| 56) Итак, три выше мною предложенные требования, в силу коих говорящий мудро и, вместе, желающий говорить красноречиво, обязан говорить внятно, прилично и убеди-тельно, эти требования должно понимать не так, чтобы каждое из них порознь усваивать каждому из трех слогов, то есть слогу простому усваивать одну внятность или вразумительность, среднему – одну приятность, высокому – одну убедительность; но так, чтобы, употребляя тот или другой слог, в каждом из них иметь на виду все требования вместе и в каждом, по возможности, выполнять их. Я никак не хочу, чтобы мною пренебрегали из-за того, что в известном случае я говорю слогом простым, а потому я и здесь хочу говорить не только внятно, но и приятно. Чего иного мы домогаемся, уча народ откровениям Господним, как не того, чтобы заставить слушать нас с покорностью, т.е. чтобы произвести твердую веру в сии откровения, утверждаясь на словах Пророка: «Откровения Твои несомненно верны»? ( Пс.92, 5 ). Чего другого, как не веры, желает достигнуть от учеников своих наставник, излагающий им известные предметы слогом простым? Но, с другой стороны, кто захочет слушать его, если он и в простом изложении не пленяет слушателя известною степенью приятности слога? Наконец, кто не знает, что нельзя того слушать ни с охотою, ни с покорностью, кто говорит невразумительно? Часто речь, изложенная самым простым слогом, возбуждает столько непритворных похвал, что при оных почти совсем забываешь о простоте изложения. Это случается тогда, когда сия речь, несмотря на свой простой слог, разрешает самые трудные вопросы и проливает неожиданный свет и ясность; когда она остроумнейшие мысли выводит наружу, извлекая оные как бы из некой сокровенной глубины, откуда их вовсе нельзя было надеяться извлечь; когда она победоносно ниспровергает заблуждения противника и точно представляет ложным то, что казалось ему неопровержимым; особенно же, когда в ней есть красота не изысканная, а некоторым образом прирожденная, есть плавность в окончаниях периодов, не из хвастовства употребленная, но как бы необходимая и из свойства самых предметов, так сказать, силою исторгнутая. Выходя на борьбу с противником неубранного и безоружною, такая Речь побеждает его одною наготою своею, одною внутреннею силою и крепостью; могучими членами своими она ниспровергает и разрушает упрямую ложь. Откуда в сем случае происходят частые и многочисленные рукоплескания оратору? Оттуда, что здесь нравится сама истина, будучи просто, но верно изъяснена, защищена и представлена непобедимою. И вот каким образом наш Христианский наставник и проповедник в самом простом слоге может и должен говорить не только внятно, но вместе и приятно, и убедительно. |
| И Господь исповедал и обещал, умолив Отца Своего, дать им Утешителя, чтобы, по исполнении ими заповедей и очищении самих себя, пребывал с ними вовеки. Видишь ли, что за сохранение заповедей ум сподобляется благодати таинственного созерцания и откровений ведения Духа, а не как предполагала твоя мудрость, что дело хранения заповедей служит препятствием созерцанию Божественных тайн, совершаемых в безмолвии. Посему умоляю тебя: если ощутишь в душе своей, что достиг ты в область любви, соблюдай новые заповеди из любви к Давшему их, а не по страху, как и блаженный Павел, когда возгорелся Божественной любовью, сказал: «Кто меня разлучит от любве Христовой? Скорбь ли, или темница, или гонение, и прочее?» И еще присовокупляет: «Известихся бо, яко ни смерть, ни живот, ни настоящая, ни грядущая возмогут разлучити меня от любве Божия, яже о Христе Иисусе, Господе нашем» 594 . И, чтобы не подумать кому, будто бы вожделевает он великой награды, или чести, или преизобильного даяния духовных даров, как вожделевает твоя святыня, сказал: «Молил бых ся отлучен быти от Христа» 595 , чтобы присвоены ему были чуждые. И, чтобы ты знал, что не