| —122— петская, ночь объявшая человека среди белого дня: ведь это же до мельчайших подробностей точный портрет Гоголя последних лет, сжигавшего, рвавшего свои произведения и удушившего себя голодной смертью. И конец: «сбежались люди, принялись стучать, высадили дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыму и посредине только где стоял Петрусь куча пепла, от которого местами подымался еще пар… Выпуча глаза, разинув рты, не смея пошевелить усом, стояли казаки, будто вкопанные в землю. Такой страх навеяло на них это диво». Бешеные неудачные поиски и в результате их неподвижная мертвецкая оцепенелость – это последняя стадия сгустившихся ужасов и мраков, а начинаются они паническим, неудержимым бегством, описание которого мы находим в той же первой повести Гоголя: «Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Все пошло кругом в голове его. Собравши все силы, бросился он бежать. Всё покрылось перед ним красным светом. Деревья все в крови, казалось, горели и стонали и гремели сыпучей бранью. Небо раскалившись дрожало. Выбившись из сил, вбежал он в свою лачужку и как сноп повалился на землю. Мертвый сон охватил его». Эта картина повторяется затем у Гоголя на каждом шагу. Как раз так же мчится колдун в «Страшной мести» дед в «Пропавшей грамоте» и в «Заколдованном месте», черевик в «Сорочинской ярмарке», художник Пискарев в «Невском Проспекте» и проч. А в идиллической повести «Старосветские помещики» Гоголь вспоминает, как еще в детстве нередко пугала его таинственным зовом безоблачная тишина летнего сада и повергала в дикое бегство. «Признаюсь: если бы ночь бешеная и бурная со всем адом стихий настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался её, как этой ужасной тишины безоблачного дня. Я, обыкновенно, бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из саду, и только тогда успокаивался, когда попадался мне на встречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню». И всюду везде преследует Гоголя этот дьявольский ужас, нарастающий притом непосредственно вслед за |
| Меня изнасиловали, а родившийся ребенок исцелил меня Восемь с половиной месяцев назад мир перевернулся и не вставал на место, пока не родился мой сын 28 сентября, 2016 Восемь с половиной месяцев назад мир перевернулся и не вставал на место, пока не родился мой сын Врачи говорили ей, что с последствиями изнасилования разобраться просто. Небольшая операция — и нет последствий. Нет ее сына, зачатого в таких страшных обстоятельствах. Доктора были уверены, что женщина сделает аборт, и в их глазах стояли слезы, когда стало ясно, что все будет иначе. “Милая, это подарок” — сказал муж. Невероятная история Дженнифер Кристи на «Правмире». В январе я поехала в командировку и остановилась в маленьком отеле в университетском городке. Обычно я очень внимательно смотрю по сторонам, но тогда было так снежно и ветрено, что я бы все равно не услышала его шагов. Все случилось очень быстро. Я открыла дверь и обернулась, чтобы закрыть ее, а в проеме стоял он — огромный мужчина. В первый момент я даже не испугалась, просто растерялась. И тут он ударил меня в лицо. Я не помню, как он вытащил меня из комнаты, но нашли меня на лестничной клетке. Может быть я пыталась позвать на помощь. Врачебное обследование после изнасилования показало отрицательные результаты на ВИЧ, гонорею, хламидиоз, сифилис, герпес и десятки других болезней, о которых я даже не слышала. Бог милостив. Весь следующий месяц я должна была работать на круизном лайнере, но там внезапно у меня началась дизентерия. Я пропила антибиотики, но лучше мне не стало. И когда мы пришвартовались в Картахене, Колумбия, меня отвезли в больницу. Врачи отправили меня на УЗИ, чтобы выяснить причины кишечной непроходимости. И мы увидели горошинку – моего сына. С днем святого Валентина…. Вернувшись на судно, я рассказала врачам свою историю, и меня тут же поместили в карантин. Может они думали, что я совершу самоубийство? Или, что, будучи на грани нервного срыва, я начну бегать голой по палубе? Кто знает. Но я знаю точно только одно — всю следующую неделю я выслушивала от команды врачей и медсестер, утешающих меня, как «легко» будет «позаботиться об этом», то есть убить ребенка. Начать все сначала. Легко? |
