| Иду по травке - и шагов не слышно. Тишина, глухая, как... в могиле. Храм, тихий, в пустоте. Вон казармы словно... низенькие - кельи? Холодный отблеск в окнах, неуют. Досадую, зачем зашли сюда, " в могилу " . Думаю - вернуться, и слышу кашель, глухой, тягучий. Оглядываюсь. Темный кто-то, чуть надвигается, от храма. Схимонах? Прямо ко мне, ползет. Мне жутко. - Кто там..? не вижу... кха-а-а... Ползет. Вспоминаю " Вия " , - " подымите мне ве-ки " . Жуть берет. Говорю, робея, и слышу, как четко отзывается от келий: - Я, богомолец... скит посмотреть... И чувствую, что говорю неправду: теперь мне нечего смотреть здесь, скорей бы выйти на свободу. Но поздно: он надвигается. - Кха-а... поздненько, уже трапезуем, ночь. Ну, кто такой?.. - смотрит на меня из-под куколя, с крестами, - из ученых, что ли? А, студент... вот кто... это какие всех умней... слыхал. Сдалече? Голос у схимника глухой, " могильный " . - Из Москвы. - Из Москвы... далече. От нас все далеко. От земли дальше - к небу ближе...- показывает в небо пальцем. - Ну, пойдем... покажу наш храм. Вот, только псалтырь читал. Псалтырь-то разумеешь? Хорошо. День и ночь читаем по отшедшим отцам и братиям. Все отойдем в свой срок... нас будут поминать. Человек, яко трава дние его... разумеешь? Ну, пойдем. Иду безвольно в сумрак храма. Мерцает одинокая лампада. Ладанный, душный воздух. На сводах - иноки, тенями. Темный иконостас чуть золотится, смутно. Старый псалтырь на аналое. Схимонах затепливает свечку. Я различаю под куколем с крестами мертвый нос, мохнатые седые брови, - строгий лик, бородка клинушком, как пакля. Вспоминаю такие же бородки у наших плотников и штукатуров, в детстве видел. Думаю: все тут, на Валааме, из народа. Черный покров на аналое, в серебряном глазете, - поминальный. Подвижник тычет по аналою свечкой, нащупывает вставочку. Говорит " загробно " : - День и ночь читаем по два часа, очередное. По-церковному-то разумеешь? Ну, чти... послушаю, как ты разумеешь... мы-то мало учены... послушаю. Я в смущенье: экзаменует, этого недоставало. Знает, что слаб я по-церковному? И почему я должен ему читать? что я ему, мальчишка? вот попал-то. И ничего не видно: желтый лист, весь в воске, в пятнах, титла эти... кто тут разберет! |
| Как-то привезли нашему настоятелю двух приходов коробочку достойного да молитвой пахнущего ладана афонского, так отец Стефан им только по праздникам большим пользовался, да и то по грануле одной за всю службу на уголь кадильный клал. Уголь, правда, тоже самодельный был. Осенью староста приходской пару мешков кочерыжек кукурузных в котельную принесет, в печи их обожжет — вот тебе и кадильное топливо. Но уголь не ладан, проблемы не решает. Кадить-то чем-то надо? Да и Троицкие праздники приближались. Решил настоятель разобраться, откуда этот ладан берется, где производится. Не может же быть такого, чтобы на родных просторах, где для всех и вся заменители находятся, не было бы чего-то подобного. У нас, конечно, не Аравия и Восточная Африка, где данный продукт произрастает, но если земля наша даже «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов» рождать умудряется, то что-то подобное ладанному дереву обязательно должно быть. Первое, что на мысль пришло — вишня. Вспомнил отец Стефан, как в детстве они с вишен смолу отколупывали и благополучно ее ели. Вишни прямо в приходском дворе были, так что эксперимент не заставил себя долго ждать. Отковырнул несколько кусочков смолы священник да на раскрасневшуюся печку в сторожке немножко бросил. Задымилась смола, но запах слабенький, на метр отойдешь — и ничего не слышно. Пришлось остальной клей (так в детстве они вишневую смолу