| Поэтому человек во всех отношениях ниже своего Творца. Ибо все, что подлежит рождению и тлению, [в этом самом] имеете препятствие к тому, чтобы все мочь. Посему нам следует знать, что природа Божия неизреченна и неизъяснима, не имеет подобия ни с чем, не подчинена никакому закону, никакой необходимости, никакой привычке, косности, страху, возрастанию, болезни, но все может совершать силою, которая все препобеждает и никем не преодолевается. Но никогда, о Феопомп, не следуете так представлять Бога, как будто бы Он вошел в противоречие с Своей волей, потому именно, что Он подтверг Себя самого страданию, хотя по природе Своей бесстрастен. Ибо волю Божества мы не отделяем от той блаженнейшей сущности, которая неизменна, оставаясь одною и тою же, в едином образе, едином бытии, в единой не изменяемой воле, которая научается от себя самой, сама себе повелевает и сама от себя самой и в себе самой и чрез самое себя все может делать. И действительно, Его бесстрастная природа ни в чем не препятствует Его воле, совершать то, что хочет, так как во всякое время она одна и та же. Ибо я сказал, что Он един и что тот именно в собственном смысле Бог , кому никакая сила не может воспрепятствовать делать то, что хочет, так как Его сущность не состоит из разных взаимно себе противоречащих сущностей. Мы говорим, что природа и существо человека состоят из различных природ, именно, из души и тела. Далее, так как воля одной не согласна с волей другой, то отсюда следует, что людьми не осуществляется всегда то, что они хотели бы совершить, потому что природа одной части, противодействуя природе другой, препятствует последней делать то, что она хочет. Тот же, Кто один только неограничен, благ и славен, Кто Своею благостью все определяет, Кому подчинено все, что есть и было, Кто превосходить все, у Кого нетленный разум, Кто чужд и выше всякого зла, как я сказал раньше: Он один только прост и несложен, не смешан со злом вследствие единства Своей сущности, единая благая воля, неделимая, никогда не поругаемая, не волнуемая, не ослабляемая, не исследимая, никогда не побеждаемая или подавляемая; Он выше всяких страданий; Он сам Себя определяет во всем, что намеревается делать, так как Его природа не допускает никакого препятствия, поскольку Он чужд всякого возмущения и с Ним ничто не состязается или восстает против Него; Он свободен и Своею волею господствует над всем, и силою Своею, превосходящею все. |
| Ибо мы не знали бы, что Бесстрастный [действительно] бесстрастен, если бы Он не вошел в общение с страданиями и не устоял против силы страданий. Ибо под видом страданий Бесстрастный проник в страдания, чтобы своим страданием показать, что Он – страдание для страданий. Натиска бесстрастия не могли выдержать страдания, и мы не должны удивляться, о ученый Феопомп, что бесстрастие Божества явилось поруганием для страданий, когда мы видим, что глаза, напряженно устремленные на солнце, чтобы исследовать лучи, претерпевают страдание от лучей. VIII. Те же, которые хотят хулить эту над всем возвышенную мудрость и эту в своем величии сокрытую от всех волю; которые отвергают превосходство могущества того Бога, смертью Которого бесстрастие распространено на всех; которые осмеивают пришествие Бога на смерть и не разумеют, что превосходящее сияние Его пришествия должно воспринимать оком своего ума, и объявляют вздорной басней непостижимое и недомыслимое пришествие Бога на смерть, без истления, – эти пусть, если им угодно, пребывают в своем ложном познании, как во мраке, будучи предопределенными для смерти и тления. Ибо (мы не понимаем), как можно бы назвать злодеем царя или князя, который вошел в темницу, чтобы произнести приговор относительно злодеев, содержащихся там, по делам их, и вследствие этого перенес дурной запах и брань, если, конечно, он добровольно пришел к дурным людям, которые заключены в темнице? Необходимо, чтобы так мы думали и о Боге, Ибо на Него, вследствие Его бесстрастия, смерть не может нападать, и поскольку Он бессмертен, то без страха может попрать смерть; силою же Божества Он остался чуждым страданий и победил силы смерти, по человеческому выражение