| Тогда пеликан придумал новую игру – в шутку пугать зверей: растопырив крылья, он с шипением набрасывался то на кошку, то на собаку и угрожающе разевал клюв. Муська спокойно подставляла хвост или голову, и пеликан, не защелкивая клюв до конца, только гладил ей шерстку. Черныш делал вид, что очень боится, и с восторженным лаем носился по острову, время от времени сверзаясь в воду. Слух о домашнем пеликане прошел по низовьям. Приезжал орнитолог из заповедника, осмотрел птицу, но причину травмы не определил: «Это и не огнестрельное ранение, и не результат птичьей драки. Кость раздроблена так, словно его какой-то зверь за крыло цапнул. Но у нас какой зверь? Кабан? Где он мог так подставиться кабану? Енот? Пасть маловата. Не понимаю». Прописал кальций, и следующую поездку в город Николай Николаевич посвятил скупке аптечного глюконата кальция. В город приходилось путешествовать почти каждый месяц: сначала пятьдесят километров по реке до поселка, потом на автобусе до Астрахани. Получив пенсию, он возвращался в поселок, закупал продукты, бензин и отправлялся на остров. В одну из таких поездок, случившихся на исходе лета, он заглянул домой и обнаружил, что его комната переоборудована под детскую, а в шкафу висят женские платья. Свою одежду он нашел в мешке на балконе. Хотел позвонить сыну на работу, но махнул рукой: «Что воспитал, то и получил». Вернувшись, долго разгружал лодку, потом сел на ступеньки вагончика и, когда рядом собрались все насельники, объявил: «Зимовать будем, друзья мои». Друзья, думается, не поняли. И началась подготовка к зимовке. Первым делом Николай Николаевич соорудил скотный двор: вагончик был на колесах, и пространство под ним следовало укрыть. Для этого был привезен рулон металлической сетки и морозостойкая пленка. Закончив работу, он сказал: «Привыкайте, это ваш дом». Потом занялся заготовкой дров: выезжал на рыбалку с бензопилой и всякий раз добывал немного сухой древесины. Наконец выкопал яму и поставил в нее пару специально приобретенных пластмассовых бочек: «Будем рыбу солить про запас: кто его знает, что мы тут зимою наловим». А еще договорился с деревенскими рыбаками, и они привезли ему воз соломы – надо же было чем-то застелить скотный двор. Осень прошла спокойно. Николай Николаевич до конца ноября занимался дровами и рыбой, и, как выяснилось, не зря: зима, против обыкновения, оказалась затяжной и холодной. |
| Братья смогли добраться до большого дуба до начала дождя. Они стояли и слушали, как капли стучат по листьям. Однако они стояли сухие: живое дерево защищало их своей листвой, еще более густой, чем птичьи перья. Ив с некоторым пафосом говорил о единственном долге, о долге по отношению к тому, что мы носим в себе, по отношению к нашему творчеству. Есть слово, эта помещенная в нас Богом тайна, которую нужно высвободить... Существует некая весть, которую нам поручено сообщить... — Почему ты говоришь «мы»? Говори от своего имени, малыш. Да, я верю, что ты вестник, что ты являешься носителем тайны... Но как матери и дяде Ксавье узнать об этом? Что касается меня, то я боюсь, что они правы и что, став преподавателем, я буду всего лишь растолковывать чужие мысли... Это тоже лучше, чем все остальное, и стоит того, чтобы потратить на это всю жизнь, но... Из куста выскочил Стоп, подбежал к ним с высунутым языком: очевидно, Жозе находился где-то поблизости. Ив обратился к перепачканной собаке, как к человеку: — Ну что, из болота вылез, так ведь, старина? Вскоре из зарослей показался и Жозе. Он со смехом показал свой пустой ягдташ. Он все утро бродил по болоту Тешуэйр. — Ничего? Коростели разлетаются ко всем чертям. Видел, как в воду упали два кулика, но найти их не смог... — Утром он не побрился, и его детские щеки потемнели от жесткой