таинственного и отшельнического созерцания искал он, как твое преподобие, вожделевал же того 596 , чего часто иные сподоблялись по благодати, слушай, что говорит в другом месте: «Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых медь звенящи, или кимвал звяцаяй. И аще имам пророчество, и вем тайны вся, и весь разум, и аще имам веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь» 597 , потому что законная дверь, вводящая в это, есть любовь. Если приобретем любовь, она вводит нас в это. Если же сподобимся сего 598 по благодати без любви, то непременно когда-нибудь утратим мы это, потому что стяжание и страж святых возвысившихся и Божественного жития есть любовь. Как скоро монах лишится любви, сердце его тотчас же лишается мира, а оно есть селение Божие, и заключается для него дверь благодати, которою Господь наш внидет и изыдет, по сказанному Им: «Аз есмь дверь жизни, и Мною человек внидет в жизнь и пажить обрящет» 599 для питания духовной своей жизни, где не препятствуют ему ни зло, ни прелесть 600 , но во все восхождения откровений ведения и таинственных созерцаний Божественная любовь вводит его и низводит, как и тех, которые имеют свободу Христову. |
| И несмотря на сознание слабости своего труда самого автора, издатели спешат использовать запрос на всякие печатные заблуждения, особенно, когда они исходят от таких громких имен, как Л.Н. Толстой. Громкое имя побудило и нас взяться за перо, чтобы сказать две-три мысли по поводу того, что очень, и очень не ново, и в тоже время вечно живо и действенно, т.е. Евангелие. Оглавление книги указывает тройной характер труда. И он появляется в 3-х томах. Но эти томы также жалки и ничтожны, как малоценно соединение, свободен перевод и тенденциозно исследование. Тенденциозность – это существенный характер всех частей труда, и он нисколько не скрывается, а выставляется в особливом вступлении, которым и намечаются главные черты этой тенденциозности. Толстовщина конечно многим надоела, и набила, как говорится, оскомину. Однако, всякий раз при рассмотрении ее документов являются некоторые особенности. На этот раз мне вспомнился один предшественник Льва Николаевича по обработке священного текста. Известно, что Л.Н. первые университетские курсы проходил в Казани. И вот там, в его время, жил некий помещик П.В. Арцыбышев. Он переводил первые главы книги Бытия именно в духе Льва Николаевича, и по способам его же. Можно даже думать, Л.Н. был знаком с этим аристократическим домом, так что может быть порою и выяснится генесис его перевода, а вместе и исследования. Но возвратимся к предисловию, которому впрочем приличнее бы явиться в качестве послесловия или вывода, а не явного предубеждения, с которым выступил автор, и с которым, как с ариадниною нитью, ведет он по своим лабиринтам. Но только должно сказать, что и нить его столь же запутана, как и самые лабиринты соединений, переводов и исследований, в высшей степени оригинальных, полных неисходных тупиков, обходов и всяких непобедимых трудностей, как для ума, так и для веры. Выше всех и всего Л.Н. поставил трибуну своего разума, к ответу которого он зовет Бога, все Св. Писание, а с церковью даже не хочет возиться, что конечно и понятно, ибо если он осуждает Бога и Его откровение, то какое же достоинство он может придать церкви, как хранительнице откровения? «Бог открыл истину людям. Я человек, и потому не только имею право, но должен воспользоваться ею.... Если Бог говорит в книгах, то Он будет говорить мне (?) так, чтобы не ввести меня в обман.... А написать такое откровение, которого нельзя было бы понимать, было бы глупо»... Не много слов, и сколько в них сказалось гордости и требовательности. |