| Хорошо, что мы плохо учимся в школе, и учебник физики или астрономии не превращаем в учебник жизни. Ведь коль вдумаешься в тиражируемые идеи, то непременно попадешь в лапы к языческому пессимизму. А он уже предложит на выбор: либо стоическое терпение, либо эпикурейскую умеренность, но в конце всегда — неизбежный и необратимый распад на атомы. Между тем Новый Завет часто говорит о «полноте времени» (Гал. 4:4), о том, что «времени больше не будет» (Откр. 10:6). А если у времени есть конец и полнота (а значит — и неполнота), то очевидно, что оно неоднородно и конечно. Значит, неоднородно также и пространство, столь неразрывно связанное со временем. Оно тоже имеет границу, черту, и измеряется числом и требует категории «прекрасного». Один ребенок прячется от другого в платяном шкафу, раздвигает шубы, чтобы залезть поглубже, и незаметно для себя раздвигает вскоре уже еловые ветки, и оказывается в ином мире под мягко падающим снегом. Так у Льюиса закручивается сюжет в первой по времени написания сказке о Нарнии, где евангельский подтекст вовсе не шифруется. Шкаф оказывается дверью в пространстве, через которую можно попасть в иной мир. Мало того — в ином мире можно прожить целую жизнь и вернуться обратно так, что никто твоего отсутствия не заметит. Жизнь «там» будет равна минуте «здесь». Льюис просто пользуется сказочной формой для серьезного и взрослого разговора. Свобода предполагает возможность выхода. Христос потому и называет Себя дверью (См. Ин. 10:9), что принес нам свободу. Если нет нигде дверей и никуда выйти нельзя, то остается только сходить с ума от безысходности. Дверь есть обыкновенное чудо. Она не только указание на Христа, но и на Богоматерь. «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице», «Радуйся Двере Непроходимая» и проч. Однородный же мир — это мир без дверей, немое царство, камера сумасшедшего дома с мягкими стенами. Не пустите людей ко Христу, и они со временем захотят выйти из этого мира хотя бы через «черный ход» наркомании. Но они захотят выйти! Некто так и говорил: «Если бы я не верил в Господа Христа, я был бы наркоманом». |
| Но удивительный «храм» сей оказался полон народу: впереди стояли мужчины, и все в кафтанчиках, или поддевках (никого в «немецком» платье) и волосы у всех острижены по-древлеправославному (но без стриженных макушек), – в целом это производит своего рода впечатление; женщины все стояли позади, в западной половине (впрочем, на восток ли у Савватия алтарь, не знаем), и все покрыты платочками, большей частью шелковыми, – ни одной не было в шляпе, и тем паче в модной шапке, за что нельзя не отдать им должной похвалы. Если что производило здесь несколько примиряющее, утешительное впечатление, то именно народ, «чинно» стоявший за службой (благоговейно ли? – это иной вопрос!). Мы вошли, когда певчие пели аллилуия после Апостола, – пели, как и подобает, очень долго, но увы! – невыносимо плохо. Нередко случалось нам слышать пение в единоверческих церквях, и слушать иногда с истинным наслаждением; но это же самое пение у Савватия поразило нас своим безобразием. Должно быть опекуны его – Новиковы, Клейменовы и компания – нарочно присылают к нему самых дурных певцов. На амвоне, для низенькой моленной слишком высокий, вышел читать Евангелие дьякон, тоже несоразмерно высокий. Но дьякону этому нужно отдать справедливость, – он