| Закрыть itemscope itemtype="" > «Ситуация ещё не исправилась, но всё-таки тренд положительный» Владимир Путин в ходе «Прямой линии» обрисовал нынешнее экономическое положение России 14.04.2016 507 Время на чтение 4 минуты Сегодня в эфире телеканалов «Первый», «Россия 1», «Россия 24», радиостанций «Маяк», «Вести FM» и «Радио России» прошла 14-я специальная программа «Прямая линия с Владимиром Путиным», сообщает пресс-служба Кремля . Один из вопросов Президенту задала Наталья Приходько из Москвы : «В экономическом блоке Правительства с завидным постоянством говорили о том, что мы нащупали дно кризиса, оттолкнулись от него, семь раз уже насчитали такие слова, – как Вы оцениваете, где сейчас находится российская экономика? И вспоминая большую пресс-конференцию – какая сейчас полоса: чёрная или белая?» «Серая, и скажу почему, - заявил Владимир Путин . - Потому что ситуация ещё не исправилась, но всётаки тренд положительный. Смотрите, я уже сказал, что у нас спад ВВП был 3,7 процента. В этом году Правительство исходит из того, что у нас сохранится небольшой спад, но уже только 0,3 процента, а в следующем году ожидается рост 1,4 процента. В этом смысле, действительно, достаточно трудно нащупать это дно, но оно нам показано Правительством. В этом году ещё небольшой спад, а в следующем году – подъём». «Я специально взял таблицу с собой, чтобы не напутать в цифрах, - признался Глава государства. - Я уже говорил о ВВП, о промышленном производстве; к сожалению, есть и другие минусы, существенные для наших людей, о чём мы никогда не должны забывать и работать над тем, чтобы преодолеть эти тенденции, а именно располагаемые реальные доходы населения снизились на четыре процента, а реальная заработная плата ещё больше. Но что вселяет оптимизм: есть абсолютно позитивные вещи, например рост в сельском хозяйстве, я уже сказал, три процента; жилищное строительство в прошлом году достигло максимума – 85 с лишним миллионов квадратных метров, это рекорд». «У нас сохраняется не очень, но на низком уровне безработица – 5,6 процента всего; очень небольшой рост есть, но очень небольшой по сравнению с докризисным временем. Материнский капитал мы проиндексировали – 453 тысячи рублей, - доложил Президент. - Что очень важно, сальдо торгового баланса, несмотря на падение цен на нефть, а цены упали в два раза практически, сальдо торгового баланса, то есть мы зарабатываем больше, чем мы тратим, – 146 миллиардов рублей, это хороший показатель. Сохраняются резервные фонды. Международные резервы России вернулись к началу 2014 года – 387 миллиардов рублей, и дефицит на минимальном уровне находится, даже меньше, чем планировали, – 2,4 процента». |
| В половине седьмого, когда прокаженный и продавцы разошлись, тростниковый занавес снова приподнялся, и на веранде появился какой-то незнакомец. Фитиль фонаря был прикручен, чтобы уходило поменьше керосина; мы не могли понять, о чем с таким жаром вещает нам из полумрака этот человек. Позвали Марка. Оказалось, что «дьявол» повелевает всем жителям поселка сидеть по домам: запрещалось даже выглядывать в окна — «дьявол» собирался выйти из своей хижины. Из кухни пришли слуги узнать, что случилось; незнакомец снова исчез в темноте, основательно их напутав. Я попробовал поделикатнее расспросить слуг; на душе стало тревожно при виде того, как притих испуганный Ламина, которого не мог заставить замолчать даже самый тяжкий переход. Он стоял передо мной в трусах, короткой белой куртке официанта, изодранной в лесной чаще, вязаной шапочке с красным помпоном и олицетворял глубочайшее уныние. Без всякого сомнения, он верил, что стоит нам только увидеть «дьявола» в окно — и все мы ослепнем. Предупреждение «дьявола» было передано носильщикам на кухню, и внезапно все голоса притихли — так меркнет пламя в фонаре, когда прикручивают фитиль. Было отчетливо слышно, как из Зигиты вверх по склону