| Оно есть некий новый образ существования. Человек воскреснет для вечности, сама форма времени отпадает. Потому и в воскресающей телесности упраздняется текучесть и изменчивость, и вся полнота ее как–то стягивается или «сокращается». Это не только апокатастасис , но и рекапитуляция . Отпадает лукавый излишек, — то, что прилипло и наросло от греха. Это отпадение не ущербляет полноты личности, ибо оно излишек, и к строю личности не принадлежит. Таким образом, восстанавливается в человеческом составе не все . Материальное тождество тела воскресающих и умирающих для свт. Григория Нисского означает скорее реальность прожитой жизни, которая должна быть вобрана и в загробное существование. В этом он расходится с Оригеном, для которого эмпирическая жизнь на земле представлялась только преходящим эпизодом. Но и для свт. Григория основным в воскресении было именно это тождество облика (или вида), то есть единство и непрерывность индивидуального существования. Он применяет всю ту же мысль Аристотеля о единоличной и неповторимой связи души и тела . Загробное существование человека, в понимании свт. Григория Нисского, есть путь, в котором его телесный состав очищается и обновляется на подобие драгоценного металла в плавильном горне. В результате этого восстановится обновленное тело. Поэтому свт. Григорий смерть называет « благодетельной», — и это есть общая и постоянная святоотеческая мысль. Смерть есть оброк греха, и в то же время врачевание . В смерти Бог как бы переплавляет сосуд нашего тела. Свободным движением согрешившей воли человек вступил в общение со злом, и к нашему составу примешалась отрава порока. И вот теперь, подобно некоему скудельному сосуду, человек в смерти распадается, а тело его разлагается, чтобы после очищения от воспринятой скверны через воскресение снова быть возведенным в первоначальный состав. Так сама смерть оказывается органически сопринадлежной к воскресению, она — таинственный и пламенный закал ослабевшего человеческого состава. Через грех психо–физическая двойственность человеческой природы пошатнулась и ослабела, в результате чего человек стал смертным. |
| Нет, говорят, греха, нет и добродетели; каждый бывает тем, что заложено в его природе... Слышат эти соблазнительные речи, и многие, действительно, веруют в мнимую правду... И видели мы, какое опустошение в жизнь вносит это безразличие добра и зла, греха и добродетели. Видели мы, сколько это правило плодило людей безвольных, ни на что неспособных, погубивших молодость в служении страстям. Видели мы, сколько таких питомцев необузданной свободы беспутной юностью подготовили себе несчастную жизнь и жалкую старость, а нередко, до времени несчастной смерти, кончили позорным бегством с поля жизни – самоубийством! Здесь всем нам, верующим, уроки и предостережения, уроки – хранить всегда и употреблять одну меру поведения и одну оценку своих действий: «грех это, или не грех?» Эта мера не обманет, не предаст, не погубит, она даёт человеку жизнь чистую и достойную человека. Но особенный урок здесь для вас, юноши, питомцы учительской церковной школы. Вы готовитесь быть учителями и воспитателями молодого поколения в нашем народе. Боже вас сохрани разрушить вековое нравственное воззрение народа нашего на жизнь, воспитанное в нём благодатным воздействием Церкви! Боже вас сохрани отойти и самим от устоя Христовой веры и нравственности и измерять и оценивать поведение человека иными мерами, а не христианскими. Хотите ли вы сделать счастливыми, живыми, бодрыми отдельных людей: помните слово апостола, что оброк и дань греха есть смерть; смерть вы принесёте людям, если будете воспитывать их на основе безразличия греха и святости. Хотите вы осчастливить весь народ, ему послужить, его благу, счастью, порядку жизни содействовать: помните, что при греховности и грехе ему не помогут никакие реформы гражданской жизни, никакие свободы, ни просвещение, ни богатство; помните, что «правда возвышает народ, а умаляют племена – грехи»! Аминь. Хамово и Иудино окаянство 120 Ещё несколько минут, и отверзнутся пред вами, возлюбленные, священные Царские врата, и откроется святой Престол, и предложена вам будет Божественная, бессмертная трапеза, и предстанет пред вами Сам Небесный Хозяин этой трапезы Господь Иисус Христос, в Чаше заветной, в Теле Своём и Крови. |