служил хорошо, а Евангелие дневное и (почему то) богородичное прочитал даже очень хорошо. Одно удивило нас: поминая своего «владыку», он называл его не Савватием, а Савватием. Должно быть, по раскольническому рассуждению, так и следует. Поэтому мы имеем уже полное право называть сего жалкого владыку Саватеем, и ни он, ни раскольники не могут на нас обижаться. Когда дьякон возгласил: «Благослови, владыко, благовестити благовестие», мы услышали и глас самого «владыки-Саватея». И что это за глас! Не в том дело, что это был какой-то ужасный, могильный, хрипящий голос (может быть действительно Савватий страдал в это время хрипотою), – дело в том, как произносил он слова и речения, – в каждом звуке слышалось и чувствовалось непроходимое невежество! Узреть же его самого, при всем нашем желании, мы никак не могли за народом. Этого мы удостоились уже потом, во время великого выхода. Надобно заметить, что Саватей служил один, без священника, но с двумя дьяконами, и потому, как простой священник, должен был выйти с чашей на середину для обычных, по Иосифовскому Служебнику, троекратных возглашений: «Всех вас да помянет...» Вот вышел дьякон с дискосом на голове: проходя чрез низенькую северную дверь алтаря, этот высокий человек должен был решительно присесть, что было весьма неблагообразно. За ним шествовал и сам «владыка»... Но мы не будем описывать его наружность, чтобы не смутить старообрядцев. Увидев его, облеченного в саккос и омофор, снова услышав его могильный голос, мы не могли уже оставаться долее за этой прискорбной подделкой благолепного архиерейского служения божественной литургии. Становилось невыносимо даже физически; мы вышли, и с отрадой вздохнули на свежем утреннем воздухе 16 ... |
| Ты, Господи, некогда для народа Твоего непроходимое море сделал удобопроходимым. Ты из твердого камня жаждущим людям Твоим дал воду. Ты один по благодати Своей спас впадшего в разбойники. Умилосердись и надо мной, который также попался в руки разбойникам и, как узник, связан злоумием. Никто не силен исцелить страстность души моей, кроме Тебя, Господи, ведущего глубины сердца моего. Преклонись убо милосердием Твоим и спаси меня! Пал я. Восставь и дай хоть немного потрудиться, чтобы на Суде не быть посрамленным! Очисти меня благодатью Твоей, милосердый Отец, отри скверны мои всеочищающим иссопом Твоим и исцели язвы мои, чтоб возблагодарил я благодать Твою! Я пал, восставь и укрепи меня, Господи, ибо Ты восставляешь всех падших. Простри ко мне руку и снова оживотвори меня Твоими щедротами! Противник обманул меня, совлек с меня и похитил всё мое убранство, сделал, что остаюсь бесплодным и должен идти (туда) обнаженный от всего. Милость Твоя да будет мне ризой в день Суда! Велик страх в тот день Суда, когда каждый даст отчет в делах своих и в помыслах и даже в мановении очей. Ты оправдай меня тогда, Судия мой, ибо хоть и виновен я, но имею волю каяться. Терзаться и беспредельно мучиться будет сердце наше, когда прейдет всё, возбуждавшее в нас похотения, когда всякий предстанет обнаженным и поведен будет к ответу. Тогда горе тому, кто, подобно мне, соделал множество беззаконий, кто грешил и скрывал свои грехи, чтоб не быть посрамленным здесь! Там в день Суда будут указывать на него перстами. Беззакония мои умножились, дни мои протекли и исчезли, приближается время конца, а покаяния нет во мне. Если не будет места щедротам, горе мне в день Суда! Блажен человек, который потрудился немного в этом мире, ибо он наследует Царство в мире непреходящем. За малый труд приобретет он великое наследие. На Суде Твоем, Господи наш, нет лицеприятия, тогда каждому воздано будет по делам его: у кого дела хороши, тому Царство, а у кого худы, тому мучение. Отверзи мне дверь щедрот Твоих, Надежда кающихся, и простри ко мне руку Твою, исполненную врачевств, чтобы обвязала струпы мои и исцелила язвы мои. |
