| Вторая половина октября 1831 г. (?) В Петербурге. Вторая половина октября 1831 г. (?) В Петербурге. (Черновое) Сердечно благодарю Ваше высокопревосходительство за лестное участие, Вами оказываемое. Сегодня утром намеревался я приехать к Вам по долгу службы — по приказанию Вашему явлюсь вечером. С истинным… 458. П. И. МИЛЛЕРУ После 24 октября — начало ноября (?) 1831 г. Из Петербурга (?) в Царское Село. После 24 октября — начало ноября (?) 1831 г. Из Петербурга (?) в Царское Село. У меня взяли читать повести. Пришлю вам их как скоро получу. До свиданья. А. П. 459. Е. Ф. РОЗЕНУ Октябрь — первая половина ноября 1831 г. Из Царского Села в Петербург или в Петербурге. Октябрь — первая половина ноября 1831 г. Из Царского Села в Петербург или в Петербурге. Вот Вам, любезный барон, «Пир во время чумы» из Вильсоновой трагедии à effet ; предприняв издание 3-го тома моих мелких стихотворений, не посылаю Вам некоторых из них, ибо, вероятно, они явятся прежде вашей «Альционы». Горю нетерпением прочитать Ваше предисловие к «Борису», думаю для второго издания написать к Вам письмо, если позволите, и в нем изложить свои мысли и правила, коими руководствовался, сочиняя мою трагедию. Весь ваш А. П. 460. И. М. ЯЗЫКОВУ 18 ноября 1831 г. Из Петербурга в Москву. 18 ноября 1831 г. Из Петербурга в Москву. Сердечно благодарю Вас, любезный Николай Михайлович, Вас и Киреевского за дружеские письма и за прекрасные стихи, если бы к тому присовокупили вы еще свои адресы, то я был бы совершенно доволен. Поздравляю всю братию с рождением «Европейца». Готов с моей стороны служить Вам чем угодно, прозой и стихами, по совести и против совести. Феофилакт Косичкин до слез тронут вниманием, коим удостоиваете Вы его; на днях получил он благодарственное письмо от А. Орлова и собирается отвечать ему; потрудитесь отыскать его (Орлова) и доставить ему ответ его друга (или от его друга, как пишет Погодин). Жуковский приехал; известия, им привезенные, очень утешительны; тысяча, пробитая Вами, очень поправит домашние обстоятельства нашей бедной литературы. Надеюсь на Хомякова: Самозванец его не будет уже студент, а стихи его всё будут по-прежнему прекрасны. Торопите Вяземского, пусть он пришлет мне своей прозы и стихов; стыдно ему; да и Баратынскому стыдно. Мы правим тризну по Дельвиге. А вот как наших поминают! и кто же? друзья его! ей-богу, стыдно. Хвостов написал мне послание, где он помолодел и тряхнул стариной. Он говорит: |
| Павл., я, немедля ни минуты, отослал Петру Ивановичу телеграмму с просьбой достать через Ив. Ив. Лаппо отправленное мной на имя К. П. прошение и уничтожил его, так как я беру место Венское. При убеждении, что Петр Иванович исполнил мою просьбу, я остаюсь теперь в ожидании окончательного решения дела моего перевода; но Высокопреосвященнейший Владыко! Могу ли я обратиться к Вам с покорнейшей просьбой, вот, о чем: нельзя ли окончательное решение вопроса о переходе моем в Вену затянуть немного, – так примерно, до 15 октября? Дело в том, Высокопреосвященнейший Владыко, что необходимая переписка моей невесты со вторым опекуном и с опекунством не может быть доведена до конца так скоро, как предполагалось на первых порах. Чего именно касается эта переписка, я право точно не знаю. Пожелайте, Высокопреосвященнейший Владыко, скорейшего приведения начатого дела к желаемому концу и не откажите, ради Бога, в исполнении той всепокорнейшей просьбы, с которой я осмелился обратиться к Вам в настоящем письме». В тот же день из Синода заезжал я на Невский Проспект к графу Николаю Алексеевичу Протасову –Бехметеву, наследнику фамилии и имения бывшего Обер-Прокурора Св. Синода графа Ник. Алекс. Протасова. Я направлен был к нему Директором Императорской Публичной Библиотеки Аф. Феод. Бычковым, который сообщим мне, что у графа сохраняются письма митрополита Московского Филарета к покойному графу Протасову. Граф Николай Алексеевич принял меня очень любезно и обещал доставить мне искомые мной письма, если они уцелели в каком-то отдаленном от Петербурга имении. Но, к сожалению, писем этих не оказалось там. Они, кажется остались по смерти графа Н. А. Протасова († 1855 г.) в руках бывшего директора его канцелярии К. С. Сербиновича. 