| Прошло несколько лег, и Константин стал отцом Каллиником. На одну Пасху один монах постарался достать им немного сыра, чтобы пасхальная трапеза была особенно праздничной. «Чадо, – сказал Старец отцу Каллинику, – позаботься, чтобы сыр, данный нам, тоже был на столе». Того это изумило, и, ревностный аскет, отец Каллиник осмелился выступить против этой «роскоши»: «Старче, что ты говоришь? Сыр в пустыне? Кто и когда слышал такое?» Однако позднее слова его к нему же и вернулись. Прошло два или три года, в течение которых он выдерживал трудные послушания и испытания в пустыни. Великий Пост тогда до крайности его истощил. Пост у пустынников более суровый, чем у других монахов; «три дня» (то есть первые три дня Великого Поста, когда постящиеся полностью воздерживаются от пищи) у них обыкновенно превращаются в пять. И вот пришло время Пасхи. Готовя пасхальную трапезу, он высказал Старцу свои соображения: «Сейчас, Старче, когда наступает Пасха, как чудно было бы иметь хоть немного сыра!» Улыбаясь, старец Даниил ответил ему тем же вопросом, который некогда задал сам отец Каллиник «Чадо мое, что ты говоришь? Сыр в пустыне? Кто и когда слышал такое?» Константин с юношеским рвением преодолевал трудности новой своей жизни. Они бывали постоянно, и по временам он слабел, алкал и даже унывал. Старец не позволял ему покидать пределы каливы, дабы он не рассеивался и не смущался в мыслях своих. Полное отрешение от мира много раз приводило его в подавленное состояние и тяжестью ложилось на сердце. Пощения на грани голодной смерти сильно истощили его в молодости. В периоды истощения страстей диавол смущал его воспоминаниями обильно накрытых столов, которыми можно было наслаждаться, лишь оставив отшельническую жизнь. Он неотступно вставал в полночь и молился долгие часы, стоя на ногах во время ночных бдений- иногда чувствовал, что все его способности парализованы, нет более сил терпеть. И при этом – бесчисленные искушения бесовские беспорядочные мысли, игра воображения, соблазны- как можно было все это вынести? И, кроме того, хорошо воспитанному и образованному светски афинянину возможно ли было свыкнуться с полным отсутствием мытья? |
| Он переживал смерть, глаза были полны слез. Как теперь жить без духовного отца? Старец был его духовной сокровищницей, неким духовным банком, из которого в трудные часы душевной брани можно было черпать небесный капитал. Он осознавал, что осиротел, подобно преподобному Симеону Новому Богослову , который оплакивал смерть своего Старца такими словами: Ты забрал из этого мира отца моего. Увы! Ты удалил от глаз моих моего наставника, О Человеколюбче, Ты меня оставил Совсем осиротевшим, совсем забытым «. Возрастание в аскетизме Прилежание к учению Отец Каллиник стал старцем в каливе исихастов преподобного Герасима. С ним подвизался отец Неофит из Самоса, который также был учеником старца Даниила, вслед за отцом Каллиником. Важнейшим для отца Каллиника было святое хранение учения Старца и тщание в жизни духовной, дабы оправдать те великие надежды; которые тот на него возлагал. И он, прилагая огромные усилия, оказался действительно достойным наследником этой духовной традиции. Аскетизм, пост, молитвы, молчальничество, бдение над своим разумом- все это блюлось неуклонно и благоразумно. По мнению отцов, старец Каллиник был даже более строг во всем, чем старец Даниил. Он любил учиться, очень прилежал к чтению. Хотя и не имел университетского образования, обладал исключительно острым умом и мог вникнуть в самые трудные писания и постичь глубочайшие мысли Евангелия и Отцов. По своему значению писания Отцов-исихастов стояли для него на втором месте после