| А тому, кто не верует? Кто имеет систему убеждений— картину мира, в которой для Бога не оставлено места? Будут ли для него иметь смысл самые изощренные богословские рассуждения о том, что Бог — «Всесовершенное Существо», или что Он — «Высший Идеал и Ценность»? Очевидно, нет. Пока Господь не посетит такого человека Своим действием, пока не откроется Сам очевидностью Своего присутствия — глух и слеп неверующий и оспорит любые теоретические доводы. Для него вера в Бога — лишь широко распространенное заблуждение. Доказательства нужны человеку колеблющемуся, который задает вопрос: есть Бог или Его нет? А если есть, то какой Он? Личный Разум или некая слепая Сила; милостивый Отец или неумолимый Закон, вроде закона всемирного тяготения? В этом случае могут иметь силу доказательства, но только такие, которые основаны на реальном жизненном опыте либо самого ищущего, либо того, чьему слову он доверяет. Если человек, однажды поверивший, со временем начинает сомневаться в бытии Божием, значит его вера не находит подтверждения в личном жизненном опыте: одно из двух — либо он не пытается жить по вере, исповедуя веру только устами, либо, если ему жизнь по вере опыта благодати не дает, то исповедание веры неправильное и человек поклоняется не истинному Богу, а своей фантазии, мечте, идеалу. Так из-за нарушения соборности церковной жизни и искажения в исповедании веры в исхождение Духа Святаго от Отца, в западной церкви к XI веку оскудел благодатный опыт. Для них бытие Божие потеряло очевидность. Не получая повседневного опыта богообщения, священноначалие стало нуждаться в умственных выкладках для усиления убедительности своей проповеди, чтобы сохранить свое влияние на паству. Иссякло слово веры и благодати, зазвучало слово формальной логики и закона. Возникла средневековая схоластика, давшая впоследствии начало философскому рационализму в богословии, принявшему в новое время такие угрожающие размеры. 2 Схоласты часто сходились на одной и той же теме в далёких, казалось бы, линиях рассуждений, а именно, на онтологической теме, с которой в особенности ассоциируется имя Ансельма, первого из схоластических философов (в XI в.), и Рене Декарта, первого крупного современного философа (середина XVII в.). Выдвигая этот аргумент, они стремятся показать, что сама идея Бога подразумевает Его существование. |
| Напротив, Пушкина можно определять лишь отрицательно, т. е. отвечая «нет!», «нет!» и «нет!» – на попытку указать в нем одну господствующую думу, или – постоянно одно и то же, нерассеиваемое, настроение. Монотонность совершенно исключена из его гения; выразимся в терминах, особенно понятных: ему чужда монотонность и, может быть, чужд в идейном смысле, в поэтическом смысле – монотеизм. Он – все-божник, т. е. идеал его дрожал на каждом листочке Божьего творения; в каждом лице человеческом, поискав, он мог или, по крайней мере, готов был его найти. Вся его жизнь и была таким-то собиранием этих идеалов, – прогулкою в Саду Божьем, где он указывал человечеству: «А вот еще чтó можно любить!»… «или – вот это!..». «Но оглянитесь, разве тó – хуже?!.» Никто не оспорит, что в этом его суть. Чувства гневливости почти отсутствуют в нем. В этом отношении замечателен один отрывок, посмертно найденный в его бумагах; он в нем отвечал на упреки друзей, отчасти и на недоумение врагов, отчего он не отвечал ничего на жестокие критические приговоры, какие ему случалось читать о себе? Оправдание его вполне серьезно и почти пунктуально, но оканчивается припискою, которая, в сущности, зачеркивает все пункты: «Никогда не мог преодолеть в себе смертной скуки подобного ответа». Не буквально, но смысл этот, и он отвечает всему, чтó мы знаем о поэте. Однако не только поверхностно, но и плоско было бы думать о нем, что он страдал и, так сказать, тонул в какой-то любвеобильности, в вечном пылании положительными