| Как автор, я получаю установленную законом поспектакельную плату. Но мне придётся ещё долго ждать, пока накопится потребная сумма, а именно ждать-то мне и трудно. И вот меня осенила мысль дерзнуть просить Государя, чтобы он повелел из казённых сумм выдать мне три тысячи рублей серебром заимообразно, т. е. чтобы долг мой казне постепенно погашался причитающейся мне из дирекции императорских театров поспектакольной платой. Если бы я знал хотя одно частное лицо, могшее бы снабдить меня нужными мне деньгами на тех же условиях, то не осмелился бы обратиться к нашему всемилостивейшему Государю, но такого лица среди знакомых моих нет. Кроме того, я выскажу Вам откровенно, почему у меня хватило смелости решиться на этот шаг. Мне передавали, что будто бы Государь изволил однажды в самых милостивых выражениях отозваться о моих музыкальных трудах. Я не имею основания не верить этому счастливому для меня обстоятельству, и вот, ободрённый бесконечно лестным вниманием Его Величества к моей музыке, я решился просить Его оказать мне милость. Послать мою просьбу непосредственно к Государю по почте я не смею, ибо не знаю даже, прилично ли в письме на имя Царя, всецело преданного заботам о государстве, излагать во всей подробности столь ничтожное личное дело. Да может быть и самая просьба моя неуместна и неприлична. Я осмелюсь просить Вас, многоуважаемый Константин Петрович, предварительно разрешить этот последний вопрос, или дать моему ходатайству соответственный ход, или же откровенно посоветовать мне воздержаться от попытки беспокоить своею просьбою Государя. Прилагаю при сем вкратце изложенную сущность моего ходатайства перед Его Императорским Величеством. Убедительно прошу Ваше Высокопревосходительство простить мне смелость, с которой я позволил себе утруждать Вас, и вместе с тем прошу принять уверение в глубочайшем уважении, с коим имею честь быть Ваш покорнейший слуга Пётр Чайковский. Мая 19 дня 1881 г. Каменка». 26 мая Победоносцев писал Государю: «До сих пор я ни разу не брал на себя доводить до сведения Вашего многочисленные просьбы о милостях разного рода, которые и в прежние годы многие пытались направить через моё посредство. |
| В первую половину 1837–38 учебного года архим. Димитрий впервые преподавал основное богословие под именем «Апологетики Христианства» студентам IX-ro курса Киевской духовной Академии по следующей программе 242 . Прежде всего, он сообщал своим слушателям предварительные сведения по данной науке в виде «Введения в курс богословских наук», где разъяснял понятие о богословии, как науке, о предмете богословия, внешней форме богословия, возможности богословской системы, опасностях при систематическом изучении христианской религии, изменяемости и постоянном законе богословской системы, частях богословской системы, методе и достоинстве её, связи богословия с другими науками, и в заключении предлагал очерк истории богословия. После предварительных сведений профессор читал «апологетику христианства» 243 , которая, в свою очередь, у него разделялась на вступление и две части. В вступлении сообщались основные сведения об апологетике, как науке, её предмете, назначении, отношении к другим богословским наукам, плане её и предлагался очерк истории апологетики. Первая часть апологетики заключала в себе учение о религии и откровении вообще. В учении о религии сообщались понятия о религии, составе её, основании религии в природе человека, действительном существовании религии в роде человеческом, происхождении религии от Бога, свойствах истинной религии, возможности повреждения и утраты истинной религии, следствиях этой утраты, о состоянии религии в роде человеческом, причинах и неестественности этого состояния, о потребности восстановления истинной религии в роде человеческом и условиях к тему. В учении об откровении говорилось о понятии и возможности ложных откровений и необходимости признаков истинного откровения, о предлежательных и подлежательных, внутренних и внешних признаках истинного откровения, о методе и способе изложения, приличных откровению. Вторую часть апологетики составляло «защищение христианской религии»: здесь божественность христианства доказывалась на основании личного характера, дел и учения Основателя христианской религии, учения и дел Апостолов Его и в особенности Св. Ап. Павла. |