Евангелия. Исихий Пресвитер, Исаак Сирин , Григорий Палама и все, кто жил в состоянии, в духе священного молчания, были близки ему. Он подражал их житию, он стремился мыслить их мыслями. Живя в таких же условиях, как и они, пользовался их духовными плодами. Умный и прилежный в учении, развивающий талант, данный Богом, он поставил перед собой задачу овладеть русским языком. И овладел настолько хорошо, что мог и говорить, и писать на нем. Как мы увидим далее, это пригодилось ему в жизни. Великой его любовью было «Добротолюбие». Он вновьи вновь перечитывал страницы этой книги, соединяясь с родственным духом тех, кто прежде избрал жизнь бдения и созерцания, и духовная радость переполняла его. Радость уединения |
| 53,54 Имение, что у нас в Стагире 403 , отдаю Каллину, а все мои книги – Нелею. Сад и прогулочное место и все постройки при том саде отдаю тем из названных здесь друзей, которые пожелают и впредь там заниматься науками и философией, ибо невозможно там быть всем и всегда; и пусть они ничего себе не оттягивают и не присваивают, а располагают всем сообща, словно храмом, и живут между собой по-домашнему дружно, по пристойности и справедливости. А быть в той общине Гиппарху, Нелею, Стратону, Каллину, Демотиму, Демарату, Каллисфену, Меланту, Панкреонту Никиппу; а если Аристотель, сын Метродора и Пифиады, пожелает заниматься философией, то и ему быть с ними, а старшим иметь о нем всяческую заботу, чтобы он сколь можно более преуспел в философии. Похоронить меня в саду, там, где покажется уместнее, ничего лишнего не тратя ни на гробницу, ни на памятник. Дополнительно к сказанному: после того, что с нами случится, заботу об уходе за храмом, памятником, садом и прогулочным местом принять Помпилу, остаться там жить и обо всем прочем заботиться, как прежде; а заботу о доходе принять самим хозяевам. 55 Помпилу и Фрепте, как давно уже получившим от нас вольную и послужившим нам многими услугами, владеть беспрепятственно всем, что они от нас получили, что сами приобрели, и что я им оставил у Гиппарха, а оставил я две тысячи драхм, – о том я не раз советовался с Мелантом и Панкреонтом, и они со мною согласны. Им я завещаю рабыню Соматалу. Из рабов я уже дал вольную Молону, Тимону и Парменону; даю также и Манету и Каллию, с тем чтобы они на четыре года оставались в саду, работали со всеми и вели себя беспорочно. Из домашней утвари, сколько сочтут нужным попечители, отдать Помпилу, остальное продать. Кариона завещаю Демотиму, Донака – Нелею, а Евбея – продать. 56 Гиппарх пусть выплатит Каллину три тысячи драхм. Если бы я не знал, что и прежде Гиппарх оказывал услуги как Меланту с Панкреонтом, так и мне, а теперь потерпел крушение в своих делах, то я непременно назначил бы Гиппарха моим душеприказчиком |
| – Здесь нет молока, сыра, яиц. На Пасху мы не едим крашеные яйца. У нас хранится единственное яйцо, и его мы выставляем на вид, чтобы любоваться на него и помнить о празднике. Юноша с интересом вникал в эти подробности. Другой трудностью новой жизни была грязь. О мытье и стирке надо было забыть. Это условие, каким бы странным оно ни показалось с первого взгляда, предписано правилами отшельничества и относится к разряду лишений. А фуфайке монаха, которую он лишь изредка мог бы постирать, предстояло превратиться в «войлочную подкладку для вьючных седел», как об этом впоследствии говорил сам отец Каллиник. Следующий эпизод добавляет весьма выразительный штрих к картине тех лишений, которые приходилось терпеть подвижникам Катунак. Прошло несколько лет, и Костас уже стал отцом Каллиником. Однажды на Пасху какой-то сострадательный монах принес им немного сыру. Так что пасхальная