| Но закончилось жертвоприношение Христово только в Его, крестных страданиях и смерти. Здесь Он, как взявший на Себя с грехами человечества и наказания за них, испил всю чашу гнева Божия (Ин 18, 11) и потерпел самые болезни адовы (Ис 53, 12). Сам Он открылся ученикам Своим: прискорбна есть душа Моя даже до смерти (Мф 26, 38). Он так скорбел и тужил под тяжестью грехов человеческих и с таким напряжением молился ο мимоитии от Него чаши, что с Него капал кровавый пот. Он троекратно взывал: Отче Мой! аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия; обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф 26, 39). Носящий всяческая глаголом силы Своея имел теперь нужду в укреплении от ангела (Лк 22, 43). Но воля Отца, чтобы Он выпил чашу страданий, осталась неизменной и после троекратного моления. На кресте, которому Он предан был, аки льву, да сокрушит вся кости Его (Ис 38, 13), с жесточайшими, неописуемыми мучениями телесными, соединились и душевные скорби и муки. Оставленный близкими людьми, перенося всякого рода насмешки и ругательства восставших на Него, Он в последние минуты Своих страданий испытал и тягчайшее из наказаний греха — чувство богооставленности (Мф 27, 46). Невыразимые страдания Агнца Божия закончились добровольным принесением и самой Своей жизни в искупительную жертву за грехи мира. § 105. Учение откровения и церкви ο страданиях и смерти Богочеловека, как искупительной жертве Страдания И. Христа, окончившиеся Его крестной смертью, не то же, что страдания и смерть обыкновенных людей, но имеют особое и великое промыслительное значение. Бедствия и скорби жизни, болезни и вообще страдания для обыкновенных потомков Адама суть роковые последствия первородного греха и воспитательные наказания за их личную греховность. Но И. Христос, как безгрешный, лично свободен от этих бедствий и скорбей жизни. Равно и смерть Его не есть необходимое завершение земной жизни, чем является смерть для всех людей. Как чистый и безгрешный, И. Христос не мог умереть по общей для всех людей необходимости смерти: смерть оброк греха. |
| Первым в этом случае естественным его желанием должно быть выздоровление. И так как болезнь, как и самая смерть и другие бедствия и несчастия, есть следствие греха, оброк греха, то прежде всего больной должен стремиться очистить свою душу и тело от скверны греха искренним покаянием, принятием Святых Таин и сердечной молитвой. Отец покаявшемуся своему блудному сыну и исповедавшему пред ним свои грехи не только доставил душевную радость выражением своей любви к нему, но и внешнее довольство, одев его в лучшую одежду и дав перстень на руку его, и обувь на ноги, напитав его. И егда грешник возвратится от беззакония своего, и сотворит суд и правду, той жив будет в них (Из.33:19). Плоть бо Моя, сказал Спаситель, истинно есть брашно, и кровь Моя истинно есть пиво ( Ин.6:55 ). Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь имат живот вечный ( Ин.6:54 ). Только молитва веры, по слову ап. Иакова, может спасти болящего и только через нее Господь может поднять больного с одра болезни и простить ему грехи, особенно если она совершается от лица Церкви, соединяясь с таинственным воздействием благодати Святого Духа через таинство Елеосвящения ( Иак.5:14–15 ). Но при этом христианин не должен пренебрегать, чуждаться советов и помощи врача, который призван к этому Самим Богом, да и содействует выздоровлению больного тем, что создано Богом для пользы же человека ( Сир.38:1–15 ). Если, по естественному требованию природы и нравственно, человек обязан заботиться о здоровье своего тела, стремиться к сохранению и продлению дарованной ему от Бога жизни, то насколько преступно, безнравственно поступают те, кои сами себя лишают этого блага. Самоубийство во всех его видах и проявлениях есть, прежде всего, преступление против естественных законов природы. Тогда как все живущее в силу закона природы стремится продлить свою жизнь, один только самоубийца, нарушая закон, не им установленный, стремится покончить со своею жизнью. Далее, жизнь наша не нам только принадлежит, а и обществу – ближним. Кто лишает себя жизни, тот является преступником против общества, не желая служить ему своими трудами и жертвовать для него своею жизнью, наконец, что самое главное, самоубийство есть дерзость, величайший и тягчайший грех против Самого Бога. |