| Вот каким образом случилось, что мистер Твемлоу, сидя у себя на квартире, твердил, потирая лоб; «Не надо об этом думать. Тут у кого угодно ум за разум зайдет», — и все же думал и думал и не мог прийти ровно ни к какому заключению. Нынче вечером Вениринги дают банкет. Одиннадцать добавлений к Твемлоу, а всего за столом четырнадцать человек. Четыре осанистых лакея во фраках выстроились в прихожей. Пятый, поднимаясь по лестнице, возвещает: — Мистер Твемлоу! — с таким мрачным видом, будто говорит: «Вот и еще один несчастный тащится обедать — ну и жизнь!» Миссис Вениринг приветствует своего милого мистера Твемлоу. Сам Вениринг спешит обнять своего дорогого Твемлоу. — Вряд ли грудные дети интересуют мистера Твемлоу, — щебечет миссис Вениринг, — это такая скука, но все же такой старый друг семейства непременно должен взглянуть на малютку. — Да, да, куколка, — говорит мистер Вениринг, с умилением кивая этому новому предмету обстановки, — ты, конечно, будешь сразу узнавать нашего лучшего друга, как только начнешь узнавать всех своих. И он тут же знакомит дорогого Твемлоу с двумя своими друзьями, мистером Бутсом и мистером Бруэром; причем Твемлоу ясно, что хозяин дома и сам не знает, который из них Бутс, а который — Бруэр. Но тут происходит нечто ужасное. — Мис-тер и мис-сис Подснеп! — Душа моя, Подснепы! — говорит мистер Вениринг своей супруге, с выражением живейшего дружеского интереса, в то время как дверь распахивается настежь. Непрестанно улыбаясь, под руку с женой в комнату входит весьма солидный мужчина с выражением непроходимой наглости на лице и, бросив жену, немедленно устремляется к Твемлоу. — Как вы поживаете? Очень рад с вами познакомиться! У вас тут прелестный домик. Надеюсь, мы не опоздали? Весьма рад случаю, весьма рад! Растерявшись от неожиданности, Твемлоу подается назад и дважды переступает своими сухими ножками в старомодных башмачках и шелковых чулочках, словно собирается перепрыгнуть через стоящий за его спиной диван, но солидный мужчина не дает ему ускользнуть и настигает его на полдороге. |
| Ассистент Харьковского мединститута, Ольга Степановна в практической лагерной жизни – дитя малое. Ей и десятой доли сударской лесоповальной нормы не выполнить. А это – голодная смерть. Спасаем ее все вместе, как можем. Крохами хлеба, частыми «бюллетенями». – Ну как, Ольга Степановна? Выживем? – Гм… Вообще-то… Трофическое голодание… Расстройство всех функций… Глубокое нарушение белкового обмена… – А все равно не похожи на умирающих. Послушайте, как разговаривают, как мыслят… Ольга Степановна в ответ цитирует библейское – о немощной плоти и бодром духе. Да, как это ни странно, но дух если не бодр, то, во всяком случае, деятелен. Вопреки разрушению организма, внутренняя жизнь шла активно. Писали интересные содержательные письма домой, пряча их под соломенные матрацы до лучших времен, когда представится возможность отослать не через лагерь. Жадно ловили обрывки вестей с фронтов, доходившие через вольных – бывших зэков – трелевщиков леса и возчиков. Читали наизусть и даже сочиняли стихи. Шутили! – Девочки! Загадка! Чем отличается от всех нас Катя Кухарская? Не знаете? Ну присмотритесь внимательней! Мы все похожи на русских нищих, на калик перехожих, а Катя – на чехословацкого нищего. (У Кати была какая-то фантастическая душегрейка-жилеточка, придававшая ей, видите ли, «западноевропейский вид».) …Голод. Хлебная пайка с каждой неделей становится миниатюрнее и соблазнительней. Если оставить половинку на утро (а пайки выдают вечером), то не заснешь всю ночь. Не даст она заснуть, будет жечь тебя из-под соломенной подушки. Точно на динамите лежишь. Все будешь ждать – скорей бы утро, чтобы уже можно было ее съесть. А если съесть всю с вечера, то как