| – «Но какой же веры будет Император?» – «Это его личное дело». – «Однако же вера весьма важна и с точки зрения государственной, и Правительству не след относится к ней безразлично; Япония теперь в периоде искания веры для себя; только Правительство имеет возможность исследовать и определить, какая же вера истинная; для частных лиц – это весьма трудно, средств не хватает, да и частное лицо, нашедши истину, не будет иметь авторитета, чтобы преподать ее государству; если Правительство не поможет народу в этом деле, наползут сюда всевозможные секты, раздробят и поделят Японию», и так далее. Уже не в первый раз я ему толковал все это, а ныне рассказал, как наш Святой Владимир отыскал истинную веру; говорил о разности отношений разных христианских исповеданий к Правительству; если войдет сюда католичество, то японский император сделается рабом (дорей) Папы; если протестантство, – вера будет на послугах Правительства, или же как ныне в Америке (хвалящейся – «свободная вера в свободном государстве») и Франции – будет раздавлена Правительством. Все это граф слушал в перемежку со своими нелепейшими возражениями: «Я, мол, сам сочиню веру», и подобное, или же, по-видимому слушая, кажется, ничего не слышал, а думал себе свое, ибо ни на волос он не поддается никаким религиозным убеждениям вот уж сколько лет. И, смотря на него, грустно становится за Японию; один из лучших людей Японии и, кажется, может быть принят за представителя и выразителя духа народного; ужели и вправду – так почти все иностранцы отзываются об японцах – народ сей совсем безнадежен в религиозном отношении, индифферентен или невер по природе? Чуть ли не больше по нему Наст, унитарий из Америки, проповедующий ныне в Токио и, говорят, всегда имеющий большую аудиторию и последователей из высшего класса! Если только такие крупицы религиозного верования, почти равные нулю, он может переваривать своим духовным желудком, то долго еще ждать, пока он возрастет до глада [голода] истинной веры. 3/15 января 1889. Вторник. Японский религиозный журнал «Ниппон-но кёогаку» – презанимательный. |
| Вы развертываете историю, прочитываете про Воодзина и, правду говоря, не находите ничего особенного: он был из очень обыкновенных микадо. Но вы забыли главное; загляните в историю предшествовавших микадо: это была мать Воодзина, Дзингу 41 , завоевавшая Корею; а завоевала-то собственно, не она, а Воодзин, которым она была беременна в ту пору. Всякому известно, как это было; императрице совсем уж приходило время родить, когда она собиралась в Корею, но она взяла на берегу простой камушек, заткнула его за пояс и сказала: «да не родится дитя, пока я с победой не вернусь в отечество», и дитя не родилось, оно только переместилось на более удобную, по его мнению, квартиру. Дзингу во время похода была вооружена; между прочим один из рукавов ее платья замечали постоянно наполненным чем-то; все думали, что там у нее нужные в походе вещи: ремешки, веревочки и тому подобное, но все ошибались: там и был Воодзин, только не в рукаве, а в руке. Итак, не великая ли услуга отечеству и вместе не дивная ли сила божественная – завоевать государство, будучи еще в теле матернем? Понятно после этого, отчего Хацимана так усердно чтут военные, считающие его по преимуществу своим богом. Предки микадо – боги и самого микадо, и всего народа вообще. Но с неба вместе с Ниниги пришло много великих мужей; их потомки живут и доселе, и чтут их как своих фамильных богов; но деяния тех мужей принесли пользу отечеству, поэтому и весь народ, за исключением самого микадо, обязан чтить их, и чтит. Наконец, весь японский народ, если разобрать его родословную, божественного происхождения: все в конце концов происходят от Изанаги и Изанами, поэтому все боги, и каждый человек обязан чтить своих предков как богов, молить их о покровительстве, приносить им жертвы; степенью богопочтения к предкам обусловливается для каждого домашнее счастие или несчастие. Входя в японский дом и любопытствуя взглянуть на божницу, вы всегда найдете бумажку с именами и жертвы пред нею; на вопрос о значении бумажки, вы узнаете, что на ней имена домашних пенатов. |