| поиск: разделы рассылка Григорий Ревзин Простите за откровения Публикация " Мастера и Маргариты " в свое время вызвала всеобщий восторг Источник: Коммерсантъ-Власть Однако теперь многим неловко об этом вспоминать. Почти каждое высказывание о " Мастере и Маргарите " начинается с воспоминания о восторге, который человек испытал, прочитав роман первый раз, и я не буду описывать свой – он ничем не отличается от других. Я скорее хотел бы вспомнить другое: где-то с начала 90-х об этом восторге стало неудобно говорить. Вдруг при упоминании романа стало приличнее либо промолчать, либо произнести извиняющимся тоном что-то вроде " Ну, это же все-таки очень хороший роман " . Ветер дул с двух сторон. Сначала присказку " рукописи не горят " стали относить к любой статейке про " свобода хорошо, а советская власть плохо " , единственная ценность которой в том, что ее не напечатали. Затем спектакль " Мастер и Маргарита " пошел в театрах. После появились кафе, клубы, рестораны, дискотеки " Мастер и Маргарита " . Лучшим памятником Булгакову оказался примус. И в спектаклях, и в кафе, и в дискотеках люди, их организовывавшие, видели что-то глубокое и таинственное. В примусе плескалось мистическое начало. Это был теплый ветер опошления. С другой стороны шло православное осуждение. В конце 60-х, когда Константин Симонов опубликовал " Мастера и Маргариту " в журнале " Москва " , среди интеллигенции православные настроения были не слишком распространены. Через 20 лет быть неправославным стало как-то неприлично. Претензии церкви к роману разбирать бессмысленно. С секулярной точки зрения это была борьба за монополию на Христа, частный случай вековой борьбы РПЦ с интеллигенцией за духовную власть. С церковной точки зрения это была борьба с кощунством. Так или иначе, это был холодный ветер осуждения. Роман не то чтобы сдулся, но перестал быть откровением для интеллигентов. Вернее, так: если он оставался для тебя откровением, ты оказывался интеллигентом второго сорта, возможно из Воронежа или из специалистов по насосам. Поскольку на рубеже перестройки интеллигенция превратилась в новое дворянство, занятое в основном отстаиванием собственных привилегий, любить " Мастера и Маргариту " было все равно что расписаться в своей мелкопоместности. |
| 235 Стоя там, плакал. Не знал он, колеблясь рассудком, что сделать: Вдруг ли открывшись, ко груди прижать старика и, целуя Руки его, объявить о своем возвращенье в Итаку? Или вопросами выведать все от него понемногу? Дело обдумав, уверился он напоследок, что лучше 240 Опыту старца притворно-обидною речью подвергнуть. Так рассудив, подошел Одиссей богоравный к Лаэрту. Голову он наклонял, деревцо подчищая мотыгой. Близко к нему подступивши, сказал Одиссей лучезарный: “Старец, ты, вижу, искусен и опытен в деле садовом; 245 Сад твой в великом порядке; о каждом равно ты печешься Дереве; смоквы, оливы, и груши, и сочные грозды Лоз виноградных, и гряды цветочные – все здесь в приборе. Но, не сердись на меня, не могу не сказать откровенно, Старец, что сам о себе ты заботишься плохо; угрюма 250 Старость твоя, ты нечист, ты одет неопрятно; уж, верно, Твой господин до тебя так недобр не за леность к работе. Сам же ты образом вовсе не сходен с рабом подчиненным; Царское что-то и в виде и стане твоем нахожу я; Боле подобен ты старцу, который, омывшись, насытясь, 255 Спит на роскошной постели, как всякому старцу прилично. Но отвечай мне теперь, ничего от меня не скрывая: Кто господин твой? За чьим плодоносным ты садом здесь смотришь? Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать: Вправду ль на остров Итаку я прибыл, как это сказал мне 260 Кто-то из здешних, меня на дороге сюда повстречавший? Был он, однако, весьма неприветлив; со мной разговора Весть не хотел и мне не дал ответа, когда я о госте, Некогда принятом мною, его расспросить попытался: Жив ли и здесь ли еще иль уж в область Аида сошел он? 265 Ведать ты должен, и выслушай то, что скажу я: давно уж Мне угощать у себя посетившего дом мой случилось Странника; много до тех пор гостей из далеких, из ближних Стран приходило ко мне; но такой между ими разумный Мне не встречался; он назвал себя уроженцем Итаки, 270 Аркесиада Лаэрта, молвою хвалимого, сыном. Принял я в доме своем Одиссея; и мной угощен был Он с дружелюбною роскошью – много запасов имел я |
| Да благословит Господь успешный ход сего дела и о утверждении за вами дома. О. Протоиерей Иван Васильевич звал меня к тебе в гости, но это зависит совершенно не от меня, а от нашего старшего. Если он уволит, я не отрицаюсь, впрочем ничего не знаю, что он скажет. Мира, здравия и спасения тебе желаю, многогрешный Иеромонах Макарий 9 Августа 1860 года. Вскоре после этого, Старец действительно в последний раз (19 Августа) посетил, столь близкую его отечески любвеобильному сердцу, Белевскую обитель, по обычаю принимал на откровение в Настоятельских келиях, до крайнего изнеможения сил, всех относившихся к нему сестер, преподавая каждой, по дару духовного рассуждения, приличный совет и вразумление. А менее чем через месяц после сего, 7 Сентября того же I860 года, его уже не стало. Во время предсмертной болезни, продолжавшейся несколько дней, мать Игуменья относившаяся к Старцу сестры успели получить его последнее благословение и наставление. А по блаженной его кончине почти вся Белевская обитель присутствовала на святолепном погребении великого Старца 23 . Скорбь была общая и глубокая: плакали и молились, прощаясь на веки с тем, кто, по Апостолу, был всем вся, да всякого некия спасет, был исполнен духовной мудрости и вместе данной простоты и незлобия, благоухающего смирения и николи же отпадающей любви. При последнем прощании с м. Игуменьею Павлиною он повторял ей просьбу, выраженную в вышеприведенном письме, писанном за год перед тем (11 Сент. I860): не чуждаться, по смирению и ради видевших забот по обители, принимать к себе на откровение сестер и указал притом ей обращаться за помощью в сем деле к двум своим приближенным ученикам, коим, по его же указанию, вверено духовное окормление братии Оптиной пустыни. Приложения I. Письма старцев о. иеросхимонаха Леонида (Льва) и иеротонаха Макария к монахиням Анфии и Павлине 1. Христос Воскресе! Достопочтеннейшая о Господе Пелагея Ефимовна! 24 Почто смущаешися о словесех, ложно на вас сказуемых? Не паче ли должна радоватися в поношениях? Когда же не можешь переносить, то укоряй себя, яко неимущую смирения, и со временем поможет тебе Бог не только терпети, но и благодетелями вменята поносящих и досаждающих тебе: яко они виновны суть твоего исправления. |
| Бог видит своих поклонников“ 56 . И мухаммеданин, уверяя себя в правоте своей веры, делает о всех немусульманах такой приговор: „кто следует другому закону, а не исламу, того служение не будет принято, и в будущей жизни он будет в числе погибших» 57 . Веруя сам и ревнуя уверить всех, что основной характер всего откровения был ислам , мухаммедание не только смело готов словами Корана пропираться с язычеством, но и дерзко восстает на учение христианское, богохульно отвергает священнейшие тайны истинного божественного откровения. Выражая основный догмат истинной веры, исповедание единства Божия (тавхид), кратким символом исламизма: „нет Бога кроме Аллаха», мухаммеданан пол этим знаменем прежде всего восстает, подобно Мухаммеду, на борьбу с многобожием язычества. Он считает многобожие самым