| Когда он усердно занимался этой задачей, могло случиться, что ему не пришла на мысль краткая формула веры и ссылка на нее» 363 . Но здесь, как нам кажется, отсутствие ссылки на символ св. Григория объясняется тем, что она нисколько не помогла-бы делу и не достигла бы цели: неокесарийские савеллиане указывали, что в Διλεξις πρς Αλιανν находится выражение, которое подтверждает их учение; св. Василий Великий должен был устранить или ослабить это возражение, или же удовлетворительно объяснить появление в данном произведении св. Григория сомнительного выражения, почему ссылка на другое его творение не имела бы доказательной силы. Допустим, что св. Василий в опровержение учения савеллиан и приведенного ими обоснования указал бы неокесарийским савеллианам на символ св. Григория; но противники всегда могли возразить ему: совершенно верно, – но в изложении веры в разговоре с Элианом св. Григорий написал: «Отец и Сын, хотя в умопредставлении суть два, но в ипостаси – едино»..., и св. Василий должен был бы снова возвращаться к разговору с Элианом. Что св. Василий Великий не пользуется символом св. Григория в борьбе с арианами и пневматомахами, это может иметь свое основание в том, что ни в отделе символа о Сыне Божием, ни в отделе его о Св. Духе нет таких выражений, которые можно было бы противопоставить ереси, как совершенно ясное, не требующее дальнейших комментариев доказательство православного учения. Из того факта, что Григорий Нисский , сообщающий текст символа и не сомневающийся в его подлинности, однако не прибегает к нему в борьбе с арианами и пневматомахами, а Григорий Богослов ограничивается всего несколькими словами из него, без точного обозначения имени автора, должно заключать, что и от св. Василия Великого нельзя требовать безусловного использования символа св. Григория; тем более, что авторитет неокесарийского святителя, столь высоко почитаемый великими каппадокийскими отцами, вовсе не был обязателен для ариан и пневматомахов. На такую мысль наводит то обстоятельство, что св. |
| То направление от земного и чувственного к высшему и идеальному, какое воспитывалось Оригеном в своих учениках, нашло благоприятную для своего развития почву в мягкой, восприимчивой душе св. Григория и обнаружилось в нем на родине, где он, по выражению Григория Нисского , заботясь о том, как довести до совершенства душу путем добродетели, к этому направил все попечения в своей жизни и распростился со всем в мире, удалился от шума площадей и от всей вообще городской жизни, в уединении пребывал сам с собою и чрез себя с Богом. Этому новому образу жизни он отдается с таким усердием и увлечением, что энергично противодействует стремлению Федима «дать ему начальствование в церкви», боясь, «чтобы присоединенные к жизни заботы священства, как некоторое бремя, не послужили ему препятствием в любомудрии». Эта наклонность к любомудрию сохранялась им и в епископском служении. Св. Григорий Нисский говорит, что св. Григорий, призванный для избавления от бедствия, причиняемого рекою Лик, «опираясь на один жезл, совершил весь путь, любомудрствуя с своими спутниками о чаемой горней жизни, чем всегда по преимуществу занимаясь, прочие дела считал посторонними в сравнении с этим превосходнейшим занятием» 314 . Об этой любви св. Григория к беседам на богословско-философские темы свидетельствует его трактат «К Феопомпу о том, подлежит ли Бог страданию, или не подлежит», его «разговор с Элианом», его послание к Евагрию о Божестве и, наконец, его «Переложение Екклесиаста», который так отвечал его настроению в отношении к миру со всеми его удовольствиями и славой. Понтийское предание, надежным путем дошедшее до св. Василия Великого , изображает его святителем кротким, чуждым превозношения, гнева, стремящимся прежде всего в личной жизни и в личных отношениях осуществить заповеди Христовы. Отсюда естественно вытекало его глубокое нравственное влияние на