| Но с неба, вместе с Ниниги, пришло много великих мужей; их потомки живут и доселе и чтут их как своих фамильных богов; деяния тех мужей принесли пользу всему отечеству, поэтому и весь народ, за исключением самого микадо, обязан чтить их и чтить. Наконец, весь японский народ, если разобрать его родословную, – божественного происхождения: все в конце концов происходят от Изанаги и Изанами, поэтому все – боги, и каждый человек обязан чтить своих предков как богов, молить их о покровительстве, приносить им жертвы; степенью богопочтения к предкам обусловливается для каждого домашнее счастие или несчастие. Входя в японский дом и любопытствуя взглянуть на божницу, вы всегда найдете бумажку с именами и жертвы перед нею; на вопрос о значении бумажки, вы узнаёте, что на ней имена домашних пенатов. Иногда тут же стоит безобразный, закопченный идол: то непременно предок, чем-нибудь особенно хорошим ознаменовавший себя для рода. Часто этот предок заинтересует вас своим карикатурным, уморительным видом; вам хотелось бы приобрести его для коллекции редкостей: не стесняйтесь, предложите цену подороже, чем за обыкновенную куклу, вам продадут его. Чем ниже общественное положение человека, тем больше у него богов, потому что, кроме своих пенатов, он чтит знаменитых предков людей высших сословий; наоборот же не бывает. Для императора было бы постыдно воздавать поклонение предкам какой-нибудь другой фамилии, какими бы заслугами они ни были ознаменованы; некоторые императоры, правда, унижали себя до этого, но это всегда считалось скандалом и возбуждало народное осуждение. Для членов знатной фамилии, наприм., Фудзивара, Минамото, Такра, было бы постыдно чтить богов какого-нибудь купца. Но есть боги и из низких сословий, чтимые всем народом: это люди, ознаменовавшие себя особенно великими заслугами, наприм., Хидеёси. Есть также множество местных богов, возникших из невысокого звания; наприм., такой-то открыл в горе золотую руду и потрудился для разработки ее; натурально, что и по смерти он покровительствует этой горе и работающим за ней; местные рудокопы строят ему храм и приносят жертвы; от рудокопов мало-помалу почитание переходит в народ, и вся местность незаметно приобретает нового бога-протектора. Это делается особенно легко и скоро, если бог заявит себя каким-нибудь чудом; а мало ли средств чудодейства? Присниться кому во сне и сказать нравственную максиму или пропеть стишок, блеснуть под вечер синим огоньком в окрестности, окликнуть кого нечаянно в уединенном месте, прошуметь странным звуком между деревьями, когда нет ветру: бог может быть уверен, что все это примется в должном смысле, быстрою молвою пройдет в народе, и слава его упрочится. |
| Тогда их теории разом летят вверх дном, их прежний кумир разбивается вдребезги, они смиренно низводят себя на степень учеников и делаются искренними и горячими приверженцами нового учения. Все, сказанное доселе, можно формулировать в следующих словах: японский народ слишком умен, развит и свеж, а его религии слишком отстали и нелепы, чтоб могли удовлетворять его. Но показывает ли японский народ наклонности к принятию христианской религии? Обратимся к фактам, прямо отвечающим на этот вопрос. В пятидесятых годах XVI столетия в первый раз португальское судно пристало к берегам Японии. Японцы так хорошо приняли иностранцев и показались им так способными к принятию христианства, что Франциск Ксаверий 64 , друг и сподвижник Лойолы 65 , при первом известии о них, вскипел желанием посвятить себя апостольскому труду между ними. Блестящий успех сопровождал его труды. По следам его нахлынули толпы португальских и испанских монахов разных орденов, и все имели успех: в двадцать пять лет христианство охватило весь юго-восток Японии. Уже европейские проповедники стали вести себя как дома, уже прелаты с пышностию являлись среди народа, уже они отправили японских князей к его святейшеству в качестве смиренных поклонников и рассчитывали, когда вся Япония будет у подножия престола наместника Христова. Вдруг страшное гонение, – и в Японии ни души христианской. Что за причина? Взглянем на тогдашние события японской истории. До появления европейцев, Япония долго была терзаема беспрерывными междоусобиями: то было несчастнейшее для нее время правления сёогунской династии Асикага 66 . Императоры давно были заброшены, и об них никто не думал; сёогуны наслаждались выгодами своего положения и не имели ни времени, ни охоты вникать в дела правления; кванрёо 67 (регенты), на попечение которых оставлены были дела правления, но которые, как богатые князья, и сами имели средства жить не хуже сёогунов, тянулись за последними; забытая и заброшенная власть не находила себе приюта. А между тем в стране установилась удельная система. |