чувствами. Эта бенедиктовщина души также была совершенно исключена из его настроения. Нет, – он был серьезен, был вдумчив; хотя в Саду Божьем, – он не издал ни одного «аха», но как бы вторично, в уме и поэтическом даре, он насаждал его, повторял дело Божьих рук… Но уже выходили не вещи, а идеи о вещах, – не цветок, но песня о цветке, однако покрывающая глубиною и красотою всю полноту его сложного строения. Так получился «Пушкин», эти «семь томов» обильно комментируемых созданий, где мы находим своеобразный и замкнутый, совершенно закругленный «мир» как «космос», как «украшенное Божье творение». Можно Пушкиным питаться и можно им одним пропитаться всю жизнь. Попробуйте жить Гоголем, попробуйте жить Лермонтовым: вы будете задушены их (сердечным и умственным) монотеизмом… Через немного времени вы почувствуете ужасную удушаемость себя, как в комнате с закрытыми окнами и насыщенной ароматом сильно пахучих цветов, и броситесь к двери с криком: «Простора!», «Воздуха!..» У Пушкина – все двери открыты, да и нет дверей, потому что нет стен, нет самой комнаты: это – в точности сад, где вы не устаете. |
| 8. Ответ на 2, prot: Только не надо каждый раз спекулировать на Победе и на войне,которую превратили в чудовищную бойню.Русский-это не советский,а советский-это не русский.Русские-это православные люди,которые оказались в чудовищном положении после Катастрофы 1917г.но которые способствовали победе в войне т.к. оставались патриотами своей страны.А советские люди-это несчастные,обманутые и зомбированные существа,которые до сих пор живут в выдуманным мире. Сдается мне, что ты " Гусский " . В СССР времен великой отечественной войны подавляющее большинство советских русских былио крещеными Православными. Как уж они исполняли свой христианский долгпосещения богослужений - это дело другое, но то, что они были крещены - факт. И только брехливый пёс это оспорит. и разделит русских и советских. Да и СССР - это Россия, во время тяжелой болезни. и только пёс откажется от своих родителей если они заболели. Так вот настоящие русски православные преодоллеи вместе с матерью её болезнь, возликовав, что она выздороела, и лишь шелудивый пёс бросит в неё ком грязи, что она была больна 7. Ответ на 2, prot: Я русский. Только не надо каждый раз спекулировать на Победе и на войне,которую превратили в чудовищную бойню.Русский-это не советский,а советский-это не русский.Русские-это православные люди,которые оказались в чудовищном положении после Катастрофы 1917г.но которые способствовали победе в войне т.к. оставались патриотами своей страны.А советские люди-это несчастные,обманутые и зомбированные существа,которые до сих пор живут в выдуманным мире. ) «Нормальные русские, конечно же, есть, это несомненно. Горсточка нормальных, рассеянная среди океана мрази и нечисти, таки имеется. И один из главных признаков нормального русского, — то, что он, прочитав правду про этот океан, окружающий его, не начнет возмущаться, не сочтет себя оскорбленным за всю толпу своих звероподобных алкоголических соплеменничков. Наоборот, он только горько усмехнется, подтверждая этим, что написанное о них — действительно горькая правда и что он не может отождествить себя с этим бессмысленным стадом двуногих скотов, пьющим и ворующим сбродом. И уж конечно, нормальный русский на написавшего эту правду про сброд не побежит писать донос по 282-й статье…» (с) Борис Стомахин |