называли), по старой привычке, съесть. За манипуляциями отца настоятеля староста со стороны наблюдал. Молча. Но когда от сгорающей на плите смолы уже черный дым потянулся и жженым запахло, подошел, тряпкой золу смахнул и выдал: — Живица нужна! — Кто? — не понял отец Стефан. — Живица, — повторил староста. — С сосны или елки смола. Она хорошо пахнет. — Действительно, — подумал отец Стефан, — еще только подъезжаешь к сосновому лесу — и уже запах слышно. Вот только нет рядом леса хвойного… Староста помог. — Ты, батюшка, в город езжай, там в парке, у реки, сосен да елок много. И отдохнешь от нас, и к празднику кадить будет чем. |
| Из этих недостатков важнейший заключается в грубых ошибках против иконографии и типа: таковы напр. четырёхугольный вырез на груди, фибула, наплечные пристежные (вошвы) украшения, здесь переместившиеся к локтям, черты лика и пр. Особенности заключаются отчасти уже в самом очерке полуфигуры Богоматери, а наиболее в красках; так любопытно употребление в нимбе изумрудно-зеленой эмали, которую мы знаем (см. указ. ране наше исследование об эмали) в самом начале истории византийской эмали и вместе при её конце в XII – ХШ стол. Бордюр нимба тёмно-синий, 4. Если, затем, с самого появления на свете Рязанского клада так много толковали и доселе еще можно продолжать говорить о том, что он представляет собою великокняжеские бармы, то, очевидно, этому причиною служит серия шести медальонов или щитков, блях или кругов (как тоже говорили в старину), имеющих явно только декоративное назначение. В самом деле, первая пара запон имеет обычную для колтов внутреннюю полость, и граф А. С. Уваров называл их ладанницами 92 , а мы, в свою очередь, будем рассматривать их в среде колтов – серёг. Три эмалевые медальона, имеющие наиболее сходства с последними шестью кругами, все же представляют образки, тогда плоские на исподи, приспособленные к ношению (рис. 46) или, по крайней мере, к подвешиванию па свурке, и украшенные только с лица, притом чисто декоративно, камнями и сканью, представляют собою, так сказать, бармы по преимуществу, как их привыкли понимать в русской археологии. Медальоны имеют от 0.095 м. до 0.107 м. в поперечнике, но два медальона из них 93 имеют 0,75 м. в ширину, т. е. наименьшую величину, и весу только 20 и 20 зол., а четыре остальные имеют весу 33,41 и 48 золотников. Весь щиток покрыт сканью из положенных на ребро ленточек, свитых из проволоки и потому зубчатых на поверхности; скань образует завитки или волюты, а от них расходятся усики, так что заполняют каждое отделение или промежуток между камнями; но, в отличие от больших колтов, здесь скань кладется и припаивается также поверх скани, уже наложенной и припаянной – техника особого типа, о которой мы уже говорили в 1-й главе. Равно и гнёзда камней укреплены поверх скани, и потому камни получают свет снизу, пропускаемый арочными или петельными ажурными шатонами. В средине медальона помещается обыкновенно одна большая вениса, или аметист, или крупный яхонт; вокруг, или крестообразно, расположены преимущественно венисы, сафиры, аметисты, редко яшма, еще реже стекло цветное; по окраине всегда венисы и жемчужная обнизь; на ушке до шести мелких венис, а всего на каждом медальоне от 31 до 33 камней. |