явным заблуждением, величайшим, непростительным грехом. „Во истину Бог не пощадит тех, кои дают ему раннего (т. е. допускают многобожие), а всякий грех, кроме этого, Бог простит, кому захочет» 58 . „Многобожие (ширк), по замечанию имама Тавтазани, – есть допущение товарища (шарик) в божественности или в смысле необходимости по бытию, как это у магов, или в значении достопокланяемости, как у идолопоклонников». Согласно сему ислам 1) отрицает в Боге всякую сложность, – части 59 не только действительные, во и воображаемые; потому что каждая из частей Бога составляла бы особое, необходимое по бытию существо, следовательно особого Бога. По той же причине 2) отрицается в Боге всякий образ размножения, приличного существам, кроме Бога; поэтому Бог не рождает, не рождается, – но имеет ни супруги, ни сына 60 . Строгость свою в определении догмата единства мухаммеданские богословы простирают до того, что 3) хотя и допускают в Боге известные атрибуты, каковы: жизнь, ведение, воля, зрение, слух, слово, всемогущество и приведение к бытию; во все эти свойства, по их понятию, не составляют самого существа Божия, хотя и не отдельны от Него 61 и 4) хотя не отрицают действительного бытия существ кроле Бога, даже допускают существа личные – с самосознанием и свободою, каковы люди и духи; но эти существа, при всем сознании и свободе – сами по себе, без прямого определения воли Божией, по понятию мухаммедан, ничего, даже самого зла сделать не в состоянии 62 , если бы, например человек сделал что-либо, даже зло, вопреки воле Божией, – такого человека, по понятию мухаммедан, нужно бы считать другим творцом, следовательно другим Богом 63 . |
| Как автор, я получаю установленную законом поспектакльную плату. Но мне придется еще долго ждать, пока накопится потребная сумма, а именно ждать-то мне и трудно. И вот меня осенила мысль дерзнуть просить Государя, чтобы он повелел из казенных сумм выдать мне три тысячи рублей серебром заимообразно, то есть чтобы долг мой казне постепенно погашался причитающейся мне из дирекции Императорских театров поспектакльной платой. Если бы я знал хотя одно частное лицо, могшее бы снабдить меня нужными мне деньгами на тех же условиях, то не осмелился бы обратиться к нашему всемилостивейшему Государю, но такого лица среди знакомых моих нет. Кроме того, я выскажу Вам откровенно, почему у меня хватило смелости решиться на этот шаг. Мне передавали, что будто бы Государь изволил однажды в самых милостивых выражениях отозваться о моих музыкальных трудах. Я не имею основания не верить этому счастливому для меня обстоятельству, и вот, ободренный бесконечно лестным вниманием Его Величества к моей музыке, я решился просить Его оказать мне милость. Послать мою просьбу непосредственно к Государю по почте я не смею, ибо не знаю даже, прилично ли в письме на имя Царя, всецело преданного заботам о государстве, излагать во всей подробности столь ничтожное личное дело. Да, может быть, и самая просьба моя неуместна и неприлична. Я осмелюсь просить Вас, многоуважаемый Константин Петрович, предварительно разрешить этот последний вопрос: или дать моему ходатайству соответственный ход, или же откровенно посоветовать мне воздержаться от попытки беспокоить своею просьбою Государя. Прилагаю при сем вкратце изложенную сущность моего ходатайства перед Его Императорским Величеством. Убедительно прошу Ваше Высокопревосходительство простить мне смелость, с которой я позволил себе утруждать Вас, и, вместе с тем, прошу принять уверение в глубочайшем уважении, с коим имею честь быть Ваш покорнейший слуга Петр Чайковский. Мая 19-го дня 1881 г. Каменка». 26 мая Победоносцев писал Государю: «До сих пор я ни разу не брал на себя доводить до сведения Вашего многочисленные просьбы о милостях разного рода, которые и в прежние годы многие пытались направить через мое посредство. |
|
|
