| Во втором случае, мы предлагаем им следующую дилемму: погрешим ли или непогрешим папа в выборе своих советников? Если скажут, что погрешим, то должны допустить, что его ошибка в выборе предохранить его от ошибки в решениях (!), и что таким образом его делают непогрешимым невежи, заблуждающие, злые. Если же они признают его непогрешимым в выборе советников, то в таком случае они приписывают ему непогрешимость независимо от всякого совещания, и это для того, чтобы он доставил себе непогрешимость, зависящую от его советников! 110 . Самым сильным образом ограничил папское преимущество догматической непогрешимости кардинал Беллармин. По его мнению, папа непогрешим только в том случае, когда он издаёт декрет, обращённый ко всей католической церкви, когда он возвещает нравственный закон всей церкви 111 . Это мнение кажется рассчитывает более на будущее, чем на прошедшее, так как из первого тысячелетия церкви не известно ни одного папского декрета, обращённого ко всей церкви, и даже с XII и XIII века папы решали догматические вопросы обыкновенно на соборах. Впервые обращена была ко всей (западной) церкви булла папы Вонифатия VIII «Unam Sanctam» в 1303 году. Почему папа должен быть погрешим, если обращается только к части церкви, и непогрешим, когда обращается к целой церкви – этого Беллармин не объяснил. Другие иезуитские богословы 112 полагали, что папский декрет надобно считать кафедратическим и безошибочным только в том случае, если соблюдены известные формальности, если этот декрет был прибит на несколько времени к дверям церкви св. Петра в Риме и в Кампофьоре (Campofiore). Иные 113 утверждали, что папа только тогда непогрешим, когда проклинает всякого иначе учащего. Иезуиты Franz Torrensis и Bagot думали, что нельзя рассчитывать на непогрешимость папского декрета без собора, составленного, по крайней мере, из живущих в Риме кардиналов, прелатов и богословов. Driedo, Lupus, Hosius также желали бы соединить непогрешимость папского декрета с предварительным совещанием, по крайней мере, Собора. |
| В официальной терминологии догматическая конституция о Церкви имела название «Люмэн гентиум» («Свет народам») и состояла из восьми разделов. Первая глава документа излагала учение об отношении Церкви к Богу Самому в Себе и к Богу – Троичному в Лицах. Вторая глава трактовала о Церкви как народе Божьем, обществе крещеных людей, главой которого является Христос и которое паломничает через историю и конечной целью которого является объединение всех людей. Эта глава давала доктринальную основу для сотрудничества Римско-Католической Церкви с другими христианами и последователями нехристианских религий, а также утверждала миссионерскую роль всего народа Божьего (а не только монашествующих, духовенства и специальных миссионеров, как это было ранее). Третья глава «Об иерархическом строении Церкви, и в частности, о Епископате» стала эпицентром столкновения «прогрессистов» и «консерваторов» на III сессии. В межсессионный период в ней были учтены замечания и о коллегиальности епископов, и об их полноте власти. Но буквально в последние дни работы сессии Павел VI благословил т.н. «нота экспликатива» (разъяснительное примечание к 3-й главе). Суть этого разъяснительного примечания сводила на нет все предыдущие рассуждения и утверждала безраздельно абсолютную полноту единоличной власти одного Папы. «Нота экспликатива» подчеркивало, что основной чертой истинного епископата является общение с понтификом как наместником Христа и Главой епископской коллегии: «Ведь коллегия с необходимостью и всегда предполагает и своего Главу, который в неприкосновенности сохраняет в Коллегии свою должность Наместника Христа и Пастыря вселенской Церкви» 301 . Таким образом, шумно разрекламированная коллегиальность (а некоторые проводили даже параллель с православной соборностью) в действительности только усилила и укрепила папскую власть через придание ей форм соборного волеизъявления и приспособление ее к условиям современной эпохи. Думается, что в утверждении власти Папы над Церковью эта «Конституция» пошла гораздо дальше, чем даже «догмат» Первого Ватиканского Собора о главенстве и непогрешимости Папы. В третьей главе содержалось также и постановление о праве местных епископов возобновить диаконат как постоянную степень священства, причем диаконами могут быть и женатые. Безусловно, это придало необычайную эластичность деятельности католического духовенства. Например, в странах, где есть недостаток священников или их деятельность ограничена, женатые диаконы, живущие обычной жизнью данного общества и успешно работающие в светских учреждениях, могут в свободное время выполнять функции священника: «...торжественно совершать Крещение, хранить Святые Дары, причащать Святых Тайн, от имени Церкви ассистировать при бракосочетании и благословлять брак, преподавать Святое Напутствие умирающим, читать верным Священное Писание , наставлять и увещать народ...» 302 . На диакона возлагалось также практическое руководство миссионерской деятельностью мирян. |
