| К преподаванию в институте удалось привлечь известного миссионера дореволюционной эпохи протоиерея Димитрия Боголюбова. Среди первых преподавателей высшей богословской школы были Анатолий Васильевич Ведерников, назначенный инспектором, и Алексей Иванович Георгиевский, ставший секретарем института. По своему возрасту они не могли получить образование в дореволюционной духовной академии, но полученные ими благодаря самообразованию богословские знания были широкими и основательными. Впоследствии преподавателями стали выпускники Киевской Духовной Академии Николай Иванович Муравьев и Владимир Семенович Вертоградов, Казанской Академии Николай Петрович Доктусов и Александр Андреевич Ветелев. Один из студентов Богословского института вспоминал, что учащиеся первого «военного» набора «пришли отовсюду... были и молодые, и совсем пожилые люди. Одни из них имели законченное гуманитарное образование, другие прошли курс духовной семинарии в далеком прошлом, но были и такие, кто вообще не имел никакой подготовки, кто по зову сердца пришел с сельскохозяйственных работ, от станков тыловой промышленности или с передовых позиций Великой Отечественной войны — опаленные огнем военного пожара, с нашивками ранений, боевыми наградами. Среди студентов нашего курса был Павел Александрович Голубцов (впоследствии архиепископ Сергий; † 1982), в выцветшей зеленой гимнастерке с погонами солдата технических войск. Были и специалисты с большим жизненным опытом, работавшие прежде в конструкторских бюро, и люди, много лет служившие на приходах псаломщиками... Но в этой сложной и разноликой массе главным и определяющим фактором была пастырская направленность». Подготовить достаточное число пастырей для нескольких тысяч приходов, нуждавшихся в них, Московский богословский институт и пастырские курсы, конечно, были не в состоянии, поэтому вскоре после своего избрания Патриарх Алексий I обратился в Совет по делам Русской Православной Церкви с письмом: «Считая необходимым иметь пастырско-богословские курсы в городах Ленинграде, Минске, Киеве, Ставрополе, Луцке и Львове, прошу Совет войти в ходатайство к правительству о разрешении открытия означенных курсов в указанных городах». |
| В первой половине XIX в. русские паломники стали чаще посещать Галилею. В 1819 году сюда добрались две отважные паломницы из Шуйского уезда Владимирской губернии: «села Лежнева девица Анна Алексеевна и вдова Прасковья Степановна». По возвращении в Россию их рассказ о святых местах был напечатан отдельной брошюрой; сюда вошли и сведения о храме Благовещения. «Ходили мы во граде Назарете, где Божия Матерь жила в дому Иосифове, – сообщают русские паломницы. – Тут церковь французская (францисканская – а. А.) увешана вся атласами (дорогой материей – а. А.), а где Божия Матерь читала книгу, на том месте положено наподобие звезды сребрянной, а над звездой престол французский» 7 . Таково бесхитростное повествование простых сельских женщин. Но в Назарете бывали и такие православные публицисты, как А. Н. Муравьев (1806–1874), А. С. Норов (1795–1869) и др. Участник Отечественной войны 1812 года Авраам Сергеевич Норов посетил Палестину дважды – в 1835 и в 1861 годах. Во время своего первого путешествия по Святой Земле А. С. Норов прибыл в Назарет и поклонился местным святыням. Войдя в католический храм, русский пилигрим спустился в пещеру Благовещения – «с левой стороны алтаря по нескольким широким ступеням из белого мрамора». Здесь А. С. Норов прочел то место из Евангелия от Луки, в котором повествуется о Благовещении Деве Марии. Интересно замечание русского паломника о насельниках католической обители: «Латинские братья назаретского монастыря почти все испанцы, но говорят по-итальянски; они очень гостеприимны» 8 . (К середине XIX в. в этом католическом монастыре насчитывалось 10 священников-монахов и 7 из белого духовенства). Многие русские паломники мечтали посетить Палестину хотя бы один раз в жизни. Немногим из них довелось побывать в Святой Земле дважды, но даже из этого ряда выделяется пешеходец Виктор Каминский, который исходил Ближний Восток вдоль и поперек, причем Назарет он посетил трижды. Его первое путешествие в Святую Землю относится к 1851 году. Прибыв в Назарет вместе с группой русских богомольцев, Виктор Каминский направился в католическую обитель Благовещения. |
