки нечто дополнительное к истории собственно школы, как мы ее выше обрисовали. Вот почему этих вопросов автор и не затронул почти (хотя не совсем), будучи обременен обилием материала по отмеченным главным, центральным пунктам. Таким образом, желание высокого рецензента перезаглавить книгу весьма субъективно и не соответствует действительному содержанию книги. Если бы назвать ее историей уставов, то она оказалась бы шире своего заглавия. Единственно, что действительно можно бы сделать, то это ограничить широту заглавия оговоркой: «преимущественно по документам Архива Св. Синода», – оговоркой, точнее определяющей источники и пределы исследования. Нельзя пройти мимо и того замечания преосвященного рецензента, из которого следует, что будто бы сама по себе история уставов не может быть предметом ученой работы, потому что уставы не служат раскрытием какого-либо определенного миросозерцания или одной идеи. |
| Рассказ написан в 1876 году, вслед за рассказом «На краю света». Из отзывов современной Лескову критики должен быть отмечен анонимный враждебный отзыв «Отечественных записок». Рецензент считает, что материал повести мог бы послужить предметом публикации в журнале типа «Русская старина», — на беллетристическое оформление сюжета «слишком много потрачено таланта, слишком много». Особенную иронию рецензента вызывает позиция Лескова, который, как видно из рассказа, ничего не сделал для спасения сына несчастного еврея. Гораздо большую помощь оказал случайно встретившийся чиновник Друкарт. По мнению рецензента, литературная сторона повести — «какая-то невообразимая пошлость чиновничьего балагурства с примесью дьячковской начитанности» (1877, стр. 270–271). Резко отрицателен и анонимный отзыв газеты «Наш век». Рецензент иронически интерпретирует Лескова как духовного писателя и признает интересным только описание сцен рекрутского набора и типов чиновников. «Самый язык его стал тягуч и многоплоден посылками, отступлениями. Периоды длинные. Точь-в-точь проповедь». Рецензент считает, что лучше все же писать такие рассказы, чем обличать нигилистов и указывать «подлежащим местам и лицам на вред известных идей и на способы скорейшего их искоренения» (1877, 20 марта, стр. 2). В умеренно-реакционной газете «Русский мир», наоборот, был помещен весьма сочувственный отзыв о повести. «Содержание рассказа, — читаем в этой рецензии, — как видит читатель, весьма несложно, но он переполнен подробными, интересными описаниями, относящимися и даже, можно сказать, мало относящимися к рассказу. Весь рассказ написан со свойственной автору живостью и читается весьма легко» (1877, 21 марта, стр. 2, подп. И. Не-въ). «Церковно-общественный вестник» (1877, 18 мая, стр. 3, без подписи) и «Православный собеседник» (1877, стр. 496–498, без подписи) ограничились кратким пересказом и сосредоточили свое внимание на специальных церковных вопросах. Бесстыдник Печатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, т. 6, СПб., 1890, стр. 324–338, где было опубликовано впервые в цикле «Рассказы и воспоминания». В ранней редакции этот рассказ назывался «Морской капитан с сухой Недны. Рассказ entre chien el loup. (Из беседы в кают-компании)» и был Лесковым напечатан в «Сборнике морских статей и рассказов», выходившем в качестве приложения к журналу: «Яхта. Листок для любителей морского дела» (1877, февраль, стр. 65–77, и март, стр. 113–126; рукопись этой редакции хранится в ЦГАЛИ, шифр 36–68); перепечатано в «Звезде», 1938, стр. 153–169, с послесловием А. Н. Лескова. Первоначальное заглавие (до «Бесстыдника») некоторое время было «Медный лоб». Однако это заглавие Лескову не понравилось — у какого-то писателя, по его словам, был рассказ под таким названием (письмо к С. Н. Шубинскому от 4 мая 1887 года — назв. выше номер «Звезды», стр. 168). |