| Оттого-то в Японии никто так не способен к принятию европейских учений, как последователи Конфуция. Веками приученные ставить себя высоко над другими по своему умственному превосходству, они, обыкновенно, свысока относятся и к европейцам, пока не попадет в их голову какая-нибудь европейская мысль: тогда их теории разом летят вверх дном, их прежний кумир разбивается вдребезги, они смиренно низводят себя на степень учеников и делаются искренними и горячими приверженцами нового учения. Все, сказанное доселе, можно формулировать в следующих словах: японский народ слишком умен, развит и свеж, а его религии слишком отсталы и нелепы, чтобы могли удовлетворять его. Но показывает ли японский народ наклонность к принятию христианской религии? Обратимся к фактам, прямо отвечающим на этот вопрос. В 1570 г. в первый раз испанское судно пристало к берегам Японии. Японцы так хорошо приняли иностранцев и показались им так способными к принятию христианства, что Франциск Ксаверий, друг и сподвижник Игнатия Лойолы, при первом известии о них, вскипел желанием посвятить себя апостольскому труду между ними. Блестящий успех сопровождал его труды. По следам его нахлынули толпы монахов разных орденов, и все имели успех: в 25 лет христианство охватило весь юго-восток Японии. Уже европейские проповедники стали вести себя как дома, уже прелаты с пышностию являлись среди народа, уже они отправили японских князей к его святейшеству, в качестве смиренных поклонников, и по пальцам рассчитывали время, когда вся Япония будет у подножия престола наместника Христова. Вдруг страшное гонение, и в Японии – ни души христианской. Что за причина? Взглянем на тогдашние события японской и испанской истории. До появления европейцев Япония долго была терзаема беспрерывными междуусобиями: то было несчастнейшее для нее время правления сёогунской династии Асикага; императоры давно были заброшены, и о них никто не думал; сёогуны наслаждались выгодами своего положения и не имели ни времени, ни охоты вникать в дела правления; кванрёо (регенты), на попечение которых оставлены были дела правления, но которые, как богатые князья, и сами имели средства жить не хуже сёогунов, тянулись за последними; забытая и заброшенная власть не находила себе приюта. |
| Прочие учителя – язычники. Языческая литература вливается в Семинарию – более, чем языческая, – атеистическая. Сенума постоянно требовал, чтобы в семинарскую библиотеку покупаемы были все новейшие хорошие сочинения по всем отраслям, также, чтобы выписываемы были педагогические журналы. Тщетно я говорил, что все это проникнуто нынешним модным атеизмом, утилитаризмом, эволюционизмом и прочим. Ныне он тоже просил денег на дальнейшую педагогическую литературу. Но на мои резоны, что пора перестать отравлять учеников атеизмом, иначе и все разбегутся из Семинарии, – склонился, наконец, и он, и не стал настаивать на выдаче денег. Вообще, плохое нравственное состояние Семинарии ныне! И если оно не улучшится, то, пожалуй, и хорошие ученики будут портиться у нас. Нужно ждать доброго педагога из России. Оным и будет тот, кто приедет сюда миссионером в этом или следующем году. Верно, что Господь пошлет такового. Особенно надеюсь я на будущий год, когда в Казанской Академии кончит один, просившийся сюда в миссионеры еще по окончании курса Нижегородской Семинарии. Господь, наверное, готовит в нем будущего хозяина здесь. Или же пошлет другого, откуда-нибудь. Когда прибудет миссионер, он должен здесь быть прежде всего наставником в Семинарии (и в то же время изучать японский язык), чтобы внести в Семинарию дух благочестия и ревности по Церкви; в то же время он будет воспитывать будущих сотрудников себе. Лет пять он пусть и занимается исключительно воспитательною частию. Так он воспитает людей, которые со временем будут старшими сотрудниками его по Церкви. В то же время он изучит японский язык. После этого периода он наполовину пусть учит в Семинарии, наполовину занимается посещением Церквей. Когда пять лет проведет и так, то будет в состоянии принять на свое попечение все по Церкви. К этому времени он уже должен быть Епископом, а я готов в могилу. Да сотворит Господь так во благо Японской Церкви! 1/14 февраля 1901. Четверг. Целый день не мог отделаться от печали, навеянной вчера неимением в Японии добрых церковных деятелей, и безнадежностью иметь их в ближайшем будущем. |