| Здесь на самом Крещатике крестились сыновья великого Владимира, не много далее граждане Киева на устье Почайны, ныне поглощенной Днепром, где была некогда пристань Киевская. Что может быть трогательнее слов самой летописи блаженного Нестора? – «Владимир послал по всему городу, говоря: если кто не обретется завтра на реке, богатый или убогий, тот будет мне противник. Люди же все, услышав сие, с радостью пошли и радостно говорили друг ко другу; если бы не добро сие было, не прияли бы сего князья и бояре! – (Какая младенческая простота нравов, достойная новорождаемых в царствие Божие!) На утро вышел на Днепр сам Владимир с пресвитерами Царевны и Корсунскими, и собралось бесчисленное множество людей; все взошли в воду и стояли иные по шею, другие до персей, младенцы же ближе к берегу, а иных младенцев держали взрослые на руках. Священники, стоя на берегу, творили молитвы, и видима была радость великая. Владимир же, радуясь, что познали Бога сам он и люди его, воззрел на небо и воскликнул: Боже великий, сотворивший небо и землю! призри на новых людей Своих, дай им, Господи, уведать Тебя истинного Бога, как уведали страны Христианския, и утверди в них веру правую и несовратимую, и мне помоги, Господи, на сопротивного врага, да, надеясь на Тебя и на Твою державу, побеждаю козни его.» Каменный памятник Крещатика воздвигнут в начале нынешнего столетия благочестием Императора Александра, и на сей священный водоем два раза в год совершаются крестные ходы: один, более торжественный, в день преполовения из собора Софийского Митрополитом со всем духовенством: другой же, более смиренный, бывает в день памяти равноапостольного князя из приходской соседней церкви Рождества Христова, которая стояла в древности на самом устье Почайны. Под сенью Крещатика долго стоял я. опираясь на края священного водоема: взор мой безотчетно блуждал по юдоли, ухо прислушивалось к ее звукам. Ниже к реке несколько белых хижин мелькало из-за развесистых ракит, и в них слышался как будто говор, а вдали на Днепре протяжная песнь. |
| Здесь, на самом Крещатике, крестились сыновья великого Владимира, немного далее – граждане Киева, в устье Почайны, ныне поглощенной Днепром, где была некогда пристань Киевская. Что может быть трогательнее слов самой летописи Блаженного Нестора: «Владимир послал по всему городу, говоря: если кто не обретется завтра на реке, богатый или убогий, тот будет мне противник. Люди же все, услышав сие, с радостию пошли и радостно говорили друг ко другу: если бы не добро сие было, не приял бы сего князь и бояре»? Какая младенческая простота нравов, достойная новорождаемых в Царствие Божие! На утро вышел на Днепр сам Владимир с пресвитерами Царевны и Корсунскими, и собралось бесчисленное множество людей; все взошли в воду и стояли иные по шею, другие до персей, младенцы же ближе к берегу, а иных младенцев держали взрослые на руках. Священники, стоя на берегу, творили молитвы, и видима была радость великая. Владимир же, радуясь, что познали Бога сам он и люди его, воззрел на небо и воскликнул: «Боже Великий, сотворивший небо и землю! Призри на новых людей Своих, дай им, Господи, узнать Тебя, Истинного Бога, как увидели страны христианские, утверди в них веру правую и несовратимую, и мне помоги, Господи, на сопротивного врага, да надеясь на Тебя и на Твою