| В сборник вошли статьи преимущественно по истории современного рационалистического сектантства, обращающего наиболее на себя внимание современного общества, и характеристики сект штундистов, пашковцев, сютаевцев и толстовцев. Этим статьям автор, в виде предисловия, предпослал „краткий очерк происхождения рационалистических сект на Руси“. Последние три статьи „Сборника“ составляют особую группу, – причём первая из них, а по общему счету IX, содержит характеристику беспоповщины, в духе и характере которой коренятся начала рационализма. Вторая статья (X) даёт характеристику скопчества по одному судебному процессу, на котором автору пришлось быть в качестве эксперта. Наконец третья (XI) статья указывает некоторые виды эксплуатации религиозности русского народа не только с материальной целью, но и с целью сеяния в народе разных ложных верований и сектантских заблуждений. Слова нет – задача, принятая на себя г. Скворцовым, почтенная, – и автор выполнил её по мере своих сил и разумения. Но не все очерки, заключающиеся в его сборнике, равноценны. – Те очерки, где автор выступает в качестве самостоятельного исследователя на основании фактического материала, имевшегося у него под руками, должны быть признаны наиболее ценными для науки сектоведения. К этой категории принадлежат очерки: „Пашковцы по судебным процессам о них“, „Скопцы“ и „Религиозность русского народа, как предмет эксплуатации“. Очерки же, в которых автор пытается дать исторический эскиз и представить характеристику той или другой секты, должны быть отнесены к числу самых слабых во всём сборнике. Таковы первые четыре и седьмой очерки. Исключение составляет IX очерк: „Рационализм в беспоповщине“. Этот очерк, хотя и общего характера, но составлен очень умело, и читается с интересом и не лишён научного значения. Наиболее слабым из всех очерков нужно признать второй, посвящённый „штундизму“ (20–37 стр.). Остановимся несколько подробнее на этом очерке и укажем на погрешности, которые бросаются в глаза даже при беглом чтении этого очерка. |
| во 2-м издании «Оправдания Добра» стр. 30 и предыдущие). Жаль, что глава о религиозной основе нравственности у Соловьева представляет по существу лишь эскиз, не больше. Между тем, в виду ее важности, основного ее значения, ее следовало расширить и обосновать каждую ее, даже ничтожнейшую, часть. О других, более частных, слабых сторонах главы умалчиваем... Таковы первоосновы нравственности по представлению В. С. Соловьева . На них-то последний затем и строит всю свою нравоучительную систему. Не желая злоупотреблять вниманием почтеннейших читателей, не станем предлагать оценки ее качеств, тем более, что о них можно смело судить уже и по качествам основ системы, нами рассмотренных. А эти основы, как мы видели, проникнуты многими и весьма существенными, при том, недостатками. Мы видели, что многое Соловьевым не доказано, иное понято ошибочно, иное – несамостоятельно. Если б В. С-ч не был христианином, то он и не смог бы написать подобной нравоучительной системы, так как в ней существенное (напр., вопрос о любви, как бы ни понимал и ни формулировал его автор...) прямо и заранее подгоняется автором к предвзятой мерке, именно – к указываемой христианством. При наличности готового уже (христианского) учения, легко подгонять к нему свои взгляды кому угодно. Другое дело – дойти до всего этого самому! Упреки, делаемые критиками Соловьеву, что он – схоластик, софист, иезуит...,– как мы видели,– в значительной степени справедливы, к сожалению. Это еще более блестяще доказывается дальнейшими, нераскрытыми у нас, главами системы Соловьева. Припомним с настойчивостью уже одну его манеру оправдываться и бороться с противниками, – манеру часто недопустимую... и нимало не мирящуюся с несомненною серьезностью талантливейшего автора. Но всего более этика В. С. Соловьева страдает тем, что в ней не доказано надлежащим образом главное: почему нормально следование человека прирожденным, допустим, ему моментам: стыду, жалости и благоговению, но ненормально следование прирожденным же ему: чувственности, эгоизму и проч., – моментам, парализующим те, во всяком случае – видоизменяющим их и проч.? Ведь что эгоизм и чувственность срослись с природой естественного, не возрожденного божественною благодатью, человека, – этого никто отрицать не в состоянии. |