истинно сделался причастником смерти. Итак, когда мы слышим, что Бог пострадал, мы должны разуметь это относительно пришествия Его на смерть, поскольку Он нисколько не воспринял в Себя страданий смерти, – бесстрастною и бессмертною Своею силою Он явился на смерть и от смерти уходит как Бог, Который все может. Пришествие Бога на смерть ясно показало Его божественную силу и бесстрастие Его по существу, так как Он не был удержан смертью. Ибо кто из смертных мог когда – либо презреть смерть? Или кто из людей когда-либо избежал силы владычества смерти? Но если это невозможно, как это и на самом деле есть, то необходимо, чтобы мы предоставили власть над смертью единому только Богу. Итак, Бог входит во врата смерти и смерти не претерпевает. Те же, которые за преступления заповеди, осуждены на смерть, – они во век пребудут в смерти. Итак, на какое основание опираются те, которые смеются над мудрым пришествием Бога на смерть, как над недостойною Бога вещью и крайним унижением, и тех, которые так проповедуют, считают детьми и безрассудными? |
| Но неужели мы скажем, что вследствие того, что Бог живет во славе, Он не воспринял на Себя поношения, проистекающего из страданий, и таким образом, желая почтить Его, станем отрицать, что Им подается помощь людям? Какое унижение мог претерпеть в страдании бессмертный Бог, Который своею смертью посрамил смерть? Бог не знает и страдания стыда, вследствие чего Он мог бы стыдиться страдать, поскольку гордость всегда чужда Ему. Каким образом Бог мог претерпеть стыд, бессилие или поношение, пришествием на смерть, чтобы отвратить смерть от людей? Ибо кто ищет суетной славы и боится лишиться её, тот никогда не захочет перенести страдание смерти. Почему бы Бог мог бояться, чтобы у него не отняли славы и не лишили её на веки? Для Бога же предпочтительнее страдание от железа или огня, чем страдание от [желания] суетной славы. Ибо этого последнего страдания Бог не мог бы исцелить, если бы оно было у Него самого. Но если Бог не жаждет славы, потому что Он выше всяких страданий, то Он может придти на смерть, так как, поскольку Он – жизнь, Он может претерпеть смерть и смертных избавить от смерти, гак как Он сам – Бесстрастный Бог, даже когда Он находился в страданиях. Ибо когда кто-либо претерпел страдание, будучи бесстрастным, и вместе с тем отразил его от себя, как такой не поспешил бы с радостью вступить в брань со смертью, чтобы упразднить смерть? Ибо живущий, если он боится от смерти претерпеть смерть, не есть действительно живущий; а тот живущий, который не подвержен смерти, сам вызывает ее, чтобы своею смертью показать, что он есть жизнь. Так именно мы видим, что лучи света, когда смешиваются с мраком, не становятся причастными ему и не претерпевают потемнения, хотя и пребывают во мраке. Ибо примесь мрака не только не потемняет света, но скорее свет своим сиянием освещает мрак. И действительно, подобно тому, как слабый муж побеждается более значительным, превосходнейшим и сильнейшим или, как, с удалением света, мрак остается в своей темноте, так и Бог Своим добровольным пришествием на смерть не навлек на Себя ничего заслуживающего поношения, когда, напротив, показал Свое превосходство над всем, сокрушивши власть смерти и лишивши смерть господства над всем, каким она [прежде] услаждалась. |
| Ибо каким образом может быть блаженнейшим и нетленным тот, кто тобою не познан? Неужели мудро распределил свои блага тот, кто не доступен твоему исследованию? Я же, напротив, утверждаю, что блаженнейший и щедрый раздаятель благ тот, кто является помощником людей и подателем силы тем, которые лишились надежды. Ибо подобно тому, как мы не можем словом своим порицать низости злых, если мы прежде не увидим их злых дел, – ведь не можем же мы точно представлять завершения дел, пока они сокрыты в мысли и не обнаружились, – так равным образом блаженнейшее и нетленное существо мы называем блаженнейшим тогда лишь, когда оно совершает дела, свойственные его благости, [называем блаженнейшим], ради ясно обнаружившихся благих дел, какие от него проистекают. Созерцание видимого открывает сокровенное. Ибо благоразумие мудрого и