| Андрей 9 сентября 2015, 10:13 Интересно, а почему беженцев, граждан Украины, а они почти все христиане,- не пускают в Германию??? Или в Африке и Ближнем востоке и Азии какие-то другие проблемы??? Кукловод то - один... р.Б.Елена 9 сентября 2015, 10:04 " Я твердо убежден: спасти Европу мы можем, только оставаясь христианами " . А это ведь ключевой вопрос. Европа сейчас постхристианская: вера и ее проявления изгоняются из государственной и общественной жизни, половые извращения не только становятся нормой, но и откровенно навязываются, а их порицание или неприятие карается тюремным заключением... Можно продолжать, но нужно ли? Что касается милосердия, то в данном случае Европа (ее правящая верхушка) откровенно и пошло лицемерит: истинным милосердием являлся бы ее отказ от участия в военном вторжении в Ливию, Ирак, Сирию!.. Но этого не произошло. То есть сначала цинично убивали, а теперь проявляют " милосердие " ... К тому же совершенно непонятно, кто все эти люди. На беженцев они как-то не похожи. Впрочем, возможно, это своего рода бич Божий, который обрушился на одряхлевшую Европу... Только вот проснется ли она? Или, впав в кому, скончается в страшных конвульсиях?.. Печально... АлександрГ. 9 сентября 2015, 10:03 Все это отдает некоей блажью. Безусловно хорошо и нужно рассуждать о том, что нужно " накормить голодного, напоить жаждучщего, приютить странника " . Но у меня есть вопрос, а может быть полезней - не лишать человека куска " хлеба " , " воды " и крова над его головой? Кто сделал этих людей, голодными, жаждущими, бездомными? Это просто ухмылка сатаны, сначала европолитики устраивают и поддерживают цветные революции на ближнем востоке в Сирии и Ливии. Затем, на наших глазах Европа бомбит Ливию. И что в итоге? В итоге, масса сирых, обездоленных людей, не имеющих крова над головой переселяются из этих стран в саму Европу. Кто-то понес ответственность за бомбежки в Ливии? А может быть, кто-то понес ответственность за создание ИГИЛа, режущего головы христианам? Нет и нет. Никто ответственности не понес и не понесет. Зато, слышны призывы " накормить, напоить, приютить " . Кто-то скажет, что это обязанность христианина. Да это так. Но есть вопрос: а разве нет у христианина обязанности воспрепятствовать разрушению дома ближнего? А если есть эта обязанность, то почему европейцы поступили ровно наоборот? И вообще, христиане ли они? |
| Как ни реален был «распутинский миф», не он, конечно, решил вопрос. Гучков был «поражен» тем, что его предложение отречься не встретило «никакого сопротивления». «Повидимому», у Царя «никакого внутренняго сопротивления не было», – утверждал Гучков в заседании 2 августа. Вся сцена отречения произвела на него «очень тяжелое впечатление». «Такой важности акт в истории России», – «крушение трехсотлетней династии». «И все это прошло в такой простой, обыкновенной форме, и я сказал бы, настолько без глубокаго трагическаго понимания всего события со стороны того лица, которое являлось главным деятелем на этой сцене, что мне прямо пришло в голову, да имеем ли мы дело с нормальным человеком... Человек этот просто до последняго момента не отдавал себе полнаго отчета в положении, в том акте, который он совершал. Всетаки при самом железном характере, при самообладании, которому равнаго нельзя найти, что-нибудь в человеке дрогнуло, зашевелилось, вы почувствовали бы тяжелое переживание. Но ничего этого не было... Повидимому, человек с пониженной сознательностью, я сказал бы – с пониженной чувствительностью» ... Признать, что Гучков, как считал Щеголев дал «совершенно правильную разгадку режущей глаза выдержки» Царя нельзя. В виде иллюстрации (с наивной как бы просьбой в журнал не записывать) Гучков приводил отзыв одного из великих князей, котораго он видел через несколько дней после отречения: «Господи, Господи, что за человек! Я видел Государя после отречения, и вы знаете, что он мне сказал: «Ну что, как у тебя там-то?» и назвал имение, где в. кн. всегда жил. Это один из очень старых людей, перед которым не приходилось комедии играть. Мы могли подумать, что перед нами это была комедия, что он взял всю свою твердость и мужество в руки, чтобы не показаться ослабевшим, но это человек свой..., перед которым не надо было прикидываться!» И некий великий князь, информировавший Гучкова, и сам Гучков проявили себя плохими психологами. Гучкову мешало понять переживания момента и увидеть нечто обычное, человеческое в этих переживаниях личное враждебное отношение к отрекшемуся монарху. |