катится к нам тишина. Я выглянул из-за занавеса — кругом не было ни души; часовой, охранявший ворота, как в воду канул; в доме писаря были опущены шторы и закрыты ставни. Я было начал: — Неужели вы и в самом деле думаете, что если выйти?.. Они уставились на меня, стараясь угадать, не шучу ли я. Марк получил христианское воспитание, он избегал прямого ответа, стыдился своих страхов, но все же сказал, что, пожалуй, лучше не выходить. Амеду взволнованно и сбивчиво стал выкладывать историю, которая случилась в 1923 году за обедом у одного из окружных комиссаров в Сьерра-Леоне. — Окружной комиссар он сиди здесь, его жена сиди там, мистер Троут сиди здесь, миссис Троут сиди там, а дьявол пройди посередке… Он сказал, что если мы выйдем поглядеть на дьявола, тот наложит на весь поселок заклятие — такое заклятие, какого не снимет потом ни один белый. Слуги поспешили укрыться в комнатах и опустили москитные занавеси на окнах; убрав посуду, они устроились затем вместе с носильщиками на кухне за закрытыми ставнями; сквозь щели в стене мы видели отсвет фонаря на полу и тени притихших людей. |
| Вот и весь солдат, все заботы про себя. Но кроме них есть общая: нужно принять инструменты—заступы, кирки, мотыги, топоры, так как идут рыть траншеи. Вскоре собрались все 50 человек охотников; к ним вышел подпоручик Тарасенков — их начальник тоже охотник. Поздоровался и идет тихо по рядам, вглядываясь в лица охотников. Все стоят спокойно, форменно, по-солдатски вытянувшись, как на смотру. Все простые русские, не злые лица: кажется, осмотрят их — и всё кончится, все они разойдутся на покой, а не пойдут в самый жаркий огонь, на верную смерть, в рукопашную с туркой. — Так вот что, братцы, сказал им Тарасенков. — Впереди пойдет стрелковая цепь, сзади нее три роты стрелков. Сейчас за срединою цепи мы со стрелковым взводом. Идти как можно тише. Как только цепь дойдет до своего места—остановится и залечь. А мы сейчас же дальше к туркам. Добежим до его траншей, выгоним его и засядем. Дальше никто не смей! Лег в траншею, да и стреляй по турке, не пускай его к себе, покуда — сзади нас — владимирцы траншею себе не выроют. Поняли? — Понимаем! В-б-е! — ответили разом, но не громко, серьезно, видимо с убеждением, простые солдатские голоса. — Дал бы Бог только подойти-то к нему, а там уж видно будет, — прибавляет кто-то. Так же было растолковано и всем остальным войскам, назначенным в дело: каждый солдат вперед должен был знать, что ему делать. Солдаты чрезвычайно любят, когда им перед делом подробно разъяснят, что они должны исполнять. Они знают отлично, что если всем полкам известно, что нужно сделать, то ни толкотни, ни путаницы не произойдет. Тем паче это было дорого в ночном деле. Тут важно, чтобы ни один человек не напутал, не растерялся; чтобы все вовремя стали, не зарвались; чтобы каждый делал дело сам, сознательно, так как ночью наблюдать за всеми разом совершенно невозможно. Короче сказать, весь отряд должен быть отрядом охотников: каждый солдат должен быть и хитро-осторожен, и ловок, и удал, и сметлив и неутомим по-охотничьи, и стоек до последней крайности. Вот почему Скобелев так сильно заботился о том, чтоб солдат толково подготовить к делу, и особенно молодых, новичков. |
| Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг встала, взяла со стола ножницы и сказала: — Подавай карман, надо вынуть письмо — не при ней же взрезывать! — Да! — воскликнул я и расстегнул сюртук. — Что это у тебя тут напутано? Кто зашивал? — Сам, сам, Татьяна Павловна. — Ну и видно, что сам. Ну, вот оно… Письмо вынули; старый пакет был тот же самый, а в нем торчала пустая бумажка. — Это — что ж?.. — воскликнула Татьяна Павловна, перевертывая ее. — Что с тобой? Но я стоял уже без языка, бледный… и вдруг в бессилии опустился на стул; право, со мной чуть не случился обморок. — Да что тут еще! — завопила Татьяна Павловна. — Где ж