все стороны жизни паствы. Как сообщает Григорий Нисский , «в спорных житейских делах никакого другого судилища не знали выше его, но всякий спор и все неудоборазрешимые и запутанные дела разрешались его советами; отсюда чрез его благодатное влияние водворились в городе законная справедливость и мир как для всех вообще, так и для каждого в частности; много прибыло добра как в частности, так и вообще, потому что никакое зло не нарушало взаимного согласия» 315 . Проникнутое любовью сердце умело понять и опасность, угрожавшую пастве во время жестокого гонения, и трудность для многих решительно порвать со всеми своими привычками в частности в религиозных обычаях; оно же подсказало и настоящий тон обращения к ней после обнаружившегося нравственного падения многих во время варварского нашествия. Тою же снисходительностью проникнуты были и его отношения к неверующим еще язычникам, соблазнявшимся некоторыми положениями христианского учения: он готов был в несущественном приспособляться к пониманию и установившимся взглядам своих оппонентов, лишь бы достигнуть согласия в главном. |
| Иже от Бога свыше Божественную благодать восприемь,/славне Григорие ,/и Того силою укрепляемь,/евангельски шествовати изволил еси./Отонудуже у Христа возмездие трудов приял еси, всеблаженне,/Егоже моли,//да спасет души наша. Перевод: Восприняв от Бога свыше Божественную благодать, славный Григорий, и Его силой укрепляем, ты жил в соответствии с Евангелием. Поэтому у Христа получил награду за труды, всеблаженный, Его же моли о спасении душ наших. Григорию Паламе , архиеп. Фессалонитскому, глас 8 Православию наставниче, святителем украшение,/богословцем поборниче непобедимый, Григорие чудотворче,/Солуню великая похвало, проповедниче благодати,//моли Христа Бога спастися душам нашим. Перевод: Православия учитель, святителей украшение, богословов защитник непобедимый, Григорий чудотворец , Салоник великая хвала, провозвестник благодати, моли Христа Бога о спасении душ наших. Григорию Чудотворцу, еп. Неокесарийскому, глас 8 В молитвах бодрствуя, чудес деланьми претерпевая,/тезоимение стяжал еси исправления,/но молися Христу Богу, отче Григорие ,/просветити души наша,//да не когда уснем в смерть. Перевод: В молитвах бодрствуя (от греч. γρηγορω — бодрствую) и чудеса творя, ты стал именоваться по делам своим. Но молись Христу Богу, отче Григорий, просветить души наши, да не умрем во грехах наших. Гурию, архиеп. Казанскому, глас 4 Правило веры и образ целомудрия,/учителя добрых дел/и наставника спасения даде тя Господь/новопросвещенному граду Казани,/в немже приобрел еси новыя от язык люди/и привел еси я Христови./Сего ради в память твою радостно сошедшеся,/честне празднуем святое твое успение,/ты же, отче наш, святителю Христов Гурие ,/моли Христа Бога//спастися душам нашим. Перевод: Правило веры и образ целомудрия, учителя добрых дел и наставника спасения, даровал тебя Господь новопросвещенному городу Казани, в нем же обрел ты новых людей из язычников и привел их ко Христу. Потому в день памяти твоей радостно собравшись, с почтением празднуем святое твое успение, ты же, отче наш, святитель Христов Гурий, моли Христа Бога о спасении наших душ. Ин тропарь, на перенесение мощей, глас 4 |
| За восемь лет обучения Ориген провел своего ученика сквозь все тонкости философии. Он учил его критически анализировать любую позицию и высказывание, искусно направляя святого к самостоятельному решению самых разных проблем. Это было целое интеллектуальное сражение между учителем и учеником, в котором последний в конце концов научился мыслить самостоятельно. Вот как святитель Григорий вспоминал впоследствии об этих первых занятиях: «Он нападал на меня и, особенно своим способом доказательства по методу Сократа, иногда повергал меня на землю, если видел, что я, как дикая лошадь, совершенно сбрасывал узду, выскакивал за дорогу и часто бесцельно бегал кругом, пока