| В богословско-грамматическом и полемическом трактате «Сказание о письменах» (1424-1426; Лукин. С. 85) К. К. излагает концепцию о языке как средстве Божественного Откровения и затрагивает разнообразные вопросы: о нормах правописания и о происхождении кирилло-мефодиевского языка, об устаревших методах обучения серб. детей. Хотя формально адресатом К. К. являлась просвещенная часть серб. общества, текст был обращен гл. обр. к деспоту с надеждой, что тот выступит инициатором исправления книжного языка и орфографии, подобно тырновским исихастам. Автор определяет свой труд как «изобличение», к-рое вместе с грамматикой составит новый устав серб. орфографии. Многочисленные ошибки в серб. текстах того периода и невозможность найти 2 одинаково написанные книги он объясняет моральным разложением серб. общества и особенно духовенства. Он обосновал необходимость лингвистического осмысления и кодификации церковнослав. языка на основе принципа антистиха подобно греч. языку, к-рый назван прародителем церковнослав. языка. Богословское основание языковых представлений К. К. о происхождении, природе и достоинстве церковнослав. языка большинство исследователей связывают с влиянием исихазма , согласно к-рому слово есть символ, а графические знаки Свящ. Писания обозначают Божественные прообразы. Поэтому нарушение норм орфографии влечет искажение смысла священных текстов и еретическое отступление от Православия. Для предотвращения этого К. К. предлагает ввести программу начального обучения грамоте, основанную на новаторском для того периода «звуковом методе». Позднее неизвестный книжник составил краткую редакцию «Сказания о письменах» К. К.- «Словеса в кратце», включив фрагменты, посвященные проблемам правописания и просвещения ( Куев, Петков. 1986. С. 268-289). Это произведение получило широкое распространение в Сербии, Болгарии, Дунайских княжествах и на Руси. Известны 16 его серб., болг. и рус. списков ( Куев, Петков. 1986. С. 241-250, 255-267), которые часто входят в сборники вместе с грамматическими и посвященными славянской письменности произведениями, напр. «О письменах» Храбра Черноризца, «О восьми частях слова». В Словесах впервые использовано понятие «ресавский извод», поэтому исследователи считают, что К. К. оказал влияние на создание ресавской правописной школы (Там же. С. 310-313; Гагова. 2006. С. 119). |
| С 40-х гг. XIX в. осуществлялся сбор и публикация актов в изданиях «Србски споменици» П. Каранотвртковичем (1840), «Monumenta serbica spectantia historiam Serbiae, Bosnae, Ragusii» Ф. Миклошичем (1858). Появлялись обзоры и исследования (Д. Авраамович, Дж. Даничич, М. Пуцич, М. Милоевич). Видные дипломатисты кон. XIX - 1-й четв. XX в.- С. Новакович и Л. Стоянович. Хорват. и др. акты издавались в 1904-1934 гг. в «Codex diplomaticus regni Croatiae, Dalmatiae et Slavoniae» (15 томов). С. М. Димитриевич занимался выявлением в архивах и б-ках России серб. грамот и рус. грамот, адресованных серб. мон-рям (публикации 1903 и 1922). С 1912 по 1935 г. выходил частями обобщающий труд С. Станоевича по серб. Д. В 1-й пол. XX в. серб. акты изучали также К. Йиречек (1909, 1913-1918), Г. Черемошник (1940), тур.