| Все это происходило в атмосфере вынужденного молчания и нравственного давления. В самом Риме даже не было возможности печатать ни речей, ни записок, ни докладов, так что образовалась своего рода нелегальная литература, раздававшаяся из рук в руки (и лишь потом увидевшая свет в коллекции проф. Фридриха). Большинство членов собора возобновили свою петицию, и в ответ на это сначала был изменен наказ (22. II. 1870), причем были устранены остатки соборной свободы, вопреки протестам меньшинства, а затем внесено было «дополнение» в «схеме о церкви» к главе XI о папском примате, оно и составило основу ватиканского догмата. Внесенное 6 марта, это положение допускало письменную критику подачей записок лишь до 17 марта. Итак, на критику положения, свалившегося неожиданно на голову членам собора и колебавшего самые основы церковности, дано было лишь 11 дней. Понятна атмосфера паники и упадка, царившая на соборе, где говорили даже о сумасшествии папы. Последний явно и демонстративно поддерживал инфаллибилистов на соборе, оставляя вовсе без ответа и без внимания петиции и заявления их противников. Свод письменных замечаний на тему о непогрешимости показывает, какую оппозицию в соборе встретила эта схема. 41 (Из них 61 заявления высказываются за устранение догмата и притом в некоторых по самым решительным догматическим и каноническим соображениям; 14 авторов высказываются за необходимость дополнительного исследования; некоторые видят в догмате новшество и противоречие и предостерегают от схизмы; и лишь 56 высказываются так или иначе за принятие). Но, согласно наказу, эти записки предназначались только для комиссии, состав и настроение которой заранее было определено, и, разумеется, были оставлены ею без всякого последствия. А обсуждения в общих заседаниях состояли в произнесении отдельными ораторами неслышных, вследствие дурной акустики, речей, причем это произнесение, и отдаленно не напоминавшее дебатов, быстро утомляло большинство. К тому же члены собора страдали от изнурительной жары римского лета, особенно тяжелой для престарелых северян; в этой жаре, ради которой тщетно просили отсрочки или перерыва собора, оказался лишний союзник для сторонников непогрешимости. |
| Никаким софизмом нельзя увернуться от этого последствия. Или истина дана единению всех и их взаимной любви в Иисусе Христе, или она дается каждому лицу, взятому порознь, без всякого отношения к прочим. Чтоб избежать этого последнего вывода и вытекающей из него анархии, нужно было вместо нравственного закона, который для юной гордости германо-римских народов казался стеснительным, поставить какой-нибудь новый закон, внутренний или внешний, такой закон, который бы облекал определения западноцерковного общества несомненною обязательностью или, по крайней мере, придавал бы им вид такой обязательности. Необходимость в этом законе мало-помалу создала понятие о папской непогрешимости. В самом деле, первенство пап в порядке суда и администрации (само по себе не выдерживающее серьезной критики), хотя бы даже оно было допущено в самом широком смысле, не могло служить оправданием для раскола в учении или в действий. Точно так же не могла служить оправданием и условная непогрешимость (то есть такая, которая обуславливается согласием всей Церкви с папским определением); ибо новое догматическое определение было включено во вселенский символ без содействия восточных патриархатов, и даже ни один из них не был об этом извещен. Чтоб не остаться в глазах Церкви расколом или не оправдать заранее своим примером протестантское своеволие, романизм вынужден был приписать римскому епископу непогрешимость безусловную. Этому неизбежному последствию подчинилось, наконец, весьма значительное число латинствующих и должны бы по-настоящему подчиниться все. Тем не менее, безусловная непогрешимость не была возведена на степень несомненного догмата и даже теперь не считается догматом: это все еще вопрос, к которому римская курия подступить не смеет. С другой стороны, по признанию самих латинян, в первые времена Церкви о папской непогрешимости никто ничего не знал; ее во всеуслышание отвергали отцы первых веков (доказательства: творение Св. Ипполита и осуждение, произнесенное Вселенским собором против памяти папы Онория за его погрешение в догмате); на нее не ссылались сами латиняне ни в первоначальных своих спорах с греками, ни даже в последующих переговорах, очевидно, она есть не что иное, как условное начало, допущенное задним числом и по необходимости, чтоб оправдать предшествовавшее его изобретению незаконное действие. |