| Он умер не за наши грехи, – искупительная жертва за грехи мира еще не принесена и не совершено наше спасение. Но если Он действительно воскрес, это значит, что грех и связанное с ним осуждение потеряли свою силу над человеком, значит, что принесенная Им жертва принята Богом, что Он уничтожил лежащее на нас проклятие и даровал все блага искупления. Убеждая в действительности искупления вообще, воскресение Христово служит в особенности основанием веры в победу Искупителя над смертью. Смерть есть оброк греха. Христос, как чистый и безгрешный по Своему человечеству, не имел никакой необходимости умирать, как не имел такой необходимости и Адам до своего падения. Смерть Его была смертью послушания, свободною жертвою любви ( Филип. 2:6 ; Иоан. 10, 15, 18 ). По воскресении же Иисус Христос не имеет не только никакой необходимости смерти, но и самой возможности умирать, как говорит блаж. Августин 333 ). Таким образом, Христос воскресением приобрел Своему человечеству невозможность смерти, полное и совершенное бессмертие, или, что то же, победил смерть, как говорит апостол: Христос возста от мертвых, ктому уже не умирает: смерть Им ктому не обладет ( Рим. 6:9 ). Тело Его восстало бессмертным и славным, имеющим жить вечно новою, духовною, небесною жизнью. Иначе, если бы тело не явилось таким, то возможность смерти тела не была бы уничтожена. Победа Иисуса Христа над смертью по отношению к Своему человечеству есть начало победы над смертью и для всего искупленного Им человечества. Он и воскрес, разумеется, не потому, что Ему Самому непременно надлежит быть вечным человеком, а потому же, почему благоволил воплотиться, пострадать и умереть, т. е. для рода человеческого, для того именно, что подобает тленному сему облещися в нетление, и мертвенному сему облещися в безсмертие ( 1Кор. 15:53 ). Он и Сам учил, что избавление человечества от телесной смерти или воскресение мертвых, – и не в жизнь временную, какъ было, напр., воскрешение Лазаря и других, но в вечную, – составляло важнейшую цель Его искупительного дела: се же есть воля Пославшаго Мя, говорит Он, да видяй Сына и веруяй в Него имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день ( Иоан. 6:40 ; сн. |
| Полноты личности это отпадение не ущербляет, ибо этот излишек к строю личности и не принадлежит. Восстанавливается в человеческом составе, во всяком случае, не всё. И материальное тождество тел воскресающих и умирающих для св. Григория Нисского означает скорее только реальность прожитой жизни, которая стяженно должна быть вобрана и в загробное существование. В этом он расходится с Оригеном, для которого эмпирическая жизнь на земле представлялась только преходящим эпизодом… Но и для св. Григория основным в воскресении было именно это тождество облика (или вида), т. е. единство и непрерывность индивидуального существования. Он применяет все ту же мысль Аристотеля о единичной и неповторимой связи души и тела… Загробный путь человека, в понимании св. Григория Нисского, есть путь очищения, и, в частности, телесный состав человека очищается и обновляется — в этом круговращении природы, точно в некоем плавительном горне. И уже поэтому восстановится обновленное тело… Св. Григорий называет смерть «благодетельной», и это есть общая и постоянная святоотеческая мысль… Смерть есть оброк греха, но сразу же — и врачевание… Бог в смерти как бы переплавляет сосуд нашего тела. Свободным движением согрешившей воли человек вступил в общение со злом, и к нашему составу примешалась некая отрава порока. И вот теперь, подобно некоему скудельному сосуду, человек в смерти снова распадается, и тело его разлагается, чтобы по очищении от воспринятой скверны снова быть возведенным в первоначальный состав, через воскресение. Так самая смерть оказывается органически сопринадлежной к воскресению, — это есть некий таинственный и пламенный закал ослабевшего человеческого состава. Через грех эта психофизическая двойственность человека оказалась нестойкой и неустойчивой, — это и значит, что человек стал смертен, омертвел и умер. В смертности, однако, он уже отчасти врачуется от этой нестойкости. Но только Воскресение Христово вновь оживотворяет человеческую природу и делает всеобщее воскресение возможным … Основная и первохристианская интуиция в учении о человеке есть именно интуиция его воплощенного единства. |