22 числа писал я Н. П. Киреевской: «Приближение для вашего ангела (26 числа) пробудило меня от продолжительного молчания и побудило меня от продолжительного молчания и побудило взяться за перо, чтобы поздравить Вас с этим священным для Вас днем и выразить по сему случаю мои искренние пожелания Вам здравия и благоденствия, мира и душевного спасения. |
| Письмо 66. Н.С. Фуделю 1 XI Усмань] 354 Дорогой Николаша. Спасибо за письмо от 28 X. Я еще послал тебе письма в Загорск в письме к маме. Я уже писал ей, что я согласен на уменьшение цены продажи 355 . Я только и жду того дня, когда я сниму с подножки вагона здесь, в Усмани, удивленную Вареньку. Но меня ужасно тревожит другая мысль: моя безработица. Легко учить терпению, а самому иметь это – все равно что есть черную корку со слезами горькими. Иногда я теряю всякую надежду и не вижу, как мы втроем будем жить. Потому я пишу мало: уж очень мне временами темно. Ты пишешь, что «изнываешь от бессмысленного сидения в музее» 356 . Я ведь не знаю, но разве тебе нельзя читать? Ты бы прочел того же Аксакова (Ивана) или Киреевского статьи о философии, ведь это кровно нужно для твоей профессиональной работы. А знаешь ли ты Чаадаева или Хомякова? Мне, правду тебе скажу, это несколько непонятно. Тебя сама действительность, сама служба поставила быть не бухгалтером или механиком, а специалистом по истории русской культуры, в данном случае (Абрамцево) определенного круга лиц, и тебе надо знать ее, так же как бухгалтеру свой баланс. Ты мне не говорил – делаешь ли ты выписки по темам, – вообще я еще не видал, как ты работаешь. Работать ты только сам себя можешь научить. Вешай картины или даже подметай комнату, когда это требуется, но при первой возможности хватай книгу, ищи, ройся, выписывай, запоминай, пиши – в этом твое дело и вся твоя профессиональная будущность. Все это делай для себя. а не для музея непосредственно, поскольку от тебя пока что больше ждут развешивания картин. Через какой-нибудь год-два ты можешь оказаться вдруг у такого начальника, который, наоборот, завалит тебя ответственными литературными поручениями. А обнаружится, что ты даже биографии Тютчева, написанной Иваном Аксаковым 357 , еще не читал, написанной человеком, в музее отца которого ты работал! (или читал?) Не разбрасывайся, но и не упускай и часа. Поскольку ты по служебному положению именно в Абрамцеве, а, скажем, не в Лу-товинове 358 , то и бери это с жадностью: интереснейший кусок русской культуры. Уж лучше не читай пока «Соборян» 359 , но читай все, что относится к Аксаковскому кружку. Я чувствую, что тебе мешает в этом: в тебе очень мало историко-философской подготовки. Но ведь и это все в наших руках и это еще не поздно. |
| 96 «Материалы для биографии»... письма из Берлина от13/25 февраля, от 20 февр.–4 марта и от 14/26 марта. 97 «Речи о религии» – самое видное произведение Шлейермахера, которое по значению в решении общих вопросов религии для своего времени сопоставляется с книгой В. Джемса «Многообразие религиозного опыта». Речи о религии Ш-ра. вступительная статья С. Л. Франка . М. 1911 г., изд. «Русской мысли». 99 «Материалы для биографии»... письмо от 3/15 марта. Из этого письма видно, что Киреевский усердно занимался чтением Шлейермахера и кроме того слушал в университете его лекции о жизни Христа. 