щетины. — Похоже, где-то около Биуржа живет кабан. Вечером дождь прекратился. Ив видел, как после ужина, при свете поздней луны Жан-Луи долго гулял в компании матери и дяди. Он наблюдал за этими тремя тенями, исчезавшими в посыпанной гравием аллее; потом черная группа возникла у сосен, выходя на освещенное лунное пространство. Слышался вибрирующий голос Бланш, прерываемый иногда более высоким и резким тембром Ксавье. Жан-Луи молчал: он попал в эти тиски; у него не было никакой защиты... «Ну я-то им не сдамся...» Однако, злясь на своих родных, Ив смутно понимал, что только он один ожесточенно цепляется за детство. Царь Ольшаника манил его не в какое-то неведомое царство — ах! это царство не таило для него никакой тайны Ольшаником, откуда доносился опасно нежный голос, назывались деревья ольхи, растущие в краю Фронтенаков, их ветви ласкали ручей, чье имя знали только они. Король Ольшаника не вырывал детей Фронтенаков из их детства, но он мешал им оттуда выходить; он хоронил их в их мертвой жизни, присыпая сверху обожаемыми воспоминаниями и истлевшими листьями. |
| июня. Утром вышли. День шли. Ночь на отдыхе. «У трех тропинок». За последние дни нашего перехода во мне произошел перелом. Вначале я шел только нервами. Я не знал усталости. Я ни разу не останавливался на отдых, не поторговавшись с остальными. Только тогда, когда я видел, что люди не могут идти и никакие меры не заставят их двигаться вперед, мы останавливались и отдыхали. Но и мои нервы сдали. Неизвестность томила... Где мы? Далеко ли до границы? И будет ли какой-нибудь конец? Уже не хватало сил... Движения стали вялые, неуверенные. Голова работала только по компасу: запад и запад... На левой согнутой руке компас, в правой – винтовка. Не разбирая и не желая разбираться в пути, как кабан шел я впереди... Только на запад... Только ближе к цели... Мы подошли к просеке... Направление на запад... Забор. Перевалились и попали в болото... Казалось, не перейти. Нужно обходить... Далеко, чуть ли не за километр, я увидел на дереве белую точку. Она мне показалась делом человеческих рук. Я позвал Мальсагова: что это такое? Лист... Белый лист, – сказал он мне. Я не верил. Впереди было болото – широкое, большое и топкое... Надо было его обойти... Пошли в обход. Но, как часто бывало, обход был хуже прямого пути. Пришлось вернуться обратно. Опять та же белая точка. «Изолятор телефонной или телеграфной линии», – подумал я. Опять посоветовался с Мальсаговым Какой там изолятор! Ты бредишь... – ответил он мне. Идем дальше... Подходим ближе. Ясно выраженная, телефонная линия, протянутая по деревьям. И впереди… Какая-то белая дорога, а на ней... Люди! Сердце застучало... Кто там?! Мы были, как на ладони, в середине большого болота. Ни только укрыться, но и быстро двигаться в случае обстрела было нельзя. Болото затягивало, и не было видно его края... Назад или вперед? Надо положить конец – идем прямо. Неприятно чувство ответственности, когда рискуешь жизнью людей. Здесь я ясно сознавал, что иду ва-банк. Если большевики, то нас перестреляют, как куропаток. Обидно, но пусть хоть какой-нибудь конец. |
| Отец Серафим так был тронут девственной сокрытостью найденного им отшелия, что решил провести ночь на том месте и помолиться “о упокоении зде подвизавшегося раба Божия, его же имя Сам веси, Господи”. Монах-проводник ушел к жившему неподалеку пустыннику, и отец Серафим остался один. На горные хребты опустилась слепая южная ночь, иеромонах зажег принесенную с собой свечу и хотел было встать на молитву… Но тут началось! Раньше отец Серафим думал, что про такое только в житиях да патериках пишут, а выяснилось, что и в его собственной жизни подобное возможно. Сначала по полу кельи стал прогуливаться здоровенный еж, оказавшийся вовсе не ежом, а самым