благоразумного мужа в своих отличительных качествах познается не прежде, чем ее сделают очевидною дела добродетели, с радостью законченные. Но как мы можем сообщить людям о величии разума блаженнейшего существа, пока оно не представило ни одного случая к тому, чтобы, постигая его, мы были в состоянии говорить о нем? Ибо если кто не вызывает в нас душевного движения своими благими делами, или если кто не привлекает нас к себе [своею] славою, – как мы можем приписывать тому благость, пока его благость и щедроты его совершенно сокрыты? XV. Если же ты имеешь такое мнение о Боге, то это твое дело, а не Божье, так как Он – блаженнейший и щедрый в Своих дарах. Его ты не можешь постигнуть, так как Он не явил тебе Своей нетленной природы, которая превыше всего, если только Он пребывает в том высшем наслаждении, которое прилично Богу, о котором ты утверждал, что оно, по твоему суждению, исключительно прилично Богу, и Бог к нему постоянно возвращается и в него погружается, так что и Сам ничего не делает и другим ничего не позволяет делать. Ибо всякий, кто таков, слаб. Скажи нам, о мудрый Феопомп, какому страданию или какому бессилию подверг Себя блаженнейший и нетленный Бог , принося людям помощь, которую они могут чувствовать, в особенности тем, которые по неведению лишаются её благ и силою страданий увлекаются в бездну, откуда сами собою не могут достигнуть добродетели Если на время позволено будет сказать смело, то нельзя признать блаженнейшим и нетленным того, кто не призывает людей, в некотором смысле упавших с корабля и погрузившихся, поскольку они не ведают Его благости, или не влечет их к себе, когда они, пребывая в океане мира, не смогли достигнуть добродетели и сделались чуждыми Богу 15 . |
| И далее присовокупил: «жалка жизнь людей, так как всюду проникла, подобно зимнему ветру, любовь к деньгам, которой никто не может противостоять». О, если бы все врачи собрались против этой болезни, излечили сумасбродство этого безумия и бедствие мучений, не говоря уже о том, чтобы не провозглашали этой болезни счастьем! Я думаю, что из всех болезней души самым тяжким безумием является то, которое создает похотливые желания и пустые помышления, – если оно медиками посредством какой либо силы очищается, душа чувствуешь себя хорошо. О, если бы возможно было отсечь горький корень похоти, так, чтобы не было больше никакого остатка от неё, и если бы ты увидел, что люди, одновременно больные телами и душами, очищаются и просветляются! поскольку же в этом мире на род человеческий обрушились бесчисленные бедствия, то [Бог] может быть назван блаженнейшим и щедрым в своих дарах [только] тогда, когда окажется, что, при бесстрастии Своей природы, по приличной Богу благости, Он разделяет всем людям Свои дары. Ибо сам Платон сказал: «зависть находится вне пределов божественного существа». XVII. Посему пришел, о блаженный, пришел Иисус, Который есть Царь над всем, чтобы исцелить тяжкие болезни людей, как существо блаженнейшее и щедрое в своих благах. Но сам Он, оставаясь тем, чем был, Своим бесстрастием рассеял страдания, как свет изгоняет тьму. Итак, Он пришел, поспешая пришел, чтобы сделать [людей] блаженными и исполненными благ, обратить из смертных в бессмертные, воссоздать и утвердить в блаженстве. Ему, славному Царю, слава во веки. Аминь. 2 Правильное определение того, каких лиц и какие факты разумеет автор в дальнейшем перечислении, затрудняется тем, что греческие собственные имена в сирийских произведениях часто передаются в измененной или совершенно искаженной форме (V. Ryssel, Gregorius Thaumaturgus. Sein Leben und seine Schriften, S. 124). Кроме того, в данном случае, по-видимому, и самим автором допущены ошибки, если с Ryssel " ем и Martin " ом признать, что вероятнейшим источником его сведений был Valerius Maximus с его произведением De dictis factisque mirabilibus в 9 книгах. |