- Ф. Байрактаревич (1932, 1935), Г. Елезович (1940, 1952). Заметную роль в развитии сербской Д. сыграли русские ученые-эмигранты А. В. Соловьёв (2-я четв. XX в.) и В. А. Мошин (30-80-е гг.). Совместно они опубликовали сборник греч. грамот серб. монархов XIV в. (1936). Во 2-й пол. XX в. серб. и визант. Д. занимались Д. Анастасиевич, Г. Острогорский, Мошин, М. Динич, В. Джурич, М. Маркович, С. Чиркович, Б. Ферьянчич, М. Живойинович, С. Габелич, Т. Томович, Б. Шекуларац, Л. Славева и др. Древние хорват. акты и историю хорват. королевских и княжеских канцелярий изучали А. Маринович, Я. Стипишич, М. Курелац и др. Основные темы дипломатических исследований - эволюция формуляра (особенно интитуляции, санкции), вопрос о зап. и визант. влияниях, канцелярском и внеканцелярском происхождении грамот, о фальсифицированных актах. В Белграде с 2002 г. издается ежегодник «Стари српски архив», посвященный специально сербской средневековой Д. Болгария Изучение грамот (болг., визант. и тур.) развивалось с кон. XIX в. В 30-40-х гг. появились работы Г. Гелебова, Д. Ихчиева, М. Ласкариса и др. Специалисты 2-й пол. XX в.- И. Дуйчев, П. Мятев, Б. Цветкова, Х. Ангелов и др. И. И. Илиева рассматривала интитуляцию рус. грамот XV-XVI вв. Греция |
| Начиная с Хронографа редакции 1617 г., включившего большой объем сведений из перевода польск. Хроники М. Вельского, рус. историография выступает в качестве посредника между западноевроп. и правосл. южнослав. исторической лит-рой. В полной мере это обнаружилось в XVIII в., когда на слав. Балканах получили известность восточнослав. исторические сочинения («Келейный летописец» свт. Димитрия Ростовского) и переводы переходного периода (Бароний, Орбини), оказавшие большое влияние на формирование южнослав. историографических схем (см.: Робинсон А. Н. Историография славянского возрождения и Паисий Хиландарский. М., 1963; Броджи-Беркофф Дж. «История во кратце» иеросхим. Спиридона: Опыт исслед. в контексте европейской историографии XVI в.//Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 6. С. 201-215). Со 2-м восточнослав. влиянием связано употребление болг. и серб. книжниками ранее неизвестных им систем книжной тайнописи, напр. «простой литореи» («тарабарской грамоты»), основанной па принципе взаимозамены начальных и конечных согласных букв кириллического алфавита ( Сперанский М. Н. Тайнопись в югославянских и рус. памятниках письма. Л., 1929. С. 18-22. (ЭСФ; Вып. 4. 1)). Старший образец использования «простой литореи» в южнослав. книжности (примененный в сочетании с др. системами) - в Минее Праздничной 1-й трети XVI в. из церкви в с. Ропотове (Словенски ракописи во Makeдohuja. Ckonje, 1971. Кн. 1. С. 82-83, 87-88). Относительной легкости перехода текстов к юж. славянам способствовала не в малой степени болгаризированная (в меньшей степени сербизированная) орфография восточнослав. рукописей XVI в. (как великорус., так и украинско-белорус.), сложившаяся в результате 2-го южнослав. влияния. Во многих случаях она могла восприниматься болг. и серб. писцами как архаический вариант их собственной. Встречающиеся жалобы южнослав. читателей и переписчиков XVI-XVII вв. на непонятность языка рус. книг (см.: Ангелов. 1972. С. 95, 135; Загребин. 2006. С. 276-277) относятся обычно к древним текстам. Заметное воздействие на церковнослав. язык болг. и серб. изводов оказала «Грамматика» Мелетия (Смотрицкого) (в ее первоначальном виде и в московской редакции 40-х гг. XVII в.). Сочинение представлено на слав. юге как экземплярами изданий, так и значительным числом рукописных копий XVII - нач. XIX в. Параллельно этот процесс наблюдается и у славян-католиков (в последнем случае инициатива исходила от папской курии): в XVII-XVIII вв. церковнослав. язык хорват. богослужебных книг был реформирован по образцу украинско-белорус. униат. изданий. |
