| – Государь, не создавай себе нового учителя и опекуна! – вдруг раздался молящий, женственный, ласковый голос, и кто-то припал к ногам государя. Он взглянул на этого молодого красавца не без грустной ласки, а тот уже со слезами целовал его руки и ноги Это был молодой Басманов. Он, как женщина, во всех затруднительных случаях прибегал к слезам. Царь бес сознательно погладил его по голове. Прояснившееся немного чело царя и вмешательство в дело Басманова придало смелости окружающим, за минуту перед тем испугавшимся грубой выходки Малюты Скуратова. – Хороши были Адашев и Сильвестр, а митрополит-опекун вдвое лучше будет, – раздались голоса опричников, и несколько человек из них начали умолять царя не отдавать себя опять в руки духовенства и бояр – Изведут они тебя, государь, и род твой изведут, послышалось со всех сторон. – Герман заодно с боярами из их гнезда. Еще ничего не видя, запугивает Страшным судом, а потом по рукам и ногам свяжет. Мало разве, что Алешка Адашев и Сильвестр извели царицу Анастасию? Теперь все говорили наперебой. Отец молодого Басманова из подражания сыну вместе с последним валялся у ног царя и целовал его руки, умолял его не слушать Германа. Царь молчал и задумчиво продолжал гладить по голове своего молодого любимца. Наконец, он как бы очнулся и сказал с мрачной усмешкой: – Будь по-вашему! Не нужно мне пестунов! Выгнать незванного советника! Еще и на митрополию не возведен, а неволею обязует! Найдется и другой митрополит Государь поднялся с места и в сопровождении молодого Басманова прошел в свои внутренние покои. Опричники возликовали, точно гора у них с плеч свалилась. Грозная туча пронеслась и рассеялась. Среди пьяной оргии только и было толков, что про этот случай. – Одного Сильвестра да Адашева Алешки довольно! – говорили одни. – Теперь и другим неповадно будет царя-государя учить, – соображали другие. Подпивший Малюта Скуратов смеялся над ними: – Лежать бы вам всем на плахе! – Да у тебя у первого голова слетела бы с плеч! – говорили ему. – Так я сам ее и отстоял! – бахвалился он. – А вы без меня и носы повесили! |
| 2. При антитетическом параллелизме две соединенные друг с другом строки формулируют противоположные высказывания, которые при этом должны восприниматься как единое, содержащее противоречие высказывание, которое имеет свои обертоны и унтертоны (пример: 1:6). 3. При синтетическом параллелизме две строки лишь образуют то высказывание, которое имеется в виду, при прочтении их вместе (как «синтез»), то есть здесь первая строка дополняется второй таким образом, что только после этого дополнения высказывание обретает завершенность, или же таким образом, что высказывание, подразумеваемое в первой строке лишь имплицитно, делается во второй строке эксплицитным (пример: Пс.27:1, 10 ). 2.3 Основные жанры Псалтири Заслуживает внимания вопрос, не были ли два этих жанра первоначально разновидностями одного основного жанра «жалобы» или «просьбы», тем более что уже Х. Гункель констатировал: «Важнейшей составляющей жалобных песен является просьба. В ней сердце жанра, что и понятно, ведь в ней выражается стремление просящего получить нечто от Бога» (J. Begrich/H. Gunkel. Einleitung 218). То, что «псалмы-жалобы» и «псалмы-просьбы», доминирующие в первой половине Псалтири, создавались уже не для использования в конкретных ситуациях, но скорее как вариации исконного жанра, видно по ситуациям бедствий, описываемым в этих псалмах, и по связанным с этим богословским рассуждения, которые едва ли могут восходить к древним временам: «Страдания молящего... специфическим образом проявляются одновременно как индивидуальные и как общие. Часто они сформулированы как выражение чисто личных нужд и страданий, но при этом обычно производят почти стереотипное впечатление. При этом большинство псалмов-жалоб характеризуется тем, что нужда, о которой там говорится, предстает как несводимая к какой-то однозначно определенной сфере. Весьма часто молящий преследуем врагами, нередко это и есть единственный аспект страдания, который сформулирован эксплицитно. Однако часто эта ситуация включает изоляцию от прежнего окружения. |