утром, голодная, дотащишься до своей пилы? Некоторые из нас как-то приноровились к постоянному голоду. Точно ссохлись. Другие переносят более мучительно, находя разрядку в страстных скандалах по поводу «неправильного веса пайки», а то и в судорожных попытках найти нечто съестное на стороне. Иногда происходило страшное. Помню один непроходимо темный беззвездный вечер. Вдруг рывком открылась дверь амбулатории и ввалилась, упав сразу на деревянный топчан, женщина с потемневшим искаженным лицом. Я еле узнала ее. Одна из наших. В руках у нее было чудо – буханка черного хлеба. Она с размаху бросила ее на сбитый из трех досок стол. |
| На их участке был сплошной лес. Деревья росли так часто и так густо, что вытесняли друг друга, и самые слабые болезненно искривились и захирели, как калеки. Даже более крепкие росли плохо от тесноты и скученности; вокруг их стволов высоко поднялись тонкие стебли трав, ядовитые плевелы и буйные кустарники. Неразличимые по породам, они тесно сплелись в глухие, непроходимые заросли, ушедшие корнями не в землю и не в воду, но в вязкую тину, образовавшуюся из отбросов земли и воды, а также из продуктов их разложения. Марк дошел до пристани, где они накануне оставили свое имущество, и застал там человек пять поселенцев, бледных и жалких с виду, но готовых ему помочь; вместе с ними он донес веши до дому. Говоря о поселке, они только качали головой и не могли сообщить Марку ничего утешительного. Те, у кого были деньги на дорогу, давно сбежали. Те, кто остался, потеряли здесь жен, детей, друзей и братьев и сами терпели лишения. Многие болели; все изменились так, что стали на себя не похожи. Они от чистого сердца предлагали ему свою помощь и советы; а потом, оставив его на время, уныло разбрелись по своим делам. Тем временем проснулся Мартин; заметно было, что за эту одну ночь он сильно изменился. Он был бледен и вял, жаловался на боль и слабость во всем теле, на то, что он плохо видит и что ему трудно говорить. Чем безнадежнее становилось их положение, тем больше оживлялся Марк. Он притащил дверь из какого-то брошенного дома и навесил ее у себя; потом ушел опять за грубой скамьей, которую где-то видел, и, торжествуя, вернулся вместе с ней; поставив ее перед домом, он разместил на ней знаменитый оловянный котелок и прочую движимость, устроив, таким образом, что-то вроде кухонного стола. Очень этим довольный, он вкатил в дом бочонок с мукой и поставил его стоймя в углу, вместо буфета. Для обеденного стола как нельзя лучше подошел сундук, который и был торжественно предназначен Марком для этой полезной цели. Одеяла, одежду и другие вещи он развесил на колышках и гвоздях. И, наконец, вытащив большую вывеску с надписью «Чезлвит и К o, архитекторы и землемеры», произведение самого Мартина, в припадке радости заготовленное еще в «Национальном отеле», он прибил ее на самом видном месте, и сделал это так серьезно, как будто преуспевающий город Эдем существовал в действительности и скоро их должны были завалить работой. |
| Ясно, что эти люди любили больного. Они страстно желали для него исцеления и верили, что единственная для этого возможность - прикосновение или слово Господа Иисуса Христа. Во что бы то ни стало надо было положить расслабленного пред Ним. Толпа им мешает — препятствие почти неодолимое. Но они решились, и они добьются того, что им надо. Нельзя через двери — можно через окно. Нельзя через окно — можно проломать крышу! Но так или иначе — взор Великого Пророка упадет на их больного друга! Какая настойчивость! Какая непреклонная энергия! У этих людей был характер и воля; и мы видим, что эта настойчивость вознаграждена. Расслабленный был исцелен. Они достигли своей цели. Какой урок для нас! И как метко попадает он в самое больное место русской души! У нас много хороших, искренних, горячих