102 Подводя итог своему заграничному путешествию, И. В-ч говорил в письме к А. И. Кошелеву: «я ничего не видел кроме Германии, скучной, незначащей и глупой не смотря на всю свою ученость». Письмо к А. И. К-ву, 1831 г. в издании соч. Киреевского 1911 г. II т. 103 «Материалы»... стр. 61, 65. – Так же относились к Шеллингу: брат И. В-ча Петр Васильевич и Рожалин, бывшие тогда в Мюнхене. Посещая все трое вместе аудиторию философа, они иногда сильно скучали за лекцией и говорили между собою по адресу Шеллинга: «Дафольно Карл Ифаныч». (Из писем Рожалина. Русск. Арх. 1909 г. кн. II). 105 To время было для Германии временем повышенного интереса к вопросам религиозным, в частности – к христианству (Шеллинг, Баадер, Гёррес и др.). 106 Именно такое действие Германия имела и на другого Киреевского, И. В-ча. «Мы родились не в Германии – писал он брату – у нас есть отечество. И может быть отдаление от всего родного особенно развило во мне глубокое религиозное чувство»... «Только побывавши в Германии, вполне понимаешь великое значение русского народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность». (В. Лясковский. Братья Киреевские, стр. 22, 23). 107 Киреевскому было поставлено в вину, что он, рассуждая в «Девятнадцатом веке» о философии и литературе, на самом деле говорил о политике. Но так как никакой политики в названной статье, конечно, нет, то более вероятными представляется запрещение журнала за другую статью, о комедии «Горе от ума»; в этой статье Киреевский дерзнул коснуться немцев, которых, как и теперь, было очень много тогда в русской администрации. См. об этом в книге М. Лемке «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг.» Спб. 1908 г. стр. 67–81. |
| У А. Н. Вульфа в «Дневнике» (12 октября 1829 г.): «У меня слишком мало данных (фактов) для того, чтобы я был в состоянии положить решительное и неошибочное мнение равно о политических причинах войны, так, как и об ее плане» (Вульф, с.221). В статье И. В. Киреевского «Двенадцатый век» (1830): «Некоторые полагают, что эта быстрота изменений духа времени зависит от самой сущности сих изменений; другие напротив того думают, что она происходит от обстоятельств посторонних, от случайных характеров действующих лиц и т. п., третьи видят причину ее в духе настоящего просвещения вообще. Мы не станем разыскивать степени справедливости каждого из сих объяснений; заметим только существование самого факта...» (Киреевский 1861, 1, с. 63). Таким образом, под влиянием западноевропейских языков (нем. Faktum и франц. fait в русском новообразовании факт уже в 20–30-х гг. отчетливо вырисовываются два значения: 1) «данное, то, что служит реальной основой умозаключения, теории, гипотезы»; 2) «действительное происшествие, событие». Слово факт прочно входит в словарь книжно-публицистического и философского языка 30–40-х годов. Например, в брошюре «Подарок ученым на 1834 г. О царе Горохе» (М., 1834), пародирующей лекции профессоров Московского университета: «Но я осмеливаюсь взглянуть на это с высшей точки зрения, ориентировать идею царя Гороха, воссоздать в нашем мышлении постепенное развитие сего факта, говорю – факта, ибо и миф есть факт, но идеальный, в мире умственном, в философии» (Русск. старина, 1878, июнь, с. 356). У слова факт в индивидуальной фамильярной речи русского интеллигента появляются в 40-х годах даже уменьшительно-ласкательные формы. В. Г. Белинский в письме к В. П.Боткину от 12 августа 1840 г. рассказывает о столкновении М. А. Бакунина с М. Н. Катковым: «Фактецов, фактецов я желал бы фактецов, милостивый государь!» «Какие тут факты, вы продавали меня по мелочи...» (Белинский, Письма, 2, 1914, с. 146). У Аполлона Григорьева в письме «Моя исповедь» (1859): «А вот вам, кстати, фактец, в виде письма, которое дал мне Боткин, в случае его смерти» (Григорьев Ап., с. 207). Ср.: «Венера ли Милосская, демон ли – но такую я нашел: это факт» (там же, с. 208). |