| болг. гимнограф, работал в 3-й четв. XIV в., возможно, на Афоне или в Сербии. До сер. 70-х гг. ХХ в. считался серб. автором, жившим в кон. XIV - 1-й четв. XV в., потому что его имя читалось в акростихе в серб. (доресавской орфографии) списке «Канона молебного за царя или деспота» 4-го гласа ( Мошин. 1962; Radoji i . 1963; О 1970. С. 312-315; Кашанин. 1975. С. 389-392), содержащемся в богослужебном сборнике 1-й четв. XV в. (МСПЦ. Собр. Р. Груича. З-I-З). В тексте канона также упоминается серб. деспот Стефан Лазаревич. Но во 2-й пол. 70-х гг. ХХ в., при описании рукописей серб. мон-ря Хиландар на Афоне, в составе болг. Канонника 342 посл. трети XIV в. был выявлен комплекс слав. гимнографических сочинений с именем Е. в акростихах и заглавиях ( Д. Каталог рукописа ман-ра Хиландара. Београд, 1978. С. 139-140; 1978; Матеич. 1982. С. 11-25), в числе к-рых был и Молебный канон (Канон молебен) с упоминанием в данном случае «царя нашего имярек». Этот комплекс включает: 1) Канон молебный ко Христу 8-го гласа (нач.: «Отчаяннаго ума и умиленны душа моление прими, светодавче…»); 2) Канон молебный к Богородице 8-го гласа (нач.: «В напасти различныя впад и искушениа злолютнаа…»); 3) Канон молебный за царя 8-го гласа (нач.: «От сердца сокрушенна и умилены душа тебе песнь приносим…»); 4) Стихиры молебны 8 гласов к Пресв. Богородице, «певаемы внегда хощеши» (нач.: «Молбу хощу принести от убогаго ума и нечистыя душа…»); 5) «ины» Стихиры к Пресв. Богородице «тогожде», «кроме краегранесия» (без акростиха) 6-го гласа (нач.: «Утоли волны страстеи, Дево…»); 6) Стихиры молебные ко Христу 8 гласов (нач.: «Прими мя кающася, пастырю добрый…»); 7) Стихиры крестобогородичные «тогожде» 8 гласов (нач.: «Агнца и пастыря тя девая и мати твоя зрящи на кресте повешена…»). Каноны и циклы стихир к Пресв. Богородице и ко Христу содержат акростихи, включающие имя автора (в канонах оно дается в тропарях 9-й песни); не имеющие акростихов стихиры 6-го гласа к Богородице и цикл крестобогородичных стихир определены в рукописи как творения того же автора. |
| 2-е восточнослав. влияние отмечено также отдельными случаями работы восточнослав. (преимущественно укр. и белорус.) книжников в южнослав. странах и на Афоне ( 1967. С. 250-272). Наиболее заметны среди них Василий Никольский и украинец иером. Самуил (Бакачич). 1-й, связанный с семейством Глинских, в нач. XVI в. написал полемический трактат в форме послания к серб. вельможе на венг. службе Стефану Якшичу «Об исхождении Св. Духа». 2-й был активным переводчиком на церковнослав. язык, работавшим на Афоне в посл. трети XVII в. Чрезвычайно богаты материалом русско-южнослав. (прежде всего русско-серб.) художественные связи периода 2-го восточнослав. влияния. Они являются темой самостоятельного исследования. Лит.: Сперанский М. Н. Деление истории рус. лит-ры на периоды и влияние рус. лит-ры на югославянскую//РФВ. 1896. Т. 36. 3/4. С. 193-223; он же. Сербские хронографы и русский первой редакции//Там же. 1896. Т. 35. 1. С. 1-18; он же. Один из серб. источников рус. истории//ЧИОНЛ. 1905. Кн. 18. Вып. 3/4. Отд. 4. С. 37-51; он же. Сербское Житие Феодосия Печерского//Сб. ст., посвящ. В. О. Ключевскому. М., 1909. Ч. 2. С. 537-546; он же. К истории взаимоотношений русской и югославянских лит-р: рус. памятники письменности на юге славянства//ИОРЯС. 1921. Т. 26. С. 143-206 (то же// он же. Из истории рус.-слав. лит. связей. М., 1960. С. 7-54); он же. К вопросу о рус. влиянии в серб. лит-ре XVIII в.//Тр. Ин-та славяноведения АН СССР. М., 1934. Т. 2. С. 27-33; он же. Русские памятники письменности в югославянских лит-рах XIV-XVI вв.// Он же. Из истории рус.-слав. лит. связей. 1960. С. 55-104; Соколов М. И. Некоторые произв. Кирилла Туровского в серб. списках//Древности: Тр. МАО. 1902. Т. 3. С. 222-234; Дылевский Н. М. Рыльский мон-рь и Россия в XVI-XVII вв. София, 1946, 19742; он же. Грамматика Мелетия (Смотрицкого) у болгар в эпоху их возрождения//ТОДРЛ. 1958. Т. 14. С. 461-473; он же. Страница из истории болг.-укр. культурных связей в кон. XVII в.//Езиковедско-етнографски изслед. в памет на Ст. |