| Во второй книге Анзельм рассуждает, каким образом могло быть удовлетворено Божественное правосудие за грех человека. При рассуждении об этом предмете он возвращается к понятию о цели человека и ее берет за исходную точку своих выводов. Бог сотворил человека для блаженства, и если блаженство есть его первоначальное назначение, а грех не дает возможности достигать сего назначения ни одному человеку, то Бог не может остаться неизменным, если бы изменилась Его вечная идея о человеке: „necesse est ergo, – заключает Анзельм – ut de humano natura (Deus) perficiat, quod incoepit“ 586 . И поскольку грех человека больше всего, что не Бог, то следует, что удовлетворение может принести только Бог; но отдать такое удовлетворение за вину должен только человек, потому что ведь человек стал виновным через грех. Следовательно, принести должное удовлетворение Божественной правде мог только Тот, Кто есть вместе Бог и человек или Богочеловек 587 . Прямой ответ на вопрос – cur Deus homo? – дан, и в последующих главах Анзельм рассуждает о качестве дела, совершенного Богочеловеком для искупления человеческой виновности. Оно должно быть ходатайственным, заменяющим собою дело человека, и потому не имеющим никакого значения для Самого Богочеловека. В этом смысле послушание, оказанное Богочеловеком Его жизнью, т. е. так называемое по терминологии протестантского богословия деятельное послушание (obedientia activa), представляющее совершенное исполнение нравственного закона Божия, не имеет удовлетворяющего значения, потому что Богочеловек как человек, как всякое разумное существо, обязан был для Себя Самого оказать такое послушание Богу „omnis enim rationalis creatura debet hanc obedientiam Deo“. Но так как Он это послушание сохранил неизменно и был безгрешным, то Он не „должен был подлежать смерти, которая есть оброк греха, и потому „dare animam Suam, sive tradere se ipsum morti ad honorem Dei, – hoc ex debito Deus non exiget ab Jllo“. Посему принесение в жертву Его жизни как добровольное должно считать ходатайственным. Но эта жертва соответствует требованию бесконечно ценного дела, ибо жизнь Богочеловека есть благо бесконечного достоинства, так что с преданием её Богу совершенно восстановляется поруганная грехом слава Божия, и смерть Сына Божия имеет столь великую удовлетворяющую силу, что она не только уравновешивает человеческую вину, но и далеко перевешивает, так что нет никакого греха, которого нельзя бы было покрыть или простить ради такой сатисфакции 588 , т. е. Анзельм признает за смертью Спасителя значение удовлетверения не только достаточествующего, но и преизбыточествующего. Если положить на одну чашу весов человеческие грехи, а на другую – жизнь Богочеловека, которую Он отдал на смерть за грехи мира, то эта последняя чаша должна перевесить первую, и потому „tanta vis fuit in Ejus morte, ut etiam in absentes vel loco, vel tempore ejus protendatur effectus“ 589 . |
| Однако, эти страсти были во Христе вместе и сообразно природе, и выше естества, κατ φσιν κα πρ φσιν, - θбо все было во Христе добровольно, а не вынужденно, по Его свободному попущению, и ничто естественное не предваряло во Христе Его хотения. Он по собственной воле жаждал и алкал, добровольно страшился. Он был искушен от дьявола, но не через помыслы, а извне, Рабского, подчиненного ничего не было во Христе, ибо как Господь мог быть рабом... Во Христе человечество перестает быть рабским. Но Он приемлет образ раба - ради нас, н избавляет вас от рабства. Господь страждет и умирает нас ради на кресте. Страждет, конечно, по человечеству, т.е. страждет, удобострастное человеческое естество, тело и душа. А Божество прибывало непричастным страданию. И умирает Господь волею, потому что " не подлежал смерти, " ибо смерть есть оброк греха, а в Нем не было ни греха, ни лести, - " и не было лжи в устах Его " (Ис. 53:9). Потому и была Его смерть жертвою. И в страданиях, и в смерти, однако, не нарушалось Ипостасное единство. Никогда не был Христос оставлен Богом, т.е. собственным Божеством. И в Гефсиманском борении Он молился, " как усвоивший Себе наше лице, " как говоривший " с нашего места, " - собственно, не Христос был оставлен, но мы покинуты и пренебреженны. Висел Христос на кресте плотию, но пребывал в двух естествах. И когда в смерти Его пречистая душа разлучилась с телом, не разделилась ипостась, но неразлучно пребывала с обоими, равно пребывавшими в Ней, так что разлучившись в смерти, разлучившись " по месту, " они оставались соединенными по ипостаси. Ипостась Слова была Ипостасью и тела, и души. Ни на мгновение не получало обособленного существования (т.е. особой ипостаси) ни тело, ни душа Христа. И, не имея собственной ипостаси, сохранялись в единой ипостаси Слова. К этому Дамаскин присоединяет еще различение между " тлением " и " истлением " (φθξρ θ διαφθξρ), πазумея под первым " страдательные состояния " тела (τ πθη), θ под вторым - разложение или распад на элементы. |