| Мнение, высказанное здесь о русском духовенстве, может показаться очень резким, если не принять во внимание того, что Хомяков высоко ценил духовенство наше во многих отношениях и чтил многих духовных лиц своего времени (м. Филарета, пр. Дмитрия Тульского и др.). Употребленные им выражения страдают явной неполнотой, вполне понятной в обращении к лицу, знавшему многое из воззрений его по этому вопросу помимо текста самого письма. Хомяков здесь, как и в письме к Пальмеру, напечатанном в «Русском Архиве» 1892 г. (I, 379), имеет в виду лишь политическую роль духовенства, к которой он нередко относился критически. В настоящем случае это вполне явствует из самого предмета, вызвавшего письменное объяснение Хомякова от имени редакций «Русской Беседы» с цензурой. В письме к Аксакову дело идет о вопросе именно церковно-политическом - об отношении двух народностей, связанных общей иерархией, состоящей из лиц одной из этих двух народностей, и о воззрении нашей иерархии на это церковно-национальное дело. Очень характеристичны для уяснения отношения Хомякова и так называемых славянофилов к до-Петровской Руси заключительные слова первого письма. Этими словами ясно выражается постоянно высказывавшееся Хомяковым и его друзьями воззрение, что в древней Руси дорога им, так сказать, ее принципиальная, а не ее анекдотическая сторона, нередко оказывавшаяся далекою от осуществления идеалов, которыми жил и до сих пор живет русский народ. То, что выражено здесь кратко и совершенно мимоходом, подробно разработано Хомяковым в ответе Киреевскому на его статью «о просвещении Европы», напечатанном в первом томе его сочинений. «Только корнем основание крепко»: этот эпиграф поставлен был во главе «Русской Беседы» общим согласием всего издававшего ее кружка, и этого воззрения держались и Хомяков, и другие сотрудники «Р. Беседы» в своей оценке явлений Русской жизни. И в древней, и в новой России они ценили только то, что имело свои основы в коренном строе русской общественной и политической жизни; все же несогласное с ним одинаково считалось ими чуждым и вредным, будь оно современно Иоанну III и Софье Фоминишне, или первым Романовым, или деятелям Петровской и последующих эпох. |
| В 1840 г. Герцен писал о нем: «Странный, но замечательно умный и благородный человек». И еще в 1855 г., когда они давно разошлись и принадлежали к враждебным лагерям, Грановский еще за ним, да за И.С. Аксаковым, признавал «живую душу и бескорыстное желание добра». Другой «враг» И.С. Тургенев, в те же поздние годы, дружил с Киреевским: «На днях я был в Орле, – пишет он, – и оттуда ездил к Петру Васильевичу Киреевскому и провел у него 3 часа. Это человек хрустальной чистоты и прозрачности – его нельзя не полюбить». Но еще больше выигрывал он, что редко бывает при близком знакомстве; тем людям, которые имели с ним в течение долгого времени ежедневное общение, он внушал чувство близкое к благоговению, как это видно по воспоминаниям А. Марковича и П.И. Якушкина. В газетном некрологе К.Д. Кавелин писал о нем: «Безупречная, высокая нравственная чистота, незлобивость сердца, беспримерное и неизменное его прямодушие и простота делали этого замечательного человека образцом, достойным всякого подражания, но которому подражать было очень трудно». С внешней стороны Петр Васильевич был простой степной помещик с усами, в венгерке, с трубкой в зубах и с неотступно следовавшим за ним всюду водолазом «Кипером», которого крестьяне называли «Ктитором». Он любил охоту и к нему часто приезжали московские друзья поохотиться. Надобно было поговорить с ним, чтобы угадать ту громаду знаний, которая скрывалась за этой обыденной внешностью. Он начал серьезно хворать уже с конца 40 гг., а с 1853 г. у него часто повторялись мучительные припадки какой-то болезни, которую врачи определяли то как ревматизм, то как болезнь печени. Он переносил эти припадки один в своей Слободке, иногда подолгу дожидаясь врача, без всякой мнительности, только досадуя каждый раз на болезнь, как на помеху, и огорчаясь, что она делает его «кислым», или «пресным». Родным он в это время писал трогательные письма, в которых заверял, что говорит всю правду о своей болезни и умолял не беспокоиться. Его письма к родным вообще удивительно хороши, столько в них любви, нежности, доброты. |