твоя записка? — Ламберт! — вскочил я вдруг, догадавшись и ударив себя по лбу. Торопясь и задыхаясь, я ей всё объяснил — и ночь у Ламберта, и наш тогдашний заговор; впрочем, я ей еще вчера признался об этом заговоре. — Украли! Украли! — кричал я, топоча по полу и схватив себя за волосы. — Беда! — решила вдруг Татьяна Павловна, поняв, в чем дело. — Который час? Было около одиннадцати. — Эх, нету Марьи!.. Марья, Марья! — Что вам, барыня? — вдруг отозвалась Марья из кухни. — Ты здесь? Да что ж теперь делать! Полечу я к ней… Эх ты, рохля, рохля! — А я — к Ламберту! — завопил я, — и задушу его, если надо! — Барыня! — пропищала вдруг из кухни Марья, — тут какая-то вас очень спрашивает… Но она еще не успела договорить, как «какая-то» стремительно, с криком и воплем ворвалась сама из кухни. Это была Альфонсинка. Не стану описывать сцены в полной подробности; сцена была — обман и подделка, но должно заметить, что сыграла ее Альфонсинка великолепно. С плачем раскаяния и с неистовыми жестами она затрещала (по-французски, разумеется), что письмо она тогда взрезала сама, что оно теперь у Ламберта и что Ламберт вместе с «этим разбойником», cet homme noir, хотят зазвать Madame la générale и застрелить ее, сейчас, через час… что она узнала всё это от них и что вдруг ужасно испугалась, потому что у них увидела пистолет, le pistolet, и теперь бросилась сюда к нам, чтоб мы шли, спасли, предупредили… Cet homme noir… |
| Теперь Онисимов не удерживается от вопроса: — Вам, Василий Данилович, кажется, семьдесят три? — Э, стукнуло уже семьдесят четыре. — Удивительное дело. Живой водой, что ли, умываетесь? Челышев со своей жестковатой откровенностью преспокойно отвечает: — Старался как-никак держаться подальше от мест, где надо быть «чего изволите?» Поэтому и от вас, Александр Леонтьевич, сбежал. Прежде Онисимов, наверное, не спустил бы собеседнику этакую реплику. Он умел мгновенно срезать и этого уважаемого доменщика, если тот излишне вольнодумствовал. Но сейчас спорить не тянет. Онисимов молчит, откашливается. Кашель, однако, затягивается — сухой, лающий, надсадный. Василий Данилович ощущает жалость, насупливается, чтобы ее скрыть. Не зря ли он что думал, то и выпалил? Впрочем, почему, черт побери, он тут должен выбирать осторожные слова? С больным, что ли, разговаривает? С больным? Хм… Челышев исподлобья косится на Онисимова, уже справившегося с приступом кашля. Да, нехорош, нехорош вид Александра Леонтьевича. Запястье, выглядывающее из-под накрахмаленной белой манжеты, совсем тонкое, худое. А к желтизне лица, тоже исхудалого, словно бы примешан цвет золы. Однако это, быть может, лишь игра освещения? Или вправду какая-то немочь точит, снедает Онисимова? Василий Данилович меняет тему, передает Онисимову кучу приветов из Москвы, добрые пожелания Александру Леонтьевичу, называет одного за другим тех кого привез сюда, в Тишландию. Беседа поворачивается в другое русло. Онисимов интересуется: каковы толки насчет будущей перестройки управления промышленностью? Да и произойдет ли она эта перестройка? Челышев передает мнение румяного министра: «Нас это не коснется». Онисимов оживляется. Если о технике, о научных сообщениях на предстоящем Конгрессе он слушал без огонька, то теперь входит во вкус, дотошно расспрашивает. Никуда не спеша, он как бы перебирает людей, которые ему были подначальны, вместе с которыми управлял стальной промышленностью. Министр, заместители, члены коллегии начальники главков, отделов, директора заводов — его занимает весь этот широкий круг. Ему хочется знать позицию точку зрения каждого относительно предстоящих реформ. Видно, что страсти волнения Александра Леонтьевича принадлежат прежней работе, уносят его из чинной тишландской столицы в Москву, в министерство, в Комитет. Челышева же эти организационные проблемы, дела управления индустрией не очень занимают. Он тут не силен, может напутать, в чем без стеснения признается. Да и взгляды на сей счет того, другого, третьего он себе представляет неотчетливо. Однако порассказать потолковать о них, сподвижниках Онисимова, он, разумеется, не прочь. |