| С отсутствием четкой стилевой грани между балканскими, молдо-валашскими и греч. напевами калофонического вида связана сложность определения их генезиса. Иногда тождественные или близкие по мелодике напевы отличаются названиями. Так, одна из наиболее широко известных херувимских Г. р. (в манявском списке - «греческая повседневная») в старейшем Львовском Ирмологионе была названа болгарской (ЛНБ. Ф. 3. 50; Васильченко-Михно. Херувимская). В Ирмологионе Манявского скита, известной школы болг. пения, ряд песнопений подтекстован по-гречески, что дает право формально причислить их к греч. пению. Песнопение «Достойно есть» «болгарское» (НБУВ ИР. Ф. 1. 3367: Жировицкий мон-рь, 40-е гг. XVII в.) в Ирмологионе, составленном в кон. XVII в. в Москве, обозначено как «греческое» (ГИМ. Увар. 807; Шевчук. 2006). Вероятно, переписчики давали названия напевам не только на основе точного знания, но и исходя из приблизительного представления об их происхождении. Место происхождения и место дальнейшего бытования напева часто не совпадали: напр., песнопение греч. традиции (афонской или к-польской) становилось частью репертуара болг. клириков и было перенесено ими (или паломниками) в молдав. или укр. обители. Болг. и серб. пение слав. мон-рей Афона могло быть названо греческим согласно местонахождению Св. Горы, а также соответственно языку, на к-ром пелся гимнографический текст. Поствизант. стиль пения был «своим» не только на Афоне, но и в молдав. мон-рях (вслед. этого зафиксированные в 1596-1601 гг. в Супрасле «мултанские» (=молдав.) напевы имеют в рукописях XVII в. определение «болгарское» - НБУВ ИР. Ф. ДА. 112/645с). Согласно воспоминаниям архим. Антонина (Капустина) , посетившего в кон. 50-х гг. XIX в. Афон, насельники мон-ря Зограф убеждали его в том, что «все болгарское пение есть чистый снимок с греческого» (Записки поклонника Св. Горы. К., 1864. С. 307); это может означать по крайней мере подтверждение традиции двуязычия в болг. пении и непрерывных связей между греч. и южнослав. певч. традициями. |
| VII); согл. с ним Син. 169 и Т. а, что соотв. греч. κα αχμαλωτισθ κα καρδα ατς κ ναο; но в других читаем: (не) плене боуд т е оу е, что опять таки оправдывается, но иным уже греч. текстом (cod. Par. D. у Thilo): κα αχμαλωτσθη νος (стр. 23–4). В каких «других»? Если их много, то они составляют след. особую группу, и если, судя по приведенному примеру, эта группа представляет особый перевод, то несомненно, что есть в ней и другие особенности. Человеку, имевшему под руками тексты и разбиравшему их, не следует ставить читателя в недоумение и в досадную невозможность проверить самому предлагаемые ему выводы. Одним словом, мы можем пока остановиться на разделении изданных списков на две группы: с одной стороны – список Макарьевских Четьих-Миней, стоящий, как указал Ягич, ближе других к оригиналу, с другой – Чудовской и Соловецкий, каковые представляют вторую ступень. К одной группе с Макарьев, принадлежит и найденный Ягичем болгарский список XIII в. Но признавая вслед за Ягичем большую близость к оригиналу за списками Макарьевским и болгар. XIII в., я на основании сделанного выше сличения должен признать, что в тех случаях, где сербский текст близко стоит к Макарьев. и болг. XIII в. и удаляется от Чудов. и Солов., там эту близость нужно объяснять случайным совпадением двух переводов. Для нас нисколько не должно представляться удивительным, если некоторые слова оба переводчика переводили одинаково: запас слов в общем был один