| «Мы решительно не знаем, продолжает рецензент, что заставило г. Снегирева производить пословицы из уст пророков, оракулов, мудрецов, царей и сивилл древнего мира». Сама история пословиц. Что же такое большая часть притчей (proverbia) Соломоновых и Сираховых, стихов Сивиллиных, апофегмов Солона, Пифагора и т.д., как не пословицы! Самые апостолы ссылались на древнейшие пословицы языческого мира, напр., св. апостол Павел к Титу (1, 12). Впрочем, и сам рецензент, на стр. 28 отвергая пословицы патриархальных времен, на стр. 30 называет их «выражением патриархального быта». На стр. 31 он же упрекает за помещение в нашем сборнике: 1) афоризмов из древних грамот и летописей; «если такие афоризмы, говорит он, и были пословицами русского народа, то давно вышли из употребления»; 2) изречений библейских, кои будто никогда пословицами не были. Издатель имел целью помещать пословицы не только употребительные, но и вышедшие из употребления, имеющие, как подтверждает сам рецензент, «только историческое значение». Те и другие трудно отличить с точностью: есть пословицы, известные и ходячие в одном городе и даже в одном семействе, а в другом совершенно неизвестные. Иногда в ходячих пословицах, особливо в областных, встречаются: 1) древние слова, кои свидетельствуют об их древности, как, напр., в приведенных здесь: скуда, кабала, калита, сочь, тиун, сермяга, смерд и пр.; 2) особое строение и управление речи, напр.: «Бог-та Бог, да и сам не будь плох», « В одно перо и птица не родится», «Зол человек противу бесу», т.е. что твой бес, и т.д. и 3) явные намеки на лица и события древнего времени, напр.: «Один от Золотой орды, другой от рыжей бороды», « В татарских очах проку нет», «Владимирцы Владимир проспали» и т.д. Древние сии пословицы и теперь применяются в Смоленской и других губерниях к разным случаям в жизни. Относительно же библейских изречений можно заметить, что многие из них действительно имеют форму пословиц и принимаются народом в смысле пословиц: стоит только сличить с ними приведенные мною в примечаниях тексты из Св. Писания. Критик сам сознается, что они слышатся иногда и в простонародье (следовательно, употребляются), но в сопровождении слов «сказано» или «недаром сказано». Слова сии и подобные им («поминаючи батюшку и матушку, которые говаривали» и проч.) повторяются и при простонародных пословицах. |
| 140 По пословице «не мытьем, так катаньем», желая донять меня, рецензент в заметке (620) к своим словам о покойном А. В. Горском, ставит мне в упрек то, что я не слежу за исправностью, печатаемых в академическом журнале лекций Горского (апостольская история), не смотря на то, что, по мнению рецензента, это «моя прямая обязанность», как преемника Горского по кафедре, причем, он указывает две опечатки. Но мой рецензент любит говорить наобум, а потому часто впадает в ошибки. Так случилось и в настоящем случае. Следить за исправностью печатания лекций Горского я не имею ни малейшей обязанности. И вот почему: со введением нового Устава в Академии (в 1870 году, когда я занял место наставника древней церковной истории), апостольская история отошла от кафедры древней церковной истории и присоединена к другой. Я апостольской историей не занимаюсь, и поручать мне следить за исправностью печатания лекций Горского не было оснований. Притом, нужно заметить, что опечатки так незначительны, что о них не стоило и говорить серьезно. Если напечатано «эфиопские», вместо евионитские, то подобную ошибку исправит и не специалист (а, что такие опечатки вовсе не какое-нибудь вопиющее дело, это видно уже из того, что в статье самого рецензента, вероятно, корректированной им лично, вместо слова «евионитские» напечатано евиопитския). Другая опечатка тоже не важна. В свое время она усмотрена была нами и исправлена в нашем экземпляре таким образом: перед словом, «собственно» (40, строка 17), поставлено слово: «обличаемое» – и все стало ясно. (То есть, через вставку этого слова устраняется мысль, что ап. Иаков раскрывал воззрения иудействующих). Рекомендую тоже сделать и рецензенту, если он не догадывается, как исправить опечатку (или пропуск). Рецензент видит здесь даже тенденцию (Подумаешь?). 141 Да знаком ли он с Каспари и его, делающими эпоху, трудами, с оригинальным Винчензи, на которых он с такой развязностью указывает? Не мои ли статьи и рецензии служат в этом случае источником просвещения нашего критика? |