| Л. И. Бриллиантов Книга Иова Название книги и главный предмет ее содержания Книга Иова получила свое название от главного действующая лица в книге, история и причина страданий которого служит предметом ее содержания. По содержанию книгу можно разделить на три части. Первая часть книги состоит из первых двух глав, она служить введением в книгу. Здесь изображается благочестие Иова и его благоденствие, как награда за добродетели. Иов был великим праведником: правдивость или истинность, непорочность, т.е., отсутствие дурных склонностей, праведность, т.е., жизнь по закону Божию, богочестие, т.е., искреннее почитание Бога и хождение пред Ним в целях точного исполнения Его воли, незлобие или благочестивая настроенность являлись главными качествами добродетельной жизни Иова. Будучи сам строго благочестивым, Иов также строго следил за поведением своих детей, и если они устраивали семейные братские пиршества, то Иов, как отец их патриарх своего рода, приносил за них жертву всесожжения, в опасении не согрешили ли они пред Богом не только поступками, но даже мыслью, нарушив чувство благоговейного к Нему отношения (I гл. 1–6 ст.). Затем пророчески представляется, как диавол на небе пред лицем Божиим клевещет на Иова, считая благочестие Иова корыстным и лицемерным, что и может обнаружиться, по мнению диавола, если отнять у него богатства. Господь попускает диаволу сделать это и по действиям диавола Иов подвергается страшным бедствиям: он лишается всего своего богатства и даже своих детей, которые погибли под развалинами дома во время пира. Но Иов терпеливо перенес все эти бедствия и, вопреки ожиданиям диавола, благоговейно прославил Господа, как виновника и подателя благ человеку. После этого диавол снова возводит клевету на Иова и, считая посланное на него страдание малозначительным, указывает пред судом Божиим на необходимость поразить его самого лично. Тогда Господь отдал тело Иова диаволу с условием не лишать его жизни. И вот святой патриарх был поражен от диавола страшною болезнью черной проказы и, как таковой, должен был находиться вне селения и испытывать все ужасные последствия этой болезни. Верующий в Бога, молящий Его и надеющийся на Него, святой страдалец и это бедствие встретил безропотно, всецело отдаваясь Тому, Кому он служит в течение всей своей жизни (I и II гл.). |
| Вы же, о, преподобное пустынное население, христорачителное совокупление, богосовокупленное сочленение, христорадное терпение, иже выну Богу молящий, вы же и страждущий; иже всегда в преподобных подвизех пребывающий, вы же зельне и наветуемии, верою воскормлении, надеждею возрастити, любовию воспитаннии; иже от иссохшаго терния, злаго клеветника, ныне страждущий, не вем, что рещи. Не распужаннии ли вси по дебрем, не разгнаннии ли по круговинам и пещерам, яко агньцы напужаннии, умиленне друг по друзе блекотающе; яко ластовици, жалостными гласы щебегчюще; яко горлици, со слезами плачевне вопиющей; не ниспадосте ли до конца, не отпаяете ли ся, не восплакасте ли со Иовом: «Увы мне, мати моя, почто мя Не возглаголали ли с древним Сионом, яко «забы мя Но востаните, о, боголюбивии, от печали уныния, востаните, услышите, что пророком глаголет Господь: «Аще оставит жена отрождение свое, но Аз не оставлю – глаголет Господь. И: «ополчится ангел Господень окрест боящихся его и избавит Отци и братие, воздвигнитеся во имя Исус Христово, не ослабейте во время скорбей церковных, не дадите плещи супостату во время наветов его. Но подвигнитеся молитвами и вопитием беспрестанным к Богу и Пречистей Богородице и всем святым, и прочими боголюбными добродетельми умилостивляюще премилостиваго Спаса, любовию и утешением святым друг друга утешающе, не покидающе матере страждущей. Не в радости чада, а в печали предатели; не в благоденствии содышущии, а в скорбех чюждесердечнии, но яко чада церковная возлюбленная, всеусердно подвизающеся и Бога моляще, и великому государю биюще челом, и господоначалным плачющеся, и в послушании не ослабевающе, помняще писаннаго: «Подвигу наставшу, не подобает И Божие наказание, яко дети отца любезна, любезно приимем; не в ропот, но во исправление, помысливше кождо, аще каковы имеем неисправления, исправимся, всяку греховную страсть отженем 439 , всяк грех покаянием очистим: аще зависть, аще гордость, аще своевольство, самолюбие, леность, непокорение, роптание, похотолюбие, невоздержание и прочия мерския грехи, Богу досадныя, сия от души отринувше, покаянием очистимся. И любовию и усердием всемилостивому Спасу возопием, молящеся, кротостию и послушанием угождающе ему: «На кого бо, – рече, – призрю, но на кроткаго и в Божиих заповедех Бога почитающе, о помощи просяще всемилостивую его благость. |