державу, побеждаю князя его». Каменный памятник Крещатика воздвигнут в начале нынешнего столетия благочестием Императора Александра, и на сей священный водоем два раза в год совершаются крестные ходы: один, более торжественный, в день Преполовения, из собора Софийского митрополитом со всем духовенством; другой же, более смиренный, бывает в день памяти равноапостольного Князя, из приходской соседней церкви Рождества Христова, которая стояла в древности в самом устье Почайны. Под сению Крещатика долго стоял я, опираясь на края священного водоема; взор мой безотчетно блуждал по юдоли, ухо прислушивалось к ее звукам. Ниже к реке несколько белых хижин мелькало из-за развесистых ракит, и в них слышался как будто говор, а вдали на Днепре протяжная песнь. |
| И еще многих гробов недостает у св. Софии, но уже не княжеских, а святительских, ибо в течение ста тридцати лет служила она усыпальницею Митрополитов всея Руси, начиная от четвертого из них Феопемпта, который освятил храм при великом Ярославе, и до двадцать третьего Кирилла, собравшего Церковь Русскую после ее разорения Монголами. Бдительный пастырь в продолжение тридцатилетнего святительства странствовал из города в город по всей Руси, как голубица Ноева ковчега с масличною ветвью, необретшая места стояния ногам своим: но, умирая в дальнем Переяславле Залесском, завещал он погребсти себя под родственною сенью св. Софии, и свято была исполнена его воля. Последний из Митрополитов всея Руси положился он в древней их митрополии; преемник его Максим уже погребен во Владимире на Клязьме, а предшественник Иосифа без вести исчез в разорении Монгольском. – Предание местное не указывает гробов их, если только они положены были не в том же юго-западном углу собора, где полагаются теперь Митрополиты Киева. Один однако из первосвятителей уже не всея Руси, а только западной ее половины, заменяет собою стольких отсутствующих; ибо его нетленные мощи открыто почивают посреди храма, напротив придельного алтаря Архистратига Михаила. Это священномученик Макарий, возведенный из архимандритов Виленских в сан Митрополита уже после разделения иерархии Российской на Московскую и Литовскую. Два года продолжалось его святительство в Вильне, и когда, движимый благочестивою ревностью, предпринял трудное в те дни странствование по своей обширной епархии, он был мученически убит Татарами на пути к первопрестольному городу при реке Припети. Святые мощи его перенесли в собор Софийский, который жаждала посетить душа его, и с тех нор всякое первое число мая, в день его страдальческой кончины, при совершении крестного хода обносят их кругом всего храма, доныне им ограждаемого. – На противоположной стороне собора, против придела трех Святителей, кипарисная рака заключает с себе части св. мощей первых веков Христианства и св. угодников Русской земли, наипаче преподобных Печерских. |
| Тотчас за Владимировкой начинается громадный луг в несколько сот десятин; он имеет вид полукруга, версты четыре в диаметре. У дороги, где он кончается, стоит селение Луговое, или Лужки, основанное в 1888 г. Здесь 69 мужчин и только 5 женщин. Далее следует опять короткий промежуток в 4 версты, и мы въезжаем в Поповские Юрты, селение, основанное в 1884 г. Его хотели назвать Ново-Александровкой, но это название не привилось. Поехал о. Симеон Казанский, или, попросту, поп Семен, на собаках в Найбучи «постить» солдат, на обратном пути его захватила сумасшедшая вьюга, и он сильно захворал (другие же говорят, что он возвращался из Александровска). К счастью, попались аинские рыбачьи юрты, он приютился в одной из них, а своего возницу послал во Владимировку, где тогда жили вольные поселенцы; эти приехали за ним и доставили его еле живого в Корсаковский пост. После этого аинские юрты стали называться поповскими; это название удержала за собою и