| Сюда двинулось ещё, и мост оттуда растёт, а здесь пропадает конец этой арки и ближайшая башня… — Да, страшное дело ждёт нас… Страшное!.. — солдаты пугливо, стороной как-то смотрят туда… — Нагородили, подлецы!.. — ругают они про себя лезгин. — Тут мухе проползти или птице — лётом… А у нас крыльев нет!.. Орлы реют ниже моста над бездной… Широко разбросив большие, тёмные крылья, они точно плывут над нею. Некоторые опускаются в пропасть и пропадают в ней… Наклоняясь, солдаты уже не видят их в потёмках этой чёртовой дыры… Позади звенят орудия по каменным выступам, слышится лязг штыка, встречающего штык, стопы солдат, падающих от огненных стрел солнца; а оно ещё строже смотрит с бледных небес, ещё беспощаднее жжёт истомившуюся под его огнём землю… Около скал уже проходить трудно, — они пышут точно накалившиеся печи… Там, где тень, — душно, дышать нечем… Разреженный воздух, кажется, весь обратился в сплошную массу искр… Ночью бы идти здесь, но ночью пол-отряда останется в безднах… Где-то показался зёв пещеры… Глубокий!.. Генерал ввёл туда часть отряда, потом другую… Солдаты на минуту отходили в потёмках от этого режущего блеска… Сверкало всё: и отвесы скал, и изломы кремня, и воздух. Небо, несмотря на его опаловый цвет, тоже слепило глаза… В пещере слышалось шуршание заползавших в глубину змей. Вверху из потёмок точно виноградные лозы висели кистями сцепившиеся нетопыри, летучие мыши… Генерал приказал пока сложить здесь раненых и пленных. Оставил с ними несколько конвойных. Сюда же принесли и поражённых солнечным ударом. К вечеру они, если отойдут, должны будут соединиться с отрядом… После одного из поворотов, башня неожиданно выросла вдали… Теперь уже она была не на высоте… Отряд сам поднялся в уровень с нею, — и она чернела, молчаливая, грозная, выжидающая. Вверху, в безветрии повис значок муртазегита… В бойницах ни души… Башня казалась оставленной. Но только казалась!.. Тут стояла такая тишина, такая подавляющая тишина, точно весь мир умер, а жива одна всемогущая, всё победившая и никем не побеждённая смерть… Орёл спустился на башню и тотчас же быстро взвился оттуда… И его обмануло её молчание. Но говор голосов изнутри испугал горного хищника… А мост всё так же висит, тонкий и одинокий, над бездной… Неровный! Отсюда уже видна его головокружащая дуга… Вся видна… Никому не верится, чтобы по нём можно было пройти… Кому, впрочем?.. Из тех, что остановились здесь, — не многим, удастся, пожалуй… Ведь, мюриды, засевшие в башне, твёрдо решились умереть, перебив как можно более врагов… Разумеется, можно было бы ударами пушек, ядрами, разнести это разбойничье гнездо… Но вместе с первобытною каменною кладкою башни в пропасть рухнул бы и самый мост, а тогда перебраться туда — в салтинские пределы уже не будет никакой возможности… |
| Время же то есть сильно от теплоты, горяче и сухотворительно. 77. Лето. Престол царский златый, превысокий – яко солнце течет на превысочайшем степени тверди круга зодейного. В правой руце, яко во области держа многоценный скипетр царския ради почести и великия ради державы, подобно венцу и червленице, в левой же златый сосуд – корабль исполнен мирного благоудия (?), зане тогда есть угодно плавание кораблю, воздуху же ясну и светлу сущу, и морю кротеющу плавающим тогда. И богато же зело лето и преизобильно всякими искушеньми житейскими и винограды и овощьми и всякими многоразличными плоды. Праведно же и милостиво время то, еже к нам, от солнца теплотою, и щедро, яко рожденное от земли, яже есть, Бог даст нам, в радости собираем и веселимся, благодаряще Бога, подающого нам таковую превеликую неизреченную свою благодать. Сия стихия прообразует совершение разума возраста жития человеческого. И аще хощеши уведети доброту лета, сицево есть лето: яко муж весел, тих и богат, красен вельми и милостив, питая всех человек и скоти, и звери, и птицы, и вся лежащая земли, и прилежно смотря о всем и любя дело без лености и понуждая делатели на жатву и на всякия труды, на собрание плодов земных, пастух и коровник трости режуще пастушскии содевают и подобятся сирксам (?), и таковыя оглашают и пастырский сотворяют глас; наслаждают же ся сладостию воздуха на камении садове дышуще. И рыбу во глубине взираем, и на ловитву мрежа готовяще и на камени выспрь седя, ловит. Ныне же и птица гнездо вязет, и другая вселяется, ова окрест парит и оглашает луги, и увещает человецы, и вси Бога славят гласи неизглаголанными. Ныне убо смеется весь живот, рожение и все начинание родно ныне в возрасте своем почивает; и возвышает выю борзый и величавый конь, и всякому животному веселие и радость. Радуемся же и веселимся и почием во время власти сея». «Осень (рис. 78) третие время года сентября с 23 числа декабря по 25 день. Осень подобна Жене старей и богате и многочадне и пекущеся о дому своем, овогда дряхлующе и сетующе, овогда радующеся и веселящеся; рекше: иногда скудость плодом земным и глад человеком, овогда же ведрено и изобильно, тихо и безмятежно.... |