| Лучший наш Веласкес, погрудный портрет папы Иннокентия X — эскиз для большого портрета в римском палаццо Дориа-Памфили (или собственноручное повторение центральной его части) — также был приобретен Меллоном и подарен Вашингтонской галерее. Лучшие наши картины старых французских мастеров тоже переплыли океан, хоть и не все на его счет, и попали: «Мальчик с карточным домиком» Шардена сюда, «Меццетен» Ватто в Нью-Йорк, а «Триумф Амфитриты» Пуссена в Филадельфию. Два пейзажа Гюбера Робера (у нас их много, но не все столь хороши) приобрел Гюльбенкиан, и он же — восхитительную мраморную «Диану» Гудона. Сам скульптор продал ее Екатерине; морским путем прибыла она в 1784 году в Петербург; морским же путем в 1930 году была — за ненадобностью, должно быть, — отправлена обратно. «Обойдемся и без нее. Обойдемся и вообще без всего этого барахла, тем более, раз ослы-буржуи готовы платить за него фунты и доллары». Нечто подобное, нужно думать, попыхивая трубкой, бормотал себе под нос ломовой извозчик, в те годы правивший Россией и стегавший ее, свою клячу, по глазам. Могли он мыслить иначе? Денежки заграничные всегда могли, ему пригодиться для его заграничных темных дел. Ну, а там Тьеполо, Ватто — забавных этаких слов ему и выговаривать никогда не приходилось. Да и не такие числятся за ним дела, в крови он по горло — не за холст, не за олифу счет ему предъявлять. С него и взятки гладки. Но печаль-то вся в том, что насчет казней и лагерей у наследников и бывших сообщников его все же вырвался вопль, а об этом — не мокром, а всего лишь гнусном деле хранят они прехладнокровное молчание, никому, вместе с тем, и пикнуть о нем не разрешая. Вот и выходит — понимаете ли вы это, властители и судии? — что сама Россия всех этих Тицианов, и Рембрандтов, и Рафаэлей выбросила за окно — на что, мол, они, обойдусь и без них; что сама Россия, включая ее художников, писателей, историков, музейных работников, всю интеллигенцию ее, о позорном этом деле молчит просто потому, что не считает его позорным и вовсе не испытывает потребности высказать сожаление о нем и кого бы то ни было в нем винить. Я — русский, и знаю, что это не так. Но перед иностранцами – эх вы, хозяева страны, — стыдно мне: за Россию стыдно. |
| —179— оно не так велико, как движение XVI-ro века, но по своему внутреннему значению, говорит проф. Беляев, по своему смыслу оно важнее всех предшествовавших ему реформационных движений на западе (курсив «Обозрения»). Оно начало с отрицания идеи папства и что мы видим теперь? Лишь только пала идея, пало все, что выросло вместе с нею, что стояло под ее охраной. Старокатолики покончили с Римом и папством и основали самостоятельную гармоническую систему. Что представляет собою их учение? В чем состоит оно? Оно не представляет собою ничего нового, никакой новой системы, (старо) католики не изобрели ничего нового, напротив – и в этом заключается их значение, их сила, их истина. Их задачей является восстановление учения древней не разделившейся церкви, церкви, какою она фактически была до разделения происшедшего между Римом с одной стороны и Иерусалимом, Константинополем, Антиохией и Александрией с другой, т. е. фактически церкви семи вселенских соборов. Окончательным результатом всего своего труда проф. Беляев выставляет два тезиса: 1) центральная идея, основное положение римского католицизма есть идея папства; 2) сочувствуя здоровому направлению