местность. Сами поселенцы зовут свое селение также Варшавой, так как в нем много католиков. Жителей 111: 95 м и 16 жен . Из 42 хозяев семейно живут только 10. Поповские Юрты стоят как раз на средине пути между Корсаковским постом и Найбучи. Тут кончается бассейн реки Сусуи, и после некрутого, едва заметного перевала через водораздельный хребет мы спускаемся в долину, орошаемую Найбой. Первое селение этого бассейна находится в 8 верстах от Юрт и называется Березники, потому что около когда-то было много березы. Из всех южных селений это самое большое. Тут жителей 159: 142 м. и 17 ж. Хозяев 140. Уже есть четыре улицы и площадь, на которой, как предполагают, со временем будут выстроены церковь, телеграфная станция и дом смотрителя поселений. Предполагают также, что если колонизация удастся, то в Березниках будет волость. Но это селение очень скучно на вид, и люди в нем скучные, и думают они не о волости, а только о том, как бы скорее отбыть срок и уехать на материк. Один поселенец на вопрос, женат ли он, ответил мне со скукой: «Был женат и убил жену». Другой, страдающий кровохарканием, узнав, что я врач, всё ходил за мной и спрашивал, не чахотка ли у него, и пытливо засматривал мне в глаза. Ему было страшно от мысли, что он не дождется крестьянских прав и умрет на Сахалине. |
| Рано стал участвовать доблестный Князь в битвах своего родителя, которого был лучшею опорою. Горькая была тогда эпоха междоусобий княжеских за наследие Мономаха, престольный Киев, который служил виною раздора между единокровными. Не только старший род Ольговичей, княживший в Чернигове, оспаривал сию великокняжескую столицу у младшего рода Мономаховичей, который в ней водворился по царственной доблести Владимира, хотя и в ущерб роду Олегову, но даже и потомство Мономаха не могло между собою умиротвориться. Изяслав, храбрый внук его, как сын старшего Мстислава, овладел престолом вопреки прав дядей своих, слабого Вечеслава и тревожного Юрия, который искал Киева, не смотря на старейшинство брата Вечеслава, и соединился против своих единокровных с Ольговичами, всегда довольными междоусобиями Мономаховыми. Долго держался Изяслав в Киеве, признавая иногда соправителем и дядю Вечеслава для большей законности; но счастье неоднократно ему изменяло; на краткое время и Георгий восседал на престоле отеческом. В одну из таких счастливых эпох, роздал он уделы южные своим сыновьям и поставил старшего Андрея в соседний Вышгород, потому что это был всегда удел наследников Киевского престола; но внезапно явился любимый Киевлянами Изяслав и бежал опять Георгий, не умевший снискать любви граждан; не могли спасти его доблести сыновние. Не щадил себя в битвах Андрей, вступаясь за родителя, хотя и непрестанно склонял его к миру, ибо видел его непостоянство и сомневался в его праве, при жизни старшего дяди Вечеслава. Мужество Князя особенно прославилось под стенами Луцка, который осажден был войсками Георгия в 1150 году. – Ночью бежали от пустой тревоги союзные ему Половцы и вся дружина начала колебаться, но князь Андрей презрел общий страх и лучше хотел умереть, нежели сойти с места. Он устремился в битву, чтобы отразить сильную вылазку осажденных, гнал неприятеля и был окружен ими на мосту; братья его, Ростислав и Борис, остались далеко, не зная его опасности, ибо пылкий Князь забыл велеть распустить свою воинскую хоругвь; два только воина могли за ним следовать и один из них пожертвовал ему своею жизнью. Камни сыпались с городских стен, уязвленный конь Андреев исходил кровью, острая рогатина прошла сквозь, луку седельную; витязь готовился умереть великодушно, изломав копье, исторг он меч и призвал имя святого Феодора Стратилата, небесного витязя, которого память в тот день совершалась, и, сразив Венгра, готового пронзить ему грудь, благополучно возвратился к отцу. – Добрый конь вынес всадника из опасности и пал мёртвым; благодарный Князь велел схоронить его на берегу реки Стыря. Отец и дядя Вечеслав, который в то время был за одно с Юрием, и все бояре обнимали и хвалили юного витязя, ибо мужески сотворил он паче всех тут бывших, говорит летописец, а воины все твердо веровали, что сам Стратилат спас юношу, призвавшего имя его в битве. |