убеждением и как бы принудительною силою — доказательством из моих собственных уст, как уздою, снова делал меня спокойным». Затем началось изучение самих философских и научных дисциплин: диалектика, логика, этика, астрономия, математика. День за днем в неустанных трудах будущий святой постепенно уходил от своих языческих представлений, открывая новые, еще пока неизведанные горизонты. Но как тяжело ему давался каждый шаг! Несколько раз он даже думал все бросить и сбежать из школы, но Ориген всякий раз терпеливо, используя различные доводы, склонял его остаться: «Я теперь не могу сказать, сколько такого рода изречений он произнес, убеждая меня к изучению философии, не один только день, но и много дней в начале, когда я приходил к нему». Григорий терзался сомнениями, порой упорствовал, страдал, «ибо не легко убедить кого-либо изменить собственные взгляды и согласиться с иными». Но только после того, как Григорий прошел суровую школу Оригена, он наконец сумел открыть для себя христианство. Так будущий святой принимает крещение, становится монахом-отшельником, а затем епископом в Неокесарии. На заставке фрагмент фото woodleywonderworks Сохранить Поделиться: Поддержите журнал «Фома» Журнал «Фома» работает благодаря поддержке читателей. Даже небольшое пожертвование поможет нам дальше рассказывать о Христе, Евангелии и православии. |
| е) Обман иудеев и наказание их. Всем было известно, что св. Григорий преимущественно заботился о том, чтобы всегда подавать утешение нуждающимся. Два еврея, имея в виду прибыль, или вознамерившись посмеяться над св. Григорием, подстерегали его на возвратном пути. Один из них, притворившись мертвым, лежал на краю дороги, а другой как бы оплакивал умершего и просил мимо идущего Григория подать, сколько возможно, на прикрытие тела умершего. Св. Григорий тотчас же снял верхнюю одежду, возложил ее на умершего и отправился в дальнейший путь. Когда св. Григорий отошел на значительное расстояние, плакавший стал смеяться и заставлял лежавшего встать, но последний не слыхал голоса и не чувствовал толчков, а лежал в одинаковом положении: он оказался действительно мертвым 167 . В сирийском житии эта история воспроизведена согласно с повествованием Григория Нисского , с тою только разницей, что введен разговор иудеев между собою и обращение плачущего иудея к св. Григорию; кроме того, по сирийскому житию св. Григорий отрезал половину плаща для покрытия тела умершего. Но у Григория Нисского повествование оканчивается сообщением, что притворявшийся иудей оказался мертвым, и в оправдание такой кажущейся жестокости он напоминает пример ап. Петра, наказавшего смертью Ананию. Сирийское житие продолжает рассказ таким образом: когда иудей увидел, что товарищ его действительно мертв, он догнал св. Григория, признался в обмане, объяснив, что это сделано по бедности, и умолял, по примеру Господа, оказывавшего милосердие к негодному еврейскому народу, явить свою благость и к ним, так как умерший имеет жену и детей, которые ожидают его. Св. Григорий возвратился, помолился над умершим, взял его за руку, и тот встал. Все бывшие при этом прославили Бога, а иудеи приняли крещение и сделались верными монахами 168 . Это дополнение рассказа по сравнению с повествованием Григория Нисского показывает, с одной стороны, что сирийское житие представляет собою позднейшую версию его, отвечающую на естественное желание видеть конец этой истории более согласным с общим характером личности милостивого святителя и более назидательным, а с другой, ясно подтверждает высказанную уже мысль о том, что сходство зависит не от письменного первоисточника, так как едва-ли можно предположить, чтобы Григорий Нисский опустил окончание рассказа, если бы оно было в первоисточнике. Заключение не могло быть опущено Григорием Нисским и ради уменьшения элемента чудесного, так как и умерщвление посредством плаща нельзя назвать естественным явлением. Наконец, непонятно, почему у Григория Нисского эта история помещена в конце, а в сирийском житии в начале, и как это согласить с предположением общего источника. Не следует ли скорее допустить, что этот рассказ в устном предании не был фиксирован и поэтому ставился в различной последовательности 169 . |