обычным бесом. Это выявилось после того, как отец Серафим от неожиданности его перекрестил. Еж метнулся в сторону, на мгновение исчез, но сразу же опять появился, на этот раз уже в виде полосатого кабана. У отца Серафима вспотели ладони. Он отшатнулся к стене и, с силой разрубая воздух, вновь сотворил крестное знамение. Кабан исчез. Но тут в окошко просунулась чья-то окровавленная рука. Отец Серафим яростно атаковал ее крестным знамением. Рука исчезла… В этом же роде продолжалось до утра. Когда все закончилось, отец Серафим упал на земляной пол перед иконой и стал со слезами благодарить Господа, что по молитвам жившего здесь безымянного подвижника, был спасен от лютой смерти в эту ночь. “Как же он-то, родненький, терпел?”, – ужасался отец Серафим. Успокоившись, иеромонах поднялся с пола, отер слезы и по памяти пропел панихиду о упокоении отшельника… …Сидя в своей приходской избушке, где уютно потрескивали дрова в печи, в стакане с витым подстаканником дымился ароматный чай, а у ног, свернувшись клубком, мирно посапывал Абрикос, отец Серафим вспоминал прошлогодние приключения в Абхазии, как удивительный сон и не более. Но то был не сон. Словно знак из другого мира, посреди уютного келейного благобыта лежала на письменном столе ветхая рукопись “Начальник тишины”. С того времени, как отец Серафим сделался обладателем рукописи, он прочел ее несколько раз и чем глубже вникал в нее, тем она казалась ему интересней и таинственней. “Попробуем еще раз. Господи, вразуми”, – взмолился отец Серафим, перекрестившись на икону “Спас Благое Молчание”, и приступил к чтению. Глава двенадцатая. Рукопись " Начальник тишины " I. Сияние |
| Но пришел уже вечер 4 ноября, а тайна попрежнему оставалась неразоблаченной. На следующий день, 5 ноября, в полдень истекал назначенный срок. С последним ударом часов капитан Фарагут, верный своему слову, должен был повернуть на юго-восток и покинуть северную часть Тихого океана. Фрегат находился в это время под 31°15′ северной широты и 136°42′ восточной долготы. Япония отстояла от нас меньше чем в двухстах милях. Ночь надвигалась. Пробило восемь часов. Густые облака заволокли узкий серп луны, только что вступивший в свою первую четверть. Море плавно покачивало фрегат. Я стоял в эту минуту на штирборте, облокотившись на перила палубы. Консель был рядом со мной и равнодушно глядел вперед. Матросы, забравшись па реи, осматривали все суживающийся из-за надвигающейся темноты горизонт. Офицеры направили на поверхность океана ночные бинокли. Время от времени луч лунного света, прорываясь сквозь завесу облаков, бросал свой серебристый отблеск на волны, но тотчас же тучи затягивали просвет, и все снова погружалось в темноту. Посмотрев на Конселя, я решил, что впервые за все время этот невозмутимый человек заразился общим волнением. – Что, Консель, – спросил я его, – последний раз представляется случай заработать две тысячи долларов? – С позволения хозяина скажу, что я никогда не рассчитывал прикарманивать эту премию, – ответил Консель. – Правительство Соединенных штатов могло с таким же успехом пообещать премию в сто тысяч долларов, и оно не стало бы беднее от этого. – Ты прав, Консель. В конечном счете это глупая затея, и я поступил легкомысленно, ввязавшись в эту экспедицию. Сколько времени растрачено понапрасну, сколько нервов это стоило! Мы бы уже шесть месяцев тому назад вернулись во Францию… – В маленькую квартирку хозяина, – подхватил Консель, – в его музей. И я бы распределил по классам ископаемых из нашей коллекции, и олений кабан, привезенный хозяином, занимал бы клетку в зоологическом саду и привлекал бы к себе любопытных со всех концов Парижа! – Все это так именно и было бы, Консель. А теперь, в довершение всех несчастий, над нами еще будут смеяться. |