| И ныне твой жребий не жалок: Твой Отрок, тебя возлюбя, Назвал королевой фиалок, Небесной фиалкой тебя. И вот, как на этой открытке, Однажды, под колокола, Могиле простой кармелитки Толпа поклониться пришла. И сколько на празднествах пышных Фиалок в тот набожный рой – Незримых, но явственно слышных, Ты бросила щедрой рукой! 17. XI. 1936 Иноку О нет, ты не станешь в напрасном Раскаяньи плакать потом, – О времени плакать прекрасном, Об имени плакать мирском; Но будешь ты, в ладанном дыме Являясь, как сквозь облака, Любить нарочитое имя, Дарованное свысока. Затем, что под звон колокольный Не стала ль душа голубой? Иль золушкою богомольной, Веселой рабочей пчелой? И ныне – как жизнь величава! – К твоим не придут воротам Ни счастье, ни гулкая слава, Уже нежеланные там. Но так же ль запрету послушны Те губы, что лгать не могли, Что вежливо и равнодушно Твой приговор произнесли? 24. IV. 1937 Прощание с музой Владеет мной не демон своеволий, Не Асмодей, не баснословный змий: Бесам ли замирать от сладкой боли Под рокот византийских литургий? Итак, не плачь, обманутая муза, Язычница прекрасная моя, Что для иного, горнего союза Тебе впервые изменяю я. Ты хочешь следовать за мной, служанкой, Не повелительницей, не сестрой? Тебя за мной не пустят, чужестранку, В плаще и с непокрытой головой. Итак, вздохнем о нерожденной книге И распростимся у парнасских чащ, Чтоб одному носить свои вериги, Другой же – древний простодушный плащ. Не плачь же! Если снова нрав лукавый Тебя сведет со мной – на краткий миг, Быть может, вновь земной забредит славой Великолепный ангельский язык. Конец мая 1937 Ловец Блажен ты будешь в час вечерний, Когда в молитве, наконец, Увидишь над венком из терний Другой, нечаянный венец. Благословенная награда! Ты до могилы будешь рад Цветам из ангельского сада Взамен и санов, и наград. Но нет: как мудрые, как дети, Быть может, помнящие рай, Все ценное, что есть на свете, Ты за безценное отдай! Пророка жребий величавый Тебе не дорог: ты спешишь Сменить трагическую славу |
| 16 августа ОТ ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО … На Восточно-прусском фронте 12-го, 13-го и 14-го августа продолжалось упорное сражение в районе Сольдау-Алленштейн-Бишофсбург, куда неприятель сосредоточил корпуса, отступившие от Гумбинена, и свежие силы. Алленштейн занят русскими войсками. Особенно большие потери германские войска понесли у Мюлена, где они находятся в полном отступлении… … Наш энергичный натиск продолжается. 44 Кажется так: эдесский князь Авгарь, покрытый язвами проказы, услышал о пророке в Иудее и уверовал, что это – Господь, и послал просьбу: прийти к нему во княжество и тут найти гостеприимство. А если нельзя, то дать художнику нарисовать себя и прислать изображение. И когда Христос учил народ, художник всестарательно пытался запечатлеть его черты. Но так дивно менялись они, что тщетен был его труд и опала рука: изобразить Христа недоступно было человеку. Тогда Христос, видя отчаяние художника, умылся и приложился к полотенцу – и вода обратилась в краски. Так создан был Нерукотворный Образ Христа, от полотенца этого и излечился Авгарь. Потом на воротах города оно висело, защищая его от набегов. И древнерусские князья переняли Спас Нерукотворный в свои дружины. Это когда-то рассказывал Самсонову настоятель новочеркасского войскового собора. От деревенской церковки своего детства в Екатеринославской губернии перестоял Самсонов во многих храмах сотни всенощных, литургий, молебнов, панихид, сложить те часы можно в месяцы и месяцы молитв, размышлений, душевных подъятий. Во многих храмах удостаивался он снисшествия примиряющего ладанно-сизого духа, во многих храмах было чем полюбоваться запрокинутой голове. Но нигде не бывало Самсонову так уместно и так душевно-просторно, как в могучем крутоплечем Новочеркасском соборе, слитом и с Войском Донским и с городом. Да весь Новочеркасск был сложен по характеру Самсонова: круго-обрывисто, незыблемо, а по горе – раскидисто, с тремя проспектами едва ль не шире петербургских, с Гостиным двором в соревнование с Петербургом же, с соборной площадью перед Ермаком, где нестеснённо можно принять парад десяти полков. Два года в Новочеркасске были из самых счастливых в жизни Самсонова, и именно их, тепло и печально, вспоминал он сегодня бессонною ночью, – именно тамошние соборные августовские службы. |