| Таким образом автор скрадывает смысл двух фактов для того, чтоб их затемнить и заставить думать будто между ними есть что-то похожее на противоречие. Но и в самом деле эти два факта не противоречат ли один другому? Нет. Кто знаком с Библией и в особенности с Евангелием, тот знает, что посланничество Мессии имело главнейшим предметом народ иудейский, которому предназначено было хранить обетование о Посланном Божием и провозвестить его в мире. Дело этого Посланного состояло, следовательно, в том, чтоб открыться иудеям и из среды этого народа избрать себе людей, которые долженствовали разнести благовестие по всей вселенной. Бот почему, в три года своего проповедания, Иисус сосредоточивал свою деятельность, равно как и апостольскую, на Иудее; вот почему также, пред вознесением своим на небо, он сказал своим апостолам, всем избранным от него для проповеди его учения: «Шедше убо научите все языки, крестяще их». Евангелие не имело на себе характера местности, особой народности; так постоянно учил Иисус; но все народи должны были просветиться благовестием не прежде, как по совершении мессианского дела в народе израильском; этому также учил Иисус; и не менее ясно. Где же тут противоречие? Зачем выдвигать целую систему скрадываний и недомолвок против учения столь ясного и определенного, из одного желания напутать в него сбивчивости и противоречий? Могло быть, говорит г-н Ренан, что ученики не так поняли слова Иисуса; могло быть также, что сам Иисус менялся в мыслях относительно иудеев, подобно Магомету (стр. 229). «Предание, говорит он с комической важностью, приписывает Иисусу два правила прозелитизма, совершенно противоположные, и которыми он мог пробавляться поочередно». Право? посмотрим, что это за правила. Кто не против вас, тот за вас; кто не со мной, тот против меня. «Борьба, в которой возбуждены страсти, продолжает наш строгий философ, почти неизбежно вовлекает «в такого рода противоречия» (стр. 229). Не мешало бы г-ну Ренан удержать за собой мнимые противоречия, которые он взводит на предание (tradition). Прежде всего, к чему такое выраженье? Не предание, а сам Иисус сказал: «Иже несть со мною, на мя есть». И он сказал это в тех самых логиях (λογια) Матфея которые наш противник признает за подлинные, хотя постоянно им противоречит. ( Мф.12:30 ). Он также сам сказал своим ученикам: «Иже бо несть на вы, по вас есть» ( Мк.9:40 ). Евангелист Лука влагает в уста его оба эти изречения, равно как и Матфей и Марк. К чему же, повторяем, вмешивать сюда предание? |
| Так за целый полный день Алексеев и не стал к прямому проводу. В семь часов вечера велел Эверт Квецинскому узнать из Ставки ещё раз: что же делать с наводняющими фронт телеграммами, сведениями, слухами, очевидцами, сплетнями со всех сторон, – ведь так не может фронт стоять. Да и сама Ставка в только что разосланной телеграмме Клембовского подтверждает полное восстание в Москве, в Кронштадте, переход Балтийского флота на сторону Родзянки, и пока генерал Алексеев просит у Государя успокоительный акт, – а для фронта промедление может быть роковым. Дайте указания, как нам действовать! Благоволите сообщить: где Государь? где генерал-адъютант Иванов? где ушедшие от нас эшелоны? Отвечал опять не Алексеев, – Лукомский. Извинялся, что какую-то важную телеграмму Алексеева к Родзянке не передали на Западный фронт – напутал штаб-офицер. Сейчас будет передана. А просил генерал Алексеев Родзянку – не распоряжаться помимо Ставки. И вы увидите, что проектированный ответ главкозапа Родзянке не противоречит взгляду наштаверха. А Государь – во Пскове, а генерал Иванов от Царского Села уже в трёх перегонах. И эшелоны Западного фронта