| Спор об источниках истины Решительно выступив против объективированного " авторитета " римского католицизма, протестантизм объявил Библию единственным источником христианской истины. Библия содержит в полном и окончательном виде всю полноту Божественного Откровения. Ее текст непосредственно сообщает нам слово Божие как объективную данность, благодаря которой наша вера и восприятие слова Божия не нуждаются ни в посредничестве, ни в дополнительном откровении. В ответ на протестантскую абсолютизацию авторитета Библии римско-католическая контрреформация выдвинула положение о двух источниках христианской истины: Священном Писании и Священном Предании. Хранительницей и выразительницей Предания выступает " коллегия епископов " , но лишь через посредство своего " непогрешимого " главы - римского папы, " видимого главы Вселенской Церкви " (visibile caput totius Ecclesiae). Таким образом, церковное Предание обретает подлинную авторитетность как совокупность формулировок и толкований Божественного Откровения и включает в себя деятельность и материалы Вселенских Соборов, труды святых отцов, литургическую практику, церковную символику, жизненные правила. Будь то исключительно Писание (sola Scriptura) или Писание, объединенное с Преданием, речь в обоих случаях идет об источнике или источниках, откуда отдельный человек черпает " объективную истину " . В этом выражается потребность западного человека во внешнем авторитете, потребность ощущать себя собственником неопровержимой истины, даже если за нее приходится платить подчинением идолу " непогрешимости " . При этом неважно, идет ли речь об авторитете сверхъестественного откровения или естественных наук, о боговдохновенности текстов Писания или трудов Маркса и других идеологов, о " непогрешимости " Ватикана, Москвы или любого другого " престола " . История западного человека уподобляется диалектике покорности и бунта, в которой бунт означает каждый раз лишь смену авторитета и, следовательно, смену верховной власти, в то время как конечная цель всегда остается прежней: индивидуальная уверенность в обладании истиной. |
| Папство оказывало также смягчающее влияние на вандалов, обуздывая их кровожадность. С большою предупредительностью и уважением по отношению к епископам Рима вел себя и предводитель горудов, Одоакр, который, положив конец западной римской империи, провозгласил себя королем Италии. Таким образом рушилось политическое господство Рима, но за ним осталось еще духовное господство, достойными представителями которого явились папы. Те, кому дороги были древние предания миродержавного города, не могли, конечно, отнестись к упадку политического господства римского города иначе, как с сожалением. Но совершившийся факт отрицать было нельзя. Оставалось только искать утешения в том, что, не смотря на разгром западной римской империи, папы сумели обеспечить за Римом влияние нравственное, которое простиралось даже на варваров. Правда, утешение это не могло быть полным. Нравственное влияние пап в то время все-таки было не настолько великим, чтобы вознаградить утрату политического господства, сделать её нечувствительною. Древние предания Рима оказывались все-таки мечтою, а кто верил в них должен был испытывать горькое разочарование. Зато предания эти, которые, хотя на деле и оказались чистейшей химерой, должны были показать большую живучесть уже потому одному, что запад жил ими в течении многих веков; – живучесть же их представляла в высшей степени благоприятную почву для развития папской системы. Вдохновившись началами этой системы, легко было всю историю падения западной римской империи обратить в доказательство, которое оправдывает папские притязания. Пала империя, но устоял Рим. Мало того, что Рим устоял и против такого погрома; в эпоху самых сильнейших потрясений, когда рушились все прежние учреждения, епископ Рима умел поставить свой авторитет не только выше всякого нападения, но даже имел несомненное влияние на самих завоевателей, которым могущество римского государства не внушало особенного страха. Не следует ли отсюда, что Рим не даром пользуется славою города вечного? С другой стороны, самая вечность Рима не от того ли и зависит, что там утвердил свое пребывание наместник Христов, видимый глава церкви? Устойчивость папского авторитета во время такого всесокрушающего разгрома, какой представляет падение римской империи, не служит ли доказательством, что данное церкви обетование: и врата адовы не одолеют её, должно быть относимо по преимуществу к папам? |