| Спор о душе и ее сути Итак, вернемся к обоснованиям превосходства мира духовного над материальным. Прежде всего надо доказать превосходство души над телом. В одном из самых ранних своих трактатов Плотин доказывает, что душа человека бессмертна, а поэтому превосходит тело (трактат так и называется – «О бессмертии души»). Кстати, аргументы, встречающиеся в этом трактате, мы находим в работах самых разных отцов и учителей Церкви: у Оригена, у святителя Григория Неокесарийского – ученика Оригена, у блаженного Августина, у преподобного Максима Исповедника – он приводит почти буквальные цитаты из трактата, у Псевдо-Дионисия Ареопагита и т.д. Так что идеи Плотина потом разойдутся по многим христианским трактатам! Логика трактата «О бессмертии души» следующая. Философ говорит: существует пять теорий души: одна правильная, платоновская, и четыре неправильных – эпикурейская, стоическая, аристотелевская и пифагорейская. Он останавливается на каждой из этих четырех концепций, показывая их внутреннюю противоречивость. Так, Эпикур учит, что душа состоит из атомов. Но, – замечает Плотин, – ведь атом сам по себе – материальная вещь, он не имеет в себе жизни. «Жизнью, – пишет Эпикур, – обладает совокупность атомов». Но откуда взялась бы жизнь в совокупности атомов, если каждый атом жизнью не обладает? Значит, получается, что нечто нематериальное объединяет эту совокупность атомов и дает ей жизнь. Со стоиками спорить сложнее. Стоики, напомню, утверждали, что душа материальна. Душа есть такая тонкая материя. И хотя она и тонкая, невидимая глазами, но все равно – материя. Следовательно, будучи материей, душа должна обладать всеми свойствами материи. Например, любое тело всегда либо горячее, либо холодное, либо легкое, либо тяжелое – душа наша тоже должна быть такой. Но ведь случается, что, скажем, у больного человека температура тела повышается, а когда он выздоравливает, понижается, то есть одна и та же душа может повышать и понижать температуру. Огонь только греет, лед только охлаждает, а душа, что, может менять свое состояние? Или вот другой контраргумент. Любое материальное тело что-то берет из внешней среды и в нее что-то отдает: я расту телесно, мне нужна пища для роста, я ем – пища становится моим телом. А чем питается душа? Душа питается истиной, красотой, благом – а это не телесные категории! Далее. Если бы душа была материальной, у нас не было бы памяти, ведь наше тело постоянно изменяется (об этом говорит и современная наука, согласно которой тело раз в несколько лет полностью обновляется). А у нас остается память обо всех тех событиях, которые происходили с нами в далеком-далеком прошлом. Следующий аргумент. Если бы душа была телом, мышление не было бы возможным, поскольку мышление – вспоминаем Сократа – это оперирование понятиями, а понятия не имеют никакой материальной составляющей. Так что мышление, жизнь и прочие свойства человека могут быть объяснены только платоновской концепцией души как нематериальной сущности. |
| Однако крупной ошибкой было бы считать Александрийскую школу прообразом духовных академий. Ее слово было направлено не внутрь Церкви, а вовне, к искавшей познакомиться с христианством светской публике. «Тьма еретиков и немало самых знаменитых философов стекалось к нему, – пишет Евсевий об Оригене , – и ревностно изучали не только богословие, но и мирскую философию» (Церковная история, VI. 18. 1). В этом универсализме заключалась та широта христианской александрийской мысли, которая сделала ее исключительно плодотворной для философии. Вместе с тем он усиливал вероятность ее впадения во внутренние противоречия. Итак, из первого периода развития Александрийской школы (усл. 60–179 по Р. Х.), когда происходило становление института оглашения, естественно вытекает второй период (179–231 по Р. Х.), ознаменовавшийся расцветом школы под руководством Пантена и Климента. В это время была построена вся дисциплинарная структура: введено изучение «тривиума» (грамматика, риторика, логика) и «квадривиума» (арифметика, геометрия, музыка и астрономия), а также всех философских систем, кроме эпикурейства. Однако полное описание устройства Дидаскалиона сохранилось лишь от времени Оригена , причем написанное не историком, а выпускником самой школы – епископом Новой Кесарии в Каппадокии святителем Григорием Чудотворцем . Св. Григорий Неокесарийский отмечает, что философия для его учителя была способом