| Это сделала обширная и продолжительная его общественно-публицистическая работа. По характеру своего мировоззрения Н. П. был типичным философом-идеалистом 40-х годов. А происхождение из духовной среды и образование в духовной школе сообщили его мировоззрению еще и наклон в сторону истинного православия и просвещенной церковности. Все это невольно роднило его с кружком старших славянофилов, только что сорганизовывавшимся тогда (в половине XIX века) в Москве и объединившим в себе цвет русской интеллигенции (Киреевский, Хомяков, братья Аксаковы, Самарин и др.). Особенно близок был Н. П. с семьей Аксаковых, познакомившись с ними еще в бытность профессором Академии, благодаря соседству с Посадом любимого имения Аксаковых (Абрамцева). Сам старик Аксаков С. Т. крестил даже двух старших сыновей Н. П. (один из них – А. Н. Гиляров – теперь профессор философии в Киевском университете). Вероятно, у Аксаковых же и через них рано познакомился Н. П. и еще с двумя крупнейшими представителями славянофильского кружка, его, так сказать, светскими богословами – A. С. Хомяковым и Ю. Ф. Самариным , с которыми он сошелся особенно близко. В этой блестящей плеяде славных вождей славянофильства Н. П. сразу же занял видное и почетное место, как человек с широким философским кругозором, как ученый богослов-специалист и как знаток церковного быта. «Хомяков и Аксаков, – говорит в одном из своих писем Н. П., – подвергали моей предварительной критике свои сочинения» (из письма Н. П. к Романову, см. в предисл. кн. Шаховского, VI, прим.). «Покойный Ю. Ф. Самарин , – пишет он в другом письме, – склонялся предо мною, по моему мнению, даже сверх заслуженного; для Хомякова же я был даже единственным человеком, с которым он признавал полное свое согласие» (из письма Н. П. к Н. В. Шаховскому, там же). В переписке с, Н. П. Самарин разрабатывал план своего знаменитого предисловия ко второму тому сочинений Хомякова; да совместно с ним же, как известно, он исполнил и самый перевод этого тома с французского на русский язык. |
| Обнимаю тебя дружески и ожидаю скорого ответа. Я получил из Новосильской конторы 828 р. и послал туда расписку. Твой И. К. Милостивую Государыню Ольгу Федоровну сердечно благодарю за ее дружескую приписку, целую ее ручки и радуюсь знать, что она благополучно возвратилась из чужих краев. Но особенно был бы я ей благодарен, если бы ей Бог вложил добрую мысль и на этот раз написать что-нибудь о себе, но только несколько поподробнее того, что она приписала в прошедшем письме Кошелева. Жена моя кланяется вам обоим. Вася ожидает обещанного письма от Ванн, о здоровье которого вы ничего не сказали. Письмо А. И. Кошелеву, окт.