старокатолицизма, нельзя сочувствовать этой идее. За статьей проф. Беляева следует статья тоже русского – проф. Светлова – «Догматы и богословское умозрение». Она, как в некоторой степени и статья Мишо в первом номере журнала – «Богословие и настоящее время», представляет собою ответ на второй тезис люцернского конгресса: «для христианина обязательно учение Христа, а не богословское умствование, из которого могут произойти лишь человеческие мнения, которые свободны и необязательны». Проф. Светлов излагает учение преосвященных Макария, Филарета и Сильвестра в их курсах догматик по предложенному вопросу и делает такой вывод: догматы представляют собою твердый непоколебимый фундамент христианского знания, они служат для верующего разума, усвоившего их, верным руководителем по тому —180— бесконечному пути, который ведет к познанию истины; самый же путь можно сравнить с богословием. Догматы суть таланты полученные нами от Бога, богословие, богословские мнения суть таланты приобретенные вновь нами самими. Значение богословских мнений тем выше, чем более они распространены в церкви и чем более приемлются ее членами. Но во всяком случае для единства в вере и любви необходимым условием должно быть только единство в догматах, различие в богословских мнениях не должно препятствовать единению. Догматы – божественный элемент в церкви, богословские мнения – человеческий элемент. Я был бы счастлив, так заканчивает свою статью о. Светлов, если бы мой маленький эскиз сообщил убеждение читателям, что в православно-восточной церкви существуют на лицо благоприятные условия для гармонического развития божественного и человеческого элементов в христианском знании. |
| Леонтьевская комедия передает статичность обыденной жизни, как и комедия Тургенева «Месяц в деревне» (1850). Это тоже повесть, переписанная для сцены, но у Леонтьева монологи короче и у него меньше «психологии». Такие комедии в то время казались не сценичными. Но после чеховской драматургии вопрос о несценичности Тургенева был пересмотрен. «Месяц в деревне» был с успехом разыгран в Художественном театре 220 . Можно было бы поставить и леонтьевские «Трудные дни». Но едва ли нужно показывать эту комедию в стиле тургеневской и чеховской постановок МХАТа, стремившегося передать атмосферу – настроения будничной жизни. В «Трудных днях» есть статика, но есть и другое – элементы гротеска, и, мне кажется, актеры могли бы подчеркнуть гротескные черты обоих сумасбродов – бабки и внучки. «Сутки в ауле Биюк-Дорте» 221 – первый южный рассказ Леонтьева. Помещик -ополченец Муратов – «человек честный», замечает автор; и «без этого он не будет иметь права ни мечтать, ни грустить». Все это говорится всерьез, безо всякой иронии. Только в этом леонтьевском рассказе чувствуется веяние времени – 50-х гг. По собственному признанию, он сам был тогда честным интеллигентом и со слезами на глазах читал тургеневский «Дневник лишнего человека». Муратов рачительный хозяин. Его жена Лиза во всем старается ему угождать: хочет быть Руфью нового Вооза 222 и вместе с тем передовой женщиной; а «в ласках, расточаемых мужу, (она) старалась напомнить ему страстные берега Средиземного моря» (!). Из честности, патриотизма, но отчасти и со скуки Муратов поступает в ополчение и отправляется воевать. Вторая часть рассказа заполнена сценами из армейской жизни в крымском ауле. Офицеры и местные жители рассказывают разные истории, пьют, веселятся, ссорятся. Вся эта обыденщина раздражает задумчивого, неприкаянного Муратова. Он нигде не находит ключа «живой воды» – живой жизни и превращается в лишнего человека... Повесть не имеет костяка – это незаконченный эскиз, коллекция снимков с натуры и философических комментариев. |