| Итак, что же? Если египтяне и финикияне, если евреи, у которых и мы заимствуем многое для своего научения, если, наконец, жители острова Евбеи будут, по-твоему, присваивать себе все это как собственность, что нам тогда делать? Чем будем защищаться против них, быв уловлены собственными законами 51 ? Не приведется ли нам лишиться всего того и, подобно галке в чужих перьях, видеть, что у нас оборвут их и мы останемся голыми и безобразными? 108. Или твоя собственность стихи? Но что, если право на них оспорит та старуха, которая, когда толкнул ее в плечо скоро бежавший навстречу ей юноша, стала бранить его и в жару гнева, как рассказывают, выразила брань свою стихом, который очень понравился тому юноше и, быв приведен им в правильную меру, послужил началом стихотворства, столько тобой уважаемого? Что сказать о прочем? Если ты гордишься оружием, то от кого, храбрейший воин, у тебя оружие? Не от циклопов ли, от коих ведет свое начало искусство ковать? Если представляется тебе важной, и даже важнее всего, багряница, которая сделала тебя и мудрецом, и установителем таких законов, то не должен ли ты отдать ее тирянам, у которых пастушья собака, съевши улитку и вымаравши свои губы багряным ее соком, показала пастуху пурпуровую краску и передала вам, царям, через тирян это пышное рубище, плачевное для злых? Что еще сказать о земледелии и кораблестроении, которых могут лишить нас афиняне, рассказывающие о Деметрах 52 , Триптолемах, драконах, Келеях и Икариях и передающие вам об этом множество басен, на которых основываются ваши срамные таинства, поистине достойные ночной тьмы? 109. Угодно ли тебе, чтобы я, оставив прочее, обратился к главному предмету твоего безумия или, лучше, злочестия? То самое, чтобы посвящаться и посвящать в таинства и служить богам, откуда перешло к тебе? Не от фракиян ли? В этом самое слово θρησκεειν (служить богам) может тебя удостоверить. А жертвоприношение не от халдеев ли или от кипрян? Астрономия не вавилонянам ли принадлежит? Геометрия не египтянам ли? Магия не персам ли? Гадание по снам от кого, как не от телмисян 53 ? Птицегадание от кого, как не от фригиян, которые прежде других стали замечать полет и движения птиц? Но чтоб не многословить, откуда у тебя все частные принадлежности богопочтения? Не каждая ли от одного какого-либо частного народа? А из соединения всех их вместе составилось одно таинство суеверия! Итак, что же? После того как все отойдет к первым изобретателям, не должно ли будет допустить, что у тебя не останется ничего своего, кроме злобы и твоего богоотступничества, поистине нового? В самом деле, ты первый из христиан вздумал восстать против Господа, как некогда у скифов рабы против господ. |
| Этика Стругацких ставила творчество, развитие и познание над всеми прочими ценностями. Она оказалась чрезвычайно близка интеллигенции. Соответственно, именно интеллигенция, по их мнению, должна была тащить мир за собой, изменять его к лучшему, формулировать для него верные идеалы. По большому счету, перевоспитывать человечество. А может быть, даже и защищать его, причем порой — от самого себя. Если надо — самыми суровыми методами. Не напрасно Борис Натанович Стругацкий однажды сказал устами одного из своих персонажей: «Я не друг человечества, я — враг его врагов». Ведь пастырь — не друг овцы, а враг волка... И еще — Стругацкие были наделены силой писать сильнее, ярче, психологически достовернее, нежели подавляющее большинство их коллег-фантастов. В сущности, они весьма высоко подняли планку литературных требований, выставляемых перед литератором, пробующим свои силы в фантастике. Именно поэтому добра половина молодых писателей, пришедших в эту сферу литературы в 70-х, 80-х, 90-х, творили по тем образцам, которые дали им Стругацкие. Их творческое влияние оказалось необыкновенно притягательным. Целая плеяда замечательных авторов выросла «в шлейфе» Стругацких. В 1991 году скончался Аркадий Натанович. Незадолго до смерти, представляя один литературный альманах, он сказал: «Не может же быть, что все мы — сплошные идиоты! Не убивайте. Почитайте отца и мать, чтобы продлились дни наши на земле. Не пляшите с утра и до утра. Возымейте иную цель жизни, нежели накладывать руку на чужое богатство и на женскую красоту. Тысячелетия глядят на нас с надеждой, что мы не озвереем, не станем сволочью, рабами паханов и