| Господь ждал от него гроздьев сладких, а он, виноград, превратился в терние. Терновый венец на Главе Спасителя – знамение греховного терния, которым наполнилось человечество. Наша жизнь есть непрестанное испытание посредством житейских обстоятельств и столкновений с людьми,– насколько мы преклонены душой и сердцем вере, надежде, и любви к Богу, Творцу своему, и в любви к ближнему; и насколько склонны ко греху и различным житейским плотским страстям или к послушанию диаволу, действующему чрез страсти плотские и прелести мира.Блажен, кто поймет глубоко эту задачу свою и твердою стопою пойдет к Богу, препобеждая искушения от плоти и мира, борясь с миром и миродержцем, непрестанно прельщающим нас похотью плоти, похотью очей и гордостью житейскою. Святые угодники Божий служат для нас примером в жизни нашей. Бесплотные враги употребляют все усилия, чтобы обесценить для нас в мыслях и сердцах наших изречения Слова Божия и слова молитв церковных и дать цену мирским суетным книгам и листкам со всякими мирскими грехами и соблазнами (песни, драматические произведения, романы и прочее). Замечали некоторые за собою, как враги препятствовали им выговаривать слова Св. Писания и слова знакомых молитв, – и сколько им причинили скорби, отчаяния, омрачая, смущая и умерщвляя их сердца (парализуя); сколько им надо было борьбы, самой напряженной, чтобы сломить врагов и спокойно и искренне читать Слово Божие или молитву... Иные так привыкают ко грехам и такую имеют испорченную совесть, что и грех не считают за грех, а за дело урядное и как бы дозволенное или за дело умения и ловкости и удальства обманывать и обольщать других и пользоваться их оплошностью и невежеством к своей выгоде. Надо соблюдать свою совесть здоровою, чистою, незапятнанною, чувствительною, нежною, чтобы она тотчас же отражала бы от себя прикосновение какого бы то ни было греха, как бы смертельного яда,– ибо оброк греха – смерть. Так в нынешнее лукавое время разных свобод, неправильно данных, неправильно понятых, иные и убийство не считают за грех, и прелюбодейство, и грабительство... |
| Но докуда же повторение, и все одно и тоже? Страшно подумать! Откуда может быть изобретение все новых и новых видов похоти, когда и воспринимаемое – ограничено, и воспринимающий – человек – ограничен? О, тогда люди в бессмертии своем возжелают смерти как верховного блага: одна мысль о ней будет усладительной мечтой; и весь остаток своего разума человек употребить на то, не найдет ли он средства умереть и уйти от жизни? Тогда ад, с неизвестными и неиспытанными его мучениями, будет вожделеннее в глазах человека, нежели жизнь в земном бессмертии; тогда томление духа, отчаяние и проклятие обратят всю землю в один сплошной стон, и та была бы милосердая рука, которая нашла бы в то время средство обратить род человеческий в несмысленное и безвольное царство животных, в образ скота бессловесного, отняв у человека и его ум и его волю» («Добро и Зло»... 407–408). Составляя «оброк греха» и будучи исполнением суда Божия о человеке в его греховном состоянии, телесная смерть есть вместе премудрое и благостное взыскание Богом человека на том пути, на который стал человек чрез свой грех, именно: в телесной смерти дано человеку истинно праведное, т. е. по Божественной абсолютной правде открывающееся правосудие, в соответствие тому моменту духовно-нравственного греховного его состояния, по которому он, как сохранивший в себе остатки добра, но возымевший в себе два закона, – «закон ума, обращенный к Богу, и закон греховный, противоборствующий закону ума», – стоит в бытии своем на «пути своего духовно-нравственного раздвоения», и потому требующий Божественной правды относительно себя как в рассуждении остатков своего добра, так и в рассуждении прираженного ему и сущего в нем диавольского зла. Поэтому в телесной смерти и в сопутствующих оной ее, так сказать, начальных «приступах» – скорбях и болезнях дано от Бога сыном человеческим быть жизненно и действенно в суде добра и зла по самому «жалу греха», т. е. быть в том суде, начала которого в самом человеке и критерий которого так же в самом человеке, именно – идея жизни вечной с Богом и в Боге и идея «вечной смерти» без Бога, т. |
|
|