| Часть третья. Третье поколение Зерновых. Детство и юность четырёх детей Первая глава. Первые переживания. Я. Зернов Одной из самых характерных черт детства является беззащитность, безопытность человеческой личности и, вместе с тем, яркое, остро режущее восприятие нового для нее мира. Ребенок всецело зависит от окружающих его людей, от тех взрослых, в руках которых находится его воспитание; он, как губка, впитывает с себя все хорошее и все дурное; его язык, его навыки, его религия даются сначала извне. Он также не свободен в их выборе, как и в выборе своей пищи и одежды, и все же с самого начала своего существования он есть новая, неповторимая личность со своими ощущениями, мыслями и волей. Он требует внимания к себе, негодует, протестует и настаивает на выполнении своих желаний. Я плохо помню отдельные события своего детства, но зато ясно сознаю значение для моей дальнейшей жизни того, что я испытал более семидесяти лет тому назад в далекой Москве, в начале XX века. Мое детство раскрыло предо мною основные переживания человека: любовь и страх, радость и отчаяние, вспышки гнева и раскаяния, желание настоять на своем и блаженство примирения и прощения. Все эти чувства всецело захватывали меня, они то подымали меня ввысь, то бросали вниз в темную пропасть. Я рано прикоснулся к раздвоенности человеческой природы и на опыте убедился в притягательности не только добра, но и зла. С внешней стороны, мое детство протекало в исключительно благоприятных условиях. Я рос вместе с дорогими мне сестрами и братом, в обществе многочисленных сверстников. Все вокруг меня дышало здоровьем и благополучием. С самого начала моей жизни я был членом Церкви, причастником ее таинств. Я никогда не испытывал физических лишений и не страдал от обид и незаслуженных наказаний. Нас воспитывали с любовью, но без баловства. Я не видел вокруг себя ни злобы, ни порока; но, именно из-за того, что мое маленькое существо получало столько внимания и ласки от всех окружавших его, оно оказалось особенно открытым перед злом и страданьем. |
| Как и все утописты, Платон глубоко верил в спасительность своей системы и полагал, что достаточно, чтобы её поняли, и успех её будет обеспечен. Нам известно, что он предлагал сиракузскому тирану Дионисию Старшему осуществить свои планы. Тот сначала принял философа хорошо, но потом, вследствие изменившихся обстоятельств, с бесчестьем прогнал его и даже, как есть известие, продал в рабство, из которого Платон, впрочем, скоро освободился. В 308–307 годах преемник Дионисия Старшего – Дионисий Младший снова призвал философа, обещая быть верным учеником, но также обманул, и 70-летний философ принуждён был спасаться из Сиракуз бегством. Таким образом, социалистические мечтания Платона никаких практических последствий не имели и ни на йоту не остановили прогрессивного разложения языческой культуры, построенной на эгоистической основе. Но, будучи созданием гениального ума, они и доныне не перестают служить пробным камнем для всякого рода подобных мечтаний. Оценка социализма Платона Социалистические идеалы Платона также, как и позднейших социалистов, возникли на почве режущего глаза противоречия между богатством и бедностью. Казалось бы, легче всего такое противоречие можно уничтожить поднятием экономического благосостояния масс, расширением их потребностей вплоть до уравнения с богатыми классами. На такой почве и стоят современные социалисты. Однако, глубочайший из философов древности не встал на этот путь в своих идеалах. Он, как видим, проектирует введение социализма не для расширения потребностей, а, наоборот, для их сокращения. Именно в широких потребностях он и видит корень социального зла. Его социалистический строй рассчитан на то, чтобы принудительным способом ограничить потребности человека до самого необходимого. Вот, например, как он характеризует современную ему эпоху капитализма. «Ненасытная жажда золота и серебра заставляет каждого хвататься за любое ремесло, за всякое средство – всё равно честное или бесчестное, лишь бы оно вело к обогащению; человек не останавливается ни перед каким поступком, будь он богоугодный или безбожный, или даже самый постыдный, только бы он обеспечивал возможность предаваться без удержу чревоугодию и сладострастию. |