| Молодому иеромонаху приходилось встречаться с неприязнью и даже злобным отношением к себе, иногда в него бросали камнями, натравливали собак. Но горячее желание узнать, чем живет этот такой необычный, замкнутый народ, как он молится и во что верит, не угасало, а все более разгоралось в будущем миссионере. Сохранились сведения о том, что иеромонах Николай прочитал с учителем китайских классиков, разные сочинения японских писателей древнего и нового времени. Кроме того, он прочел с буддийскими священниками добрую часть трудной для понимания буддийской литературы. стр. 148] Для этого надо было изучить камбун – письменный вариант японизированного древнекитайского языка, на котором написана большая часть древней литературы Японии по истории, философии, религии. Чтобы преодолеть такие невероятные трудности, требовались не только настойчивость и самозабвение, но и выдающиеся способности. Святитель Николай писал впоследствии: «Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Сколько родов разговорного языка, начиная почти от чисто-китайского диалекта до вульгарной речи, в которой, однако, неминуемо вплетаются китайские односложные слова. Сколько разных способов письма, начиная тоже от чисто китайской книги до книг, написанных фонетическими знаками, между которыми опять-таки неизбежно путаются китайские иероглифы. От взаимной встречи и переплетения этих двух языков, принадлежащих к двум различным семействам, с грамматическими конструкциями, совершенно непохожими одна на другую, какое громадное количество выродилось и самых невероятных грамматических сочетаний, форм, частичек, хвостиков, часто, по-видимому, ничего не значащих, но требующих однако большой деликатности в обращении с собою. И такие люди, как пресловутый quasi-зhamok японского языка, француз Рони, осмеливаются писать грамматики японского языка. Хороши грамматики, которые приходится бросить в угол, как ненужный хлам, спустя неделю по приезде в Японию. Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи. Так инстинктивно и я научился, наконец, кое-как говорить и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений». стр. 247–248] |
| О. Николай был, пожалуй, единственным христианским миссионером, обладавшим в эпоху Мэйдзи таким глубоким пониманием Японии. Существует еще один важный момент: о. Николай был все-таки русским миссионером и, в отличие от протестантских и католических миссионеров из Европы и Америки, принадлежал к миру православия, которое еще сохранило в себе действительную религиозную сущность. Христианская вера, которую он проповедовал, вероятно, была близка «японскому духу» эпохи Мэйдзи с его остатками средневекового мироощущения. «Японцы, кажется, и обнаруживают наклонность именно к православию. Не нравится им гнет католичества. […] Не нравится японцам и протестантство. Протестантство, давая лишь библию в руки, но предоставляя каждому понимать ее как угодно, не может удовлетворить их религиозной жажды», – пишет о. Николай (Япония и Россия. – Древняя и новая Россия, ноябрь 1879 г.). Как русский человек, приехавший в Японию уже в зрелом возрасте, о. Николай, естественно, делает о Японии различные наблюдения и сравнивает ее с Россией. Например, в работе «Япония с точки зрения христианской миссии» (1869) он пишет, что Япония – не страна «восточной тупости и неподвижности», как ее представляют в России; что в Японии не наблюдается «абсолютный деспотизм сверху и безответное раболепство снизу, невежество, отупение и вместе с тем невозмутимое самодовольство и гордость»; что «деспотами, в том смысле, какой мы привыкли соединять с этим словом, [японские] императоры никогда не были»; что «образование здесь разлито почти равномерно по всем слоям народа» и т. д., предлагая таким образом свои представляющие большой интерес наблюдения о Японии в сравнении с Россией. В другом месте, узнав в процессе изучения японской истории, что с эпохи Муромати фактическая власть перешла от императоров к сёгунам, о. Николай, словно обнаружив что-то редкое и необычное, пишет: «Япония, не задумываясь долго, создала себе новую форму правления. Вышло нечто очень оригинальное: император, по-видимому, продолжал быть тем же императором; титулы и почести на словах и в книгах остались за ним, но власть перешла к более живым и сильным деятелям – сёогунам» («Япония с точки зрения христианской миссии»), |