| Письма 357, до ноября 1. К Евстафию Философу 357 (или 358) 14. К Григорию, другу 4. К Олимпию 360–362 9. К Максиму Философу 362 или 363 3. К Кандидиану 18. К Макарию и Иоанну 19. К Григорию, другу 363–370 22. О совершенстве в монашеской жизни 363–378 43(46). К падшей деве 20. К Леонтию, софисту 21. К Леонтию, софисту 365–378 15. К Аркадию, комиту 368, после 10 октября 369, осень 31. К Евсевию, епископу Самосатскому 370, весна 27. К Евсевию, епископу Самосатскому 370–371, зима 25. К Афанасию, епископу Анкирскому 370–373 57(61). К Афанасию, архиепископу Александрийскому 370–378 24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского 45(49). К Аркадию, епископу 49(53). К хорепископам 50(54). К хорепископам 51(55). К Паригорию, пресвитеру 52(56). К Пергамию 58(62). К Церкви Парнасской 59(63). К неокесарийскому градоначальнику 60(64). К Исихию 370–378 68 (72). К Исихию 69(73). К Каллисфену 73(77). Без надписи 74(78). Без надписи 79(83). К чиновнику, облагающему податями 81(85). О том, что не должно клясться 82(86). К правителю области 83(87). Без надписи 103(107). К вдове Иулитте 104(108). К попечителю наследников Иулитты 105(109). К Елладию, сотоварищу ипарха 111(115). К Симпликии, еретичке 147(152). К Виктору, военачальнику 148(153). К Виктору, бывшему консулу 165(172). К Софронию, епископу 170(177). К Софронию, магистру 171(178). К Авургию 172(179). К Аринфею 173(180). К Софронию, магистру, за Евмафия 178(185). К Феодоту, епископу Верийскому 184(192). К Софронию, магистру 186(194). К Зоилу 262(270). Без надписи, о похищении девицы 264(272). К Софронию, магистру 266(274). К Имерию, магистру 269(277). К Максиму Схоластику 274(282). К епископу 275(283). К одной вдове 276(284). К сборщику податей 277(285). Без надписи 279(287). Без надписи 280(288). Без надписи 281(289). Без надписи, об одной притесненной женщине 282(290). К Нектарию 283(291). К Тимофею, хорепископу 298(306). К севастийскому градоначальнику 371, не позднее марта 44 (48). К Евсевию, епископу Самосатскому |
| Он может все совершать. Не думай, о друг, что Тому, Кто всем обладает, Кого никто не может подвергнуть страданиям и Кому никто не может противостоять, – можно воспрепятствовать совершить то, что Он хочет». V. В ответ на это Феопомп сказал мне: «и я также, учитель Григорий, хорошо знаю, что Бог обладает могущественнейшей волей, совершенной свободой и господством над всем, и что никто не должен спорить о том, что ты утверждаешь. Но то, относительно чего я остаюсь в недоумении, состоит в следующем, именно: не заключает ли природа Божества в самой себе препятствия к тому, чтобы страдать; и существо, которое бесстрастно, не возбраняет ли своей воле претерпевать страдания, что, конечно, было бы чуждо ему самому и для него неприлично? Это так (очевидно) из ясных доказательств, которых тобою приведено больше, чем достаточно. А если бы кто выступил против этих объяснений, на того должно было бы смотреть не только как на невежественного, но и как безрассудного, нечестивого и в высшей степени дурного. Ибо надлежит предоставить Богу господство и власть над всем; а так как я предпочитаю избрать благое и отвернуть злое, то, поскольку бесстрастная природа Бога всегда одна и та же, я решил исследовать и узнать, имел ли Бог когда-нибудь намерение претерпевать человеческие страдания». VI. На это я ответил: «хочешь ли ты, о Феопомп, действительно и искренно отступить от воззрений Исократа и совершенно оставить их, чтобы обратиться к здравым мнениям истины, которые я изложил тебе в ясных доказательствах? Слушай, поэтому, внимательно слушай, о Феопомп, и старательно