проходят, по-видимому, свободно. А решения – опять никакого. Указаний – опять никаких. И так – до глубокой ночи. Всё кружилось, тряслось, переворачивалось – а указаний не было. Обстановка – как ходишь по ножу, и самому ни на что не решиться, слишком многое неизвестно. Наконец, во втором часу ночи, распорядился Эверт Квецинскому дать ещё одну телеграмму в Ставку: что нельзя ж допускать проникновения в войска этих разрушительных телеграмм! Что генерал Эверт по своему району отдал пресекательные приказания, но считает необходимым единство мер на всех фронтах – и просит указаний! Кто там в Ставке прочёл или спали – ответа не было. Но нет, не спали, потому что через полчаса оттуда прикатила на имя Квецинского телеграмма от Лукомского – совершенно изумительного содержания. Что вследствие невозможности продвигать далее Луги (там тоже мятеж) эшелоны войск, направляемых к Петрограду; и вследствие разрешения Государя императора вступить Главнокомандующему Северным фронтом в сношения с председателем Государственной Думы (отъявленным изменником!); а также вследствие высочайшего соизволения вернуть назад посылаемые войска Северного фронта, – начальник штаба Верховного просит также и Западный фронт распорядиться: не грузить те части, кои ещё не отправлены, а кои находятся в пути – задержать на больших станциях. |
| Снова в сопровождении санитара сажусь в “чумовоз”. — Куда меня? — спрашиваю его. — В четвёртое отделение. — А это как — буйное или лёгкое? — Не то чтобы очень буйное… но и не лёгкое… Так, среднее. Полубуйное. А за что тебя? — За религию. — Ну, неправда. За религию не сажают. За политику — другое дело. А за религию… Нет, ты что-то напутал. “Чумовоз” подъезжает к двухэтажному красному дому. Расположены в нём первые четыре отделения больницы. Поднимаемся на второй этаж, гремят ключи, отпираются двери. В отделении много народу, но всё-таки меньше, чем в своё время в “полубуйном” отделении больницы им. Ганнушкина. И воздух чище. Получаю койку в “весёлой” половине отделения. С меня снимают очки. Хочется есть, но ужин закончился, надо подождать до утра. Подходят больные, интересуются — кто я, откуда, но у меня нет желания разговаривать. Отделываюсь односложными ответами, разбираю постель, ложусь, накрываюсь с головой одеялом. Утро вечера мудренее. Господи Боже наш! Еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и Человеколюбец, прости ми… Заканчиваю молитву и засыпаю. Утром с меня сдёргивает одеяло санитар — «умываться!». Я читаю утреннюю молитву, иду в ванную, там на меня нападает какой-то больной, но другие оттирают его от меня: «Ты что, по шее захотел?». Тот, с ненавистью глядя на меня, отходит. А в уборной подходит ко мне человек с вдохновенным лицом: — Вы знаете поэта Владимира Волгина? — Не знаю. — Это гениальный поэт, его знает вся страна. — Может быть. Я последние годы мало интересуюсь поэзией. — Хотите, прочитаю вам стихи? Волгин — это я. Выслушав несколько стихотворений и похвалив их, я пытаюсь ускользнуть от графомана. Но отделаться от него не просто. Он подходит ко мне со всё новыми стихами и даже списывает их специально для меня. Дарит со словами: «Берегите их, Гена. Со временем это будет большая ценность». А через некоторое время спрашивает меня: — А я похож на грузина? — Как вам сказать… — Правда, у меня глаза и нос грузинские? — Пожалуй… — Я открою вам страшную тайну, Гена. Я — сын Сталина… Владимир Александрович Сталин. Моя мать — артистка киевской оперы. Понимаете?.. Когда переименуют Волгоград в Сталинград, — я откроюсь. А пока — тсс!.. |