| Место, избранное Святым князем для сооружения храма, было ему горько памятно мученическою смертию двух христианских варягов, Феодора и Иоанна, из коих сын, прекрасный лицом юноша, был назначен по жребию в жертву Перуна, а нежный отец, не хотевший его выдать, вместе с ним погиб от ярости народной. Это были единственные жертвы, пострадавшие на Руси до водворения Христианства, и на их костях соорудил раскаянный Князь соборное святилище, которое великолепно украсил мусиею и иконами Корсунскими, но лучшим его сокровищем были Святые мощи Климента, Епископа Римского, и в честь его находился придел в Десятинной церкви. Все сии сокровища, дважды расхищенные Ольговичами при Великом князе Рюрике, исчезли при разорении монгольском вместе с храмом, ибо к нему примыкала городская стена Старого Киева и около него кипели самые жестокие бои. От всего храма остался только один южный придел, Святителя Николая, с частию церковной стены. В таком ужасном запустении брошены были священные развалины в течение четырех векав, тяжких для Киева игом татарским и литовским, доколе не явился наконец обновитель, сам рода княжеского, в митре святительской. Ревностный митрополит Петр Могила не вынес зрелища развалин престольного своего города, и все, что только могла восстановить рука его, в краткое его правление, было восстановлено. Он пристроил к останкам Десятинным малую церковь – частию каменную, частию деревянную – во имя Рождества Богоматери, с приделом верховных Апостолов в верхнем ярусе. Несколько неизвестных греческих письмен, иссеченных на диком камне, вставлены были между кирпичами новой церкви над южным окном во свидетельство ее древности, как тайные руны, которые обретает путник на пустынных скалах Скандинавских. Там стало опять совершаться Богослужение, прерванное четырьмя веками запустения; прочая же часть обширных развалин оставалась под землею до наших времен. Еще прежде сооружения церкви митрополит, имевший обычай посещать каждую субботу разные храмы своей паствы, пришел помолиться и над останками Десятинной церкви, в убогом ее приделе Святителя Николая. Когда же по выходе из храма обозревал его окружность, он нечаянно увидел в близком расстоянии небольшую яму и приказал глубже ее разрыть. Но сколь велико было утешение благочестивого пастыря, когда он открыл два мраморных гроба и узнал по их надписям, что в них покоились Святой Владимир и его супрга. С благоговением перенес он нетленную главу Просветителя Руси в древнюю его церковь на Берестове, где был некогда княжеский дворец, а наконец и в самую лавру, ибо не безопасен был Киев от набегов Крымских. |
| Оцепенев от ужаса, диакон, читавший над ним Псалтирь, едва мог разбудить спящих окрест; мертвец же повторял одно и то же, как будто пред ним совершалось утешительное свидание воскресшего Господа с учениками на озере Тивериадском; он не глядел глазами, но тело у него было как у живого. Красный запел церковную песнь: «Господа пойте дела и превозносите Его во вся веки» – и пел до самой утрени; тогда принесли ему запасные Дары: он проглянул, из глубины сердца произнес: «Радуйся, утроба Божественного воплощения», приобщился и с воскресенья до среды был жив, пел священные песни, читал наизусть Святое Писание, не понимал, что ему говорили, но узнавал людей, хотя и отвечал без порядка; в среду умолк он, а в четверг скончался странный мертвец во время литургии. Тело его привезено из Углича в собор Архангельский и оказалось нетленным