вникни своею мыслю, надлежащим образом слагая в своем сердце то, что я скажу тебе. Страдание тогда действительно было бы страданием, если бы Бог имел намерение [сделать] что-нибудь неполезное и для Него непристойное. Но когда божественная воля подвиглась для уврачевания дурных помышлений людей, тогда мы не можем сказать, что Бог страдает оттого, что Своим унижением и высочайшим благоволением послужил людям. Посему, так как сердце людей отвратилось от истинной религии и, на подобие животных, оказало материи больше чести, чем Богу, и, что было непосредственным следствием этого, жадно устремилось на гнусные удовольствия, – то Бог восхотел отвлечь людей от этого. |
| святитель Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский Содержание Весьма дивлюсь и чрезвычайно поражаюсь твоею разсудительностью, как ты своими точными вопросами даешь повод к таким умозрениям и столь важным изысканиям, поставляя меня в необходимость говорить и усиленно трудиться над доказательствами, именно, когда предлагаешь мне настоятельные и полезные вопросы. Таким образом, для меня, с очевидностью, получается совершенная необходимость, следуя за твоими вопросами, давать на них ясные ответы. И теперь, вот, предложенный тобою вопрос был такого рода и такого содержания: естество (которое иной правильно назвал бы скорее сущностью, чем естеством) Отца и Сына и Святаго Духа — просто или сложно? Ибо если оно просто, то как оно может допускать «три» — число названных выше? Поелику простое — однородно и несчисляемо; а то, что подпадает числам, по необходимости разсекается, хотя бы оно и не было подвергнуто счислению; разсекаемое же страдательно, ибо разсечение есть страдание. Поэтому, если естество Совершеннейшего просто, то излишне назначение имен; а если назначение имен истинно, и должно доверять именам, то тотчас исчезает однородность и простота. Итак, каково же естество [разсматриваемого] предмета? Так ты говорил мне. Слово истины со всею точностью представит разъяснение этих вопросов, не предлагая неразумно, по недостатку доказательств, призрака веры, которая не требует доказательства, и не пытаясь прикрывать шаткость своего убеждения свидетельствами древних басен, но, взвесив результаты точного исследования и сделав правильные выводы, ясно представит достоверность учения. Итак, да шествует к нам отселе слово [истины] и пусть оно скажет нам и то, как должно представлять себе Божество — простым или трехсоставным? Ибо тройственность имен заставляет нас так именно и говорить и веровать, и, злоупотребив ими, некоторые составили шаткия и совершенно нелепыя учения, полагая, что вместе с произнесением имен и сущность терпит страдание разделения. Но, как сам ты говоришь, мы должны оставить таковых, нетвердо защищающих учение, составляющее их собственное мнение; мы же обратим свой ум к правильному усвоению познания. Итак, прежде всего установим, что есть Бог, и таким образом после этого тщательно займемся доказательствами. |
| Ибо что за блаженнейший Бог, богатый в своих дарах, превосходящий щедростью Своей благости, Которому не присущи ни радости, ни заботы, ни милости, ни иное какое-либо из тех качеств, которые приличны добродетели и которые составляют средства обнаружения для Бога, щедрого в своей помощи. XVI. Поэтому, если ты, увлеченный воображением, хочешь сочинить и нарисовать себе Бога, Который любит самого Себя, пребывает в Своих богатствах, наслаждается Своею славою и не хочет никому оказывать содействия, людьми пренебрегает и отвергает их, лишает помощи блаженнейшего существа, – то какова жестокость по отношении к тем людям, которые, не зная добродетели, погибают массами! И это – существо блаженнейшее, щедрое в своих дарах! Но оставим то, что можно говорить при таком положении дел, и пойдем к мудрецам, чтобы у них поучиться познанию истинной философии, так как они тех, которые падали и заблуждались в этом мире, призывали и делали близкими к себе. Если бы философы молчали, когда люди погибали толпами, то погиб бы молчаливый Критий из-за своей любви к власти; погиб бы в своей говорливости Алкивиад, вследствие расточительности. Персы и мидяне отличались доблестью в Сузах, прежде чем они опоясались оружием, чтобы идти в Македонию. Итак, что молчишь 16 ты, о блаженный (т.