и тот же у них обоих. Оригинал же Чудов., и Солов., допустил ряд мелких видоизменений и, между прочим, – в таких случаях, где оба перевода сходились; в результате получилось то, что сербский текст стал совпадать с Макар, болг. XIII в. Но целый ряд других отклонений сербского текста от всех остальных, в том числе и Макарьев, с болг. XIII в., отклонений, оправдываемых греческими вариантами, решительно говорит за особый, независимый перевод. Тем более не могут иметь решающего значения наблюдаемые случаи совпадения между серб. Мак. и болг. XIII в., с одной стороны, и Чуд. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ЗАЙКОВСКИЙ ТРЕБНИК (София. НБКМ. 960), один из древнейших кириллических списков Требника , имеющий большое значение для изучения истории болг. языка и южнослав. книгописания, древнейшей слав. гимнографии и русско-южнослав. культурных связей домонг. периода (см.: Древнерусские (восточнославянские) влияния ) и сербско-болг. связей XIV в. З. Т. представляет собой пергаменную рукопись 1-й трети XIV в. среднеболг. извода с западноболг. орфографическими особенностями и сербизмами (серб. список с болг. оригинала) без начала и конца. Кодекс размером 19,5×16 см в наст. время состоит из 96 листов, но первоначально, по подсчетам исследователей, их могло быть ок. 130 ( Цибранска, Мирчева. 1999. С. 166-167). Письмо З. Т. в отдельных местах настолько близко к почерку анонимного основного (1-го) писца древнейшего (1319) серб. списка Устава церковного Иерусалимского (Белград. НБС. 6 старого собрания 402 по каталогу Л. Стояновича) - ркп. погибла в 1941) в переводе архиеп. Никодима (см.: Типик архиеп. Никодима. Београд, 2004. 1. Л. 2-4 об., 11-179 об.), что можно говорить об их тождестве. Последнее обстоятельство позволяет уточнить датировку З. Т., не имеющего записей о времени и месте создания (в лит-ре ркп датируется XIV в. без уточнения или 1-й пол. XIV в.), и надежно связать ее происхождение с одним из скрипториев Сев. Македонии или (что менее вероятно) Афона. Иллюминация З. Т. ограничивается выполненными киноварью инициалами и декоративным письмом заголовков. Кодекс поступил в собрание НБКМ после 1922 г. от Н. Цанова из Видина, название получил по именам владельцев XIX - нач. XX в.: Цеко Зайко, приобретшего книгу на Афоне, и его сына, видинского торговца Томы Зайкова. По составу З. Т. представляет собой мирской Требник - он содержит чины: Крещения (л. 1-11 об., без начала), «на пострижение власом отрочища» (л. 11 об.- 13 об.), братотворения (л. 13 об.- 16 об.), обручения (л. 16 об.- 18) и венчания брака (л. 18-27), великого водоосвящения (л. 27 об.- 35), исповеди (л. 35 об.- 42), а также молитвы (в т. ч. апокрифические) на разные потребы (л. 42-48), «чин износить лития в праздники Господския» (л. 48-56), «последование на исход души» (л. 56-61) и чин бельческого и священнического погребения (л. 61-95 об., без конца, с большой утратой в середине). Отдельные чины в составе З. Т. восходят (возможно, опосредованно) к разным (и разновременным) оригиналам. |
| Текст в Сводном Патерике вторичен, в нем отмечается пропуск значимых для сюжета деталей, устраняются хронологические выкладки, начало текста сближается с патериковыми повествованиями. По всей вероятности, при этой переработке был использован несколько иной греческий оригинал краткой версии К. м. в. Эта версия К. м. в. имеется и в добавлениях к Римскому Патерику (в болг. и серб. списках XIV в.) ( Яцимирский. 