| Лабака – 23. VII, 1, 46 (Λαβα) – город в области пандоуев, вдоль реки Бидасп (=Гидасп, нын. Джелам), т. е. в северной части Пенджаба, на северо-западе Индии (нынешней северо-восточной части Пакистана); локализуют его на пути от нын. города Атток (33°47», 72°26», у восточного берега Инда, напротив впадения реки Кабул, с запада, в Инд) к югу до Джелама (?) (по-видимому, имеется в виду город Джелам, 32°58», 73°46», у западного берега реки Джелам, а не река Джелам; но в таком случае – к юго-востоку от Аттока; на этом пространстве лежит плато Потвар), приблизительно около нын. Tundeh (может быть, сейчас другое название?). Лабокла – 23. VII, 1, 48 (Λβολα) – город в области каспиреев (см.), к востоку от области пандоуев до горы Виндий. Предположительно идентифицируется как нын. город Лахор (31°33», 74°23», у левого, восточного, берега Рави, в Пенджабе, на северо-востоке Пакистана). лавр – 8. XV, 1, 58. 11. VI, 79. 17а. V, 2, 5 – был одним из атрибутов Диониса. Лавс – 44. I, 1 (sc.); 15 (sc.) – см. в лемме к 44. ладан – 11. VI, 104 (tus). 13. 32; 39 (λβανος) – здесь предмет ввоза в Индию. Этими словами греки и римляне обозначали только настоящий, самый ценный, «аравийский» ладан – ароматическую гумми-смолу, вытекающую из надрезов коры настоящего ладанного небольшого дерева (похожего на кустарник) рода босвеллия, семейства бурзеровых (Boswellia Carterii Birdwood, сейчас новое название – Boswellia sacra Flückiger), растущего в южной части Аравийского п-ова. Некоторые другие виды рода босвеллия, растущие в южной Индии и в Восточной Африке, дают подобную ладану гумми-смолу низкого качества. Был еще ненастоящий ладан, из растений других родов. См. также: стиракс. Ладаноносная область (земля, страна) – 11. VI, 104 (turrifera regio). 13. 31 ( Λιβανωτοφρος) – область на юге (к юго-востоку) Аравийского п-ова (нын. область Гадрамаут=Хадрамаут, 15°00», 50°00», у Аденского залива, Йемен), где был лучший ладан. лазурь – 11. XXXIII, 163; XXXV, 49 (caeruleum) – 1) горная лазурь; 2) ультрамарин и др. «Индийскую» лазурь (в XXXIII, 163) некоторые считают индиго, а не обычной лазурью, но это, по всей видимости, ошибочно. «Индийская» (краска) – это индиго (цена ее – 20 денариев, а цена индийской лазури – 7 денариев), и Плиний вместе называет лазурь и индийскую (индиго). |
| «Стыдно вспомнить, но мной овладело бурное чувство вожделения. Теперь я знаю,— и не только по «житиям»,— что нечто подобное бывает с иноками, с подвижниками даже, и заметьте: во время сильнейшего душевного напряжения, когда всё в них «вознесено горе», когда они предстоят перед наисвященнейшим, так сказать... и вдруг— «бесовское наваждение», бурное вожделение, картины великого соблазна. Люди духовного опыта это знают. И вот в то утро, после величественного «Чертога»...— и тогда мне, неверу, никакому , этот тропарь показался проникновеннейшим: «просвети одеяние души моея, Светодавче!»...— после целомудреннейших, хрустальных голосов юниц чистых, курений ладанных, я почувствовал бурный прилив хотений. Не сразу, правда» (5,31-32). И он же показывает, как оставили его нечистые помыслы (хотя бы на время), когда он встретился с наставницей Дариньки, старушкой-монахиней матушкой Агнией, которая представила ему его же поведение, заботу о девушке, в чистом свете, как доброе и благодетельное. «— Будто случилось чудо,— рассказывал Виктор Алексеевич.