трапеза на этот раз была особой. – Дитя мое, не забудь поставить на стол и сыр, который нам принесли, – напомнил старец. Отец Каллиник, пораженный этим распоряжением и охваченный аскетическими устремлениями, изъявил свое несогласие с подобной роскошью: – Что ты говоришь, старче? Сыр в пустыне? Да где это слыхано? Однако позднее жизнь посмеялась над этими его словами. Прошло два-три года, в течение которых он испытал достаточно трудностей, узнал, что такое послушание и пустыня. В тот год Великий пост чрезвычайно утомил его. Ведь пост у пустынников куда строже, чем у других монахов. А первые три дня Великой Четыредесятницы, когда полагается совершенно воздерживаться от пищи, обычно растягиваются для них до пяти дней. Наконец настала Пасха. При подготовке пасхальной трапезы монах открыл старцу свое желание: – Теперь, когда наступила Пасха, – сказал он, – как бы хорошо было иметь немного сыра! Тогда старец Даниил, улыбнувшись, ответил ученику теми же словами, которые слышал от него несколько лет назад: – Что ты говоришь, дитя мое? Сыр в пустыне? Да где это слыхано? Костас с его юношеским воодушевлением вышел победителем из суровых испытаний своей новой жизни. Однако и ему довелось испытать свои трудные времена, периоды бессилия, печали, изнурения. |
| Порту в воскресенье сырной седмицы; там принимает его Визирь, выражает ему благоволение Султана, надевают на него дорогую, красную соболью шубу, и с честью на коне отвозят его к патриархию. Григорий всегда негорделивый и неизменный в образе мыслей, снова продолжает свое дело, держась принятого им правила; и некоторых архиереев высылает обратно в собственные их Церкви, нуждающаяся в их пастырстве; потому что долго проживали они в Константинополе. После сего восстает в Константинополе мятеж: янычары свергают с престола Султана Селима и возводят Мустафу, сына Султана Гамеда. А в следующем (1808) году Мустафа Байрактар, вступив в Константинополь, воцаряет Султана Магмуда (отца ныне царствующего), и сам Байрактар делается наместником Султана (Визирем). Тогда, сверх чаяния, Каллиник V, патриаршествовавший прежде, снова возжелал не подвигов, но высокой степени патриаршества, на которой (как и на всякой высшей степени власти) виднее и заметнее бывают и добродетели и пороки восходящих на оную. Наконец Каллиник, восходит на вселенский престол без общего приговора, без правильного избрания, без ведома Собора, силою Байрактара и по его приказанию, а Григорий, по визирскому предписанию, низводится, патриаршествовав во второй раз два года. Дав отречение свое с радостью, немедленно удаляется он из царствующего града, и с дозволения правительства переходит на Принцев остров, где и проводит несколько месяцев в монастыре Христовом, безмолвствуя и уединяясь, яко птица особящаяся на зде ( Пс.101:8 ); принимает же к себе одних нищих, уделяя им из малого количества денег, какие имел у себя. Когда же пришли к нему две самые бедные вдовицы, и привели с собою дочерей-невест, велит им подождать, а сам вынимает из сундука Султанский дар, дорогую соболью шубу, раздирает ее на две части, и каждой вдовице дает по половине, чтобы они продали это, и вырученные деньги обратили в приданое дочерям. Между тем Каллиник лишается патриаршества (патриаршествовал едва десять месяцев); на патриаршество же вступает Иеремия из Митилены (1809 г.), а Григорий снова изгоняется правительством на Афон. |