| — Вольный? — Никак нет. Одежа наша на ем, а уж горазд младешенек только. Сущее дитя… А конь евонный, так я много конев перевидал, ваше высокородие, а такого ни в жисть. — Да ну?! — Ей-ей, ваше высокородие, конь королевский! — Ну, так подавай нам его сюда — твоего мальчонку! — весело произнес Борисов. — Посмотрим, что за диковинку такую прибило в нашу сторону. При последних словах Степана Ивановича (так звали полковника) Щегров исчез так же быстро за дверью, как и появился. Через минуту его могучая фигура снова выросла на пороге. На этот раз он вошел не один. Смелым шагом, с высоко поднятой головой, запыленным и обветренным лицом, носящим на себе следы тревоги, вошла в избу Надя, неузнаваемая в своем казачьем наряде. — Откуда ты, малец? И что тебе надо от меня? — спросил, при виде этого юного казачка, полковник. Юный казачок смотрел смело и бодро. Надя, казалось, нимало не смутилась, очутившись в этом большом и чуждом ей офицерском обществе. От ее ответа зависела теперь вся ее будущность, и она твердо помнила это. Смело поднятые на полковника глаза девушки без слов, казалось, молили о чем-то. И, поймав этот взгляд, тревожный и молящий в одно и то же время, добрый Степан Иванович почувствовал какую-то невольную жалость в сердце к молоденькому казачку и мягко, ласково обратился к нему с вопросом: — Какого ты полка, мальчуган? — Я не имею еще чести быть причисленным к какому бы то ни было полку, господин полковник, — отвечал ему смелый голосок, — но именно для того-то и приехал я к вам — просить удостоить меня этой милости. — Но разве ты не казак? — удивленно спросил полковник, в то время как прочие офицеры с изумлением разглядывали диковинного мальчика, одетого в казачий чекмень, по форме, как и подобает истинному казаку. С лица Борисова исчезла разом ласковая улыбка. Сивые брови его нахмурились. Юный казачок казался ему теперь подозрительным и странным. — Уж не из беглых ли ты, малец? Не напроказничал ли у себя в полку да и удрал, чего доброго, из ставки и выискиваешь себе пристанища в другом казачьем отряде? |
| Посредниками между божеством и человеком обычно являлись жрецы, хотя твердо установленной касты жрецов в Д. Г. не существовало. В родовом обществе функции жрецов мог выполнять и глава рода или василевс, хотя у Гомера значительна роль жреца Калханта, внука Аполлона, к к-рому в стане ахейцев обращались за советом и к-рый обладал даром пророчества и умением гадать ( Homer. Il. I 69-74; Ibid. II 300-332). Все члены рода, а в полисе все свободные граждане вступали в личные отношения с почитаемым божеством. Однако присутствие жреца укрепляло молитву, любое обращение к божеству. Всякое обращение к божеству могло быть выражено молитвой, просительной и благодарственной, возлиянием и жертвой. С течением времени из благодарственных молитв выросли гимны, прославляющие божество, его деяния, подвиги и ставшие священным жизнеописанием бога (ср. у Гомера простейшую молитву жреца Хриса к Аполлону и мгновенную реакцию на нее бога - Ibid. I 35-53). Обращаясь к божеству, молящий призывал его, называя всеми известными ему именами, к-рые оно получило от названий его святилищ и в связи с подвигами, функциями и ипостасями (спаситель, защитник, помощник, целитель, градский, стреловержец и т. д.). Т. о. возникала полиномия (многоименность), всесторонне характеризовавшая божество и обычно входившая в т. н. призывные гимны в виде обращений и похвал. Создавались сборники священных песнопений, гимнов, имевших сакральное значение (напр., орфические гимны), и вполне лит. их образцы (напр., гомеровские гимны или гимны Каллимаха), а также философские (гимны неоплатоника Прокла (V в. по Р. Х.)). Общаясь с божеством, жрец оказывался толкователем его волеизъявления в настоящем и будущем, в т. ч. он наделялся функциями гадателя и даже прорицателя. Основателем гаданий, или мантики, считался Прометей. Эсхил перечисляет все виды гаданий, на основе к-рых делались прорицания ( Aeshyl. Prometeus vinctus. 484-499). Гадали по небесным явлениям, по полету птиц, по внутренностям жертвенных животных, по неожиданно услышанным голосам, по горению жертвенного пламени и т. |