— Простые слова, самые ходячие слова сказала матушка Агния, но эти слова осветили всего меня, всю мерзость мою показали мне. Передо мной была чистота, подлинный человек, по образу Божию, а я— извращённый облик этого «человека», и я с ужасом... с у-жасом ощутил бездну падения своего. То, тёмное , вырвалось из меня,— будто оно сидело во мне, как что-то, отделимое от меня, вошедшее в меня через наваждение. Оно томило меня, и вот, как «бес от креста», испарилось от этих душевных слов. Ну-да, физиологи, психологи... они объяснят, и по-своему они правы... но и я, в своих ощущениях, тоже прав: тёмная сила меня оставила» (5,37). Шмелёв явно противопоставляет реальному («научному») обоснованию событий— духовное. Можно сказать, если использовать привычные условные термины, что писатель в своём методе прибегает к духовному детерминизму . Поэтому для него чудесное— реально, объяснимо, несомненно. Так, он не сомневаясь вводит в повествование эпизод чудесного исцеления Дариньки (а доктора были уверены в скорой смерти: уже запах тления пошёл). Но: |
| А. Макарова/Отв. ред.: П. Г. Гайдуков и др. М.; Вологда, 2015. С. 365-374; Чернов С. З., Бойцов И. А. Раскопки в Историческом проезде и изучение Великого посада Москвы XIII-XIV вв.//Сов. Арх. 1992. 1. С. 211-230; Археол. карта России: Московская обл. М., 1994. Ч.1; 1995. Ч. 2; 1997. Ч. 4; Бойцов И. А., Гунова В. С., Кренке Н. А. Ландшафты средневек. Москвы: Археолого-палинологические исслед.//Изв. РАН. Сер. геогр. М., 1993. 4. С. 60-76; Панова Т. Д. Клады Кремля. М., 1996; она же. Ист. и социальная топография Моск. Кремля в сер. XII - 1-й трети XVI в. М., 2013; Павлович Г. А. Храмы средневек. Москвы по записям Ладанных книг: (Опыт справ.-указателя)//Сакральная топография средневек. города/Ред.: А. Л. Баталов, Л. А. Беляев. М., 1998. С. 143-179; Москва и сложившиеся рус. города XVIII - 1-й пол. XIX вв./Ред.: Н. Ф. Гуляницкий. М., 1998. С. 9-176; Векслер А. Г., Мельникова А. С. Российская история в моск. кладах. М., 1999; Кренке Н. А. Ближайшая сельская округа Москвы в XII-XIII вв.//Русь в XIII в.: Древности темного времени. М., 2003. С. 151-168; он же, авт.-сост. Археология Романова двора: Предыстория и история центра Москвы в XII-XIX вв. М., 2009. (Мат-лы охранных археол. исслед.; 12); он же. Дьяково городище: Культура населения бассейна Москвы-реки в I тыс. до н. э.- I тыс. н. э. М., 2011; Кренке Н. А., Чернов С. З., отв. ред. Культура средневек. Москвы: Ист. ландшафты. М., 2004. Т. 1; Беляев Л. А., Кренке Н. А. Деревянный дворец кон. XVII в. в Коломенском: Опыт археол. локализации//Рос. Арх. 2005. 4. С. 176-188; Словарь архитекторов и мастеров строительного дела Москвы XV - сер. XVIII в./Отв. ред.: И. А. Бондаренко. М., 2007; Формозов А. А. Исследователи древностей Москвы и Подмосковья. М., 20072; Векслер А. Г. Раскопки на Великом посаде: Теплые торговые ряды. М., 2009; он же. Манеж и Манежная пл. Москвы. М., 2012; он же. Москва: Раскопки на Великом посаде. Ул. Ильинка, Биржевая пл., Старый Гостиный двор: Мат-лы исслед. М., 2015; Ситдиков А. Г., Шакиров З. Г. Надписное надгробие XVII в. |