| 8 Наши, так называемые, духовные академии относятся к подвижничеству небрежительно, посему в них нет субстанциональности и совсем игнорируется ими духовная подпочва жизни свободной. Профессора упражняются только в вулканических потоках словоизвержений, да „в версиях” заняты только доказыванием и изложением „версий» на многочисленные вопросы и темы, своего же определенного и точного объяснения боятся сказать (мотивируя это своим философским мышлением что-де философски образованный человек истину высказывает прикровенно и туманно), и нагружают голову молодых юношей хламом разнообразных сведений, и, в конце концов, окончательно утверждают, что по данному вопросу и на данную тему „ученые разногласят“. Посему и удивляться нечему, что душа-тο академических юношей так и остается неудовлетворенной и пустой, полная диссонанса душевной голодовки; ну, а ум? Уму же и научности свойственно бесконечно парить и вздыматься, и расшибаться по всем вопросам, отчего и получается жизнь разбитая, разногласная, вопросительная и вопрошающая, в каковую и погружаются молодые ученые, блистая только значками (которые зачастую пугают и запугивают неученых людей) и мундирными украшениями, а не талантами или трудоспособностью и т. п. благовоспитанными качествами. Святоотеческая литература, а особенно аскетическая письменность – эта золотая руда, скрытая злонамеренно под спудом книжных складов, в сознании современных академических умствователей и в сознании современного грамотного общества христианского бросается глазам как заржавленный и даже заплесневелый слиток пыльных или же чистеньких шкафов библиотечных, впрочем, иногда с золотыми тиснениями ради тщеславия и украшения комнаты или кабинета, однако без главного – ключа истинного понимания классических святых произведений, кроме приложения таковых к жизни, и проведения их в самые жизненные основы человеческих отношений, т.е. к душе-тο они не вопиют, ибо не читаются, не изучаются, не разрезаются даже и после изящного переплета. А о специальной школе или институте и училище для изучения творений отеческих, власть и капитал имущие подавляют и мысли борющегося ума, и не дают полностью высказаться. |
| Длинный коридор упирается в маленькое углубление в конце — пристанище Льва Гумилева, где он спал на приспособленном дорожном чемодане в короткие периоды между арестами и лагерями; на этажерке — книги и его студенческий билет. В комнатах Ахматовой, где она жила до 1941 и потом после 1945 года, — царственная простота, скромная обстановка: пара стульев, столик, секретер, небольшой шкафчик, в нем книги, веер, смешная чернильница, складень. Сама Анна Андреевна говорила, что была в этом доме приживалкой — без права собственности, без права иметь свою мебель, без права ее переставить. Даже свои стихи она не могла хранить здесь и сжигала сразу после прочтения друзьям. Так было с поэмой «Реквием», память о которой хранит китайская бронзовая пепельница, свидетельница тех таинственных возжиганий. Отдельно представлена в музее литературная экспозиция, «Белый зал» — возможность заглянуть в реальность поэзии Анны Ахматовой. Внутри витрин на фоне фотографии сада — вещи, рукописи, фото, рисунки, связанные с жизнью и творчеством Ахматовой: эскиз портрета Ахматовой работы З. Серебряковой, «знаменитое» письмо Сталину; последнее семейное фото с Гумилевыми; трогательная берестяная книжка со стихами Ахматовой, сделанная в 1937 году заключенной Дорой Гусман. В гости к Анне Андреевне непременно идите с запасом времени: обязательно захочется не один раз пройтись по квартире, посидеть в гостиной за столом, рассматривая фотографии ушедших обитателей дома. Как добраться, часы работы, стоимость: Время, потраченное на экспозицию : 1,5 часа. Станция метро : «Маяковская», далее пешком 10 минут. Адрес : Литейный проспект, 53. Часы работы : вт 11:00–19:00, ср 12:00–20:00, чт-вс 10:30–18:30. Выходные дни : понедельник. Стоимость билетов : взрослый — 120 руб.; пенсионеры и школьники — 60 руб.; студенты и дети до 7 лет, инвалиды, ветераны — бесплатно; детям до 18 лет третий четверг каждого месяца — бесплатно. Касса закрывается за час до конца рабочего дня. Музей-квартира Льва Гумилева В квартире на пересечении Коломенской улицы и Кузнечного переулка, кстати, по соседству с Достоевским (оба музея находятся в 5 минутах ходьбы друг от друга), ученый-тюрколог, историк-географ, этнолог прожил вместе со своей супругой Натальей Симоновской с 1990 по 1992 год — до дня своей смерти. Судьба подарила вечно скитающемуся Гумилеву всего два с половиной года жизни такой, о которой он мечтал: отдельная квартира на «бестрамвайной улице с ванной и без радио». Квартира полностью мемориальная: здесь ничего не изменилось после его смерти. Каждая вещь лежит так, как будто хозяин квартиры вышел на минутку, а посетитель невольно заглянул в его пространство. |
| После такого вступления внимание всегда возрастает. Но при условии, если уже прошла часть лекции и хотя бы часть аудитории поняла, что здесь нечто иное, чем привычное им занудство или давление авторитетом. То есть этот аргумент работает только тогда, когда до него были предъявлены другие аргументы в пользу того, что наше общение стоит того, чтобы быть продолженным. Кстати, я с удивлением узнал, что в провинциальных университетах лектор, говорящий без бумажки, вообще воспринимается как чудо. А самый интересный случай был, пожалуй, на историческом факультете Брестского университета. Похоже, преподаватели марксисты заранее настроили ребят устроить мне обструкцию и противостать «поповской пропаганде». И по ходу лекции (а она была на вполне светскую тему: о причинах научной революции XVII-ro века) постоянно звучали реплики из зала и перебивающие вопросы. В конце концов я решил, что не буду являть собой пример «кроткого христианина», резко сменил интонацию и сказал: «Значит так, ребята. Учить меня тому, что писал Маркс, не надо. Я окончил философский факультет МГУ с красным дипломом, и знаю Маркса лучше, чем вы». Сидящий рядом декан брестского истфака вдруг меняется в лице и спрашивает: — Да-а? А в каком году вы оканчивали МГУ? — В 1984. — Кто у вас был завкафедрой? — Новиков Михаил Петрович. — А… Да, я его знаю… Это серьезный специалист… Пожалуйста, уважаемый коллега, продолжайте. Всю студенческую фронду как рукой сняло. О своем светском университетском образовании, о знакомствах в мире современных культурных и медийных элит имеет смысл упоминать ради того, чтобы во мне перестали видеть блаженненького инопланетянина, безнадежно затерявшегося в веках. То, что знаете вы, знаю и я. И ноутбук у меня есть, и мобильник, и свой сайт в Интернете. И новости рок-музыки я узнаю не из МузТВ, а когда в своей студии Юрий Шевчук ставит мне эскиз своей новой песни…. Но кроме этого я знаю нечто большее и могу вам это подарить. Слыша об этом, люди понимают, что Православие — это мир, в котором может жить и современный человек. Этот мир — для них, а не только для бабушек. |
| Аксаков Иван Сергеевич (1823–1886) – русский публицист и общественный деятель; один из идеологов славянофильства; редактор газет «День», «Москва», «Русь», журнала «Русская беседа» и др. В 1840–1850х гг. выступал за отмену крепостного права. В годы русско-турецкой войны 1877–1878 гг. организатор кампании за освобождение славян от турецкого ига. 155 Ламенне (Lamennais) Фелисите Робер де (1782–1854) – французский публицист и религиозный философ, аббат, один из родоначальников христианского социализма; в 1830–1832 гг. в сотрудничестве с М. Монталамбером, А. Лакордером и др. издавал журнал «Будущее». Основные сочинения: «Слова верующего» (1834; сразу после выхода осуждено энцикликой папы Римского), «Эскиз философии» (т. 1–4, 1840–1846). 