| Он поднял глаза и с тёплым радушием приветствовал молодого друга. — Продолжайте, мистер Хардинг, прошу, не прерывайтесь из-за меня, — сказал Болд. — Вы знаете, как я люблю церковную музыку. — Да что вы, пустяки! — воскликнул регент, закрывая книгу, но тут же вновь открыл её, поймав восхитительно молящий взгляд старого друга Банса. — Ах, Банс, Банс, Банс, боюсь я, вы всего лишь льстец. Ладно, тогда я закончу. Это любимейший фрагмент из Бишопа А потом, мистер Болд, мы прогуляемся и побеседуем, пока не вернётся Элинор и не нальёт нам чаю. Так что Болд сел на мягкую траву послушать музыку, а вернее — подумать, как после такой идиллической сцены завести тягостный разговор, смутить покой человека, столь тепло его встретившего. Болду показалось, что музыка закончилась слишком быстро; он почти жалел, когда медлительные старички закончили свои долгие прощания. Ком встал у него в горле от простых, но ласковых слов регента. — Один вечерний визит, — сказал тот, — стоит десяти утренних. Утренние визиты — сплошная формальность; настоящие разговоры начинаются только после обеда. Вот почему я обедаю рано — чтобы успеть вдоволь наговориться. — Вы совершенно правы, мистер Хардинг, — ответил его собеседник, — но боюсь, что я нарушил заведённый порядок и должен просить всяческих извинений, что в такой час беспокою вас по делу. Мистер Хардинг глянул непонимающе и с лёгкой досадой; что-то в тоне молодого человека обещало неприятный разговор, и регент огорчился, что от его любезных приветствий так небрежно отмахиваются. — Конечно, буду счастлив помочь, чем смогу… — Дело касается счетов. — В таком случае, мой дорогой, ничем не смогу помочь, ибо в этих вопросах я сущий младенец. Знаю только, что мне платят восемьсот фунтов в год. Идите к Чодвику, он знает про счета всё, а пока скажите, заживёт ли рука у бедной Мэри Джонс? — Заживёт, если она будет её беречь, но, мистер Хардинг, я надеюсь, вы не возражаете обсудить со мной то, что я имею сказать про богадельню. Мистер Хардинг испустил долгий, протяжный вздох. |
| р.Б.Татиана 4 сентября 2012, 13:34 Даже если вы не понимаете читая молитвы на церковно-славянском, то бесы возле вас прекрасно понимают, что вы читаете. Поэтому понятно от куда ветер дует и кто хочет изменить язык православия. Наталья 4 сентября 2012, 00:07 Я перестану посещать богослужения в тех храмах,где оно будет звучать на русском разговорном языке.Это принципиально.Более всего требуется не перевод,а толкование духовного,а не языкового,смысла текста.Вообще вся эта непонятная возня вокруг переводов мне кажется не только пустой,но и вредной.Оставьте нам живой и поющий,молящий и богодухновенный церковно-славянский язык! Борис Иванович 31 августа 2012, 21:54 Любой язык в своей полноте троичен (это известно в России по крайней мере со времен Ломоносова). Русский язык покамест, слава Богу, именно таков. Это единство сакрального, литературного и разговорного языка: церковнослав. язык литературный язык/разговорный язык (разговорный язык - в знаменателе; здесь повторяется " формула " вселенной: мир невидимый мир видимо-земной/мир преисподний). Сакральный язык удерживает эту полноту (УДЕРЖИВАЮЩИЙ!) от распада и вырождения. Человек одержимый может (ежели облечён властными полномочиями)... может упразднить сакральный элемент языка. Тогда даже и литературный язык выродится в разговорный, более того - в ЖАРГОН. Собственно, сегодня именно это как раз и происходит, поскольку большая часть " населения " не владеет церковнослав. языком (наши благодетели в кожанах и с маузерами запретили его преподавание в школах). Упраздните сакральный элемент нашего языка, господа, - и в кратчайшие исторические сроки русские станут говорить на идиш. Rita 24 августа 2012, 23:03 Все очень просто - есть чье-то предсказание - не помню чье - что перед апокалипсисом языком богослужения станет разговорный. Теперь из-за этого никто никогда в русской Православной церкви на это не пойдет. А вот когда перестанут уважать предания и традиции, тогда перейдут и на другой язык и других нововведений кучу и будет уже наша вера совсем не наша. |