| – Консель! – позвал я в третий раз. Консель явился. – Хозяин звал меня? – спросил он, входя. – Да, голубчик. Приготовь все, что нужно для поездки. Через два часа мы отправляемся. – Как будет угодно хозяину, – спокойно ответил Консель. – Нельзя терять пи одной минуты. Собери в чемодан все необходимое: платье, рубашки, носки. Уложи столько, сколько влезет, но как можно быстрее! – А коллекции хозяина? – заметил Консель, – Мы займемся ими позже. Они останутся на хранение в гостинице. – А олений кабан? – Его будут кормить и без нас. Впрочем, я распоряжусь, чтобы весь наш зверинец отправили во Фракцию. – Значит, мы едем не в Париж? – спросил Консель. – Как сказать, – уклончиво ответил я, – пожалуй, нам придется сделать небольшой крюк … – Любой крюк, если это угодно хозяину. – О, сущий пустяк! Дорога будет несколько более длинной … Мы поедем на “Аврааме Линкольне”. – Как будет угодно хозяину, – невозмутимо твердил Консель. – Ты знаешь, друг мой, речь идет о чудовище… знаменитом нарвале. Мы должны освободить от него океаны!.. Автор двухтомных “Тайн морского дна” не может отказаться от путешествия с капитаном Фарагутом. Почетная миссия, но вместе с тем и опасная! Совершенно неизвестно, куда нас заведет нарвал… Это животное может оказаться очень капризным. И все же мы поедем! Наш капитан – молодчина. – Куда поедет хозяин, туда поеду и я, – сказал Консель. – Подумай хорошенько! Я ничего не хочу от тебя скрывать. Это одно из тех путешествий, из которых не всегда возвращаются. – Как будет угодно хозяину… Через четверть часа чемоданы были уложены; Консель ничего не забыл. Этот малый классифицировал рубашки и платье так же безупречно, как птиц и млекопитающих. Коридорный сложил наш багаж в вестибюле. Я спустился в нижний этаж, к большой конторке, вечно осаждаемой посетителями, и распорядился, чтобы тюки с препарированными животными и засушенными растениями были отправлены в Париж. Открыв достаточный кредит оленьему кабану и оплатив счета, я прыгнул, наконец, в коляску, где уже сидел Консель. |
| - Дело не в экономике, а во власти. Просто власть, на самом деле, у нас свинская. Сейчас начинают преследовать авторов статей, комментаторов за какие-то неполиткорректные выражения (как кажется наделённым властью чиновникам), но в данном случае я пользуюсь лексикой Джорджа Оруэлла, а его повесть «Скотный двор», слава богу, пока не запрещена. По сюжету Скотным двором, как вы помните, управляло свинское сословие (здесь я вижу полную параллель с современной Россией), которое под благовидными и не очень благовидными предлогами фактически меняет жизнь животных Скотного двора. Главным свинтусом там выступает агрессивный кабан по кличке Наполеон, а основным пропагандистом - свинтус по кличке Деловой, который всё время разъяснял животным на Скотном дворе смысл семи заповедей, придуманных свиньями, но со временем подправленных новой властью «под себя». Деловой очень любил морочить животным головы разными цифрами. У него были десятки, сотни различных цифр, и животные по этому поводу всегда тяжко вздыхали: поменьше бы цифр и побольше бы корма. Естественно, Деловой доказывал, что жизнь на Скотном дворе с каждым годом становится всё лучше и лучше, а на недоумённые взгляды животных в связи с тем, что свинское сословие пользуется широкими привилегиями, Деловой отвечал: «Вы же понимаете, что свиньи, руководящие Скотным двором, интеллектуально выше вас, а для того, чтобы поддерживать свой интеллектуальный уровень, им необходимо особое питание, иначе они не смогут эффективно управлять и организовывать хозяйство Скотного двора, и тогда вернётся ненавистный двуногий хозяин. Неужели вы хотите, чтобы Джонс опять вернулся на Скотный двор?» И животные покорно говорили: «Нет, не хотим». Это всё - про нас. Джордж Оруэлл писал свою повесть в 1943-44 годах, книга вышла в 1945-м. До сих пор говорили, что она написана про Советский Союз, что Наполеон - это, мол, Сталин, а свинское сословие - это партийная верхушка в СССР и так далее. Но, если внимательно перечитать повесть, мы увидим абсолютные параллели с сегодняшним днём Российской Федерации, где мерзкие дела, бесчеловечные решения объясняют государственной необходимостью. |