156 Тевтобургский лес – гряда низкогорий в составе Везерских гор (Германия). Осенью 9 г. н. э. в Тевтобургском лесу германские племена во главе с Арминием уничтожили три римских легиона Квинтилия Вара, что остановило продвижение римлян за Рейн. 157 Лютер (Luther) Мартин (1483–1546) – деятель Реформации в Германии, начало которой положило его выступление (1517) в Виттенберге с 95 тезисами против индульгенций, отвергавшими основные догматы католицизма. Меланхтон (Melanchton) Филипп (1497–1560) – немецкий протестантский богослов и педагог, сподвижник М. Лютера; составитель Аугсбургского исповедания. 158 Кошелев Александр Иванович (1806–1883) – русский общественный деятель, славянофил; автор умеренно-либеральных проектов отмены крепостного права, участник подготовки Крестьянской реформы 1861 г.; издатель-редактор журналов «Русская беседа» и «Сельское благоустройство». 159 Данилевский Николай Яковлевич (1822–1885) – русский публицист и социолог, идеолог панславизма; в книге «Россия и Европа» (1869) выдвинул теорию обособленных « культурно-исторических типов» (цивилизаций), развивающихся подобно биологическим организмам; «славянский» тип считал наиболее перспективным. 160 Леонтьев Константин Николаевич (1831–1891) – русский писатель, публицист и литературный критик; поздний славянофил. Считая главной опасностью либерализм с его «омещаниванием» быта и культом всеобщего благополучия, проповедовал «византизм» (церковность, монархизм, сословная иерархия и т. п.) и союз России со странами Востока, как охранительное средство от революционных потрясений. |
| Однако здесь перед его взыскующим умом возникло много проблем, и он хорошо сознавал их. Уже его предшественники Филон и Климент знали, что Бог в его сущности непознаваем человеческим разумом, т.е. высшее божественное знание сокрыто от нашего ума, и Ориген принимал это положение как должное. Для него, как и для Климента, разум отнюдь не являлся последней (или высшей) инстанцией в деле познания; тем не менее и он в глазах автора «О началах» не совсем бесполезен на путях божественного гносиса. Ориген убежден, что Бог одарил нас стремлением к постижению «истины о Боге и познанию причины вещей» отнюдь не для того, чтобы оно осталось неудовлетворенным. В противном случае пришлось бы считать, что «Творец-Бог напрасно вложил в наш ум любовь к истине» (De princ. II 11,4). Для христианина подобная мысль недопустима, и на основе своего собственного духовного опыта и свидетельств мудрых предшественников Ориген заключает, что благочестивые люди (пневматики, гностики) и при жизни получают кое-что из «безмерных сокровищ божественного гносиса» и тем самым развивают в своих душах любовь и стремление к исследованию истины, которая в полном объеме будет открыта им в будущем веке (II 11.4). Доступные нашему познанию частицы божественного гносиса – фактически предварительный набросок, эскиз истины, начертанный рукой самого Иисуса Христа «на скрижалях нашего сердца». Здесь Ориген , как и другие Отцы, прибегает к художественной аналогии, т.е. подключает эстетическое сознание к пояснению собственно гносеологической проблемы. Как живописец сначала набрасывает тонкими линиями общий рисунок картины, чтобы затем было легче писать ее красками, так и Господь дает некоторым людям уже в этой жизни некое «предначертание истины и знания», которому в будущей жизни должна быть придана «красота законченной картины» (pulchritudinem perfectae imaginis) (II 11,4). Далеко не все удостаиваются чести получить «предначертание истины», но только предрасположенные к духовной жизни – пневматики, или гностики, или люди «внутренние». Им божественный гносис (доступный в этой жизни) дается в «ясных» выражениях (т.е. им открывается внутренний смысл учения). Для большей же части людей – соматиков гносис вообще закрыт, а «внешним» (или психикам) учение дано в «неясных притчах» (III 1, 17). Кроме того, многие «божественные тайны», сокрытые от земных мудрецов, открыты младенцам, пребывающим благодаря этому в состоянии «высшей степени блаженства» (III 1, 12). |
|
|