фюреров». Многие поныне воспринимают эти слова как завещание Стругацкого-старшего. И кто из образованных людей России, пребывая в здравом уме и твердой памяти, оспорит хоть единое слово из сказанного им? Диалог, три с половиной десятилетия шедший между двумя половинками писателя единого «братья Стругацкие», прервался. Его младший брат в одиночку написал под псевдонимом «С. Витицкий» еще два романа — «Поиск предназначения» и «Бессильные мира сего». Борис Натанович по праву гордился ими, но и говорил, вместе с тем: «Представьте, что много лет подряд вы с напарником пилите двуручной пилой огромное бревно; теперь напарник ушел, вы остались в одиночестве, а бревно и пила никуда не делись, надо пилить дальше...» |
| В обиходе она была жизнерадостна, симпатична, не ныла от неудобств, даже услужлива в них. Располагала и прямота её, никакого лукавства. Она детски радовалась аплодисментам и не пыталась это скрывать, серые глаза её сияли, и она ещё потом спустя напоминала о своём успехе. Зато, от её открытости, не избежать было и некоторых излияний. Сколько людей, сколько пар – столько особенных отношений, жизнь не скупа на сочетания. Вот, Алина с мужем была бездетная и безмятежно счастливая, сросшаяся за девять лет пара. Жили – как будто без трещинки, но из алининых бесхитростных рассказов выступало, сквозь глубь неизвестной чужой жизни, что как бы и не слитно. Настаивала читать письма от него, а письма эти были письма не боевого полковника, а скорей успешные упражнения молодого школяра в любовно-эпистолярном стиле, в облаках высокопарного заученного женопоклонения, но без живого прореза Алины самой. Особенно – ранних лет: восторженно-приподнятые, вариантно-дифирамбичные, разили ухо, так что закрадывалось даже подозрение в пародийности. – Когда-нибудь познакомите меня с ним, хорошо? – уклонилась Сусанна. Алина коробила кое в чём, но не раздражала, она вызывала сочувствие. Симпатии содействовало и то, что, не будучи перегружена образованием, Алина достаточно тяготела к образованному кругу, чтобы не быть потенциально-враждебной в острых вопросах. То есть может быть, попадая в другие компании, под иное влияние, она могла охотно соглашаться и с противоположным, но собственного внутреннего противодействия не было в ней, это очень чувствуется всегда. Разгорался ли в труппе спор о прошлогоднем майском немецком погроме в Москве – Сусанна могла быть уверена, что Алина рядом не оспорит её. Все они хорошо навидались тогда в Москве этих жутких картин. Как первый камень в саженное зеркальное окно немецкого магазина решал его судьбу. И потом беспощадно выбрасывалось наружу всё, что внутри, – коробки с галантереей, куски бархата, сукна, полотна, бельё и верхнее платье, гитары, игрушки, кухонные плиты и швейные машины. |
| Кто оспорит у отца, у родоначальника патриарха право изречь благословение или клятву на добрые или злые свои порождения? Кто оспорит у отца естественное и божественное право наложить свою волю на детей, требовать от них ее исполнения и наказывать за нарушение? Кто оспорит то же право у родоначальника, в отношении к ближайшему его потомству, или же у союза родоначальников, в отношении к ближайшим и дальним своим потомкам? Можно детям и потомкам вообще оспаривать это право у своих отцов и родоначальников; но отнять это освященное общечеловеческими заветами право у отцов и родоначальников, когда они им воспользовались, когда из него развилась вся история всех человеческих обществ, когда история подтвердила силу и действенность отеческих заветов, клятв и благословений, когда в исполнившихся заветах и обетованиях отцов здравый общечеловеческий смысл привык усматривать непреложную волю Божию, – отнять это право у отцов и начальников родов нельзя. Это не только невозможно, но было бы и противоестественно, и богопротивно. Так вот, в раскрытии судеб церкви Божией на земле, вызванный