| Опытная «таежница» вела их кратчайшим путем через заросли к тому месту, где у тропы образовалась небольшая заводь, в которой ее детки могли бы славно выкупаться в свежих струях ручейка. Тигры быстро подвигались вперед, неслышно скользя в густой чаще леса и мягко ступая своими широкими, могучими лапами. Тигрята часто отставали, не поспевая за матерью, тогда она останавливалась и, поджидая их, довольно мурлыкала; любуясь своим подрастающим потомством. Спустившись в падь тигрица услышала необычные звуки, долетавшие до ее чуткого уха из-за прибрежных зарослей. Звуки эти напоминали ей хрюканье свиней и она насторожилась, приглашая взглядом своих детей тихонько следовать за собой. Они и сами насторожились, так как тоже услышали эти звуки, но не знали их происхождения. Во всем подражая матери, они пригнулись к земле и поползли за ней на эти звуки, стараясь не производить ни малейшего шума. Она извивалась, как змея среди кустов и высокой травы и, оглядываясь по временам на детей, быстро приближалась к цели, т. е. к тому месту, где спал безмятежным сном грабитель – убийца-проводник. Костер погас и бледный луч месяца, пробиваясь сквозь густую хвою старых кедров, освещал фигуру спящего человека. Выйдя на чистое место из зарослей, звери остановились и замерли в напряженных позах. Светящиеся зрачки их глаз были направлены в одну точку. Ни один мускул их тела не шевелился и только концы хвостов, вытянутых по земле, вздрагивали. Тихо, тихо было в лесу, только слышался храп спящего и монотонное журчанье ручья. Хищница поняла, что перед ней не кабан, а человек, но решение ее от этого не изменилось. Она по опыту знала, что мясо двуногого зверя также вкусно, как и четвероногого, и в мозгу ее созрела определенная мысль. Потоптавшись на одном месте и взглянув мельком на детей, она стала быстро приближаться к спящему, не отрывая своего тела от земли. Чуткое ухо старого таежника уловило смертельную опасность в неслышных шагах зверя, и он спросонья схватился было за винтовку, но было поздно: могучая лапа зверя выбила у него из рук оружие, и в одно мгновенье голова его была раскушена, как орех, огромной пастью, вооруженной длинными коническими клыками. Тигрята, также по примеру матери, вцепились в мертвое тело человека зубами и когтями. Слышался только хруст костей и громкое чавканье челюстей насыщавшихся хищников. Они ворчали и мурлыкали от удовольствия, разгрызая члены человеческого тела, а вместе с тем и ветхую одежду его, трещавшую по швам и в местах застежек. |
| Они остановились перед картиной Бронзино, где Христос нисходит в ад и дети вокруг него улыбаются в сладостном ожидании царства небесного; бедное дитя тоже улыбнулось, ибо здесь оно чувствовало себя словно на небесах. — Ступай-ка домой, — сказал живописец; он успел установить мольберт, а мальчик все не уходил. — Позвольте поглядеть, как вы пишете, — попросил мальчик, — мне хочется увидеть, как вы перенесем картину на этот белый холст. — Но я еще не пишу, — сказал молодой человек и взял кусок угля; рука его быстро двигалась, глаз схватывал всю картину, и хотя на холсте появились лишь легкие штрихи, Христос уже парил, точь-в-точь как на картине в красках. — Ну, ступай же! — сказал живописец, и мальчик молча пошел домой, сел за стол и принялся за обучение перчаточному делу. Но мысли его целый день были у картины, и