| Правитель, не уразумев, как следует, слов Каллиника и думая, что жрец снова возвращается к своим богам, тотчас пошел с ним в храм. Когда они вошли туда, Каллиник начал молиться в душе, говоря: — Господи Иисусе Христе, познанный мною, как Бог Истинный чрез раба Твоего Фирса и без числа мною прогневанный и, несмотря на то, не отвергший меня! Восстань ныне в помощь мне и яви во мне силу Твою! Когда он так говорил про себя, послышался некий глас свыше, укрепляющий его и призывающий к подвигу. И он, исполнившись дерзновения и призвав имя Христово, стал поносить идола Асклипия, и тотчас идол, как бы сверженный сильною рукою, упал к его ногам. Тогда Каллиник, взглянув на правителя, сказал ему с насмешкою: — Видишь сам, что бог твой не может встать, если ты сам не поднимешь его. Убедись же, что это — не волшебство, а действие чрез меня силы Божественной. Но правитель, хотя в душе скорбел о том и сожалел Каллиника, однако велел заключить его в темницу, а на утро издал смертный приговор ему и Фирсу в таких словах: — Каллиника, отпавшего от служения богам и от их почитания и приставшего к христианской лжи, повелеваю умертвить мечем; Фирса же, гордящегося своими чудесами, и прельстившего ими окаянного Каллиника, повелеваю положить в деревянный ящик и перепилить пилою. Каллиник немедленно был выведен воинами на казнь. Он испросил себе времени на молитву и, после продолжительной молитвы, был усечен мечем. Затем, когда мучители положили святого Фирса в ящик и взяли пилу, чтобы перепилить его, то пила сделалась в руках их необычайно тяжелою, так что они едва могли поднять и водить ею, а между тем на дереве ящика она была так легка, что не оставалось даже следа от ее зубьев. Долго, до пота трудились мучители, но ничего не добились; наконец, ящик внезапно открылся, и святой вышел из него с светлым лицом и сердце его было полно неземной радости. Стоявшие вокруг пришли в ужас, и никто не смел коснуться святого, ради совершившегося чуда. И был слышан глас свыше, призывавший мученика к небесной награде. Уразумев, что наступил конец подвига, святой воздвиг руки, а вместе и ум свой к небу и воскликнул: |
| Помню, мы сдавали Алексею Ивановичу патрологию на третьем курсе. Ребята все уже взрослые, выпускные курсы. Алексей Иванович ведет пальцем по списку фамилий в журнале и останавливается на иеромонахе Каллинике: – Братия, а где батюшка-то у нас? Староста отвечает: – Алексей Иванович, да вон он в колокола звонит! – Да где? – Да вон в Лавре в колокола сейчас звонят, он же у нас звонарь лаврский. – А, ну это дело очень хорошее. Смотрите, какое он дело нужное делает. Ну, что, братия, поставим ему оценку? Коли уж он трудится, иеромонах в Лавре… – Конечно! – все хором отвечают. – Алексей Иванович, конечно, поставим оценку! Он ставит оценку. Экзамен продолжается. Он беседует с каждым студентом. Какие-то даже диспуты были на экзамене – Алексей Иванович всегда был открыт к диалогу. И вдруг… открывается дверь, заходит отец Каллиник. Крестится, кланяется преподавателю. Садится на крайнее место. Алексей Иванович всматривается в журнал, потом отрывается от него: – Батюшка, простите, вы у нас кто? – на всякий случай уточняет. – Так я отец Каллиник, пришел из Лавры. Алексей Иванович посмотрел в журнал и говорит: – Так у вас же уже есть оценка. Отец Каллиник встает, кланяется ему в пояс и идет далее подвизаться на своем послушании. Только Алексей Иванович мог такое себе позволить. И как-то всё так по-доброму на его занятиях всегда было. Лекции очень интересные, насыщенные. Он не давал никаких штампов: тот-то там-то родился и т.д. Нет, он всегда стремился передать суть. И подавал, как художники иногда выражаются, «очень вкусно», потому что он сам всем этим жил. Когда он делал переводы, он их не просто начетнически оттачивал, а сопереживал, пропускал всё через себя. Помню, когда мы были студентами младших курсов, он нам очень ярко описывал творчество Оригена. Чуть позже на старших курсах он совершенно четко обозначил другую позицию: «Знаете, ребята, я Оригеном переболел, я прожил с ним целую жизнь, прочувствовал его поиск…, – а потом мог такую фразу ввернуть: – Да мужик-то ошибался!» Патрология была для него не объектом науки, а предметом его духовной жизни. Он не внешне изучал ее, а внутренне постигал. К сожалению, других таких патрологов я сейчас не знаю. Есть специалисты по патрологии, но нет такого уровня профи духовного восприятия. |