| Но кроме наружного вида, постоянно изменяющегося, кроме механического движения, никогда не останавливающегося, тела имеют еще и некоторые более внутренние свойства, те свойства, с которыми они являются в ощущениях нашей души, но которые главный источник свой имеют опять таки в вышепоказанных особенностях геометрического состава их. Так, что касается прежде всего свойств, известных нам из ощущений, общих всему нашему телу, то жар очевидно имеет свой источник в острой, режущей, всеразрежающей форме огня, а холод – в воде, имеющей способность не только поглощать в себя, побеждать и тушить огонь, но и изгонять из себя теплые части воздуха посредством сгущения и сплочения. Мягкое есть то, что имея основаниями малые плоскости, легко уступает нашему телу, как воздуху вода; а твердое есть то, что имея более устойчивые четырехсторонние основания, не уступает давлению нашего тела, напротив заставляет его уступать себе, каковы разные виды земли. Шероховатое или жесткое обусловливается твердостью элементов тела в связи с их неравномерностью, а гладкое – плотностью их в связи с равномерностью. Легкое и тяжелое имеет свою причину в том положении, которое в данный момент каждое из четырех тел занимает в отношении к месту главной массы своей и находится вверху или внизу её; каждое тело в сфере своей массы бывает легким, а увлекаемое в сферу чуждой массы становится тяжелым. Неприятное ощущение боли вызывает все то, что слишком быстро и насильственно выводит наше тело из обычного состояния, а приятное все то, что снова приводит его в нормальное состояние; впечатления же, кои вторгаются с постепенностью и легкостью, хотя вызывают в нас соответственные ощущения и даже сознательность, но не сопровождаются ни удовольствием, ни страданием. Что же касается впечатлений, сопровождающихся соответственными ощущениями только в известных органах нашего тела, то различные виды вкуса, – острого, терпкого, кислого, горького, сладкого и др., имеют свою причину в различном составе веществ, поступающих в полость рта и растворяемых его влагами. |
| 14 ноября около 2 часов дня океанский пароход «Скифия» приблизился к берегам Нового Света. Великолепный залив при ясной почти летней погоде представлял очаровательную картину. По тихим водам его во всех направлениях скользили парусные суда и пароходы, по холмистым берегам в живописном беспорядке ютились в тенистых рощах дачи и загородные помещения. К самому материку залив сузился и пред кораблем открылись лишь узкие ворота внутрь материка –стесненное горами устье реки Гудсона. Стальные жерла пушек выглядывали из-за береговых брустверов и как церберы сторожили вход в Новый Свет. За устьем открылась прелестная панорама целой плеяды городов с Нью-Йорком в центре. С напряженным вниманием пассажиры всматривались в величественную панораму, а она по мере приближения парохода более и более расширялась. Для меня вся эта картина почему-то удивительно напоминала панораму, открывающуюся при входе в Петербург со стороны Финского залива. Только берега здесь несколько выше, а также красно-коричневый цвет зданий отдавал чем-то совсем не русским и разрушал иллюзию. Гудсон, стесненный при устье горами, к Нью–Йорку расширяется и представляет величественную площадь воды, кипящую необыкновенною жизнью и движением. Пароходы всевозможных видов и величин – от крохотного карлика до океанского исполина и трёхэтажной громады пароходов так называемого у нас на Волге «американского типа» – разреживали эту площадь по всем направлениям, и разноголосый свист их – от высочайшего режущего сопрано до густо ревущей и потрясающей воздух октавы – представлял для непривычного уха страшно раздирательный концерт. Еще за несколько верст до пристани к «Скифии» стали один за другим подбегать необыкновенно быстрые маленькие пароходы, на ходу ловко прицеплялись к ней, набрасывали сходню и корреспонденты местных газет буквально на лету хватали интересные для них новости и газеты, привезенные из Европы, и опять быстро мчались в город, обгоняя друг друга. Пароходы различных торговых и промышленных фирм также роем кружились около «Скифии», прицеплялись к ней и, сделав нужные справки, также мчались в город. На пристани между тем нас ожидала густая масса народа, в которой бесчисленные руки махали платками, приветствуя пассажиров. Впереди толпы резко выдавались высокие шляпы с бляхами и длиннополые кафтаны с золотыми пуговицами полицейских чиновников. Таким образом берег Нового Света имел совсем не тот вид, в каком он представился первому европейцу, ступившему на него. Большая сходня дала возможность буквально ступить на американскую почву. |