| Некоторые критики видят одну из особенностей ангелологии книги Товита, не согласных с учением канонических книг, также в словах: «я – Рафаил, один из семи ангелов, возносящих молитвы святых (12:15)». Рецензент вполне соглашается с этими критиками и говорит: в Св. Писании «нет (?) указаний на то, чтобы они (ангелы) возносили молитвы людей. Проф. Дроздов замечает на это, что указание на семь ангелов, возносящих молитвы святых (12:15), находится лишь в алекс. и ватик. рукописях, но его нет в рукописи синайской. Это правда», продолжает рецензент, «но тоже, в сущности, находится в этой последней в 12:12: я (Рафаил) возносил память молитвы вашей пред славу Господа (стр. 158)». Относительно этого я должен заметить, что указание «на ангелов, возносящих молитвы святых», вопреки уверению рецензента, есть в Св. Писании, именно в Апок.8:3–4 , но не на семь, а на одного, как это объяснено мною на стр. 369 и 372–373. Указание же на седмеричное число ангелов, возносящих молитвы святых, не подтверждается другими книгами Св. Писания, – оно находится в одном только тексте А. и составляет позднейшую вставку. Во всех прочих текстах (а не в одной только синайской рукописи) говорится (в 12:15) о семи ангелах, предстоящих пред Богом, на что указание находится также в Апок.8:2 (стр. 369–371). Поэтому рецензент несправедливо противопоставляет яко бы моему мнению 12 стих 12 главы и отождествляет его с ст. 15. В первом из этих стихов говорится лишь об одном ангеле, а не о семи. Между ходатайством ангелов за людей пред Богом и возношением ими молитв людей разница, конечно, есть, но не « весьма важная», вопреки утверждению рецензента, – она заключается собственно лишь в форме выражения и не имеет важного значения в рассматриваемом случае уже потому, что подобного рода форма выражения встречается, как это мною объяснено на стр. 372–373, и в других местах Св. Писания. Таким образом видеть в Тов.12:12, 15 (по В. И прочим текстам, кроме А.) особенность ангелологии, не встречающуюся в Св. Писании, нет основания. |
| Но даже эти, указанные рецензентом слова служат тому доказательством. О методе Оригена мало сказать, что у него есть «нечто произвольное в движениях мысли» – эта черта присуща всем, даже великим отцам церкви, когда они развивают свои так называемые частные мнения; мало прибавить, что «его толкования священного писания кажутся не имеющими твердых объективных оснований» – это можно сказать об аллегорическом толковании самого Златоуста и даже Феофилакта Болгарского и других чтимых и принимаемых церковью богословов – экзечетов: так именно выражались об Оригене , как выражается о нем г. Пивницкий, его сторонники во время Оригенистических споров. Дело в том, что аллегорическое толкование Оригена обусловливается его стремлением создать свой особого рода гносис или «ведение совершенных» т.е. на место церковной веры поставить вид спекулятивного мышления и систему религиозного знания, отличного от веры церкви, по образцу Филона и вообще философского синкретицизма первых веков христианской эры. Вот в чем дело. 23 . Для меня было истинной новостью узнать, что автор статьи о моей «истории первобытной проповеди» в «руководстве для сельских пастырей», не кто иной, как В.Ф. Пивницкий; рецензент говорит об этом, правда, предположительно, но тем не менее горячо защищает досточтимого Василия Федоровича и статью «руководства», на которую я дал ответ в «Страннике», впрочем без малейшего подозрения, что автор статьи «руководства» 4 происшедшей видимо из того же грязного источника, из которого возникла брань на меня в «Прав. Обозрении», – В.Ф. Пивницкий, о котором я с таким почтением отозвался в начале своей книги; я и теперь сомневаюсь в этом. Рецензент защищает псевдо-Пивницкого с той же «энергией» и с тем же «достоинством» – с какими защищал Расплюев Кречинского в известной драме Сухово-Кобылина. Этой защиты я не буду здесь разбирать, так как рецензент лишь повторяет содержание статьи «руководства», мною опровергнутой подробно 5 так, что само «руководство», желая оставить за собою последнее слово в споре, не нашлось ничего сказать как только несколько фраз на тему: «ты сердишься, значит не прав», да указать на одну неоговоренную опечатку. |
|
|