при погребении. – Так записала сие дивное событие современная летопись. Два младших, миролюбивые сыны Донского, Андрей и Петр, просторно отдыхают, каждый в своей могиле, рядом с семьею тревожного брата Юрия, и подле них старший брат Темного, Иоанн, раннею смертью избавленный от смут междоусобия. Сын великого Иоанна, Симеон, князь Калужский, и трое детей Темного: Юрий Дмитровский, Борис, князь Волоколамский, друг и покровитель преподобного Иосифа, основавшего славную обитель в его пределах, и младший, Андрей, вместе с двумя сыновьями Владимира Храброго, Иоанном и Ярославом, заключают у западных врат гробовую летопись. На последней могиле начертана сбоку для всего ряда усопших краткая молитва , которая невольно поражает взоры каждого, входящего в храм: «Помяни, Господи, яко благ, рабы Своя». Иной порядок гробов начинается вдоль южной стены, хотя их тоже число двенадцать: по три в ряд, один за другим лежат усопшие, выровненные рукою смерти, до самого иконостаса, занимая почти все пространство собора позади столпов, и в этой тесноте мертвых только три удельных между державными. Сын Донского, великий князь Василий, начинает у самой стены первый могильный ряд; Василий, мудро управивший кормило княжества Московского после воинственного отца посреди крамол суздальских, тверских и рязанских, между грозою Орды и Литвы. |
| Священник Иннокентий Пляскин умер в тюрьме во Владивостоке в 1923 г. В д. Дедино Себежского уезда чекистами убит во время богослужения православный священник. В д. Заситино того же уезда в церкви был поставлен обобществленный скот; по требованию крестьян церковь была снова открыта, но в отместку чекисты убили у алтаря священника. В пограничном селе Слободка чекисты вытащили священника из арестного дома, раздели донага и повесили на дереве. Начальник ГПУ заявил, что повесит каждого, кто «попытается спасти попа», и крикнул замерзающему священнику: «Пусть твой Бог тебя оберегает и спасет». В с. Турке чекисты прибили священника к царским вратам, а затем расстреляли. Священник отец Андроник Любович станицы Николаевской на Амуре, отец Михаил Новгородцев села Песчаноозерки и отец Емельян Щелчков хут. Муравьевки (бывший иподиакон митрополита Антония Храповицкого в Харькове) – все трое умучены и расстреляны в январе 1924 г. палачом Безлепкиным, председателем чрезвычайной губернской судсессии. У отца Андроника волосы были закручены семидюймовыми гвоздями. Священник Модест Горбунов убит около Хайлара в 1929 г. красными налетчиками в Трехречьи. Протоиерей Илья Зотиков , ризничий храма Христа Спасителя в Москве, служивший ранее в Америке, расстрелян во Владимире в 1930 г. Когда митрополит Сергий вошел в соглашение с советской властью и отдал приказ по церквам молиться за нее на ектениях за Богослужением, нашлись такие епископы и священники, которые сочли это неприемлемым и отошли от митрополита Сергия. У них был один из самых больших храмов в Петрограде, в который стекалось много народа. Когда был отдан приказ правительства наложить налог на продажу свечей в храмах, то в храмах, отошедших от митрополита Сергия, отказались продавать свечи. Это обстоятельство послужило причиною ареста архиепископа Димитрия, духовенства и 15 человек мирян. Целый год их держали в тюрьме. В июле 1930 г. следствие окончилось. Архиепископ Димитрий и 6 священников и несколько мирян были приговорены к 10 годам тюрьмы, а два священника: отец Сергий Тихомиров и отец Николай Прозоров были расстреляны.Это были действительно выдающиеся мужественные исповедники Веры Христовой. Они не дрогнули сказать правду безбожной советской власти. В сердцах верующих людей образ их сохранится навеки, как и священников, павших не за контрреволюцию, – они ни в чем не были повинны, – а за открытое и бесстрашное исповедничество Веры Христовой и за обличение своих палачей. |
|
|