е. Боже), при гибели всех этих, когда мудрецы не хотели молчать 17 , чтобы помочь им? Это – природа добродетели, о Феопомп, это – плод философии, именно, чтобы те только почитались блаженными и великодушными, у которых забота не только о себе, но также и о ближних, в особенности о тех, которые подвержены страданиям души. Даже сам Диоген циник, когда однажды афинянин смеялся над ним в таких словах: почему ты, когда хвалишь Лакедемонян и порицаешь Афинян, не отправляешься в Спарту? – говорят, ответил так: «врачи обыкновенно посещаюсь больных, а не здоровых». Посему, если человеческая философия и сама умеет лечить болезни души, и тем, которые стремятся к добродетели, не позволяет отталкивать или презирать даже только одну душу какого бы то ни было человека, но побуждает спешить, чтобы заботливо возвратить людей [на надлежащий путь] и спасти тех, которые отпали от добродетели, – как нам не сказать, что тот Бог, который есть учитель всякой философии, Который есть по истине блаженнейший и щедрый, пришел по Своей воле сюда, где множество страданий избрало себе местопребывание, к тем, которые порабощены страданиям? Неужели мы скажем, что это не страдание души, если кто не совершает дел, которые приличны добродетели? Сам Исократ, когда немного раньше писал к жителям Абдеры, сказал, что болезнь души есть любовь к деньгам. |
| Естество же Бога в смерти пребыло нетленным и силою бесстрастия сокрушило страдания, наподобие света, который смешивается с тьмою. Ибо страдания тогда должны считаться поистине сильными, когда они, выдерживая борьбу с противоположными им вещами, сами остаются тем, чем были. Но это смешение должно происходить не в воображении или в мысли, но в действительности. Итак, если существа взаимно противоположные, которые, по присущей им силе, могут оставаться нетленными и не чувствительными к страданиям, даже когда они смешиваются с другими существами, как, напр., саламандра, которая может презирать пламя, и как адамант, когда по нему ударяют железом, – ибо все это, как мы сказали, не в воображении только или в мысли остается не восприимчивым к страданиям, – так вот, если саламандра, подвергаясь действию огня, остается невредимой, не претерпевая никакого ущерба от своего соприкосновения с огнем; если, говорю, материальные существа, повидимому, не испытывают никакого изменения в своей субстанции, даже когда смешиваются с другими существами, производящими повреждение, но, напротив, остаются целыми и невредимыми, и не лишаются ничего из своей сущности, – то какое препятствие или какое затруднение мы найдем в том, что нетленная сущность Бога останется бесстрастною, даже когда входит в соприкосновение с вещами, причиняющими страдание? XIII. Не верь, о Феопомп, тому, что некоторые, как известно, искусно утверждают, именно, что блаженнейший и нетленный тот, кто ни сам не проявляет деятельности, ни другому не предоставляет действовать. Ибо кто таков, тот страдает бессилием. Ибо кто осмелится назвать того, кто не открывает пути к добродетели, не делает людей знающими, не научает других мудрости, не разумеет правого, не заботится о спасении душ, воздерживается от совершения добродетели, – кто, говорю, осмелится назвать такого блаженнейшим и высшим благом? Каким образом может статься, что блаженнейший и нетленный Бог не захотел вырвать корень злых помышлений, или, по присущей Ему благости, изгладить, как бы пожаром, из душ смертоносные влечения? Ибо блаженнейший и нетленный тот, кто умерщвляет страдания, делаешь людей мудрыми, сообщает божественное ведение и являет добродетель. |
|
|