в землю обетованную Авраам вступает с Богом в завет, который скрепляет клятвенной присягою, вступает не только за себя, за свою семью, но и за все свое потомство, клянясь на веки быть верным единому истинному Богу, под угрозой нарушителями сего завета из своего рода даже смертной казни. Так потомки Авраама, родоначальники колен, племени и родов Израилевых, осыпанные в Египте благодеяниями Божьими чрез Моисея, выведенные из рабства Египетского, по чудесном переходе чрез Чермное море, крестились в Моисея, т. е. дали обет за себя и за весь род свой навсегда быть верными Моисею; у Синая же поклялись, скрепив свою клятву буквально присягою, быть на веки верными завету своих праотцев и своему собственному с Богом Авраама, Исаака и Иакова, изрекая не только клятву на себя самих и весь род свой, но и тяжкие наказания нарушителями сего завета до смертной казни включительно. Пусть же теперь кто либо, три-четыре тысячи лети спустя, оспаривает у Моисея и современников его, как и у патриархов их Авраама, Исаака и Иакова, право вступить в завет с Господом Богом, под страхом клятвы и даже смертной казни, не только за себя, но и за потомство свое. |
| Кто оспорит у отца, у родоначальника патриарха право изречь благословение или клятву на добрые или злые свои порождения? Кто оспорит у отца естественное и божественное право наложить свою волю на детей, требовать от них ее исполнения и наказывать за нарушение? Кто оспорит то же право у родоначальника, в отношении к ближайшему его потомству, или же у союза родоначальников, в отношении к ближайшим и дальним своим потомкам? Можно детям и потомкам вотще оспаривать это право у своих отцов и родоначальников; но отнять это освященное общечеловеческими заветами право у отцов и родоначальников, когда они им воспользовались, когда из него развилась вся история всех человеческих обществ, когда история подтвердила силу и действенность отеческих заветов, клятв и благословений, когда в исполнившихся заветах и обетованиях отцов здравый общечеловеческий смысл привык усматривать непреложную волю Божию, – отнять это право у отцов и начальников родов нельзя. Это не только невозможно, но было бы и противоестественно, и богопротивно. Так вот, в раскрытии судеб церкви Божией на земле, вызванный в землю обетованную Авраам вступает с Богом в завет, который скрепляет клятвенной присягою, вступает не только за себя, за свою семью, но и за все свое потомство, клянясь на веки быть верным единому истинному Богу, под угрозою нарушителям сего завета из своего рода даже смертной казни. Так потомки Авраама, родоначальники колен, племен и родов Израилевых, осыпанные в Египте благодеяниями Божиими, чрез Моисея выведенные из рабства Египетского, по чудесном переходе чрез Чермное море, крестились в Моисея, т.е. дали обет за себя и за весь род свой навсегда быть верными Моисею; у Синая же поклялись, скрепив свою клятву буквально присягою, быть на веки верными завету своих праотцев и своему собственному с Богом Авраама, Исаака и Иакова, изрекая не только клятву на себя самих и весь род свой, но и тяжкие наказания нарушителям сего завета до смертной казни включительно. Пусть же теперь кто либо, три-четыре тысячи лет спустя, оспаривает у Моисея и современников его, как и у патриархов их Авраама, Исаака и Иакова, право вступит в завет с Господом Богом, под страхом клятвы и даже смертной казни, не только за себя, но и за потомство свое. |