| Не католическую веру он гнал, а римское начало этой веры. О, без сомнения, он действовал как немец, как протестант, он действовал против основной стихии крайнезападного, всегда враждебного Германии мира, но всё же очень и очень многие из гениальнейших и либеральных мыслителей Европы смотрели на этот поход великого Бисмарка против столь ничтожного папы, как на борьбу слона с мухой. Иные объясняли всё это даже странностью гения, капризами гениального человека. Но дело в том, что гениальный политик сумел оценить, может быть единый в мире из политиков, как сильно еще римское начало само в себе и среди врагов Германии и каким страшным цементом может оно послужить в будущем для соединения всех этих врагов воедино. Он сумел догадаться, что, может быть, у одной лишь римской идеи может найтись такое знамя, которое в роковую (а в глазах Бисмарка и неизбежную) минуту сплотит всех уже раздавленных им врагов Германии опять в одно страшное целое. И вот гениальная догадка вдруг оправдалась: все партии в побежденной Франции, из тех, которые могли начать движение против Германии, — все эти партии были раздроблены, ни одна из них не могла восторжествовать и захватить во Франции власть. Соединиться тоже они никак не могли, имея каждая в виду противоположные цели задач своих, — и вот знамя папы и иезуитов соединяет всё. Враг восстал, и враг этот уже не Франция, а сам папа. Это папа, предводительствующий всем и всеми, кому завещана римская идея, и идущий броситься на Германию. Но чтобы яснее изложить случившееся, взглянем пристальнее в лагерь противников Германии. III. И сердиты и сильны Папа умирает. Он очень скоро умрет. Всё католичество, принимающее Христа в образе римской идеи, давно уже в страшном волнении. Подходит роковая минута. Оплошать нельзя, ибо тогда уже смерть римской идее. Может именно случиться, что новый папа, под давлением правительств всей Европы, будет избран «не свободно» и, провозглашенный папой, согласится отказаться навеки, и в принципе, от земного владения, от сана земного государя, от которого не отказался Пий IX (напротив, в самую роковую минуту, когда от него отнимали и Рим, и последний кусок земли, и оставляли ему в собственность лишь один Ватикан, в эту самую минуту он, как нарочно, провозгласил свою непогрешимость, а вместе с тем и тезис: что без земного владения христианство не может уцелеть на земле, — то есть, в сущности, провозгласил себя владыкой Мира, а пред католичеством поставил, уже догматически, прямую цель всемирной монархии, к которой и повелел стремиться во славу Божию и Христа на земле). |
| Кроме того, если жизнь Лютера была не настолько высока, какою бы она должна быть (с чем мы не соглашаемся), то неужели отсюда следует, что и учение его было ложно. Если это справедливо, Яворский дает нам оружие против римской церкви, дело которой он так ревностно защищает и в угоду, которой он обнаруживает такую ревность и даже совершенную ярость против протестантов» 611 . Если католики, и особенно иезуиты, стараются уверить всех в непогрешимости папы, то это учение опровергается самыми ясными доводами и опытом; достаточно указать на то, какую безнравственную и нечистую жизнь вели некоторые римские папы (напр., Александр VI). На эту порочность и безнравственность римских первосвященников протестанты, по мнению Буддея, могут указывать с большим правом, чем католики – сочинять вымыслы о жизни Лютера 612 . По поводу слов Яворского: «весь мир о его (Лютера) делех лукавых ведает» 613 . Буддей спрашивает: «Каких? Если Яворский узнал о них от своих друзей, то пусть он скажет, что это были за дела? Лютер проповедывал истинное евангельское учение и мужественно защищал его, раскрыв вместе с тем тайну нечестия римской церкви и указав многие заблуждения; но был совершенно чужд всякой хитрости, лжи и неправды. Откуда же эти «лукавые дела?». «Оне существуют только в голове Яворского, между тем как он вздумал убеждать других, что они известны всему миру» 614 . Из сказанного ясно, продолжает Буддей, что нужно думать и о следующих словах Яворского: «и вашей слепоте удивляется (весь мир), яко толикому прелестнику во след идосте, и пространного пути ястеся, сластолюбивого жития рачители» 615 . «Удивляемся и мы слепоте Яворского, что он увлеченный суеверием, или по другим каким причинам, не замечает, какие козни русской церкви строят те, от кого он все это заимствовал; а если он предвидел эти козни, то тем более причинил вреда и гибели русской церкви, членом которой он себя признает, но на самом деле оказался из нее перебежчиком и постыдным изменником» 616 . Далее Буддей останавливает внимание на тех свидетельствах св. Писания, на основании которых Яворский старается доказать мысль, что с лютеранами русским людям не должно иметь общения и дружества: 617 по словам Буддея, приводимые Яворским цитаты из св. Писания не имеют отношения к протестантам и не оправдывают мысли Яворского 618 . |