| По истечении условленного срока, весной 601 г., экзарх возобновил военные действия и даже захватил в плен дочь и зятя Лангобардского короля Агилюльфа, отправив их в Равенну. В ответ враги осадили город Падуя, хотя и без успеха. После долгих попыток овладеть городом, варвары несколько умерили свой пыл, а гарнизон принял предложение лангобардов и оставил крепость, выйдя с оружием и знамёнами и отправившись в Равенну. Не надеясь самостоятельно справиться с византийским войском, лангобарды заключили соглашение с аварским ханом, который прислал им на помощь славян, совместно с которыми варвары вторглись в Истрию и совершенно опустошили её. Но на пути славян встал Каллиник, имевший против них некоторый успех. Папа горячо поздравил его с победой, но втайне затаил обиду на императора, по вине которого, как полагал св. Григорий, Италия оказалась залита кровью. Краткий успех византийцев сменился разочарованием: в 602 г. Каллиник был разбит лангобардами в одном из сражений 510 . После этого мирное соглашение было возобновлено. Притягивала к себе внимание императора и Африка, где также было далеко не спокойно. Надо попутно сказать, что, хотя бесконечные войны доставляли много забот населению и царю, но зато позволили проявиться новым боевым командирам и военачальникам, которые, применив «Стратегию» св. Маврикия (написанный им свод правил по военному делу), блестяще проявили себя на полях сражений. Одним из таких легендарных полководцев, начинавшем свой боевой путь ещё при императоре Тиверии, был Геннадий. Уже обладая титулом магистра армии, он защищал африканские провинции от мавров и с 583 г. принял титул экзарха – начальника и военного, и гражданского управления этими землями. Очевидно, что его действия были успешны, поскольку почти 15 лет он оставался в этом высоком и тогда ещё несколько необычном ранге, а в 596 г., уже под закат карьеры, разгромил мавров, полчища которых внезапно надвинулись на Карфаген. Историк оставил нам описание этого события. Не обладая достаточными силами, чтобы отбить врага, Геннадий пошёл на хитрость. В лагерь мавров он отправил посланца, который от имени экзарха обещал удовлетворить все требования варваров, но когда те стали праздновать свой успех, римляне неожиданно напали на них и очень многих перебили. Конечно, этот поступок нельзя признать эталоном благородства, но для военных времён это было обычный обманный манёвр, который, если выпадал шанс, не брезговали применить самые выдающиеся полководцы 511 . |
| В истории синайского управления мы видели, что именно при патриархе Досифее с особенною точностию определены были отношения подчинения синайского архиепископа патриарху иерусалимскому. Досифей участвует в синоде константинопольском 1670 года, где осужден был игумен-архиепископ Анания и определено подчинение и подсудности архиепископа синайского иерусалимскому патриарху; по его просьбе подтверждается это осуждение и эти определения новым синодом в Константинополе в 1687 году при патриархе константинопольском Иакове; чрез год после этого тот же Досифей собрал все документы относящиеся к делам синайского монастыря и на основании этих данных при патриархе