порывов, но... " суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано " . Редко они доводятся до конца и в области устройства нашей внешней и общественной жизни, а еще реже в области личного воспитания и спасения души. Мы часто заканчиваем борьбу на половине, потому что путь ко Христу оказывается трудным и загроможденным. Бесчисленные заставы, груды камней, крутые подъемы, непроходимые чащобы... Некоторые пытаются бороться, но трудности, соблазны всюду, на каждом шагу. Энергия падает, и страшная, предательская мысль вдруг является откуда-то и покоряет сознание: " Спасение для нас невозможно... Мы погибли! " И почти равнодушно люди возвращаются назад, отказываясь от дальнейшей борьбы. Но послушайте, вы, унывающие, потерявшие надежду: все ли средства вы использовали? Все ли силы истратили? Вы не можете протиснуться в дверь — можно разобрать крышу. Можно проломить стену... Смотрите: она уже шатается! Еще одно усилие — и она падает! И вы хотите уйти? Стойте... Все напрасно. Вялая, невоспитанная воля отказывается от дальнейших напряжений. Вам знакома эта картина? Не правда ли, эта дряблость воли, это отсутствие закала и железа в характере — специфическая болезнь русской души? Сколько у нас измен, предательств, отпадений, и ведь не в силу активно злой воли, а в силу трусости, слабости, рыхлости. На воспитание воли мы не обращаем никакого внимания. Заботы родителей о детях ограничиваются внешним уходом, а болезни души остаются без внимания, и наука жизни, которую мы впитываем с детства, ничего не говорит нам о самостоятельности и силе убеждений и учит только приспособляться и подчиняться обстоятельствам. |
| В Пюхтицах мы познакомились с замечательным человеком нашего века - матушкой Силуаной (в миру - Надеждой Андреевной Соболевой). Уроженка Петербурга, она в революцию эмигрировала за границу, где прожила в сказочной роскоши тридцать пять лет. Но она отвергла мир с его соблазнами и вернулась в СССР, не боясь трудностей жизни верующих людей на их атеистической Родине. Многие события из жизни матушки Силуаны уже описаны и в " самиздатовской " литературе, и в " Чудесах XX века " . Меня Господь тоже сподобил записать вкратце кое-что об этой удивительной личности, горящей любовью к людям и России. Но однажды, когда я с матушкой беседовала, она сообщила мне интересный факт из времен революции и сталинского режима. В те годы еще нельзя было называть лица по именам, поэтому я запомнила события без имен. - Матушка! В дальних ссылках на крайнем Севере томились и умирали сотни наших монахов, священников, архиереев. В неимоверно тяжелых условиях они не падали духом. Имея общение с Господом через молитву, заключенные и ссыльные предчувствовали счастье близкой встречи со Спасителем, сказавшим: " В тот час радуйтесь и веселитеся, ибо велика ваша награда на небесах " . Но в последние дни страданий откуда черпали наши мученики духовные силы? Ведь они были лишены Святых Таинств, Святых Даров? В ответ на мой вопрос матушка рассказала мне следующее: - Партия заключенных была приговорена к расстрелу. Их посадили в закрытый грузовик и куда-то повезли. Ехали час, другой, кругом непроходимые леса, глушь страшная. Вдруг машина остановилась. Из нее вышел военный (крупного чина), открыл дверь к заключенным, вызвал одного из них по фамилии и имени, велел ему сойти. Сошедший был пожилой священник. Военный захлопнул дверку, приказал шоферу ехать дальше. Машина скрылась, а полковник сказал священнику: " Следуй за мной " . Вскоре они вышли на пустынную лесную поляну. Священник молился, так как полковник был хорошо вооружен. Неожиданно военный повернулся лицом к священнику, подошел вплотную, упал перед ним на колени и взмолился: " Батюшка! Примите мою исповедь! Спасите грешную душу! Укажите мне, как мне дальше жить! " . |
|
|