| 25 мая/7 июня 1909. Понедельник. Часа в 4 была спевка стихов Павла Накая, и в это время прибыл посол, Николай Андреевич Малевский. Пение ему понравилось, но на собрании в пользу барона Остен Сакена быть отказался. Говорит: – Ни слова о нем нигде в русской прессе, а должно бы ожидать. Не самозванец ли он? И в речах его кое-что не вяжется одно с другим; был в посольской канцелярии и возбудил подозрение к себе. Впрочем, 10 ен Николай Андреевич дал, чрез меня, в пользу барона; кроме того, хлопочет, чтобы дали ему даровой переезд до Сан-Франциско. 26 мая/8 июня 1909. Вторник. С 5-ти часов обед в клубе Общества молодых людей, в городе. Расходы одного японского богача и нашего Моисея Хамано, тоже богача. Чествовали речами барона Остен-Сакена. К концу обеда явился граф Оокума, обещавший речь на собрании. С 6 1/2 часов в зале клуба, полной народом, начались пение и речи. Хор наш великолепно пропел народные гимны: японский и русский. Когда дошла очередь до меня, я сказал проповедь – о Боге Едином в трех лицах, о творении и прочем. Граф Оокума говорил, что вот такими явлениями, как кругосветное путешествие барона, объединяется человечество. Речь барона была плоховата и бестактна; переводил ее И. А. Сенума. В 10 часов мы с Преосвященным Сергием вернулись домой. Генерал Флуг из Владивостока просит ёще несколько русских мальчиков принять в Семинарию. А вчера из Харбина было такое же прошение принять одного. Но едва ли в нынешнем году можно сделать это. 27 мая/9 июня 1909. Среда. О. Моисей Сираива пишет, что Яков Сугимото, катехизатор в Оою, не только ушел с своего места, но и женщину, с которой связался, увел с собой. Позорно и прискорбно! Быть может, с ним не случилось бы того, если бы он был помещен со священником, но где же набрать катехизаторов на места, в которых не живут священники? Притом же, Сугимото не первый год был катехизатором. 28 мая/10 июня 1909. Четверг. Преосвященному Сергию очень желается, чтобы кости наших воинов, умерших в Японии, перевезены были в Россию и там похоронены; как то сделали японцы со своими воинами, умершими в России, – всех взяли в родную землю. Идея весьма хорошая. Пусть же развивает ее пред послом, который, если захочет, может осуществить ее. |
| В 3-м часу я отправился сделать визит Генералу Данилову в Metropole Hotel; в первый раз с начала войны имел удовольствие не видеть за собою полицейской охраны. Генерала застал отдыхающим и пожалел, что потревожил старика. Впрочем, не без пользы для него побыл; взялся напечатать по-русски, в продолжении завтрашнего дня, прокламацию его к военнопленным в 200 экземплярах. От Генерала Данилова возвращаясь, заехал к американскому Bishop’y McKim’y поблагодарить его за 2000 долларов, пожертвованных его руками от американских благотворителей на нужды наших военнопленных, и рассказал ему, как употреблены эти деньги. 24 октября/6 ноября 1905. Понедельник. Были военнопленные из Сидзуока: полковник Николай Иванович Мерчанский, 65-летний старик, и другие офицеры. Мерчанский заплакал, вошедши, так настрадался, бедный, потерявший единственного сына в эту войну. Между прочим, видно из разговоров с офицерами, что многие из них не теряли праздно время в плену, а занимались, кто чем мог, иные – изучением японского языка. Сегодня удивил меня один из них: остался после всех и говорит: – У меня есть просьба к вам. – К вашим услугам. Какая? – Поговорите со мной пять минут по-японски. – Нет ничего легче. – И начинаю говорить совершенно так, как говорю с японцами, нисколько не замедляя речи и не подбирая легкие слова и фразы. Офицер все понимает и на все отвечает почти так же свободно, как говорят японцы. Подивился я способности и прилежанию. Собирается потом приехать в Японию, чтобы окончательно изучить язык и страну. Невольно подумалось: вот миссионера бы сюда, такого способного и прилежного. Но куда! Духовенство русское бесплодно родить даже одного. 26 октября/8 ноября 1905. Среда. Из офицеров были Николай Феликсович Рава, капитан из Сидзуока, занимавшийся все время фотографией и накопивший превосходную коллекцию видов и всевозможных снимков; говорил, что в Сидзуока между офицерами было много пьянства и разных скандалов. Подполковник Ваулин с капитаном Кузнецовым и при них корреспондент газеты «Еродзу-чёохоо». Много взаимных любезностей было сказано с русской стороны японцам и обратно. На этот раз Ваулин об японцах и мне говорил одно хорошее, а Кузнецов и совсем любителем японцев оказался, даже говорить по-японски выучился порядочно. |
|
|