потому он колол себе пальцы, не справлялся с работой и даже не дразнил Белиссиму. Вечером, пока не заперли входную дверь, он выбрался из дому; было холодно, но ясное небо усыпали звезды, прекрасные и яркие, он пошел по улицам, уже совсем притихшим, и вскоре стоял перед бронзовым кабаном; он склонился к нему, поцеловал и залез ему на спину. — Милый зверь! — сказал он. — Я по тебе соскучился. Мы должны этой ночью совершить прогулку. Бронзовый кабан не шелохнулся, свежий ключ бил из его пасти. Мальчик сидел на звере верхом, вдруг кто-то дернул его за одежду, он оглянулся — это была Белиссима, маленькая голенькая Белиссима. Собака выскочила из дома и побежала за мальчиком, а он и не заметил. Белиссима лаяла, словно хотела сказать: «Смотри, я тоже здесь! А ты зачем сюда залез?» И огненный дракон не напугал бы мальчика так, как эта собачонка. Белиссима на улице, и притом раздетая, как говорила в таких случаях хозяйка! Что же будет? Зимой собака выходила на улицу лишь одетая в овечью попонку, по ней скроенную и специально сшитую. Мех завязывали на шее красной лентой с бантами и бубенцами, так же подвязывали его и на животе. Когда собачка в зимнюю пору шла рядом с хозяйкой в таком наряде, она была похожа на ягненочка. Белиссима раздета! Что же теперь будет? Тут уж не до фантазий; мальчик поцеловал бронзового кабана и взял Белиссиму на руки; она тряслась от холода, и ребенок побежал со всех ног. |
| Но тот опять, еще сильнее, начал бранить его: – Каков прельщенный! Он слышит голос старца от Креста, до которого два часа ходу! Тогда Гавриил стал умолять его: – Сотвори, отец мой, малые четки со вниманием и поклонами и увидишь. И действительно, как только брат начал творить Иисусову молитву и совершил два-три поклона с крестным знамением, он сразу услышал полный отчаяния голос их старца. Тотчас они прикрепили веревками к ногам ветви, чтобы не проваливаться в снег, и отправились. Чтобы добраться из Кавсокаливии до Креста, им понадобилось примерно полчаса. Глубина снега во многих местах превышала метр. Их старец папа-Неофит, шедший из Святой Анны в Керасью, был изможден усталостью, провалился в снег и не мог даже пошевельнуться. Когда подоспели его монахи, он был уже почти полностью засыпан снегом и дышал с трудом. Старца перенесли сначала в Керасью, где ему была оказана первая помощь, а потом в Кавсокаливию. Совершенно очевидно, что папа-Неофита спасла молитва послушника Гавриила. Великий в подвиге и добродетели Хаджи-Георгий обладал также и даром общения со зверями. Как-то, когда он был еще послушником Гавриилом в каливе Святого Георгия в Кавсокаливии, один дикий кабан начал часто наведываться к ним в сад и наносил большой ущерб. Тогда папа-Неофит повелел Гавриилу связать его своим поясом и привести к нему, что и было исполнено. Затем старец велел запереть его в стойле и сделать для него кормушку и наконец сказал вепрю: – Когда захочешь есть, приходи сюда, и тебя покормят монахи, а сады отцов не порть. Так дикий кабан стал ручным. Когда ему было голодно, он приходил к кормушке и ел. Но расскажем и еще подобный случай. Как-то один кабан стал приходить в сад Хаджи-Георгия в Керасье и поедать овощи. Хаджи-Георгий сказал послушникам, чтобы они, как только увидят кабана, сразу же его известили. Однажды ночью зверь, сломав ограду, вошел в сад. Увидев его, старец перекрестил его и велел оставаться без движения. Затем взял кабана за ухо, как ягненка, и привел в стойло. Продержав зверя там в качестве епитимьи голодным три часа, старец освободил его и сказал: – Благословенное животное, неужели тебе не хватает целого Афона, что приходишь сюда и губишь те немногие овощи, которыми питается столько душ? Теперь иди с Богом и в другой раз не приходи, а иначе я дам тебе двойную епитимью. |
|
|