| Кто оспорит у отца, у родоначальника патриарха право изречь благословение или клятву на добрые или злые свои порождения? Кто оспорит у отца естественное и божественное право наложить свою волю на детей, требовать от них ея исполнения и наказывать за нарушение? Кто оспорит то же право у родоначальника, в отношении к ближайшему его потомству, или же у союза родоначальников, в отношении к ближним и дальним своим потомкам? Можно детям и потомкам вотще оспаривать это право у своих отцов и родоначальников; но отнять это освященное общечеловеческими заветами право у отцов и родоначальников, когда они им воспользовались, когда из него развилась вся история всех человеческих обществ, когда история подтвердила силу и действенность отеческих заветов, клятв и благословений, когда в исполнившихся заветах и обетованиях отцов здравый общечеловеческий смысл привык усматривать непреложную волю Божию,– отнять это право у отцов и начальников родов нельзя. Это не только невозможно, но было бы и противоестественно, и богопротивно. Так вот, в раскрытии судеб церкви Божией на земле, вызванный в землю обетованную Авраам вступает с Богом в завет, который скрепляет клятвенной присягою, вступает не только за себя, за свою семью, но и за все свое потомство, клянясь на веки быть верным единому истинному Богу, под угрозою нарушителям сего завета из своего рода даже смертной казни. Так потомки Авраама, родоначальники колен, племен и родов Израилевых, осыпанные в Египте благодеяниями Божиими чрез Моисея, выведенные из рабства Египетского, по чудесном переход чрез Чермное море, крестились в Моисея, т. е. дали обет за себя и за весь род свой навсегда быть верными Моисею; у Синая же поклялись, скрепив свою клятву буквально присягою, быть на веки верными завету своих праотцев и своему собственному с Богом Авраама, Исаака и Иакова, изрекая не только клятву на себя самих и весь род свой, но и тяжкия наказания нарушителям сего завета до смертной казни включительно. Пусть же теперь кто либо, три-четыре тысячи лет спустя, оспоривает у Моисея и современников его, как и у патриархов их Авраама, Исаака и Иакова, право вступить в завет с Господом Богом, под страхом клятвы и даже смертной казни, не только за себя, но и за потомство свое. |
| С течением же времени ту же церковь наполняли разрастающиеся семейный и родовой союзы; так, в семействе первозданных людей дети их, а в роде их все первоначальное потомство их от Адама до Ноя. При чем видимо главенствующими в первобытной патриархальной церкви естественно являются патриархи Сим, Енох, Мафусаил, Ной, как начальники родов и как по святости жизни состоявшие в ближайшем общении с Богом. Они же первые были и провозвестники воли Божией, ведомой им и по преемственному преданию и по непосредственному богооткровению, и судии других от лица Божия, как отцы семей и родоначальники. Они же первые стали изрекать и клятву и благословение на других, как изрек Ной патриарх на сынов своих и потомство их. Впрочем, сам Бог, Творец и Отец всех человеков, положил пред лицем каждого человека благословение и клятву, да своею волею и собственным разумом каждый изберет благое и благословение и отвергнет злое и клятву, изреченную от века на всякое зло. Так, не говоря о самом Адаме, неверием слову Божию и нарушением Божией заповеди навлекшем клятву на себя и весь род человеческий, уже в падшем человечестве первую по Адамовой клятву навлекает на себя и на род свой первый сын Адама, первый же злостный братоубийца Каин, вследствие чего сам собой и отделился от церкви Божией. После Каина ту же клятву наследовали в допотопном человечестве все сыны человеческие, проистекавшие по преимуществу от Каина, которые впали в неверие и в плотскую жизнь; а соединяясь плотскими союзами и с потомством Сифа, растлили весь человеческий род, кроме Ноева, за что и истреблены от Бога всемирным потопом. Когда же Богу так угодно положить благословение и клятву пред лицом каждого человека, то кто оспорит это право у каждого избрать себе, вольною волею и вольным разумом, положенные пред лицом каждого благо и благословение, или зло и клятву? Кто оспорит и у самого Бога безусловное Его право изречь благословение на добро и клятву на зло? Оне уже изречены прежде сложения мира, прежде создания каждого человека, по предведению и предопределению. |
|
|