почитания Бога (Благодарственная речь Оригену , VI. 79). Ориген часто применял в обучении метод вопрошания и диалектику, которые св. Григорий называет «сократическим способом». При этом главной целью философии в соответствии с Сократом считалось самопознание. Все произведения философских сект, кроме «безбожников», подлежали пристальному изучению. Исследование непременно должно было быть компаративным, во избежание соблазна примкнуть к одной из сект. По образному выражению дореволюционного исследователя священника Василия Дмитревского, александрийский дидаскал «бросал ученика в обширное море человеческих мнений». Такой метод имел характер практических занятий с живым обсуждением влиятельных философских доктрин. «Я молю тебя, – писал сам Ориген , – заимствовать из греческой философии предметы, которые могут быть энциклическими, или подготовительными занятиями к христианству, а из геометрии и астрономии предметы, которые могут быть полезными для изъяснения Священного Писания, ибо что сыны философов говорят о геометрии, музыке, грамматике, риторике и астрономии как о служанках философии, то мы можем сказать о философии по отношению к христианству» (Письмо Григорию Чудотворцу , XIII. 1). |
| 166) И тем не менее [такие люди] остаются в них некоторым образом связанные, и никто уже не может легко освободить их, как из болота на обширнейшей и трудно проходимой равнине, которое тем, кто однажды попал в него, уже не дает возможности спастись ни возвращением назад, ни переправой на другую сторону, но удерживает их в себе до смерти. 167) Или [как не возможно спасение] из обширнаго, густого и высокаго леса, в который вошел путник, конечно, имеющий намерение выйти из него и снова оказаться в чистом поле; но он не в состоянии [достигнуть этого] вследствие обширности и густоты леса; он бросается в нем во все стороны, находит внутри какие-то непрерывные пути и ходит в разных направлениях, не найдет ли случайно выхода по какому нибудь из них; но они ведут только внутрь и никак не наружу, потому что это пути, предназначенные исключительно для леса; наконец, путник, уставши и выбившись из сил, когда все как будто действительно обратилось в лес, и уже на земле нет никакого жилища, решает остаться там, поставивши себе хижину, и подыскать для себя, насколько возможно, открытое место. 168) И как [мало возможно спасение] из какого нибудь лабиринта, в который виден только один вход; так как по наружному виду нельзя предполагать ничего коварнаго, то кто нибудь входит чрез одну видимую дверь, потом идет вперед до самой внутренней части, разсматривает заслуживающие внимания разнообразные предметы и очень мудрое и имеющее много ходов сооружение с его хитро переплетающимися входами и выходами; но когда он хочет действительно выйти, то уже более не в состоянии сделать этого, потому что он захвачен внутри здания, которое казалось ему так мудро сооруженным. 169) Но ни один лабиринт не может быть признань с таким трудом распутываемым и так разнообразным, никакой лес не может быть так густ и разнообразен, ли одно поле или болото не способно так овладеть теми, которые приблизились к ним, как речь кого-либо из известных философов, если кто-нибудь окажется в их власти. 170) Итак, чтобы и мне не потерпеть того же, что случилось со многими, он не вводил меня в какое либо одно из философских учений и не внушал примыкать к ним, но приводил меня ко всем, не желая, чтобы я был несведущ в каком нибудь эллинском учении. |
| 25) Кто занимает более высокое положение и превосходит душевными силами, те, сообразно с их большими средствами и великим богатством, необходимо должны по своим силам воздавать своим благодетелям большее и почтительнейшее прославление. 26) Но и незначительным людям и находящимся в бедственном положении не следует быть ни безучастными, ни безпечными, ни падать духом на том основании, будто они не могут сделать ничего ни достойнаго, ни совершеннаго. 27) Но подобно бедным, однако благодарным, они должны принимать за мерку силу не почитаемаго, а свою собственную, и из присущей им силы оказывать почести, которыя, может быть, будут угодны и приятны почитаемому и не будут у него поставлены на втором месте по сравнению с великими и многими [выражениями благодарности], если принесут их с большею готовностью и с всецело преданным настроением. 