| В домовые, маленькие церкви мы ходили по вечерам, ко всенощной, а литургию я представляю почему-то непременно в большом храме и непременно в погожий, летний или весенний день, когда синеватый, пронизанный ладанным дымом солнечный столп косо падает откуда-то сверху, из купольного окна. Округло, выпукло блестит золото предалтарного иконостаса. Пронизанная светом пурпурно алеет в прорезях Царских врат таинственная завеса. Все радует меня, трогает, веселит мое сердце. И раскатистые, гудящие возглашения дьякона, и наплывающие, набегающие на эти возглашения «Господи, помилуй» и «Подай, Господи!» хора, и истошный и вместе с тем веселый, радующий почему-то сердце крик младенца перед причастием, и запахи деревянного масла, ладана, свечного нагара, разгоряченного человеческого тела, толпы... И прежде всего — молитва, молитвенный настрой души... Да, уже и тогда я умел молиться — не только знал заученные слова молитв, но и находил свои собственные слова, обращенные к Господу, — слова благодарности, просьбы, восхваления. — Господи, помоги, чтобы папу нашего ни убило, ни ранило, — шептал или мысленно говорил я, стоя на коленках, делая земной поклон и касаясь крутым еремеевским лобиком каменной плиты церковного пола. Мама поручала мне класть деньги на блюдо или ставить свечу «на канун», — и я уже знал, как это делается. Затеплив огонек от другой свечи, расплавив, размягчив основание тоненькой восковой палочки на пламени этой другой, горящей, свечи, вставляешь свою свечку в свободное гнездо многосвечника и плотнее прижимаешь, придавливаешь ее к стенке гнезда, стараясь, чтобы она стояла совсем прямо, вертикально. И все это — не суета, не развлечение, все это — часть ритуала. Не на елке свечки зажигаешь, не для себя, не для гостей — для Бога. — Воннмеммм! — гудит под сводами собора бас дьякона. И прежде чем священник откроет на аналое большую книгу в серебряном окладе и начнет читать: «Во время оно прииде Иисус в Назарет идеже бе воспитан»... — ты уже низко наклоняешь голову — знаешь, что именно так, с преклонением головы, слушают в церкви Евангелие. |
| Если вечер совсем голубой, И предчувствую встречу вторую, Неизбежную встречу с тобой. Анна Ахматова: стихи о природе «В саду» Калитку в милый сад, Где клен, и дуб, и ясень, Гуляя наугад, Уж распахнула осень. Там шпат прекрасный мой — Серебряное диво — И тополь золотой В наряде горделивом. Как будто под листвой Огонь незримый зреет, Там рыжей чешуей Шиповник пламенеет. Но осень так скромна, И от избытка силы Под холодом она Огонь свой затаила. «Вот она, плодоносная осень!..» Вот она, плодоносная осень! Поздновато ее привели. А пятнадцать блаженнейших весен Я подняться не смела с земли. Я так близко ее разглядела, К ней припала, ее обняла, А она в обреченное тело Силу тайную тайно лила. «Небывалая осень построила купол высокий…» Небывалая осень построила купол высокий, Был приказ облакам этот купол собой не темнить. И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки, А куда провалились студеные, влажные дни? Изумрудною стала вода замутненных каналов, И крапива запахла, как розы, но только сильней. Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых, Их запомнили все мы до конца наших дней. Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник. И весенняя осень так жадно ласкалась к нему, Что казалось — сейчас забелеет прозрачный подснежник… Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему. «Три осени» Мне летние просто невнятны улыбки, И тайны в зиме не найду, Но я наблюдала почти без ошибки Три осени в каждом году. И первая — праздничный беспорядок Вчерашнему лету назло, И листья летят, словно клочья тетрадок, И запах дымка так ладанно-сладок, Все влажно, пестро и светло. И первыми в танец вступают березы, Накинув сквозной убор, Стряхнув второпях мимолетные слезы На соседку через забор. Но эта бывает — чуть начата повесть. Секунда, минута — и вот Приходит вторая, бесстрастна, как совесть, Мрачна, как воздушный налет. Все кажутся сразу бледнее и старше, Разграблен летний уют, И труб золотых отдаленные марши В пахучем тумане плывут… И в волнах холодных его фимиама Сокрыта высокая твердь, |
|
|