| Ангел исчез. Димон остался в одиночестве. Следуя направлению, указанному Ангелом, он пошел дальше во всё сгущающуюся темноту чащи. Вскоре он убедился, что его одиночество отнюдь не было полным. Какие-то тени мелькали вокруг него, какие-то существа перепрыгивали с ветки на ветку у него за спиной, шевелились в густых папоротниках, следовали за ним в отдалении. Однако Димон не смущался их присутствием и не испытывал страха. Молитва непрестанно повторялась им с неослабевающим вниманием, мягкий свет внутри его, казалось, согревал и придавал Димону сил, спокойная уверенность не оставляла его ни на миг. Громадный лев внезапно выпрыгнул на тропинку перед Димоном, разверз пасть со страшными клыками и исторг леденящий душу грозный рык. Поражаясь собственному спокойствию, Димон осенил себя крестным знамением, затем так же перекрестил грозного хищника: «Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа!» Димка даже не удивился, увидев, как кровожадный царь зверей вдруг рассыпался на его глазах какой-то серой пылью. Гигантские змеи посыпались на Димона со всех сторон с окружающих его деревьев, шипя и разевая зловонные рты с направленными на него сочащимися ядом зубами. От знамения Креста и Имени Божьего все эти пресмыкающиеся гадины растеклись мутными лужами. Толпа дикарей, разукрашенных какими-то фантастическими татуировками и пирсингами, с воем и криками окружила Димона, тыча в него всем многообразием колющего и режущего туземного оружия. И снова молитва и Крест Господень испепелили вражескую силу, дымом разлетевшуюся по чащобе. – Как хорошо, что есть Бог, – подумал Димон, продолжая идти по еле заметной тропинке, – как хорошо, что Он такой сильный и так защищает нас от всех врагов! Как хорошо, что я наконец-то о Нём узнал! Неожиданно лес закончился, словно распахнувшись и выпустив из себя Димку, слегка зажмурившегося от внезапного яркого света, нахлынувшего на него. Перед ним была стена. Высокая, не меньше двухсот метров в высоту, гладкая, как зеркало, холодная серая каменная стена. Вправо и влево от площадки, на которой стоял Димон, простирался лес, вплотную примыкая к стене. Димон ещё раз огляделся вокруг – с трёх сторон мрачная лесная чаща, с четвёртой стена. Тупик. Выхода из долины нет. |
| Ушинский так и предполагает; по его мнению, существует только два первичных стремления: стремление быть, существовать, выражающееся в потребностях индивидуального, общественного и родового существования человека, и стремление жить, действовать, выражающееся в стремлении души к сознательной деятельности (стр. 35). Таким образом, существует два первоначальных источника стремлений: телесный, или растительный наш организм со всеми его потребностями, и душа – с ее неиссякаемым стремлением мыслить, чувствовать и действовать. В зависимости от этих двух источников, в человеке возникают двоякого рода чувствования: органические и душевные. К первым относятся разного рода физического удовольствия и страдания: боль, голод, холод, приятное чувство теплоты, приятность или неприятность различных вкусов и запахов и т. п.; к душевным относятся разного рода волнения, возникавшие из представлений: чувство уважения, дружбы, гнев, страх, ожидание и др. По качеству своему органические и душевные чувствования не различаются; все различие их заключается лишь в способах их происхождения, или в их причинах: органические чувствования непосредственно вызываются внешними впечатлениями и предшествуют представлениям; душевные же чувствования вызываются сознаваемыми представлениями, или даже внешними впечатлениями, но только в том случае, когда они действуют на сознание в связи с каким-либо представлением. Так, неприятное чувство сильного, режущего глаз света есть физическое страдание; неприятное же чувство темноты, возникающее из представления о неудобствах, с которыми соединено отсутствие света, есть душевное волнение (стр. 64, 71). Физическое чувствование, по условиям своего происхождения, подобно ощущению, так как непосредственно зависит от внешнего впечатления (ср. стр. 63), и отличается от ощущения только тем, что в последнем непосредственно отражается качество воспринимаемого впечатления, тогда как в первом отражается лишь отношение впечатления к условиям нормального хода жизни. Но не ограничиваясь выводом одних низших физических чувствований из разнообразных состояний нашего организма, Ушинский старается доказать возможность происхождения из того же источника и более сложных чувствований, так называемых эмоций. |
|
|