| безразличием, c предательством католицизма, а мнение, что такие свободы могут быть полезны для веры, было названо «наивысшим бесстыдством». Папа Римский отвергал как нечестивые призывы к свободе слова и печати, подтверждая необходимость светской и церковной цензуры для борьбы с «чудовищными заблуждениями». В энциклике также были осуждены либеральные политические учения, «колеблющие верность и повиновение монархам и разжигающие пламя мятежа»; «согласие» (concordia) между духовной и светской властями объявлялось «полезным и для общества, и для спасения». Л. получил текст энциклики от куриального кард. Б. Пакки (1756-1844), к-рому было поручено вести дальнейшие переговоры с ним; в сопроводительном письме кардинал подчеркивал, что Л. следует признать осужденные в энциклике идеи газ. «L " Avenir» ошибочными и публично заявить о покорности папскому вердикту. Первоначально в переговорах с кардиналами и франц. епископами Л. пытался отстоять свое право на независимое суждение по политическим вопросам, соглашаясь подчиниться суждению папы Римского исключительно в вероучительной и религ. области; при этом в личной переписке он с неудовольствием отмечал, что энциклика в ее основном содержании является политической декларацией, а не учением предстоятеля христ. Церкви. Однако ради «мира любой ценой» он пошел на уступки, признал непогрешимость суждения папы Римского во всех вопросах и в 1833 г. подписал неск. документов, в к-рых свидетельствовал о полной покорности Папскому престолу и обещал «не писать и не проповедовать ничего противоречащего учению папской энциклики» (см.: Fonck. 1925. Col. 2494-2497; ср.: Котляревский. 1904. С. 305-325). Сделанное под жестким внешним давлением заявление о покорности не соответствовало внутренним убеждениям Л., к-рый полагал, что папа Римский и члены его курии предали христианство ради собственных политических амбиций. Считая, что светские и церковные власти единодушны в своем жестоком деспотизме и в равнодушии к участи исповедующего католицизм простого народа, Л. |
| Начальник этой семинарии и профессоры по религиозным предметам были римско-католические ксендзы, в числе их и упомянутый выше Клонгевич, тогда еще не бывший епископом. Между светскими учениками университета была тогда в самом разгаре мода на польский патриотизм, разжигаемый во всех школах, подведомственных университету. Главным начальником Виленского учебного округа, обнимавшего все западные губернии, был князь Адам Чарторыйский, желавший сделать Польшу более живучей по ее смерти, нежели какой она была при своей жизни. Основой развития молодежи, по его системе, было картинное изображение перед ней Польши, но не той, какой она была в действительности, а Польши идеальной, представляющей собой образец социального совершенства; поэтому, с особенной, материнской нежностью, развивались перед молодыми людьми все мелочи исторические и устранялось все дававшее фактам их истинный, безобразный вид. Затем всюду слышались возгласы о любви к отечеству, под которым разумелась опять-таки Польша, но отнюдь не Россия. Россию называли Москвой, которая изображалась какой-то злой силой, мертвящей все живое и оледеняющей всякие чувствования. Подобными лекциями тем вернее достигалась цель, что весь смысл их часто заключался не в живом слове, а в намеках, ужимках и недомолвках, которыми давалось понять, что в недоговоренном-то и заключается вся сила ужасов. Для прочности же всех этих впечатлений, которые могли бы измениться под влиянием истины, приняты были все меры к устранению чтения русских книг. Польша, как воспитанная иезуитами и монахами, всегда была из всех католических государств наиусерднейшей поклонницей папы, она верила в его непогрешимость, в полноту его благодати и власти, верила, наконец, что власть других иерерахов, даже вселенских соборов, была действительна только при посредстве папы. В главной же семинарии учили католицизму не ультрамонтанскому, и потому многие из римско-католического духовенства, а более всего монахи, платившие подать на содержание главной семинарии, не любили ее и считали ее чуть ли не масонским заведением, а как воспитанники главной семинарии предназначались к занятию высших церковных должностей, то монахи, бывшие во всех епархиальных семинариях наставниками, чтобы парализировать назначение главной семинарии, представляли в нее малоспособных семинаристов. |
|
|