1909. С. 147). Т. о., возникновение всех 3 переводов К. м. в. связано с формированием в слав. традиции в XIV в. новых сборников устойчивого состава: стишного Пролога (в болг. и серб. переводах) и Сводного Патерика. Все они соотносятся с краткой визант. редакцией, однако их греч. оригиналы не совпадают. В русской традиции получил известность проложный вариант К. м. в., появившийся на Руси вместе с болг. переводом стишного Пролога в кон. XIV в. Именно этот вариант послужил основой поздней традиции текста, который с XVII в. включается в сборники (часто лицевые) эсхатологического содержания. К. м. в. (в проложном варианте) стало одним из источников «Слова о некоем муже именем Тимофей» - памятника старообрядческой лит-ры, созданного в 80-е гг. XVII в. в Чирской пустыни на Дону. Ист.: Георгиевский В. Г. Рукописная повесть о видении Космы игумена: 1688/Изд. Голышев И. А. [Владимир], 1898. С. 11-13 [текст К. м. в. по позднему списку Моск. ред. стишного Пролога]; SynCP. P. 107-112 [греч. кр. ред. К. м. в.]; Яцимирский А. И. Из истории апокрифов и легенд в южнослав. письменности//ИОРЯС. 1909. Т. 14. Кн. 3. С. 147-156 [текст К. м. в. в Московской редакции стишного Пролога]; Николова С. Патеричните разкази в българската средновековна лит-ра. София, 1980. С. 234-235 [текст К. м. в. в составе Сводного Патерика]; Angelidi C. La version longue de la vision du moine Cosmas//AnBoll. 1983. Vol. 101. P. 73-100 [греч. пространная ред. К. м. в.]; Петков Г., Спасова М. Търновската редакция на стишния Пролог: Текстове, лексикален индекс. Пловдив, 2009. Т. 2. С. 18-22 [текст К. м. в. в Тырновской ред. стишного Пролога]. |
| В 1187 г. егип. султан Салах-ад-Дин разгромил крестоносцев в битве при Хаттине и взял Иерусалим. Зап. монархи Ричард I Львиное Сердце , Филипп II Август и Фридрих I Барбаросса организовали 3-й крестовый поход . Осенью 1188 г. между Фридрихом I и посланниками И. А. было достигнуто соглашение о проходе немецкой части крестоносного войска через византийскую территорию (Ibid. N 1581). Летом 1189 г. Фридрих прибыл на Балканы, где в г. Ниш был принят серб. жупаном Стефаном Неманей и провел переговоры с болг. посланниками ( Pavlov á M. Úast Srb pi tetí výpravé kíové//Bsl. 1933/1934. Vol. 5. P. 235-303). Слав. правители Балкан, стремясь выйти из орбиты визант. влияния, решили обратиться к Фридриху, что вызвало недовольство в К-поле. И. А. немедленно восстановил союз с Салах-ад-Дином и обязался воспрепятствовать продвижению Барбароссы через свои земли (RegImp, N 1591; см.: Brand. 1962. P. 170 ff.). Однако усилия византийцев не принесли им успеха. Когда Фридрих занял Адрианополь и встретился там с серб. и болг. послами, И. А. пошел на уступки и в февр. 1190 г. подписал новый договор, по которому должен был обеспечить крестоносцам переправу через Босфор и продовольствие по низким ценам, а также выдать им знатных заложников ( Nicet. Chon. Hist. P. 411; RegImp, N 1603; Zimmert K. Der Friede zu Adrianopel//BZ. 1902. Bd. 11. H. 2. S. 303-320; Idem. Der deutsch-byzantinische Konflikt vom Juli 1189 bis Februar 1190//Ibid. 1903. Bd. 12. H. 1. S. 42-77). После гибели Фридриха Барбароссы в Киликии (9 июня 1190) И. А. отправился в новый поход на Балканы. Кампания завершилась сражением на р. Мораве, в к-ром византийцы разбили сербов (о проблемах датировки см.: Dieten. 1971. S. 81-86), однако по мирному договору за серб. жупаном сохранялась большая часть захваченных им в предыдущие годы земель ( Nicet. Chon. Hist. P. 434; RegImp, N 1605). Война с болгарами сопровождалась для византийцев чередой неудач. В 1190 г. осада Тырнова была безуспешной, а на обратном пути войско И. А. попало в засаду и сам император едва избежал плена. Еще одно поражение от болгар византийцы понесли в 1194 г. при Аркадиополе (ныне Люлебургаз, Турция; Nicet. Chon. Hist. P. 446). Последние годы жизни |
|
|