| В римскую эпоху этот жест также символизирует верховную власть, но не мистическое владычество в потустороннем мире, а власть императора; если же и актуализируется мотив перехода, то он связан не с переходом в загробный мир, а из цивилизованного мира в варварские земли. Он тиражируется на монетах как символ преобразований в империи. Монеты можно разделить на несколько типов. Во-первых, этот жест встречается на изображениях императора и коленопреклоненной женщины, олицетворяющей город или провинцию, государство или всю ойкумену. А. Грабар указывает этот нумизматический канон как источник иконографии образа «Воскресение». Однако, по наблюдению В. Лёшке, жест на этих монетах не всегда одинаков. Зачастую на них присутствует «захват запястья», означающий подчинение определенных земель Римской империи, солдаты которой воевали со словами: «Расширение или гибель». Иногда же на них можно разглядеть совершенно иной жест — просительный жест молящего: коленопреклоненная женщина хватает императора за локоть, или же коленопреклоненный молящий вкладывает свои ладони в руки императору. Во-вторых, на римских монетах другого типа, которые выпускались в связи с переселением на новые земли («evacuatio»), изображен император, который тянет за собой согбенного человека. Здесь захват запястья связан и с высшей властью, и с пересечением границы обжитого прежде мира. В византийскую эпоху наблюдается расширение этого мотива. Отметим, что само слово «χειραγωγω» («вести за руку») в христианское время приобретает новое значение «руководить», которое затем отражено славянской калькой, сохранившейся в русском языке. Этот жест имел место в ритуале ранних христиан: так священник выводил крещаемого из купели — этот момент мог означать и смерть «ветхого Адама», и «рождение к новой жизни» (фреска катакомб, Рим). Как и прежде, «χειρ π καρπω» сохраняется в сценах праздников и хороводов — примером может быть фреска храма св. Мины в селе Монодендри (Греция, обл. Загория). Но символика этого жеста христианском искусстве до XIV века осознается весьма ясно: он появляется именно в тех изображениях, где речь идет о взаимоотношениях Бога и человека. Он есть на фреске «Сотворение человека» (XII в., Прадо), на мозаике «Господь ведет Адама в рай» (XII в., Венеция, Сан Марко) |
| – В основе второго гласа лежит лидийский напев, который соответствует сангвиническому темпераменту; он порождает кротость, благосклонность, приятность; он усладителен, дышит удовольствием и употреблялся при плясках; по Кассиодору, он отгоняет излишние заботы и отчаяние, утешает печальных; он сопоставляется с Юпитером. – Лежащий в основе третьего гласа фригийский лад сравнивается с морем; он бурный, возбуждающий, вызывающий негодование, им одушевлялись к битве; сильный и острый, глубоко задевающий душу; ему соответствует из стихов анапест; он заключает большие скачки в своем движении и отвечает вкусу людей порывистых, стремительных, гневных, холериков; он ищет слов резких, воинственных; Платон и Аристотель предпочитали его вместе с дорическим напевом другим, но запрещали употребление его юношам ввиду его страстности. – В основе четвертого гласа лежит миксолидийский напев, названный так потому, что имеет нечто общее с лидийским напевом (2 гл.), иные называют его локрским (Julius Pollux); он оказывает двоякое действие – то возбуждает к радости, то вдруг внушает печаль; он употреблялся древними в трагедии за то, что внушал грусть и в то же время имел некоторую долю возбуждения и приятности; у пифагорейцев им обозначалась гармония 7-ой и последней небесной сферы; своею цельностью и связностью он сообщает особый покой душе; он выше других напевов – своими тихими и приятными переходами; отягченным мирскими заботами он внушает стремление к небесному, будит отупевший ум и более других напевов выражает действие на нас благодати Духа Св. – Другие четыре гласа называются «косвенными» (πλαγιοι) первых четырех, представляя к ним некоторую противоположность (отрицательный полюс). Так, пятый глас имеет в основе иподорийский напев, который в противоположность дорийскому навевал как бы сон, почему пифагорейцы употребляли его вечером для укрощения забот; он отвечает вкусу вялых, грустных и несчастных; он успокаивает душевные волнения; Аристотель называет его величественным, постоянным и важным и действие его сравнивает с действием на Землю Луны, самой нижней планеты, влияющей на влажность; он молящий, несколько плачущий напев, полный мольбы об избавлении от бедствия, позора и рабства; он заключает в себе что-то аналогичное бледности. |
|
|