константинопольском Каллинике снова подтверждены все прежние постановления по этому предмету; затем в 1689 г. таже подчиненность и подсудность определяются новым синодом при Каллинике же, совместно с самым патриархом Досифеем в антиохийским патриархом Афанасием 212 . Можно ли допустить чтобы Досифей, так постоянно заботившийся об упрочении иерархических отношений синайского архиепископа в смысле подчинения его патриарху иерусалимскому, в 1690 году издал грамоту совершенно противоположную и своим прежним воззрениям и синодальным определениям константинопольского патриарха, – грамоту, в которой даже возношение имени патриарха иерусалимского при богослужении представляется вопросом спорным? Патриарх Досифей действительно не мог издавать и не издавал подобной грамоты. В январе 1691 г., следовательно не более как чрез три месяца после издания мнимой грамоты 1690 г. в Константинополе был снова синод но делу Анании с участием и матриарха Досифея; на этом синоде определено было архиепископу синайскому именоваться только епископом и снова были подтверждены прежние постановления о подчиненности и подсудности его патриарху иерусалимскому. В 1696 году была издана грамота патриархом Досифеем, по которой возвращен был синайскому епископу титул архиепископа; по в этой грамоте оставлены были неприкосновенными и подтверждены все прежние права патриарха иерусалимского в отношении к синайскому епископу. |
| Γεδεν. Σ. 560. Ibid. Σ. 582. Муравьев А. И. Указ. соч. Ч. И. С. 191, 316. Там же. С. 291. Κομνηνο Yψηλαντου. Τα μετα τν αλωσιν. Σ. 365—366; Βενδτς. Σ. 87; Μακραος. Σ. 208 Κομνηνο Yψηλαντος. Σ. 367—369. По другому известию (Βενδτς. Σ. 88) Авксентии и двое главных его приверженцев были повешены. Κομνηνο Yψηλαντον. Σ. 369—370; Μακραος. Σ. 210. Ελληνικς φυλολογικς σλλολος (в статье Параники «По вопросу о перекрещивании, возникшем в XVIII веке»). Κωνσταντινοπολις, 1877. Т. 10. Σ. 33, 35. Βενδτς. Σ. 88. Μακραος. Σ. 223. Βενδτς. Σ. 5; Мата//Христ. Чтение. Т. I. С. 786 (греч. подлинник — Σ. 142— 143). Ricaut. Historia de l " eglise Grecque. Р. 111—112. Арсений, архимандрит. Летопись церковных событий. 3-е изд. СПб., 1900. С. 709. Μελετου. Т. III. Σ. 485—486; Мата « Христ. Чтение. Т. I. С. 781 (греч. подлинник — Σ. 140—141). Мата//Христ. Чтение. Т. I. С. 648 (греч. подлинник — Σ. 132). Λοσιθου. Σ. 1175; Γεδεν. Σ. 577. Βενδτς. Σ. 7; Мата » Христ. Чтение. Т. I. С. 791. Вот хронологический перечень этих патриархов. Софроний II (1774—1780); Гавриил IV (1780—1785); Прокопий (1785—1789); Неофит VII (1789—1794); Герасим III (1794—1797); Григорий V (1797—1798); Неофит VII, вторично (1798—1801); Каллиник V (1801—1806); Григорий V, вторично (1806—1808); Каллиник V, вторично (1808—1809); Иеремия IV (1809—1813); Кирилл VI (1813—1818); Григорий V, в третий раз (1818—1821); Евгений II (1821—1822); Анфим III (1822—1824); Хрисанф (1824—1826); Агафангел (1826—1830); Константий I (1830—1834); Константин II (1834—1835); Григорий VI (1834—1840); Анфим IV (1840—1841); Анфим V (1841—1842); Герман IV (1842—1845); Мелетий III (1845); Анфим VI (1845—1848); Анфим V, вторично (1848—1852); Герман IV, вторично (1852—1853); Анфим VI, вторично (1853—1855); Кирилл VII (1855—1860); Иоаким II (1860—1863); Софроний III (1863—1866); Григорий VI, вторично (1867—1871); Анфим VI, в третий раз (1871—1873); Иоаким II, вторично (1873—1878); Иоаким III (1878—1884); Иоаким IV (1884—1886); Дионисий V (1887—1891); Неофит VIII (1891—1894); Анфим VII (1895—1897); Константин V (1897—1901). Теперь патриаршую кафедру занимает Иоаким III, во второй раз. Этот список составлен по Гедеону, за исключением последних патриархов. |
|
|