| Действительно, любовь исцеляет все. Низкая самооценка, сложности в самопринятии — следующая причина. Такие люди не верят, что могут сказать что-то достойное, поэтому они предпочитают молчать и скрывать свои чувства и потребности. В итоге возникает так называемая коммуникативная проблема, которая заключается в том, что потребности в близости, доверии, принятии есть, а их удовлетворения нет. Безусловно, это способствует росту напряженности в семье, атмосфера в которой может напоминать пороховую бочку. Так, психологами проводился опрос женщин с помощью ознакомительной анкеты. В анкете имелся вопрос: «представьте себе, что вы несете тяжелую сумку, а ваш супруг идет рядом, но не догадывается вам помочь. Как вы поведете себя в этом случае?» Отвечавшие могли выбрать следующие ответы: прямо скажу, чтобы помог; ничего не скажу, но буду недовольна; намекну; постараюсь что-то сделать, чтобы он сам понял; ничего не стану делать. Самыми распространенными ответами были «ничего не стану делать», «ничего не скажу, но буду недовольна». Часто такая позиция связана с укоренившимися стереотипами сильной женщины, которая «стиснув зубы» должна преодолевать трудности самостоятельно. Понятно, что подобный подход не способствует укреплению отношений в семье. Низкая самооценка, ощущение себя гадким утенком также часто лежит в основе сложностей в установлении действительно близких отношений. Приведем пример. Оксана росла с твердым убеждением, что представляет собой совершенно ничтожную, невзрачную личность, которую и личностью-то не назовешь — скорее какая-то «серая мышь». При встрече с психологом, к которому все же обратилась Оксана, уже достаточно взрослая девушка 28 лет действительно производила впечатление маленькой серой мышки, которая, конечно, не была отвратительной, просто очень напутанной. С самого детства над Оксаной висел дамоклов меч материнской оценки. «Посмотри на свою старшую сестру — красавица, умница, все у нее получается, а ты…» — часто говорила мать. Конечно, она имела благие побуждения и хотела «простимулировать» младшую дочь с тем, чтобы она стала более активной, деятельной, но почему-то все получалось наоборот. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Им, 28-ми, поименно каждому, мы все сегодня - обязаны нашей жизнью 06.10.2016 965 Время на чтение 8 минут В Астане Президенты России и Казахстана посмотрели фильм «28 панфиловцев», который выйдет в прокат 24 ноября. Однако для подавляющего большинства СМИ эта новость стала поводом для того, чтобы приписать к ней напоминание не о подвиге защитников Москвы, а о «сомнениях некоторых историков» - мол, «28 панфиловцев - миф, который фактами не подтверждается». В этих изложениях напутано всё. И сейчас, в 75-ю годовщину битвы за Москву, считаю необходимым расставить точки над «i»: что известно исторической науке о бое у разъезда Дубосеково, что означает бренд «28 панфиловцев», в чем причина всех этих спекуляций вокруг него. Что было написано в «Красной звезде». Передовая статья «Завещание 28 павших героев» (28 ноября 1941 г.) и очерк «О 28 павших героях» (А. Кривицкий, 22 января 1942 г.) 1. Под Москвой приняли бой 28 бойцов 316-й стрелковой дивизии Панфилова. Названа дата: 16 ноября. Названо место: высота 251 - деревня Петелино - разъезд Дубосеково. 2. Против них шли волнами до 50 немецких танков. 3. Бой продолжался более 4 часов. Он описан в очерке. 4. Все участники боя погибли, но не пропустили врага. Имена всех 28 приведены в очерке. Миллионы панфиловцев остановили и разгромили непобедимый вермахт у стен Москвы в 1941-м, миллионы панфиловцев в конце концов взяли Берлин в 1945-м 5. В очерке приведены слова политрука Клочкова: «Тридцать танков, друзья, придется нам всем умереть, наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва ». «Наши люди бились, помня старый девиз: „Гвардия умирает, но не сдается " . И они сложили свои головы - все двадцать восемь. Погибли, но не пропустили врага!». («Завещание 28 павших героев»). Накануне, 27 ноября, (до появления передовой) «Красная звезда» сообщила о бое еще 5-й роты с 54 немецкими танками, в ходе которого было подбито 18 танков. «Погибли все до одного, но врага не пропустили», - сообщала газета о героях-панфиловцах. |
|
|