-ноябрь 1853 г. 24 . (Окт. – Ноябрь 1858 г.) Чтобы наши толки имели какое-нибудь разумное последствие, необходимо нам постоянно исполнять два условия: 1) ни на минуту не терять из виду самого зерна того предмета, о котором мы спорим. Иначе мы разбредемся в стороны и не одолеем собрать все сказанное нами в один общий итог; 2) мы ни на минуту не должны забывать, для чего мы спорим. Если для того, чтобы иметь удовольствие оспорить один другого, то лучше учись играть в шахматы и давай спорить на шахматной доске. Если же мы спорим для того, чтобы согласиться, то эта цель стоит труда писанья. Но для этого надобно нам искать в мыслях и словах друг друга не того, что несогласно с нашими мыслями, а напротив – того именно, что у нас есть общего относительно предмета спора. Из этого общего должны мы стараться сделать такие выводы, которые бы обеими сторонами были приняты сочувственно. Тогда предмет разногласия сам собою разрешится, прилагаясь к этим выводам. Если же, вместо общего и согласно с ним, мы будем искать в словах противника того, с чем можно спорить, то ни спор наш никогда не кончится, ни вывода никакого мы из него не добудем. Я написал эту диссертацию потому, что, мне кажется, ты был слишком спорлив в твоем ответе на мое письмо, и я сам боюсь заразиться твоею манерою. Что, наприм., нам пользы рассуждать, какой смысл должно иметь слово: китайство? Значит ли оно – считать свои частные понятия за единственные общечеловеческие, или оно значит – коснеть в старом и противиться новому, – во всяком случае рассуждение об этом и о подобных тому вещах может привести нас только к тому результату, что ты употребляешь это слово правильно, а я – ошибочно; но что-ж из этого следует? Нам важно здесь не то, каково я рассуждаю, или каково ты рассуждаешь, а важен нам здесь только предмет нашего рассуждения. Перечитывая письмо твое, с трудом могу удержать себя, чтобы не спорить о каждом пункте отдельно. Однако же это желание мое – доказать, что я прав, а что ты ошибаешься – совершенно исчезает во мне, когда я вслушиваюсь умом в другое желание – согласиться с тобою в единомыслии. |
| Подобное неодобрение старцем погони за европейскими обычаями и презрения обществом добрых нравов прежней Св. Руси можно не раз встретить в письмах о. Макария. Что касается до Алексея Степановича Хомякова , который неизвестно бывал ли в Оптиной Пустыни и во всяком случае не может считаться послушником Оптинских старцев, о нем, или о его мировоззрении, не встречается никаких отзывов в старческих письмах. Славянофилы относились отрицательно к византизму. Для Оптиной же Пустыни святые византийские служили базой и основой ее веры и идеологии. Киреевский, который был совершенно единомысленен со старцами и был одного духа с ними, принимал личное и деятельное участие в издательстве святоотеческой литературы, не может быть назван «славянофилом». Это доказывает незнание истории Оптиной Пустыни и ее значения. Письма старца Макария вышли в двух книгах: 1) Собрание писем блаженныя памяти опт. старца иеросхимонаха Макария к монашествующим лицам. И приложение: Две статьи сост. старцем на основании Слова Божия и писаний св. отцов и его же выписки о смирении. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва, 1862. 343 стр., и 2) Собрание писем блаж. памяти опт. старца иеросхимонаха Макария к мирским особам. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва, 1862. 700 стр. Мы ниже предлагаем читателю семь первых писем из последняго собрания, разобранных И.М. Концевичем незадолго до смерти. Введение «Будучи любознателен, будь и трудолюбив, ибо голое знание надымает человека» ( Марк Подвижник ). В основу всякого созидания надо класть правильное основание: от этого зависит доброкачественность и прочность творимого. Будь это постройка дома в мире материальном, или в сфере умственной приобретение знаний, творчество, или в духовной жизни внутреннее делание, одним словом, во всем, где происходит созидание, все зависит от основания, от фундамента, на котором оно строится. Дом может быть выстроен на камне или на песке; в последнем случае падение его бывает великое, как говорит нам Евангелие. Мы имеем намерение изучать творения святых отцов, а в ближайшее время письма старца Макария, органически связанные с этими творениями. Что же мы должны положить в основание нашего этого изучения? |
|
|