28) Так, в священных книгах 2 повествуется, что некая незначительная и бедная женщина одновременно с богатыми и сильными людьми, которые от своего богатства жертвовали большие и многоценные дары, одна только принесла незначительный и самый ничтожный дар, который однако составлял все, что у нея было, и получила свидетельство того, что она дала больше всех. Ибо, я думаю, священное слово измеряло ценность и превосходство [дара] не количеством даваемаго вещества, которое есть нечто внешнее, но скорее настроением и намерением, с какими он был принесен. 29) Поэтому и мне совершенно не следует отступать из боязни, что моя благодарность не будет вполне соответствовать благодеяниям, но совсем напротив [я долженъ] отважиться и попытаться, как бы в воздаяние, оказать почести, если и не надлежащия, то, по крайней мере, посильныя для меня. Если моя речь и не достигнет совершеннаго, то по крайней мере она отчасти будет иметь своим результатом то, что избежит всецелаго упрека в неблагодарности. 30) Ибо поистине было бы неблагородным совершенно молчать под благовидным предлогом, что не можешь сказать ничего достойнаго; но благоразумно стремление всегда воздавать, даже если бы сила приносящаго благодарность была слабее достойной [благодетеля]. Таким образом, если я даже не в состоянии говорить по достоинству, я не буду молчать; но если исполню все, что будет в моих силах, то я даже еще похвалюсь этим. |
| Глава I 1) Хорошая вещь – молчание, и именно как часто для многих других [людей], так особенно для меня в настоящий момент, когда у меня волей-неволей замыкаются уста, и я вынуждаюсь молчать. 2) Ибо я не навык и неискусен в тех прекрасных и благопристойных речах, которыя произносятся или составляются в стройной последовательности, как бы в неудержимом потоке, из отменных и превосходных слов и выражений. Может быть, я и от природы слишком мало способен заниматься этим приятным и поистине эллинским делом. 3) Между тем вот прошло уже восемь лет с того времени, как ни мне самому совершенно не приходилось произносить что-либо, или писать какую-нибудь большую или малую речь, ни слышать другого, кто бы частным образом писал или произносил, или же публично держал похвальныя и защитительныя речи, кроме этих достойных удивления мужей 1 , которые с любовию занялись прекрасной философией. 4) Но и у них мало заботы о красоте речи и благопристойности выражений: полагая словесное благозвучие на втором месте, они хотят с точностью изследовать и выразить самую сущность вещей. 5) Не то, чтобы, думаю я, они не стремились к этому, – напротив, они даже очень желают свои прекрасныя и точныя мысли выразить в красивой и стройной речи, – но они, может быть, не в состоянии так легко обнять одною и тою же и к тому еще ограниченною человеческою душою, с одной стороны, священную и богоподобную силу, заключающуюся в их мыслях, и, с другой стороны, слово, красноречивое в своих выражениях, – это два преимущества, которыя у отдельнаго человека выступают обособленно и в известном смысле прямо противоположны друг другу. 6) Если размышлению и изследованию, так сказать, благоприятствует и содействует молчание, то красноречия и благозвучия в слове с успехом можно искать не в чем ином, как в речах и в непрерывном упражнении в них. 7) Между тем еще и другая наука сильно занимает мой ум, и уста сковывают язык, если бы я захотел даже немного сказать на языке Эллинов, – это достойные удивления наши законы, по которым теперь направляются дела всех состоящих под властью Римлян людей и которые без тяжелаго труда не могут быть ни согласованы, ни основательно изучены; так как и сами по себе они мудрые и точные и разнообразные и достойиые удивления и, одним словом, в высшей степени соответствуют эллинскому духу, но, кроме того, они написаны и переданы на языке Римлян, который вызывает изумление, величествен и вполне сообразен с царственной властью; но для меня тем не менее он представляет свои трудности. |
|
|
